Французский абсолютизм и его классовая природа

Л. Д. Люблинская

ФРАНЦУЗСКИЙ АБСОЛЮТИЗМ И ЕГО КЛАССОВАЯ ПРИРОДА

В этой главе, заключающей наше исследование, мы попытаемся обрисовать в самых общих чертах большую эпоху в жизни французского абсолютизма под одним определенным углом зрения, что заставляет выйти за хронологические рамки данной книги, взяв их лишь в качестве конечных. Навряд ли можно иначе подойти к рассмотрению проблемы классовой природы абсолютной монархии, т.е. ограничиваясь каким-либо небольшим периодом, хотя бы и таким многозначительным, как 1630—1640 гг. Вместе с тем эти задачи требуют некоторого теоретического и историографического подхода, однако в обзоре литературы мы вынуждены рассмотреть лишь то, что касается непосредственно поставленной темы и Франции.

Французский абсолютизм всегда служил для историков классическим образцом этой формы государственного строя. Многие понятия, относящиеся к абсолютизму вообще, были абстрагированы от конкретной истории французской абсолютной монархии во время ее расцвета при Людовике XIV. Па французский образец нередко примеряли другие «национальные» формы, анализируя совпадения и отклонения. Подобное применение сравнительного метода имело, как и всегда, свои положительные и отрицательные стороны, и в целом оно было полезным, если в обеих сравниваемых странах в должной мере учитывалась динамика развития государства и их особенности.

При рассмотрении классовой природы государственного строя абсолютной монархии исследователь оказывается перед необходимостью анализировать не один, а два эксплуататорских класса —дворянство и буржуазию, в их соотношениях друг с другом и с правительством, а также два эксплуатируемых класса, —

и все это не в статическом, а в динамическом плане — от более или менее отчетливого оформления абсолютизма до его исторического финала, т. е. буржуазной революции или буржуазных реформ. Эта очень сложная п многогранная проблема уже давно вызывает непреходящий интерес, дискуссии по ней ведутся на международных конгрессах историков,¹ на многих международных² и национальных симпозиумах, в журналах; дискуссионны и концепции, высказываемые в монографиях.³

Одной из главных причин такого острого интереса являлась и является неясность этой государственной формы, допускающей многие как будто равноценные и обоснованные истолкования, возбуждающие споры. Данная причина связана в зарубежной историографии с отказом от прежнего взгляда на абсолютизм, согласно которому одна лишь воля монарха определяла все его действия и всю государственную политику. Такой взгляд давно уже заменен вопросом «кому служит это государство?», и следовательно, центр тяжести перенесен на понятие «общество и его составные элементы».⁴ Поэтому на первый план выступает изучение самих классов, а государство как таковое оказывается чаще всего выражением воли «управляющих классов» (classes dirigentes), социальная сущность которых зачастую вовсе не исследуется.

В трудах основоположников марксизма-ленинизма проблема абсолютизма поставлена именно как проблема классовой структуры общества. «Так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то оно по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом... В виде исключения встречаются, однако, периоды, когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархия XVII и XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг

против друга. ..». Это положение Энгельса послужило основой для разработки вопроса о классовой природе западноевропейского абсолютизма в советской историографии в довоенные годы и сразу после Великой Отечественной войны. При рассмотрении этих работ необходимо учитывать, что многие их тезисы прямо или косвенно былн направлены против концепции М. Н. Покровского о торговом капитализме как основе русскою абсолютизма XVI-XVIH вв.

Первая статья на данную тему принадлежит С.Д. Сказкину: «Маркс и Энгельс о западноевропейском абсолютизме».⁶ Абсолютистское государство автор определил как «диктатуру класса феодалов», а его известную самостоятельность как «весьма ограниченную», притом «реально независимо государство только от класса подчиненного, т.е. от буржуазии».⁷ Стремясь разъяснить мысль Энгельса, который говорит о равновесии лишь двух эксплуататорских классов, С.Д. Сказкин рассматривает буржуазию на данном этапе как «действительного (реального) вождя всей борьбы против существующего строя».⁸

Условия возникновения абсолютной монархии определены следующим образом: для возникновения абсолютной монархии на Западе необходим был разгром королевской властью своего бывшего союзника — городов. Ради объяснения взаимоотношений абсолютистского государства с дворянством и буржуазией С.Д. Сказкин ввел понятие осознанных взаимоотношений классов и государства и их же объективных функций по отношению друг к другу. «Политика государства может не только не совпадать с объективной ролью этой же самой власти по отношению к тем же классам, но и быть ей прямо противоположной».⁹ Так, объективная бессознательная функция абсолютизма состоит в за щите дворянства от напора буржуазии, причем она одинакова на всем протяжении эпохи абсолютизма. Но это не мешает политике государства (сознательная функция) быть благоприятной по отношению к буржуазии на определенных этапах. Отдельные группы дворянства проявляют к абсолютизму недоверие, даже вступают с ним в конфликты, так как абсолютный монарх требует отказа от политической самостоятельности каждого из членов этого класса. Но в целом «класс инстинктивно чувствует неизбежность этой формы своей собственной политической организации», тем более что она защищает его от буржуазии.¹⁰

Статья С.Д. Сказкина представляет большой интерес в плане развития довоенной советской историографии. Конкретным образцом, на котором были построены теоретические соображения, являлся классический образчик западноевропейского абсолютизма — Франция. Но по истории этой эпохи за период между двумя мировыми войнами не появилось значительных трудов. Поэтому материалом для размышлений служили работы, вышедшие на рубеже XIX—XX вв., посвященные преимущественно истории политической, в то время как для анализа абсолютизма как классового государственного строя необходимо было наличие крупных исследований по истории классов. Их не было. Не только С.Д. Сказкин, но все его коллеги могли в ту пору оперировать лишь довольно общими понятиями «дворянство», «буржуазия» и т.п. Отсюда чрезвычайные трудности при объяснении конкретных «пробуржуазных» или «антидворянских» мероприятий правительства, заставивших С.Д. Сказкина ввести понятия «осознанных» и «бессознательных» функций. Кроме того, его рассуждения построены в чисто статическом, а не в динамическом, т.е. историческом плане. При таком подходе длительная жизнь абсолютной монархии оказывалась однозначной с начала и до конца (хотя Энгельс отвел для равновесия двух классов только XVII и XVIII вв.); неясной осталась и роль «разгрома» городов как обязательной предпосылки для появления абсолютизма.

