Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Путешествие на край комнаты 16 страница



— Нет. — Одли буквально кипит от ярости. — Нет, так не бывает. Он сбежал с моей сумкой. И со всеми моими вещами. В общем, полный киздец. — Одли потерял все: паспорт, кредитную карточку, обратный билет, почти все наличные деньги и рюкзак с вещами. Осталась только одежда, которая на нем, и мое оборудование. — Ладно, — говорит он. — Психовать будем потом. А сейчас я иду спать. — Он снимает с вешалки для ключей пыльный ключ от восьмого номера и направляется к лестнице.

— Так ты давай обратись в полицию, — говорю.

— С тем же успехом можно обратиться в какую-нибудь контору по производству подсвечников. Называется «денежные вливания». Но мне больше нравится «денежная прививка». Да, кстати. Пришли мне денег.

В здании — ни души. Никаких признаков жизни. На двери восьмого номера все еще висит восьмерка, но это так — ни к чему не обязывает. Одли воюет с замком. Матерится себе под нос. У меня звонит телефон. Когда я возвращаюсь обратно к монитору, Одли вопит дурным голосом и пинает дверь.

Это скучно и неинтересно — наблюдать, как кто-то пытается открыть дверь, но ведь надо как-то поддержать человека.

— Не психуй, Одли, это не поможет. — Зря я это сказала. Но я это сообразила уже потом. Одли взрывается. Неблагодарное это занятие — вразумлять разбушевавшегося мужика. Я выключаю монитор и иду на кухню перекусить. Через час я опять выхожу на связь. Теперь Одли воюет с замком в номере с цифрой 30 на двери. Замок все-таки поддается, и Одли входит в номер. Но ненадолго. Картинка смазана, но я все-таки понимаю, что пол под Одли, провалился, и он упал в комнату этажом ниже. Он встает и отряхивается.

— Добро пожаловать в седьмой номер, — говорит он. — А ведь я не хотел сюда ехать, с самого начала. Теперь ты поняла, почему я не езжу за границу? Все, я возвращаюсь домой. На ближайшем самолете. Даже если придется его угнать. Доброй ночи, уважаемые телезрители. — Одли отключается.

Что, на мой взгляд, наиболее показательно в современном мире: у нас не осталось Надежды. Нет, одноразовые надежды, они, безусловно, присутствуют. Ты надеешься, что дождь скоро закончится, надеешься устроиться на хорошую работу, надеешься выиграть в лотерею, надеешься встретить кого-нибудь привлекательного и закрутить с ним роман. Но, похоже, у веры в будущее больше нет будущего. Движение к совершенствованию прекратилось.

Смотрю в окно. Двое албанцев торгуются с проституткой насчет минета. Они стоят далеко, но говорят громко, поэтому я все слышу. Она просит цену двух сандвичей — за каждого. Албанцы хотят — за двоих. Сутенер возмущается:



— Не будет она работать за такие гроши. За кого вы ее принимаете?!

— За проститутку, — говорит один из албанцев.

— Никакая я не проститутка, — говорит проститутка. — Просто я беру деньги за секс.

Сутенер вынимает нож и втыкает его в ногу одному из албанцев. Мы все одинаковые. Мы все психуем и злимся — просто по разным причинам. Я звоню в полицию, но они не берут трубку.

 

* * *

Я периодически подключаюсь к Чууку. На следующий день Одли бродит по первому этажу, явно в поисках, чего бы украсть или съесть. Я сообщаю ему, что забронировала номер в гостинице и оплатила все вперед. Теперь, когда Одли выспался, настроение у него уже не такое мрачное. Входит здоровенный чернокожий амбал.

— Меня так просто не облапошишь, — заявляет он с ходу и грозит пальцем Одли, который стоит за стойкой. — Я большой человек. Ты. Ты меня не облапошишь. Я хочу лучший номер и по нормальной цене. Никаких фокусов. Меня не обманешь.

— Да, сэр, я сейчас все устрою, — говорит Одли улыбчивым голосом.

