Я не помню, что делал вчера. Я не наркоман и не алкоголик, но уже некоторое время в моей голове не остается места для воспоминаний. Вчера была пятница, конец лета, на небе было ясно, но солнце не

Я не помню, что делал вчера. Я не наркоман и не алкоголик, но уже некоторое время в моей голове не остается места для воспоминаний. Вчера была пятница, конец лета, на небе было ясно, но солнце не палило так, как обычно, вынуждая живых прятаться по вентилируемым квартирам и офисам; был приятный ветерок, задувавший в каждую форточку, как будто напоминая о скором окончании сезона засухи. У меня сохранились картинки того дня, но лишь те, которыми мог поделиться любой житель города. Все остальное, вещи, касающиеся меня лично, испарились, как испарялись за день, неделю и даже месяц до этого.

Симптом не доставлял мне никаких неудобств. Напротив, если бы голова еще соображала, я бы залил все свои суждения алкоголем, оставляя их в прошлом. Но, похоже, желания достаточно, чтобы мозг подчинился. Мне не нужно помнить, я не хочу помнить, и я не помню. Я больше не выхожу из комнаты: Иосиф Александрович гордился бы мной.

Что-то произошло: несколько недель, может даже месяцев, назад, многократно забытое что-то, от чего я до сих пор трясусь, не переставая. Я сплю восемнадцать часов в сутки и все равно, просыпаясь, каждый раз мне невыносимо трудно подняться, чтобы добраться до уборной. Затем на кухню, приготовить хоть что-то, чтобы не истощиться полностью. Самое трудное – пережевывать и глотать пищу. Интересно, что когда-то я получал удовольствие от процесса, даже поднимал себе таким образом настроение. Сейчас же каждый кусок стоит в горле пока я, вызывая судороги в районе живота, не протолкну его вперед, вниз.

Покончив с обедом, я замираю в одной позе, не сильно отличаясь от спящего или умершего. Так я провожу оставшиеся несколько часов, пока не чувствую, что снова готов провалиться в мир снов, которых я впрочем не вижу.

Наверное, иногда я выбираюсь на улицу или кому-то звоню, так как еда на кухне не заканчивается. С моими аппетитами, любой скромной покупки может хватить на неделю, но полностью изолировать себя я не могу. По крайней мере, я так думаю, потому, что, проснувшись, я снова ничего не помню: ни еды, ничего. Подавив одно воспоминание, я перестал запоминать и остальное.

Но что бы ни случилось в прошлом, я не хочу к этому возвращаться. Я знаю, что забвение выбрал сам и, иногда, мне кажется, что нескольких лет может быть достаточно, чтобы сил вновь хватило хотя бы на то туманное существование, которое многие зовут жизнью. Сейчас все же мне трудно рассуждать на тему будущего. Я лишь отчетливо понимаю: все течет, все изменяется…

***

Тук. Тук. Звук шел откуда-то снаружи. Все, что происходило за пределами моего сознания, оставалось для меня малозначимым, поэтому я продолжил спать…

***

Тук. Тук. Грузные удары вновь обрушились на меня, они покушались на мое пространство, заставляя прижаться к стене. По всей видимости, кто-то стучался в мою дверь. Впрочем, я не был уверен. Впрочем, мне было все равно. Но сон был нарушен: я встал, чтобы пройти в туалет. Стук тем временем продолжался.

Кажется, на улице была ночь. Смутные образы, яркие блики в сознании подсказывали, что я давно не просыпался в это время. Сомнительная необычность ситуации заставляла голову работать, а мысли в принципе появляться. Одна за другой, они заполнили сознание, создавая непривычную тяжесть.

Я давно уже бросил размышлять над чем-либо. Все, что когда-то имело для меня значение, загнало меня сюда, в эту квартиру, это состояние. Что бы это ни было, оно не принесло мне ничего, кроме боли, а впоследствии, пустоты. Я не был готов снова наполняться целями, фантазиями, мечтами. Поэтому я даже не думал о том, чтобы задуматься об окружающем мире. Так безопаснее.

Но случилось так, что человек за дверью не желал отказываться от своей роли и продолжал колошматить по металлу.