Трактовка, абсолютизма Г.Ф. Поршневым (в его книге о народных движениях, к которой мы не раз обращались) целиком определялась его, копцепцией Фронды как неудавшейся буржуазной революции. Поскольку главными силами на первом этапе Фронды были парламенты (Парижский, а затем и провинциальные), то высшее чиновничество было определено как буржуазия, однако с рядом оговорок. В XVII в. французская буржуазия, по мнению автора, стремилась к привилегиям, используя многие пути для утраты своих классовых признаков. «Лишь в той мере, в какой она отрекалась от самой себя как класса капиталистического общества, оказывался возможным тот союз ее с господствующим феодально-дворянским классом, который составлял базу абсолютизма».¹¹ Отметим сразу же, что для автора база абсолютизма заключается не в установлении равновесия между борющимися классами, но в их союзе, причем для этого буржуазия должна отречься oт себя как oт класса капиталистического общества.

Путь «отречения» заключался в одворянивании части буржуазии (и противоположность обуржуазиванию английского дворянства). Однако, посмотри па разнообразные формы и степени такого сближения, она все же оставалась «феодальной буржуазией», и если государство хотело отсечь у нее эту «дворянскую»

привилегированную природу, ойа «автоматически возвращалась, хотя бы в потенции, в исходное состояние буржуа».¹² Стремясь объяснить подобную «феодальную буржуазию» и причины ее появления, автор указывает на основное классовое назначение абсолютной монархии, а также на такие ее черты, как аппарат власти и финансы. Классовая задача заключалась в подавлении обострившейся во Франции классовой борьбы, для чего абсолютизму было необходимо все время отвлекать буржуазию от соединения с революционными силами, идти ей навстречу, заключать с ней союз и предоставлять ей аппарат власти, который «не может находиться в руках дворян, ибо присвоение этого аппарата любой группой дворян неизменно вызывает протесты, а там и открытую борьбу со стороны других элементов дворянского класса».¹³ Иными словами, аппарат власти в дворянском государстве был отдан в руки «феодальной буржуазии», чтобы дворяне не бунтовали, отнимая его друг от друга.Что касается поощрения экономической деятельности «буржуазной буржуазии», то абсолютизм шел па это «для того, чтобы избегнуть столкновения с экономическими интересами дворянства», которое государство разоряло путем ущемления сеньориальной ренты (увеличивая государственные налоги на крестьян) и потому было вынуждено кормить подачками. Стимулирование буржуазной экономики имело целью рост государственного бюджета для содержания дворянства.

Концепция Б.Ф. Поршнева полна противоречий.¹⁴ Из нее совершенно выпала настоящая, т. е. торгово-промышленная, буржуазия, на равновесии которой с дворянством и зиждется известная самостоятельность абсолютизма. В то же время «феодальная буржуазия» образует союз с дворянством и вместе с ним составляет базу абсолютной монархии, однако способна возглавить Фронду, как буржуазную революцию, хотя бы и неудачную...

Б.Ф. Поршнев не провел самостоятельной исследовательской работы по истории дворянства и буржуазии XVII в., хотя в самые последние довоенные и первые послевоенные годы некоторые новые работы уже появились. Он использовал главным образом старую (идущую еще от Тьерри) концепцию некоторых французских историков, что высшая бюрократия представляла собой особую группу буржуазии: социальное происхождение этой группы послужило при этом и определением ее классовой сущности в XVI—XVIII вв., о чем речь будет дальше.

Подчеркнем, что при всем различии взглядов, объема и характера работ, в статье С.Д. Сказкина и в книге Б.Ф. Поршнева

наиболее трудным (и наименее удачным) моментом оказалась характеристика буржуазии — ее конкретной эволюции и ее роли. С.Д. Сказкин вернулся в 1959 г. к этой теме в ином разрезе. Он поставил задачу так: когда и при каких исторических условиях развития феодальной формации государство как аппарат принуждения получает наибольшую самостоятельность в своем функционировании?¹⁵ Приведя высказывания Ф. Энгельса и В. И. Ленина, он отчетливо заключил, что дело идет о появлении буржуазии, складывающейся в процессе капиталистического развития Европы в XVI—XVIII вв., и что абсолютная Монархия, обладая известной самостоятельностью также и по отношению к своему, т. е. дворянскому, классу, не перестает быть органом для подавления и обуздания класса эксплуатируемого; дворянство и буржуазия не являются по отношению друг к другу классами-антагонистами.¹⁶ Полемизируя с концепцией Б. Ф. Порш-нева, С. Д. Сказкин подчеркнул, что, превратив классовую борьбу в «демиурга истории» и положив ее в основу всего исторического процесса, он создал весьма упрощенную схему развития как классовой борьбы, так и государства; более того, в своей книге он сам показал, что главной причиной народных восстаний во Франции XVII в. было усиление налогового гнета, так что не абсолютизм является ответом на обострение классовой борьбы, а наоборот, восстания были вызваны его нажимом на податное население.¹⁷

С.Д. Сказкин определил начало появления абсолютизма во Франции правлением Людовика XI, аргументируя это главным образом тем, что Генеральные Штаты перестали собираться. Развитие абсолютной монархии на основе соперничества дворянства и буржуазии не нуждается, по его мнению, в доказательствах; впрочем, дворянство как класс ни в XVI, ни даже в XVII в. еще не видело в буржуазии своего врага и будущего победителя. Таким образом, в этой статье автор уточнил некоторые свои суждения, но самый ее размер и общий характер не допускали развернутой аргументации.

Остановимся на концепции венгерского историка Э. Мольнара, изложенной в докладе на XII Международном конгрессе историков в 1965 г.¹⁸ Автор поставил задачу выяснить классовую природу абсолютизма нутом анализа paсходной части государственною бюджета, взяв в качестве материала бюджеты Коль-

бера за 1661—1683 гг. (хотя хронологически это выходит за рамки нашего периода, но в данном случае важны не годы, а самый метод и полученные результаты).