— Не делай этого, Одли. Не надо, — говорю я. Он слышит меня, но не слушает. Он дает чернокожему 70-процентную скидку на номер, записывает его в школу дайвинга с 40-процентной скидкой на абонемент, договаривается о том, что к нему придет замечательная минетчица — с 10-процентной скидкой опять же, — но зато оставляет ему один из двух чемоданов.

— Ну и зачем ты так сделал? Его одежда — ты же в ней утонешь. И его паспорт тоже… он тебе явно не пригодится.

— Да ничего с ним не будет. Дождется завтрашнего рейса, и все, — говорит Одли, пытаясь бежать с чемоданом в руке. — Так, и где этот твой отель?

Дорога — сплошные ухабы и рытвины. По ней периодически проезжают большие джипы, набитые местными жителями.

— А что там справа? — спрашиваю.

Там какая-то статуя. Вроде бы памятник. Бронзовый человек в натуральную величину. Я совершенно не разбираюсь в статуях, но я могу отличить дешевую поделку от нормальной работы. Зачем, интересно, ее здесь поставили: на пустыре, у дороги?

— Ты чего? — говорит Одли. — Никогда статуй не видела?

 

* * *

Мы идем в бар. Одли разговорился с каким-то местным. Его зовут Кангичи. Кангичи предлагает Одли уроки дайвинга. Он говорит по-английски с американским акцентом, Кангичи учился в университете в Америке. Он говорит, что Чуук сейчас переживает не лучшие времена. Правительство у них слабое, коррумпированное. Инвестиции скудные, поступают нерегулярно.

— Зарубежные инвесторы как-то не очень стремятся вкладывать сюда деньги, потому что народ тут такой: работать никто не хочет, все хотят веселиться, гулять и пить пиво.

— Прямо как у нас, — говорит Одли.

— Кое-кто из молодежи, как я, например, уезжает учиться куда-нибудь за границу. А тех, кто потом возвращается, раздражает, как тут все запущено — потому что работать никто не хочет, все хотят веселиться, гулять и пить пиво.

Кангичи рассказывает, что у местных вождей на Чууке есть свой собственный язык.

— Прямо как у нас, — говорит Одли.

— Спроси про Бруно, — подгоняю я.

— Мы еще только начали выпивать.

Оск, бармен, — он из Бирмингема. Разговорчивый дядька. Поначалу ты думаешь, что его болтовня — это такое затянувшееся остроумие, происходящее от непомерной общительности, но через пару часов понимаешь, что даже если бы в баре не было ни души, он все равно продолжал бы болтать. В отличие от большинства балаболов он вполне даже забавный, хотя часа через три у меня появилось стойкое ощущение, что мы приближаемся к концу цикла.

Оск был продавцом. Торговал автомобилями. Был женат, имел маленького ребенка. Денег вечно не хватало. Как-то вечером он пошел выпить с друзьями. Взял такси до Лондона, купил билет на «конкорд», прилетел в Нью-Йорк и три дня пил-гулял у себя в отеле, достаточно скромном по меркам Нью-Йорка, но очень даже роскошном для продавца автомобилей из Бирмингема, человека весьма умеренного достатка.

— Я подумал, что с женой я уж как-нибудь договорюсь. Ну, скажем, клятвенно пообещаю ей мыть посуду в течение ближайших двадцати лет. Но мне захотелось съесть гамбургер.

По дороге в аэропорт Оск зашел в кафешку съесть гамбургер. Его обслуживала очаровательная официантка. Студентка университета, которая подрабатывала в кафе. Очарованный ее обаянием и предупредительностью, он оставил ей чаевые в три раза больше, чем стоил сам гамбургер. На последние деньги с карточки.

— Даже это было бы еще ничего, но меня подвели средства массовой информации.

В ожидании автобуса на автобусной станции в Лондоне, уже «предвкушая», что ждет его дома, он увидел в газете статью про щедрого британца, который оставил неслыханные чаевые одной официантке в Нью-Йорке.