Покинув уборную, я повернул на кухню, чтобы налить стакан воды. Процесс моего пробуждения был заметно ускорен незваным гостем. Становилось понятно, что он или она никуда не уйдет, не оставит меня.

Мыслительные процессы уже полностью завладели моим сознанием. Когда в последний раз мне приходилось сталкиваться с другим человеком лицом к лицу? Возможно вчера. Как бы там ни было, последней встречей, которую я припомнил, стала беседа со своим соседом по комнате. Кажется, к нам должны были зайти чьи-то родственники, вроде его брат с племянницей:

- А чем он занимается? – помню, я задал вопрос о пребывающем госте;

- Ничем, - ответил приятель. И потом добавил с некоторым презрением в голосе, - он игрок, и довольно успешный, - в последнем слове я услышал зависть и решил не развивать тему.

Спустя пару минут раздался звонок в дверь.

В строгом смысле слова, такое общение, пожалуй, на разговор не тянет. Есть еще какие-то обрывки, но ничего конкретного. Кажется, предполагаемый брат все же явился и, вроде, даже в костюме. Да, точно, серый костюм-двойка. Возможно, его одежда – это последнее, что наверняка осталось в моей памяти, и дальше рыть я не собирался.

Тук. Тук. Мне не нравились мысли, что шли мне в голову. Желая покончить с этим, я направился к двери. Наверняка, это какой-нибудь социальный опрос, почтальон или курьер, который ошибся квартирой. С одной стороны, из-за всех этих переживаний, я был полон энергии как никогда, с другой же, я хотел поскорее забраться к себе под одеяло и отключиться, умственно и физически. Я открыл дверь.

Менее всего человек, стоявший напротив меня, походил на курьера. А если он и был им, то судя по содержимому его дрожащих рук, кто-то оплатил пересылку недопитой бутылки пива. Ценный груз мужчина держал бережнее, чем свое тело: упади он, уверен ни капли не пролилось бы через край.

На вид, парень проживал уже третий десяток лет. Болтающаяся майка и не по-модному разорванные обвисшие штаны прибавляли несколько лет к его реальному возрасту. Недельная щетина не позволяла разглядеть очертания лица в темноте. Но никогда не назвал бы я своего гостя бродягой со стажем: его покрывали только свежие «раны».

Тем временем, незнакомец говорил. К сожалению, мое ухо, давно не тренированное к распознанию речи, не улавливало ни единой связки в потоке мычащих звуков. Я уже хотел было захлопнуть дверь, но в той несуразице, что он лепетал, я вдруг услышал свое имя. Немногим позже с его губ слетело и мое прозвище, давно позабытое и сейчас так резко всплывшее в памяти, что я даже немного пошатнулся. Похоже, таинственный знакомец углядел в моем движении приглашающий жест, потому что секундами позже, он оказался в моей комнате. Я зашел следом.

В комнате было тихо. Сначала я даже потерялся, нарушителя покоя нигде не было видно. Услышав грузное дыхание, я еще раз бросил взгляд на диван, и теперь уже разглядел: даже тысячный оркестр сейчас не заставил бы это тело обрести сознание. Не стал пытаться и я.

Думать о чем-либо еще было бы невыносимо. Мой внутренний мир резко противился внешним контактам, тошнота несла в себе ясное сообщение. Все, что мне оставалось – повиноваться. Я устроился в нише продавленного матраса и опустил веки.

Непредсказуемость, нарушение созданной утопии еще несколько часов держали меня наяву. Иногда проносились мысли, нечитаемые образы прошлого или будущего, но я не фиксировал ни одно из явлений. Душный воздух квартиры дополнился новым запахом: слабый оттенок - давно выдохшееся пиво, сильнее – специфический естественный парфюм человеческого тела, смутно знакомого, но слишком давно позабытого.

***

Утром первого дня я был слегка озадачен, заприметив человека, уткнувшегося в мою подушку в дальнем конце комнаты, но затем череда смазанных воспоминаний расставила все по своим местам. По случайности, несколько дней прошли в привычном ритме. Каждый раз, когда я открывал глаза, мой новый сосед сопел на диване. Не уверен, что он вообще просыпался. Лишая меня полного забвения, он доставлял легкое неудобство, но не более.