Мольнар мотивирует возможность подобного подхода к решению проблемы следующим образом. В ту эпоху наибольшую часть непосредственных производителей составляли крестьяне — земледельцы и домашние ремесленники. При распределении получаемых с них доходов им противостояло землевладельческое дворянство, административная и церковная бюрократия и торгово-промышленная буржуазия. Все они так или иначе взимали свою часть крестьянского продукта — в форме феодальных платежей, десятины, налогов и процентов, доводя тем самым крестьян до нищеты. Подобный порядок вещей достигался лишь силой государственного принуждения, подавлявшего крестьянские восстания.

Какой же класс являлся во Франции в ту пору господствующим? Наука не располагает точными данными для суждения о том, какую именно часть крестьянского дохода составляли феодальные платежи, десятина и проценты. Ясно, однако, что доля старого дворянства уменьшалась, хотя оно и владело крупными церковными бенефициями. Буржуазия (часть ее перешла в дворянство) приобретала, наоборот, все большую долю этого дохода, покупая земли обедневших дворян, чтобы взимать феодальные платежи; порой она выступала откупщиками этих доходов. Она скупала и крестьянские земли, сдавая их в аренду, а также кредитовала крестьян, взимая часть их доходов в виде процентов. Гораздо более точную картину дают материалы, касающиеся государственных финансов. Несомненно, что при Людовике XIV наибольшая часть крестьянских платежей приходилась именно) на налоги. Можно также считать, что вообще наибольшая часть налогов уплачивалась крестьянами, а не горожанами, хотя бы в силу численного перевеса первых. Таким образом, пишет Моль-пар, «использование государственных налогов может информировать как о распределении между соответствующими классами (т.е. между дворянством и буржуазией, — А. Л.) наибольшей части взимаемого в форме налога крестьянского продукта, так и о превращении этой части при помощи государства в личные доходы. Этот расчет покажет также, какой класс пользовался милостями государства, превращавшего налоги в личные доходы, иными словами, интересы какого класса обслуживало государство».¹⁹

Мольнар берет среднюю годовую цифру расходов за 23 года правления Кольбера в 128.7 млн. ливров. Доходы (тоже в среднем) составляли 97.8 млн. ливров налоговых поступлений плюс (30.9 млн. кредитных фондов.²⁰

Расходы распределялись следующим образом:

Погашение займов и жалованье администраторам 30.9 млн. ливров

Платежи по займам и выкуп должностей 15.3

Военные расходы 50.5

Королевский двор 9.5

Строительство (Версаль и т. д.) 4.7

Секретные расходы (субсидии иностранным государствам и т. п.) 7.8

Разное (главным образом пенсии и дары) 10.0

Всего 128.7 млн. ливров

По мнению автора, первые две статьи бюджета составляли доходы буржуазии, ибо она покупала ренты и должности и давала займы. Кроме того, купцы и мануфактуристы извлекали прибыль из поставок двору, армии и на строительстве дворцов. Все это дает основание для заключения, что наибольшая часть государственных расходов превращалась, вероятно, в доходы буржуазии. Однако такой вывод неправомочен — публичные финансы служили для подчинения интересов буржуазии дворянству. Займы и продажность должностей являлись способами использования финансовых ресурсов буржуазии в интересах дворянства, ибо добыть средства иными путями было невозможно. Все текущие расходы прямо шли на потребу дворянства, и в первую очередь — деньги па войны ради побед и славы короля; в армии дворяне имели должности, в войнах — добычу, земли и престиж. Ради этих же целей предоставлялись субсидии иностранным государям. Дары и пенсии шли дворянству (дворянство в своей массе жило за счет королевского двора). Мануфактурам уделялись более чем скромные суммы в 272 тыс. ливров.²²

К анализу Мольнаром классовой природы абсолютизма мы еще вернемся, а теперь рассмотрим его соображения относительно бюджета. Прежде всего, отметим некоторые просчеты методического порядка. Годовая средняя сумма расходов за 23 года финансового управления Кольбера выведена в 128 млн. ливров, по в ней соединены два совершенно различных — как по общим суммам расходов, так и по их распределению — периода: мирный (1661—1670) и предвоенный и военный (1671 —1683), когда расходы более чем в два раза превысили расходы начала 1660-х годов и, главное, были иначе распределены. Следовательно, война как всегда, деформировала бюджет, в том числе и его расходную часть. Можно возразить, что речь идет о средней, т.е. некоей условной цифре, отражающей общую тенденцию, а не конкретное положение вещей за какой-то конкретный отрезок времени.

Однако материал, приведенный в главах 1-й и 2-й нашего исследования, свидетельствует также и о том, как сильно может быть изменена общая тенденция как и при военных, т.е. критических, обстоятельствах, так и в послевоенный период «оздоровления» финансов, и как далеки цифры обоих этих периодов от каких-то условных средних.

Затем вызывает недоумение содержание первых двух статей. Они объединены в две группы произвольно, ибо в самих расходных таблицах фигурируют самостоятельно. Как уже знает читатель из главы 1-й, жалованье чиновникам уплачивалось из сумм местных бюджетов (charges), на что были ассигнованы и специальные статьи доходов, не поступавших в казначейство. Прочие же расходы — погашение займов, выкуп должностей и платежи процентов — производились Кольбером в порядке «оздоровления» бюджета в послевоенный период, о чем уже была речь.

Важнее ошибочное социальное истолкование статей бюджета. Жалованье бюрократического аппарата Мольнар зачисляет в доходы буржуазии. На деле наибольшая часть сумм уплачивалась высшему и среднему чиновничеству, т.е. «дворянству мантии», полностью оторвавшемуся от буржуазной деятельности и буржуазного образа жизни. Оплата займов шла частично финансистам, т.е. тоже не торгово-промышленной буржуазии, частично (ренты) вообще не была социально окрашена. Погашение займов и выкуп лишних должностей означали ликвидацию разного рода принудительных платежей, взимавшихся все с того же чиновничества в тяжелые годы войны вплоть до Пиренейского мира 1659 г. Буржуазия как таковая имела к этим мерам очень малое отношение. Что касается ее прибылей от поставок двору, армии и при строительстве дворцов, то либо эта деятельность, присущая ей как промышленному классу, вообще не связана с той или иной формой государства либо — в данном случае — находит отражение в государственном меркантилизме (кольбертизме) и тогда требует к себе особого внимания, ибо наибольшая польза, получаемая буржуазией от государства, состоит именно в этом. Нельзя согласиться и с той крайне упрощенной (чтобы не сказать больше) трактовкой военных расходов (включая субсидии иностранным государям), которую дает Мольнар.