— В общем, мне не повезло. Почему нигде не было войн? Почему люди не умирали от голода в какой-нибудь далекой стране? Куда подевались все землетрясения и наводнения? Надо же было такому случиться, что в тот день в мире все было спокойно и мирно и настало всеобщее благоденствие. Так что из всех новостей, из всех, блин, новостей во всем мире было только сообщение о жирафе, который катается на водных лыжах, и обо мне. Но это еще бы могло прокатить, если бы меня там представили как таинственного галантного незнакомца, отбывшего в пламенеющий закат. Но нет, про меня написали вполне конкретно. «Все, что я знаю: что его зовут Оск, что он работает продавцом автомобилей в Бирмингеме и что его жене с ним повезло», — говорит осчастливленная официантка.

И мне пришлось принимать решение. Самое сложное в жизни решение. Возвращаться домой или нет? Может быть, моя громкая слава все-таки не дойдет до жены и ее знакомых? Потому что пропить все деньги — когда ты и так весь в долгах — в безумном загуле, это одно. Каждая женщина знает, что с ее мужем может случиться что-то подобное. Это — часть соглашения. Но обогатить за свой счет официантку с роскошными сиськами — это совсем другое. Тем более, что буквально пару недель назад вы с женой крупно поссорились, потому что она купила дорогой батон хлеба, а ты наорал на нее, что она транжирит деньги.

Многие женатые мужики говорят: «Жена меня убьет», — но понятно, что это всего лишь образное выражение. Никто их не убьет. Ну, может быть, кинут в них чем-то тяжелым. Или выселят спать на диван. Или заставят купить дорогую шубу. Или изрежут их самый любимый галстук. В худшем случае им врежут по морде или укусят. Но я ни капельки не сомневался: если жена узнает про этот случай с официанткой, она меня точно убьет.

Моя жена — женщина принципиальная. Чем она мне и нравится. Я поэтому на ней и женился. Я знал, что она не рассердится. В смысле не психанет. Она все рассчитает. Она очень тщательно все обдумает: что есть у нас дома, чем можно зарезать пьяницу и транжиру мужа якобы в состоянии аффекта. Она договорится с сестрой, чтобы та присматривала за ребенком все те пять или десять лет, которые она проведет в тюрьме, посещая всякие полезные курсы. Нет, она не рвалась в тюрьму, она предпочла бы не убивать меня, грешного, она была бы только рада, если бы все было иначе, но она бы меня убила.

— Да ладно, — говорит Одли.

— Нет. Я серьезно. Я много раз делал ей предложение, и она каждый раз мне отказывала. Наконец она сказала: «Оск, я не такая, как все остальные женщины». Меня это сразу насторожило. Я что, влюбился в транссексуала? Или у нее там какая-то жуткая патология? Или ее могут удовлетворить только пять мужиков за раз? Она говорит: «Если меня кто-то разочарует, не оправдает моих надежд, для меня это невыносимо». — «Ну да, кому же понравится, когда его разочаровывают». — «Нет, Оск, ты не понял. Слушай внимательно: если меня кто-то разочарует, я не смогу с этим смириться. Просто не смогу. Мне самой это не нравится, но тут уже ничего не поделаешь. Всякое в жизни бывает. Я могу на тебя разозлиться, я могу на тебя психануть, но если ты меня разочаруешь, я тебя убью. Извинения, раскаяние — ничего не поможет. Если ты будешь меня обманывать, если ты сделаешь что-то такое, чего я тебе никогда не прощу, постарайся, пожалуйста, чтобы я ничего не узнала, потому что иначе я тебя убью. И это не просто слова, можешь не сомневаться».

— И ты приехал сюда?

— Нет, сперва — не сюда. Сперва я рванул в Барселону. Но это было слишком близко от дома. А я знал: чем дольше я прячусь, тем настойчивее она будет меня искать. Она расплатится с моими долгами, потом скопит денег и наймет детектива и киллера. Я потому на ней и женился. Это женщина очень упорная и решительная. Я знал, что она своего добьется. Я знал, что меня будут искать. Я — человек негордый. Никогда не был гордым. Прошло уже столько времени: она уже наверняка накопила достаточно денег. И меня уже ищут. Или скоро начнут искать.