Однажды я открыл глаза, как обычно разбуженный каким-то незначительным звуком вроде мухи или мотоцикла за окном. Организм требовал проведения стандартной процедуры разгрузки-загрузки.

Был рассвет. Снова воцарилась тишина. Покончив с формальностями, я прилег, быстро погрузился в то медитативное состояние, которое выручало меня, когда мозг отказывался отключаться естественным образом. Духота совсем ушла, грудь вздымалась, жадно глотая утренний воздух. Я жил каждым вдохом, сосредоточивался на процессе, очищая голову и стараясь погрузиться глубже в импровизированную нирвану. Но ощущение, что кто-то снова колотит в мою дверь, нарушает заново устоявшийся порядок, не успокаивало. И все же я лежал в тишине. Если бы звук стал светом, меня бы окутала непроглядная тьма без единого лучика, без даже одного отблеска неба.

В два прыжка я добрался до места отдыха моего «друга». Кажется, никогда еще мне не приходилось соображать так быстро. Я физически ощущал все процессы, протекающие в сознании, ловил, сортировал и упорядочивал все догадки, возможности. Первым делом я склонился над грудью, потом лицом больного. Дыхание сильно замедлилось, пульс – тоже. Не совсем понимая, что делаю, я стал трясти тело, испускающее дух у меня на диване. Столь эффектные в кино пощечины также не дали никакого результата. Я боялся предположить худшее.

Кровь прилила к лицу, сердце колотилось, будто сейчас решается судьба не несчастного, медленно уходящего в кому, а моя собственная. Я дал себе пятнадцать секунд на восстановление; успокоиться было проще, чем казалось. Еще несколько мгновений на обработку знаний, которые я почерпнул в студенческие годы и которые могли бы помочь мне, ему. Собрав все силы, я действовал.

Первым делом, я распахнул окна и передвинул диван ближе к воздуху. Поднялись клубы пыли, но я не останавливался. Полминуты на обеспечение притока кислорода: расстегнув рубашку и ремень страдающего, я отметил, что грудь и живот, обозначая дыхание, еще поднимаются, хоть и медленнее, чем у здорового человека. Я подставил под его нос пустой пузырек нашатыря, который мгновенно откопал в поросшей грязью металлической коробке-аптечке. Сосед поморщился, но оставался без сознания. Воодушевившись, я сбегал на кухню и вернулся с самым безжалостным методом побудки в руках. Усевшись гостю на ноги, я начал хлестать его по щекам мокрым полотенцем. В учебниках использовали слово «похлопайте», но я был слишком заведен. Других способов у меня не оставалось, и экзекуция продолжалась до появления результатов. Он открыл глаза.

Я повалился на пол. Но схватка была не окончена. Быстро переведя дыхание, я снова взглянул на виновника суеты. Под приподнятыми веками проглядывались зрачки; казалось, он был не рад снова увидеть мир. Больше всего теперь он походил на утопленника: мертвенно бледный и насквозь мокрый от моих ударов. Я протер ему лицо и положил полотенце на лоб. Неожиданно я понял, кто лежит передо мной.

Мы общались недолго на последнем году обучения в школе. Скорее даже не общались, а убивали время. Я довольно рано разочаровался во всех своих одноклассниках и ушел в тень. Школьная жизнь проходила мимо, что меня устраивало. Ожидал выпуска вместе со мной парень, направленный из параллельного класса. Со стороны нас даже не было видно, мы не смеялись в перерывах и не гуляли после занятий. Пока этого требовала система, мы оставались в стенах школы и изредка обменивались ничего не значащими фразами. Тогда же он, очевидно, узнал и мое прозвище, странное смешение фамилии и образа жизни, как он виделся одноклассникам.

После школы я уехал, поэтому, вдвойне странно, что он меня нашел. Тем не менее, чудом спасенный небритый мужчина без сомнений был тем самым приятелем (никогда мы не считались друзьями) с задней парты.