Необходимо отметить, что спорной является сама система доказательства. В основу положен принцип численного преобладания крестьянства, влекущего за собой и численное превосходство получаемых с него налогов. Из этого предположения делаются выводы о производимом государством дележе извлекаемых из крестьянства доходов между буржуазией и дворянством. Однако во Франции второй половины XVII в. городское населению несло значительную и все возраставшую долю государственному налогов, вполне соответствовавшую возраставшему удельному весу мануфактуры всех типов и размеров. Как pаз при Кольбере доля налогов косвенных, т.е. городских по преимуществу, составляла

в 1662 г. 46.7% от общей суммы всех налогов (включая прямой крестьянский налог — талью), а в 1685 г.— 53%, т.е. больше половины (средняя за 1662—1685 гг. — половина).²³ Об огромных размерах именно косвенных налогов во время Тридцатилетней войны было сказано в главах 1-й и 2-й. Поэтому в концепции Мольнара произвольной оказывается характеристика социальной окраски доходной части бюджета, что в свою очередь сказывается, как увидим, и на оценке абсолютной монархии в целом.

Характер бюджета сам по себе не может служить автоматическим показателем классовой сущности абсолютизма с его особыми чертами — наличием двух эксплуататорских классов. Во-первых, вообще анализ бюджета требует очень детального изучения всех его составных частей в их историческом и социальном разрезах. Во-вторых — и это главное — отношения государства и классов не исчерпываются распределением денежных средств — они включают гораздо более важные факторы.

Рассмотрим теперь общие соображения Мольнара. Он утверждает, что «фискальная политика французской абсолютной монархии обслуживала материальное благополучие дворянства... она выражала господство дворянского класса не только над крестьянством, но и над буржуазией. В социально-экономическом плане дворянство и буржуазия боролись за крестьянские деньги, и буржуазия одерживала верх в этой борьбе. Абсолютная монархия стремилась противодействовать этим успехам и предоставляла дворянам часть крестьянских доходов, прибегая к имевшимся в ее распоряжении средствам принуждения».²⁴

В этом Мольнар видит противоречие французского абсолютизма: стремясь усилить дворянство при помощи финансовой политики, на деле, как показывает бюджет, он усиливал буржуазию. Примерно то же происходило и с меркантилизмом. Монархия лавировала между буржуазией и дворянством, но служила интересам последнего и воплощала его политическое господство.

Как анализ бюджета, так и концепция в целом полна противоречий. Если подсчитать приведенные Мольнаром цифры, то на долю «буржуазии» придутся полностью две первые статьи (46.2 млн.) и какая-то часть (прибыли!) расходов на войну, на двор и строительство (всего по этим статьям 64.7 млн.). «Дворянскими» доходами он считает пенсии и дары, снова двор и военные расходы (т. е. 10 млн. полностью и часть от 67.8 млн.). Уже было сказано о социальной окраске двух мерных статей, бесспорно дворянскими являются 10 млн. даров и пенсий, какая-то часть придворных должностей и военных постов (при Людовике XIV они не были монополией дворян). Однако то, что государство тратит деньги (налоги с крестьян к городского населения, в которое входит и буржуазия) на содержание армии, двора и судебно-

административного аппарата, является само собой разумеющимся фактом; поскольку армию надо кормить и одевать, а дворцы строить, к этому делу привлекаются капиталы купцов и мануфактуристов, а масса дворян получает дары и пенсии — в этом соотношении статей бюджета якобы проявляется классовая дворянская природа абсолютизма.

Дело, однако, заключается в том, что бюджет не дает материала для подобных выводов ни сам по себе, ни тем более в истолковании Мольнара. Прибыли торгово-промышленной буржуазии через бюджет государства (напомним, что первые две статьи в 46.2 млн. к буржуазии не относятся) были невелики, а по сравнению с общими масштабами ее экономической деятельности в то время составляли в целом незначительную часть. Непонятным остается и способ, применявшийся государством для того, чтобы обратить через бюджет доходы буржуазии на пользу дворянского класса. Этот способ передачи дворянству денег, прошедших сперва через руки буржуазии, всего лишь декларирован, но никак не описан и не разъяснен. Например, каким именно путем 46.2 млн. ливров, уплачиваемых по первым двум статьям «буржуазии» в виде выкупа должностей и процентов по займам, «переходили» в конечном счете к дворянам и укрепляли их положение? А ведь это была треть всех расходов, в то время как прямые подачки дворянству (дары и пенсии) составляли лишь 10 млн., менее 10%. Суждения автора о классовой природе французского абсолютизма на деле мало связаны с конкретным анализом бюджета и являются скорее заранее заданной схемой, наложенной на данные этого источника.

***

Энгельс писал Каутскому 20 февраля 1889 г. в связи с его статьями о классовых противоречиях во Франции накануне революции 1789 г.: «Здесь отсутствует ясное изложение того, как возникает абсолютная монархия в качестве естественно складывающегося компромисса между дворянством и буржуазией и как она поэтому вынуждена защищать интересы обеих сторон, оказывать обеим сторонам благодеяния. при этом па долю дворянства, отстраненного от политических дел, выпадает грабеж крестьян, государственной казны и косвенное политическое влияние через двор, армию, церковь и высшую администрацию; на долю буржуазии — покровительственные пошлины, монополии и относительно упорядоченное управление и судопроизводство... не хватает также упоминания о судебном дворянстве (noblesse de robe),.и о юристах (la robe) вообще, которые фактически тоже составляли привилегированное сословие и обладали в парламентах значительной силой, противостоявшей королевской власти; и cвоей политической деятельности они выступали как защитники учреждений, ограничивавших королевскую власть, и таким образом оказыва-

лись на стороне народа, но в качестве судей они были воплощением коррупции…».²⁵

В суждениях Энгельса очень важны три момента. Во-первых, он отчетливо разделяет сферы интересов двух классов, причем речь идет, разумеется, о настоящей, т.е. торгово-промышленной буржуазии. Во-вторых, он напоминает о наличии особого привилегированного сословия — «дворянства мантии», в своей политической деятельности защищавшего учреждения, ограничивавшие королевскую власть. В-третьих, он указывает, что дворянство было отстранено от политических дел и оказывало на них лишь косвенное влияние через двор, армию, церковь и высшую администрацию.