— А откуда ты знаешь, что я не из тех, кто тебя разыскивает? Ну, от твоей жены, — говорит Одли.

— Ты, кстати, не хочешь заняться дайвингом?

— Нет, не хочу. А ты, кстати, не знаешь, как мне найти Бруно?

— Бруно? Бруно Мандея? Только не говори мне, что ты собираешься брать у Бруно уроки дайвинга.

— Не говорю, потому что не собираюсь. А как мне его найти?

— Никто не знает, как найти Бруно, — встревает Кангичи. — Он постоянно переезжает. Но если набраться терпения, он сам тут появится. Когда разгонит свою команду.

— Свою команду?

— Ну да. Он набирает команду чуть ли не раз в неделю, а потом всех увольняет. Он здесь живет уже двадцать лет; мотается по островам. Нанимает народ с Дублона, Удота, Умана. Народ тут расслабленный, работать никто не хочет, все хотят веселиться, гулять и пить пиво, но даже их достает, что вот в кои-то веки подрядишься потрудиться, а тебя злобно вышвыривают с работы — причем вышвыривают за борт. Теперь он набирает команду в Малайзии, на Филиппинах. Ходят слухи, что у него есть завязки на авиалиниях.

— А почему он их увольняет?

— Существуют два мнения. По мнению самого Бруно, он — последний из шкиперов старой школы, которым сам черт был не брат и которые знали, как управляться с делами в море, а теперь только он и знает, потому что настоящих матросов уже не осталось, а остались одни лентяи, невежды, воры и наглецы. По мнению команды, Бруно — злобный, опасный психопат, которого и близко нельзя подпускать к управлению авианосцем.

— Авианосцем?!

— Ну да. Но он такой — маленький, старый.

— А кто-то еще разделяет мнение Бруно?

— Только Бруно.

— А где он взял столько денег, чтобы купить авианосец?

— Ему мама купила.

Я вижу отражение Одли в зеркале за барной стойкой. У него очень короткая стрижка. Как будто он брился наголо, а теперь отросла щетина. Лучше бы он отпустил волосы — ему бы пошло (наверное, во мне умирает парикмахер). Хотя он давно отказался от мыслей об армии, его можно принять за военного. Он всегда одевается очень просто — в то, что легче всего стирается и не мнется и что подешевле, — как будто заранее предполагает провести ночь в канаве.

— А зачем ему авианосец? — интересуется Одли.

— Выходит в море, дает туристам уроки дайвинга. Но я бы с ним не поехал на дайвинг.

— Почему?

— Существует два мнения. По мнению самого Бруно, туристы, которых он развлекает, это никчемные слабаки, которые вечно хнычут и не понимают элементарных вещей. По мнению туристов, Бруно — это злобный, опасный психопат, которого и близко нельзя подпускать к управлению авианосцем. Например, большинство капитанов стараются избегать тайфунов, которые в здешних краях не редкость. Бруно же, наоборот, идет в самый тайфун, чтобы его гости узнали на собственном опыте, что такое настоящий шторм.

— И что же гости?

— Обычно они не выдерживают и умоляют Бруно вернуться в порт. Предлагают большие деньги, чтобы он их доставил в ближайший аэропорт. А почему тебя интересует Бруно?

— Просто у нас есть один общий приятель. А тут нет никаких других Бруно, которые нормальные люди, а не злобные и опасные психопаты?

Оск, Кангичи и остальные посетители бара качают головами.

— Если он пригласит тебя на ужин, иди обязательно, — говорит Кангичи. — О его капитанском столе ходят легенды.

Одли рассказывает, как его обокрали в отеле. Кто-то из посетителей, высокий британец, заостряет внимание на одной подробности:

— Говоришь, он был невысокий?

— Ага, — отвечает Одли.

— А потом он исчез?

— Сбежал.

— А ты видел, как он бежал?