Он смотрел прямо на меня, пока я пытался прийти в себя. Тоже обратившись глазами к нему, я чуть заметно кивнул. Не думаю, что он был способен на беседу, но мне требовалось установить хоть какой-то контакт. Он моргнул в ответ. Этого достаточно.

Я ушел на кухню. То, что я увидел в его глазах, ясно говорило о состоянии, в котором он оказался. Не знаю, кому из нас пришлось хуже, но он, в отличие от меня, явно не справлялся. Я научился жить с постоянно ноющим сердцем и затуманенным разумом, его же они чуть не свели в могилу. Я понимал его лучше всех остальных, но никудышнее меня помощника было не сыскать. Групповая терапия в таких случаях не работает. У меня просто не оставалось сил ни на что и на кого, кроме себя; в противном случае для меня тоже можно было готовить койку среди трубок и мониторов.

Подняв с пола пластиковую бутылку, я наполнил ее холодной водой и вернулся в комнату. Я валился с ног, но принудил себя попоить совсем обессилившего парня. Он не заставил меня ждать и сделал несколько глотков.

Последние пятнадцать минут могли бы сравниться с пятнадцатью сутками бодрствования моего организма. Более ответственная сиделка занялась бы кормежкой, проверкой пульса и остальными необходимыми в данной ситуации процедурами, но во мне сейчас не осталось ни капли сострадания; я ограничился фразой: «Если что, плеснешь водой». Меня совершенно не заботило, что бедняга даже руки поднять не сможет. Упав лицом в подушку, я провалился в сон, первый сон, в котором я заново переживал случившееся. Если я снова забуду, он может умереть.

***

Очнулся я совершенно измотанным. Ноги еле работали, а голова болела из-за стоящих перед глазами сцен вчерашнего(?) дня. Соображал я ровно настолько, чтобы во время утренних процедур осознать необходимость вызова «скорой». Следовало заняться этим сразу же после инцидента.

Бутылка у постели «больного» опустела. Он не спал и снова смотрел на меня. В его глубоко несчастных глазах я мог увидеть понимание того, что мне пришлось сделать. Благодарности там не было.

- Хэээээй… - прохрипел он и закашлялся.

Я чувствовал вину в его голосе, вину за то, что пришел и теперь уже не мог уйти.

- Почему? – медленно спросил я, усевшись на ковер.

Меня слабо волновало, что с ним случилось, и как он меня нашел. Я хотел знать, почему он пришел ко мне, почему вообще вспомнил о моем существовании. Ответ оказался неожиданно настоящим:

- Люди вокруг… они притворяются живыми, - сказал он, - притворяются, что заняты важными делами,… говорят о добре,… притворяются друзьями,… притворяются - он надолго замолчал, тишину нарушал лишь ветер, снова было утро… - ты не притворялся… никогда - снова пауза… - и я понятия не имею, почему пришел к тебе.

Сам не знаю почему, но я улыбнулся. Его отчаяние было настолько реальным, что я без труда понял, что он здесь делает:

- Хочешь пропустить немного жизни вперед? – глупая ухмылка не сходила с моего лица. Похоже из всех мест на планете, он решил, что именно в моей квартире понятие времени недооценивается сильнее всего. Он кивнул:

- Или всю.

Он попал по адресу. Но хозяин не сдает комнаты, и даже диваны. Раздался звонок. Ухмылка сошла с моего лица.

Без деталей, я знал в точности, что с ним происходит. В теории я мог бы помочь просто своим присутствием, на практике я вряд ли мог обеспечить и это.

За дверью оказался молодой паренек в белом халате. Без аптечки, сумки и статоскопа он походил на врача меньше моего нуждающегося в помощи приятеля, а ведь у того в распоряжении не было даже халата.

- Вызывали? – спросил мальчик, указывая на себя или свою одежду, явно пытаясь вызвать ассоциации с медицинской помощью. Ему не удалось.