Ответ на вопрос, в чьих руках находилась государственная власть как таковая, дан в работе Энгельса «К жилищному вопросу», где анализ прусской системы XIX в. проведен в сравнении с «основным условием старой абсолютной монархии — равновесием между земельным дворянством и буржуазией... действительная правительственная власть находится в руках особой офицерской и чиновничьей касты... Самостоятельность этой касты, которая кажется стоящей вне и, так сказать, над обществом, придает государству видимость самостоятельности по отношению к обществу».²⁶

Для наших целей соображения Энгельса имеют особую ценность, поскольку они высказаны в связи с работой по истории предреволюционной Франции, и французской абсолютной монархии вообще. Следовательно, в обоих случаях они связаны с французским абсолютизмом.

Хронологически интересующее нас время укладывается в почти полтора столетия — примерно с 1460—1480 гг. до 1640-х годов. Исторически — это канун зарождения и первый этап развития капиталистического уклада в городе и в деревне, время появления буржуазии и наемных рабочих. В плане политической истории это — появление абсолютной монархии, ее кризис во второй половине XVI в., укрепление при Генрихе IV и Ришелье. Кроме того, ото время почти непрерывных войн, внешних и внутренних.

«Поступательное развитие обоих классов было прервано почти на 40 лет ожесточенной междоусобицей; она, естественно, делит и наше изложение па три части. Одной из главных его задач является анализ истории этиx классов - дворянства и буржуазии в их взаимосвязи, т.е. как их развития, так и выяснение их cooтношений, точнее — соотношения их сил (насколько это возможно). Экономическая и политическая сила или слабость

одного класса бывали нередко сами по себе выражены достаточно отчетливо, но в иные периоды эти бесспорные качества проистекали лишь от временного ослабления или, наоборот, усиления другого класса, и тогда равновесие не могло быть осуществлена в необходимом размере. Кроме того, нельзя забывать, что наследником тысячелетнего феодального строя был самый старинный класс этого общества — дворянство, что сам он ничего по создавал и лишь приспосабливался к новым, не им создаваемым условиям. Ведущей силой в процессе эволюции обоих классов всегда пребывала буржуазия: все, что в Европе в ту пору происходило, прямо или косвенно имело ее своим началом или причиной изменения.

Начало первого этапа абсолютной монархии мы обозначили правлением Людовика XI, хотя это скорее ее предыстория, чем начало как таковое. Однако в историографии такая датировка стала давно уже общим местом, и для этого есть некоторые основания.

Зарождение капиталистического уклада происходило тогда только в книгопечатании и в горном деле, отчасти (в слабой степени) в форме раздаточной системы вокруг больших городов. Но в целом ремесло и крупная экспортная торговля получили благодаря мероприятиям Людовика XI условия для быстрого развития и были заложены основы внутреннего рынка.

Купцы и купцы-скупщики происходили в основном из городского купечества и цеховой верхушки. Этот новый формирующийся класс, в деятельности которого торговая прибыль еще являлась главенствующей, не был закрыт ни снизу, ни сверху. В ту пору в него достаточно легко вступали выходцы из деревни, скромные ремесленники, разорившиеся дворяне — все дело заключалось в оборотистости, в уменье наживать капитал. Кроме того, вофранцузских городах гак и не сложилось настоящей замкнутой патрицианской касты, которая замедляла бы этот процесс, хотя наличие цехов на Севере страны (на Юге их не было) ставило свободному развитию буржуазии известные препоны. Дворянство вышло из Столетней войны сильно поредевшим. Несмотря на перемены в тактике, внесенные Дюгекленом и другими военачальниками, дворянская котища десна немалые потери в каждом сражении, дворянский «налог кровью» не был в ту пору пустой фразой. Оскудение людьми дворянского сословия захватило даже аристократию. Из этого положения вышли при помощи практики полной легализации незаконных детей (бастардов), которым передавали имя, имуществу и т.д. Многие аристократические и дворянские семьи были возрождены именно таким путем, запрещенным лишь на рубеже XVII в., когда он практически перестал быть столь необходимым, какв XV в.²⁷

Земельный фонд Франции находился в ту пору во владении дворян и церкви, сеньориальная структура была после войны восстановлена там, где из-за разорения обработка земли временно была заброшена. Цены были стабильны, и феодальная денежная рента имела реальный вес. Однако в окрестностях крупных городов, и в первую очередь Парижа, процесс заклада, а затем и продажи рыцарством феодальных рент (крестьянскими землями распоряжались сами крестьяне) и других повинностей шел полным ходом. Лишенное уже давно собственной запашки землевладение таких рыцарей оказывалось неустойчивым перед натиском «денежных людей» города, особенно столицы. Но оно сохраняло прочные позиции повсюду, где подобные условия еще отсутствовали или только намечались.

Пополнение дворянства извне совершалось путем аноблирования, т.е. присвоения дворянского звания либо за особые заслуги по королевской грамоте, либо по привилегированной должности, либо благодаря покупке сеньории. Однако в ту пору такой дворянин не считался родовитым (extrait de noble lignee), не имел дворянских привилегий (налогового иммунитета) и не был обязан военной службой. Таким образом, самый старый феодальный класс был открыт снизу, а сверху его и не требовалось открывать — титулованная аристократия всегда составляла его естественную верхушку, усиленную и умноженную в XV в. благодаря не только узаконенной легализации бастардов, но и продвижению некоторого числа рыцарей по лестнице военной иерархии.