— Нет. Так что он, может быть, и не бежал, а шел быстрым шагом.

— Криспин, — говорит Оск, — это не то, что ты думаешь. Криспин пытается разыскать тут у нас невидимых пигмеев, хотя все ему говорят, что таких здесь нет.

— Не все говорят.

— Наверное, их очень трудно найти, — говорит Одли сочувственно. — Крошечных и невидимых.

— Смейтесь, смейтесь, — говорит Криспин, убежденный в своей правоте. — Но есть утверждения очевидцев.

— Вполне может быть.

Одли объявляет, что он собирается перебраться в другой бар. Оск говорит, что попробует как-нибудь передать Бруно, что его ищут. Потом все дружно предупреждают Одли, чтобы он поберег себя. Здесь, в центре Вено, все замечательно, но на севере и на юге надо быть осторожнее. Места там опасные — всякое может случиться. В баре на северной оконечности острова все уверяют Одли, что здесь все в порядке, но надо быть осторожнее на юге и в центре. Всякое может случиться — места там опасные. В баре на юге ему говорят, что здесь все нормально, но в центр и на север лучше не соваться.

В последнем баре Одли встречает какого-то пузатого дядьку преклонного возраста, который пускается в лирические воспоминания о Нью-Йорке семидесятых, когда рухнули все преграды для удовольствия.

— Они и раньше пытались, да, причем очень упорно, и наркота тоже была, но у них не было технологии удовольствий. — Он говорит Одли про Книгу, которую держали под барной стойкой в одном из клубов. Человеку, который придумает новую эротическую забаву, предлагали большую награду: на эти деньги можно было бы выкупить половину клуба. — Претендентов было немало. Такие все самоуверенные, — говорит этот последний боец за всеобщую эйфорию. — А бармен только вздыхал и молча тыкал пальцем в соответствующий параграф в книге, и они, посрамленные, возвращались обратно в Айову со своими ручными миксерами. — Поколение, которое заублажало себя до смерти, достойно всяческого восхищения. Я даже невольно задумалась, а смогла бы я что-то такое придумать, чего точно не было в этой Книге. За столик Одли подсаживается какая-то пожилая пара. Британцы.

— Мы тут дайвингом занимаемся. Удовольствие, конечно, не из дешевых, но оно того стоит.

— Полностью с вами согласен, — говорит Одли.

— А вы погружались на Фуджикава Мару?

— Разумеется.

— Думаем тут задержаться еще на недельку. Но тут все так дорого, а мы оба — пенсионеры. Приходится считать каждый пенни. Я работал в муниципальном совете Ламбета, а у нас все считают, что если ты там работал… ну, в общем, вы поняли…

— Нет, не понял.

— Да поняли наверняка.

— Нет, не понял.

— Растраты? Взятки? Коррупция?

— Никогда о таком не слышал.

— Наверняка слышали. Ламбет печально известен своей коррумпированностью.

— Нет.

— Ламбет — всеобщее посмешище. Полная несостоятельность и невменяемость. Да о нем постоянно писали, во всех газетах.

— Мне как-то не попадалось.

— Да наверняка попадалось. Как можно было такое пропустить?!

— Я не знаю.

— Но как бы там ни было, это, знаете ли, утомляет, когда ты говоришь, что работал в муниципальном совете Ламбета, и все сразу же делают вывод, что ты вор и растратчик, который благополучно ушел на покой и устроил себе тропические каникулы, в то время как в Ламбете бедствуют бабушки-пенсионерки.

— Да, наверное.

— Очень приятно встретить человека, который понимает, что не всякий, работавший в управленческом аппарате, обязательно вор и растратчик. Это в корне неверно. Кстати, если хотите, можно устроить небольшой секс втроем: мы с женой и вы — третий.

— Только не бей его, Одли, и приглядывай за своей кружкой, — говорю я.