Странно: минуту назад я был полон решимости сплавить нахлебника куда угодно лишь бы снова остаться в одиночестве. Теперь же я засомневался, как будто неопытный «врач» мог вызвать во мне сиюминутное сопереживание к товарищу по несчастью. Я представил, что было бы, если меня забрали в клинику. Тесты, анализы, допросы, вызов родственников и, в конечном счете, смутно понятный диагноз нервно-психического типа. А в качестве лечения – еще больше болтовни, запиваемой нескончаемым потоком таблеток, от которых я должен почувствовать себя «счастливее». Отвратительно.

С другой стороны, я никого не провоцировал на то, чтобы со мной так обошлись. И все же я не мог поступить подобным образом, пустить под откос уже сломанную жизнь, парень этого не заслужил. Закрывая дверь, я сознавал какую ответственность на себя беру, но не мог пойти другим путем.

Из-за плохо скрываемой злобы я не вернулся в комнату. Надев тапочки, я вышел во двор. Хотя стояла тридцатиградусная жара, после длительного заточения я почувствовал себя на берегу океана. На самом же деле, я топтался в самом центре мегаполиса в ожидании, пока глаза привыкнут к яркому свету. Находиться вне дома было настолько непривычно, что ноги подкашивались от парящей в воздухе суеты. Достаточно было стоять там, где я стоял, чтобы услышать бессмысленную речь. Парень с девушкой махали руками, пытаясь донести что-то друг до друга, но не утруждались слушать. На первый взгляд, мир не изменился. Я тронулся с места.

Энергии все еще катастрофически не хватало. Я с трудом поднялся на третий этаж, чтобы обнаружить своего гостя спящим. Как бы сильно ни было мое желание упасть прямо на ковер и, наконец, ощутить тяжесть на собственной душе, я держал ответ за чужую.

На кухне, я быстро приготовил что-то кашеобразное, в высшей степени полезное и предположительно съедобное. Между делом, пустой желудок начинал ныть, и я, с удивлением, отметил приятность запаха. Поэтому, с первой порцией я расправился сам, вторую понес в комнату.

Он спал, хотя по всем срокам должен был уже умереть от истощения. Я нарочито громко прикрыл часть окон, и он открыл глаза. Я помог ему сесть, и, убедившись, что ложку он держать в состоянии, отправился на кухню, оставляя кашу на верное съедение.

Вернувшись со стаканом воды в руках, я застал его с едой на губах и крайне виноватым выражением лица. Он утер рот и тихо спросил:

- Рассказать?

- Нет, - я покачал головой, зная, что он не хотел бы.

***

Наше сосуществование протекало тихо. Мир за окном мчался за своим хвостом, мы же замерли и предавались собственному горю, каждый своему, не залезая в чужое. Целыми неделями мы не нарушали границу в десяток произнесенных слов. Поначалу, он плакал во сне, и я подносил ему тарелку с едой. Но вскоре он перестал подавать знаки, обнаруживающие его состояние, и мы стали походить на двух совершенно апатичных, безразличных к жизни истуканов. На определенном этапе я перестал его замечать; просто не хотел видеть, ведь вынашивая собственную катастрофу, наличие другой такой же (а может и хуже) опровергает чувство тотального одиночества и непонятости.

С первым днем зимы я осознал, что совершенно пуст. Раньше у меня внутри находилось что-то вроде ленивой черной дыры, в которую я упаковывал всего себя денно и нощно. И наконец, свершилось: черная дыра исчезла, оставив внутри пустоту, не оставив ничего. Не было сожалений, интересов, впечатлений, исчезло все, по-настоящему: ваза без воды носила в себе больше смысла, чем мое существование.

Протерев глаза, я разглядел фигуру за стеклом. Человек из позапрошлой жизни выглядывал на улицу и вдыхал зимнюю прохладу. Я приблизился:

- Тебе, наверно, пора… - произнес я.

Он повернулся; неуверенная, но все же улыбка промелькнула у меня перед глазами. Он посмотрел пристально, будто изучая меня, и ничего не сказал, лишь моргнул в ответ. И этого было достаточно.

Я вернулся в комнату, оставив дверь на балкон открытой; повернулся, чтобы проводить задержавшегося гостя, но никого не увидел, уже не хотел. Лишь с глупой улыбкой на лице я сказал в пустоту:

- Спасибо.

июль 2012

Дата добавления: 2015-09-30