Оба класса не просто резко разделялись по своим функциям и сферам деятельности — любое смешение сфер было запрещено и тогда и после. Дворянин, занявшийся торговлей, лишался своего налогового иммунитета, т. е. в высшей степени важной привилегии, присущей классу как военному сословию. Иными словами, превращаясь в купца, он переставал быть дворянином в полном смысле слова. Купец, сделавшийся дворянином, — сеньором такого-то фьефа, уже оказывался на пути к превращению — в лице своего сына — в преемника дворянского имени; сам он еще платил особый налог за фьеф, не неся за него военной службы, но сын. как правило, получал дворянское воспитание, становился военным, воевал и не платил налога.

Итак — два самостоятельных класса (причем необходимо учитывать, что по отношению к буржуазии термин «класс» является форсированным и что налицо лишь элементы формирующегося буржуазного класса), каждый со своей сферой деятельности, не сливающиеся и в целом мало соприкасающиеся, но ревниво следящие за точным исполненном законов, касающихся запретов соединять торговлю с налоговым иммунитетом. Дворянин-купец, не платящий налога, — опасный конкурент для купца-буржуа, значительная часть накоплений которого изымается в виде налогов, а владелец фьефа со свободой от военной службы (и не платя-

щий за это налога) освобождал себя от первейшей дворянской обязанности.

Реальная обстановка 1460—1480 гг. требовала большой постоянной армии и больших постоянных налогов на ее содержание. Окончание Столетней войны в 1453 г. не означало пресечения попыток англичан снова и снова высадиться на французские берега и завладеть северными и юго-западными областями. Кале с его округой по-прежнему находился в их руках и служил для них важным опорным пунктом. Война с Бургундией тоже была войной внешней, ибо французскому королю противостоял не просто непокорный вассал, а богатейший государь Европы, помимо Бургундии, владевший Нидерландами и рейнскими областями. Ни у кого во Франции, тем более у купечества, не возникало сомнений в необходимости вести эти войны, равно как не встречала неодобрения испано-итальянская ориентация акций Людовика XI, поскольку они были связаны в конечном счете с покровительством заморской торговле. Дворянство было необходимым классом, выполнявшим свою основную функцию — военную.

При Людовике XI правительственная власть приобрела ярко выраженный личный характер по нескольким причинам. Во-первых, сам король выполнял огромную работу (одним из доказательств является его обильная интереснейшая переписка)'; он много разъезжал по стране, привыкнув еще во время десятилетнего управления своим апанажем Дофине входить во все детали. Во-вторых, «прирожденные советники» французской короны, герцоги-пэры и другие прямые вассалы оказались политическими врагами короля, членами выступивших против него Лиги общественного блага либо приспешниками бургундского герцога, с которым он вел борьбу на смерть. Поэтому их законные места в Королевском совете были пусты, и король имел в качестве советников людей, приближенных им по своему выбору и не обладавших, кроме его милости, никакими особыми правами, не образовывавших никакого устойчивого коллектива.

Вопрос об отсутствии Генеральных штатов как благоприятном условии для зарождения абсолютной монархии требует особого рассмотрения. Генеральные штаты как вотирующий налоги национальный орган сословного представительства были созваны в последний раз в 1439 г.,²⁸ т.е. задолго до Людовика XI. По при нем и после него регулярно функционировали провинциальные штаты во всех окраинных областях (за вычетом старинной территории королевского домена на Севере), составлявших в целом около половины страны.²⁹ Таким образом, не только Людовик XI,

но и Ришелье, в разных, разумеется, масштабах, правили при наличии органов сословного представительства, и часть государственных доходов поступала из таких «провинций со штатами». Сам по себе факт отсутствия или наличия той или иной формы участия сословного представительства в политической и финансовой деятельности правительства не играет роли; обычная ссылка на английский парламент при Тюдорах, не помешавший появиться английскому абсолютизму, в данном случае вполне справедлива.

Для правления Людовика XI необходимо отметить еще одно существенное обстоятельство. Вплоть до середины XV в. во Франции существовал только один парламент — в Париже. Формально Парижский парламент являлся (как потом говорили в соответствующих случаях) «Генеральными штатами в миниатюре», ибо на правах почетных советников там заседали (точнее, могли заседать) члены первых двух сословий. На деле это было весьма самостоятельное судебно-административное учреждение с широкими полномочиями финансового контроля, регистрировавшее налоговые эдикты, т. е. тоже выполнявшее в особой форме функции сословного органа. По мере окончательного присоединения окраинных провинций в них возникали свои парламенты: в 1443 г. — в Тулузе для Лангедока, в 1451 г. — в Гренобле для Дофине, в 1462 г. — в Бордо для Гиени, в 1477 г. — в Дижоне для Бур гундии. Каждый имел свои особенности, но в целом они действовали по образцу Парижского. Поэтому реально Людовик XI (как и Ришелье!) должен был в известной мере считаться с парламентами.

Первый этап жизни французского абсолютизма можно обозначить как период своеобразного «равновесия» двух классов. Старый класс, дворянство, в целом еще владел феодальной сеньорией и феодальной рентой, в армии он заполнял офицерский корпус и всю кавалерию, держа немалое число средних и мелких церковных бенефиций. Аристократия сохраняла свои земли и богатейшие церковные синекуры. От прямого политического господства дворянство было отстранено. Король правил самолично, центральный и местный аппарат (парламенты) были Заполнены «людьми мантии», аноблированными по должностям выходцами из городских богатых семей; от торгово-промышленной деятельности они уже отошли. Зарождающийся класс буржуазии (здесь и далее мы имеем и виду только торгово-промышленную буржуазию) уже обладал значительными капиталами, ибо появился не на пустом месте, но в качестве преемника купечества предшествующего периода. Он действовал лишь в своей сфере, и главная помощь Людовика XI была направлена на то, чтобы дать ему государственное покровительство и области внешней торговли, т.е. в той области, где только правительство обладало в ту пору должным весом и значительными возможностями, превосходившими силы отдельных городов.

Своеобразие подобного равновесия заключалось в отчетливой разделенности классов и в отсутствии споров между ними. Оно еще не означало равенства потенциалов обоих классов. Буржуазия только начинала формироваться, а дворянство сохраняло свое господство в деревне, хотя денежная рента уже являлась показателем начавшегося разложения сеньориального строя.