Одли говорит, что ему надо идти. Бармен обещает передать Бруно, что его ищут. На полочке у стойки выставлены на продажу какие-то кустарные открытки. Даже при таком низком качестве изображения мне видно, что они там стоят уже очень давно. Одли желает мне спокойной ночи, зачитывая, что написано на одной из открыток:

— «Ты думаешь, ты — это все. А все остальные считают, что ты — ничто». — Он возвращает открытку на полочку и берет другую. — «Депрессия: бесконечно приятное хобби, которое к тому же не бьет по карману».

 

* * *

Все утверждают, что они обязательно свяжутся с Бруно, но ничего не происходит. Одли сидит на пляже. Пляж абсолютно пустой, если не считать самого Одли и пожилой пары чуукцев, которые, видимо, исполняют свои бабушко-дедушкинские обязанности и возятся с маленьким внуком — уговаривают малыша войти в воду.

— А почему бы тебе не заняться дайвингом? — говорю я Одли. Я слегка разочарована местными видами. Нет, пейзаж идеально тропический: море, пальмы, пляж очень чистый, хотя и разрытый крабами-отшельниками. Но я все равно слегка разочарована. Да, здесь все настоящее. Надо думать. Но когда ты находишься на тропическом пляже, очень трудно представить, что ты на тропическом пляже.

— Почему? У меня есть одна уважительная причина. Просто не хочется, — огрызается Одли. — Я плохо плаваю.

— Странно. Ты ведь вырос у моря, — говорю я, вспоминая залив Хамбер.

— Ничего странного. Я плохо плаваю в смысле стиля, то есть умею, конечно, но очень коряво, и потом, я не люблю воду. У меня была девушка, она очень хорошо плавала и вечно меня донимала, пытаясь подправить мне технику. «Учись доверять воде», — как-то сказала она, и я понял, что в этом-то все и дело. Я не доверяю воде. Вот ни на столечко не доверяю. И никогда не буду ей доверять. Она меня не обманет. Плавательные бассейны — это заговор воды. Она выжидает, она готовится. И когда ты ей доверишься, она тебя погубит. Даже в ванне вода только и ждет, как бы тебя погубить. Ждет, что когда-нибудь ты потеряешь бдительность. Она прикидывается невинной и безобидной, но она только и ждет, как бы тебя погубить. А холодная вода… холодная вода — это хуже всего. Будь ты хоть самым лучшим пловцом на свете, самоуверенным и крутым, холодная вода прикончит тебя в считанные минуты.

А теперь посмотри на это. — Он указывает на Тихий океан. — Ты над ним не летала, а я летал. Летишь много часов, а внизу — только вода. А если и попадаются островки, так они сверху кажутся крошечными, не больше футбольного поля. Зато волны — размером с дом. И что хуже всего: все, что есть в море, оно скрывает. Ты не знаешь, что там, под водой. Акулы, другие морские хищники. Нет, я уж лучше тут на бережку посижу.

Все, кто здесь погружался, просто в восторге от затонувших кораблей, — Лагуны Чуука славятся своими затонувшими кораблями. Во время Второй мировой войны японцы устроили здесь военно-морскую базу, которую потом разбомбили американцы. А теперь эти потопленные корабли привлекают ныряльщиков со всего света.

— Вот объясни мне, пожалуйста. Если бы эти ржавые железяки валялись на суше, на них либо не обращали бы никакого внимания, либо ругались, что они портят вид, либо их тихо свезли бы на свалку. Я, знаешь ли, не фанат заржавелого оружия и человеческих скелетов. Подобные аттракционы, они нравятся тем, кто сам никогда не бывал на войне. А я представляю себе, как они усирались от страха, эти матросы. Потому что я знаю, что это такое. Меня до сих пор трясет, когда я вижу оружие. Любая вещь может убить. Подушка. Бифштекс. Сковородка. Арахис. Кусок веревки. Бюстгальтер. Но подушка или бюстгальтер — они предназначены для другого. А оружие, у него одна цель: убивать.

— А на рыб посмотреть?

— А чего на них смотреть? Рыбам место у меня на тарелке. Вот там я всегда рад их видеть.

— Это разные вещи.