Однако эта предыстория французской абсолютной монархии уже содержала в себе некоторые ее характерные особенности, развернувшиеся в дальнейшем. Но сначала надо отметить, что вся первая половина XVI в. вплоть до 1560-х годов, эпоха блестящего французского Возрождения, была вместе с тем и эпохой быстрого и энергичного роста торгово-промышленной буржуазии, прочно вставшей на путь капиталистического развития. Разные формы мануфактуры — централизованная, рассеянная, смешанная и т. п. — в промышленном производстве, развитие многих ремесел в направлении к мануфактурному разделению труда, капиталистическая и полукапиталистическая аренда в сельском хозяйстве — все это происходило во Франции далеко не равномерно по областям, способствуя все более и более их отчетливому делению на передовые, средние и отсталые. Но в целом Франция, как и некоторые другие страны Западной Европы," пережила в это время сильный экономический подъем, движущим началом которого была именно буржуазия.

Почти все это время дворянство воевало в Италии, в конце периода — на западе Германии. Годы военных действий перемежались с длительными сроками оккупации Пьемонта, поэтому основной костяк армии сохранялся почти целиком. Первое время «война кормила войну», затем на ее ведение потребовались новые средства и займы, возросли налоги. К концу войны главные противники — Франция и Испания — оказались банкротами. В конечном счете от длительных, иссушивших ее войн Франция не получила адекватной компенсации. Важно отметить, что несколько поколений французской дворянской молодежи (войны длились 65 лет) не только получали за рубежом военный опыт, но и провели там немалую часть своей боевой жизни.

Вопрос о том, в чьих интересах велись эти длительные, завоевательные, а не оборонительные, как в XV в., войны, требует специального исследования, но бесспорно то обстоятельство, что начатая при Франциске I борьба с Габсбургской империей имела глубокие политические и международные корни. Она объединила затем в XVII в. против Габсбургов почти все европейские государства независимо от их классовой структуры и государственного строя. Что касается попыток захвата самой Италии, то внешняя торговля Франции выиграла бы от успеха этих походов столь разительным образом, что заинтересованность в них Марселя и южнофранцузских городов проявилась вполне отчетливо.

Казалось бы, что за время бурного роста торгово-промьшленной буржуазии и при более или менее заметном отсутствии дво-

рянства стрелка весов должна была покинуть середину шкалы в ее пользу. На деле параллельно с ростом буржуазии шел процесс трансформации дворянского класса. Проникновение в него тех или иных буржуазных черт, или, наоборот, приобретение частью буржуазии черт дворянских было явлением европейского масштаба и для абсолютизма очень важным. Этому «новому дворянству», появившемуся в XVI в. на смену рыцарству и продлившему жизнь своего класса еще на 200—300 лет, была посвящена целая серия докладов на V Международном конгрессе по-экономической истории в Ленинграде и на XIII Международном конгрессе историков в Москве в 1970 г.³⁰ Во Франции данная тема усиленно разрабатывается в последние 15—20 лет, так что пути и темпы одворянивания части буржуазии могут быть теперь определены достаточно ясно. Здесь мы можем изложить их лишь в кратчайшей форме.

Как и в XV в., путь в дворянство лежал через должности ичерез покупку сеньорий. В первой половине XVI в. наследование и покупка аноблирующей должности были легализованы (ранее они имели характер частных сделок) и казна стала в поисках денег облагать налогом наследование должностей, а также продавать новые должности. Так в парламентах (Парижском и провинциальных) и других «верховных судах» появилось сословие «людей мантии», обладавшее наследственными дворянскими привилегиями, и в первую очередь налоговым иммунитетом. Никакой торгово-промышленной деятельностью они уже не занимались и не имели права ею заниматься. Другой путь — приобретение дворянских сеньорий — был использован ими же; все они были крупными землевладельцами, но от родовитых дворян их отличала важная особенность. Начавшийся в XVI в. процесс первоначального накопления, приводивший к экспроприации беднейших слоев крестьян н ремесленников, они использовали, скупая крестьянские земли и постепенно составляя заново значительные барские запашки, которые сдавали в капиталистическую или полукапиталистическую аренду. В результате в дворянский класс влилась новая сила, в немалой мере его изменившая.³¹ Не имея права вкла-

дывать свои деньги в торговлю, новые дворяне вели на своем домене весьма прибыльное фермерское хозяйство, сохранив при этом в неприкосновенности всю прежнюю систему сеньориальных отношении. ⁱ

После заключения мира в 1559 г. дворяне, вернувшиеся из Италии, не получили даже просроченного жалованья. Последовавшие затем 40 лет ожесточенной междоусобицы полны разного рода попыток выйти из больно ударившего по дворянству экономического, социального и политического кризиса. Революция цен резко понизила реальную стоимость фиксированной феодальной ренты, армия была распущена — это означало падение дворянских, доходов в их обычных традиционных формах. Легальные про тесты на орлеанских Генеральных штатах были направлены против удачливых соперников— «советников в мантиях», т.е. членов парламентов и других учреждений, владевших своими должностями либо по наследству, либо по праву покупки. Не располагая ни одним из этих средств, «дворянство шпаги» требовало себе бесплатного предоставления прибыльных должностей судебно-административного аппарата, не имея к тому ни должного образования, ни опыта. Но в своих требованиях ликвидировать продажность должностей оно встречало поддержку буржуазии и широких масс населения, нуждавшихся в упорядоченном, быстром и дешевом судопроизводстве. Нередко соглашаясь с ними на словах, правительство никогда не могло реализовать эту меру как из-за отсутствия денег на выкуп должностей, так и из-за необходимости иметь свой, т. е. целиком подчиненный себе, бюрократический аппарат.