— Слушай, чего ты ко мне привязалась? У тебя агорафобия, у меня гидрофобия. У каждого свои слабости.

— У меня нет никакой агорафобии.

— Тогда почему ты не здесь, а там?

— Это другая фобия. Я думаю, ей пока и названия не придумали.

На мониторе я вижу то же, что видит Одли, так что голые сиськи мы с ним замечаем одновременно. Женщина с голой грудью идет по пляжу. Грудь, надо сказать, потрясающая, но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что обладательница этой роскошной груди уже не так молода, и время ее на исходе, и она торопится пользоваться своим богатством, пока еще можно. Я узнаю эти груди еще до того, как узнаю саму женщину. Это Азра. Или кто-то очень похожий. Ну, со скидкой на прошедшие годы.

Она улыбается Одли. Я знаю, что означает эта улыбка. И Одли тоже знает.

— Как ныряется? — спрашивает она.

 

* * *

Одли выходит на связь.

— Дело сдвинулось. Капитан Бруно сам мне позвонил.

Мы оба довольны и счастливы. Одли слонялся по острову уже больше недели, и его это порядком достало.

Но ему пришлось еще около часа слоняться по пристани. Одли — не из тех, кто умеет ждать. Наконец к пристани подрулил катер, причем, если судить по тому, что он чуть не врезался в мол, за рулем был отнюдь не владелец. Человек, который приехал на катере, сходит на пристань и обращается к Одли:

— «Не-версольный»?

— Да, мне надо на «Универсальный».

Человек, который приехал на катере, тычет большим пальцем себе за спину. Куда-то в сторону горизонта.

— Тебе вон туда. А я всё, домой.

Он бодро уходит.

— Ну и чего? — говорю.

— Я не попрусь в океан в одиночку на этой жестянке.

— Ладно. Тогда в другой раз.

Одли молчит. Отпивает пива из банки, причмокивает губами.

— Сейчас самое время сделать очередную денежную прививку.

— Сколько?

— Ну, так. Небольшая прибавка за вредность. Я немного отъеду от берега, и если увижу корабль, поеду к нему. Если нет — возвращаюсь.

— Вообще-то авианосец трудно не заметить.

— Тебе легко говорить. Ты когда-нибудь ждала расстрела?

— А при чем тут расстрел?

— Потому что я ждал. И не раз.

— Что-то я сомневаюсь, что в тебя будут стрелять. Может быть, ты утонешь, может, тебя съест акула, но тебя точно никто не застрелит.

— А вот я бы не стал утверждать. Всякое в жизни, бывает. Никогда не знаешь, где нарвешься.

— Ты это к чему?

— Я лучше не буду об этом рассказывать.

— Если не хочешь рассказывать, то зачем вообще было упоминать?

— Да, наверное, я сам виноват. Мой отец умирал много раз — и все из-за меня. Когда я работал на стройках и подрабатывал вышибалой, и мне хотелось устроить себе выходной, я говорил, что мне надо на похороны. Начальство догадывалось, что я вру, но они рассуждали так: нет, так не бывает — никто не будет выдумывать про смерть отца ради какого-то выходного. Может, поэтому я все время хожу на волосок от гибели.

— Все время?

— Ну да. В Югославии был первый раз. А потом меня попросили съездить в Лас-Вегас, забрать платья. Я не хотел туда ехать, но потом я подумал: это Лас-Вегас, это не война.

— Какие платья?

— У одного моего знакомого была приятельница. Она разводилась с мужем, и меня попросили съездить забрать ее вещи. Казалось бы, чем я рискую? Разве что палец порежу о блестку на платье. А все кончилось тем, что я оказался в Камбодже. И вот я, значит, в Камбодже. Рою себе могилу.

— И как же тебя занесло из Лас-Вегаса в Камбоджу?

— Без комментариев.

— И тебя заставили рыть могилу?

— Нас было четверо пленных. Нас заставили рыть себе могилы, но сказали, что они оставят в живых одного — самого старательного. Кто будет копать лучше всех. И каждый из нас подумал: ну конечно, я буду копать лучше всех. Вот такими мы были придурками.

— И что ты сделал?

— Начал копать как сумасшедший.

— Ну, у тебя не было выбора.

— Нет, выбор был. У человека всегда есть выбор. Может быть, альтернативы не самые утешительные, может быть, ты вообще не считаешь, что это выбор, потому что приходится выбирать из двух равнозначных зол, и что бы ты там ни выбрал, все равно это будет страшно — но выбор есть всегда. Вместо того чтобы копать, я мог бы их обматерить, чтобы меня пристрелили на месте. У человека всегда есть выбор. Всегда. Вот, например, ты безработный, и ты просыпаешься утром и думаешь, что тебе делать: встать, умыться, побриться и пойти по конторам в поисках работы, чтобы тебя целый день унижали какие-то мудаки, — или слегка подрочить и спать дальше.

— Надо делать хоть что-то. Это всегда лучше, чем просто сидеть и ждать.

— В данном случае нет. Однажды мы с братом Колд Хардом оба остались без работы. Я встал очень рано, умылся, побрился и отправился искать работу. Когда я выходил из дома, Колд Хард еще дрых. И я подумал: спишь, недоумок ленивый? Ну спи. А у меня уже к вечеру будет работа. И вот пока я весь день унижался перед какими-то законченными козлами, Колд Харду позвонили с телевидения. Какая-то вся из себя навороченная телепродюсерша пригласила его в Лондон, чтобы он дал интервью. Они там снимали какую-то передачу про безработных. Его поселили в роскошном отеле, он всю ночь пялил телепродюсершу, угнал чей-то «феррари», а на следующий день какой-то сочувствующий телезритель взял его на работу с хорошим окладом. У человека всегда есть выбор. Просто ты не всегда узнаешь, правильно ты поступил или нет.

— А копать было правильно?

— Может, и нет. Может, мне надо было послать их подальше, потому что вполне могло быть, что автомат заклинило бы сразу, а не потом, когда мы уже выкопали могилы, хотя мне было приятно узнать, что я таки самый крутой и старательный.

— Автомат? Один автомат?!

— Ага, один на двоих. Их было двое. Совсем еще дети. И солдаты из них — никакие. В британской армии тебя перво-наперво учат, что оружие надо держать так, как будто ты собираешься им воспользоваться. То есть не надо опираться на автомат, если тебе вдруг захочется поковыряться в носу, потому что, как только ты опускаешь оружие, тебе конец.

— Ты их убил?

— Нет, я их не убивал. Но скажем так: старше они не стали. Я вообще никого не убивал. Хотя однажды такая возможность была. Я сидел дома, чистил свой дробовик. В то время в городе было не очень спокойно, постоянно кого-то грабили, и я подумал: вот будет прикол, если сейчас ко мне влезет грабитель. И вдруг окно открывается и влезает какой-то мужик. Полный идиотизм: я сижу за столом, меня хорошо видно с улицы, у меня дробовик — а этот придурок лезет в окно. Он даже не сразу меня заметил. И посмотрел на меня так сердито — как будто это я влез к нему в дом. У меня в руках дробовик, и я уже собирался нажать на курок, но меня что-то остановило. И дело тут не в каких-то моральных принципах и не в уважении к человеческой жизни… и я не боялся, что меня за него посадят, потому что таких, как он, надо отстреливать сразу, и так будет лучше для всех.

Просто я понял, что если сейчас перейти черту, то обратной дороги уже не будет. Может быть, я потом буду жалеть, что не прикончил его на месте, такого урода, но если я его застрелю, для меня это будет конец. Так что я заставил его раздеться до трусов и приковал его наручниками к забору на улице. Был январь. Было холодно, шел дождь. Он пробыл там четыре часа, пока я дозванивался в полицию. Вообще-то я думал продержать его у забора не больше часа, но ты сама знаешь, как это бывает: сначала в полиции вообще не берут трубку, а потом полдня едут на вызов.


Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав







mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.035 сек.)







<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>