Реальная правительственная власть по-прежнему была сосредоточена в рука либо самого короля — как Франциск I, «рыцарственный воитель и ренессансный меценат», либо ближайшего к нему лица — коннетабля Монморанси при Генрихе II, искуснейшей дипломатки Екатерины Медичи при ее сыновьях, причем их личные качества играли большую роль. Но еще большая власть выпадала на долю трех-четырех государственных секретарей, которые вели все дела и под отапливали решения, из коих известная часть была выработана ими же и затем санкционирована королем. Все они уже тогда были богатыми людьми и богaтыми землевладельцами; их дети и внуки вошли затем путем браков в титулованную знать и к началу XVII в. образовали группу высшей правительственной администрации, группу «новой знати», в политическом плане не имевшей со старой ничего общего.

В 1560—1590 гг. разразился не только острый, но и чрезвычайно длительный кризис французского абсолютизма, когда правительству пришлось воевать с собственными подданными и делать

им одну уступку за другой; сперва в 1570-е годы на Юге образовалась самостоятельная гугенотская республика. В 1580-е годы разгорелась борьба и на Севере с Католической лигой, возглавляемой претендовавшими на корону Гизами. Восстала и столица; Генриху III пришлось бежать, вскоре "он был убит. Первому представителю династии Бурбонов Генриху IV досталось королевство, которое еще нужно было сперва завоевать, а часть противников покупать — деньгами (феодальную аристократию) пли значительными привилегиями (гугенотов).

Небывалый по силе и длительности кризис объясняется сложным комплексом социально-экономических процессов, имевших огромное значение для условий жизни всех слоев французского общества. Но в интересующем нас плане это был в первую очередь кризис старого дворянства и принятие частью торгово-промышленной буржуазии кальвинизма. Оба явления были для абсолютизма опасны. Дворянство составило армию феодальной аристократии (гугенотов и католиков в равной мере). Гугенотская буржуазия крупнейших океанских портов желала обходиться без дорогостоящей монархии и богатеть на свой страх и риск по образцу фландрской и голландской.

Таким образом, к концу внешней войны и началу войны гражданской не могло быть и речи о равновесии классов). Все экономическое развитие в первой половине XVI в. пошло на пользу только одному из них — буржуазии, и притом в ее же сфере деятельности — в торговле и в промышленности. Старый класс понес только потери, которые пытался возместить старинным же способом дворянского бунта. Он отказывался принять складывавшиеся в стране порядки: реальное умаление феодальной ренты, закрытие военного поприща, появление в своем же классе «новых людей» (которых оно упорно не желало признавать за дворян), вытеснявших его из родовых поместий и закрывавших ему доступ в королевский аппарат. Поэтому программа феодальной знати, руководившей и гугенотами и католиками, нацеленная в основном на модифицированный возврат к социально-политической структуре XIV—XV вв., отвечала устремлениям старого дворянства — католиков на Севере в полной мере, гугенотов на Юге в той степени, в какой гугенотская конфедерация, где главную роль играли города, давала им свободу действий, нуждаясь в них как в военной силе.

Потеряв опору в среде значительной части военного сословия, правительство вскоре стало утрачивать ее и в среде католической буржуазии, главным образом из-за тяжелых налогов, которыми оплачивались войны. В 1580-е годы отпали даже роялистские города Севера, даже столица. Конфедерация Католической лиги предоставила городам и буржуазии муниципальные и фискальные свободы. Однако испанская интервенция, дворянская анархия в своем полном блеске, феодальная реакция в деревне и крестьянские против нее восстания — все это сделало

невозможной нормальную деятельность буржуазии. Ее поворот к поддержке монархии означал выход из кризиса, позволив ввести (хотя не без труда) в прежние рамки и старое дворянство. Было, однако, одно сословие, неизменно и твердо державшее сторону правительства во все долгие годы гражданских воин и испытавшее в связи с этим немало невзгод в индивидуальных судьбах своих членов. Это было новое дворянство — парижский и провинциальные парламенты и все высшее чиновничество, занимавшее часто важнейшие муниципальные посты. Почти все они оказались в те или иные периоды смещенными или изгнанными, их общественные и личные интересы были настолько явно связаны с правительством, что они и в принципе и в силу этих обстоятельств разделяли его судьбу Генрих IV прекрасно учел их значимость и политический вес, особенно возросший после только что закончившейся смуты.

Крестьянские восстания конца XVI в. были направлены против феодальной реакции старого дворянства. Восстания показали их опасность для имущих классов и для государства, озабоченного возрождением своих финансов в первую очередь. Поэтому при «возвращенной к престолу» буржуазии (ей анархия обошлась дороже любых налогов), подкупленной феодальной аристократии и полностью реставрированном правительственном аппарате, состоявшем из той же касты государственных секретарей, послов и генералитета из новых дворян, старое военное дворянство осталось в мирное правление Генриха IV (1598— 1610) неиспользованным и в состоянии недовольства. Но поскольку война с Габсбургами была лишь отсрочена и в 1609 г. началась подготовка к ней (Генрих IV был убит накануне своего отъезда на будущий фронт военных действий), то надежды дворянства на большую войну были вполне обоснованы.

Наиболее отчетливо недовольство военного сословия было выражено на Генеральных штатах 1614 г., созванных по настоянию аристократии, собиравшейся опереться на них для смены правительства при малолетнем Людовике XIII. К последней ассамблее Штатов (они не собирались потом до 1789 г., т.е. 175 лет) давно было привлечено внимание историков из-за напряженной борьбы сословий, однако она, как правило, неверно истолковывалась как борьба дворянства и буржуазии. На деле это был острый конфликт между двумя частями дворянства — старым и новым.

Второе сословие располагало на Штатах главным образом представителями провинциального родовитого дворянства, но среди 130 членов палаты были и лица из семей, аноблированных в XVI в. и даже на рубеже XVII в. В палате третьего сословия из 188 членов лишь 6 были купцами и столько же— синдиками

провинциальных Штатов. Все остальные являлись представителями среднего провинциального чиновничества,³⁴ многие были владельцами сеньорий (что явствует из их имен), входили в состав городских советов, занимали финансовые должности. Это была тесно сращенная верхушка провинциальных городов, заполнившая там и королевский, и муниципальный аппарат. Никакой торгово-промышленной деятельностью никто из них не занимался (как уже было сказано, она была несовместима с их привилегиями). Возглавлял палату Мирон, глава муниципалитета столицы и президент одной из палат Парижского парламента, один из богатейших людей в высшем французском чиновничестве.

Почему под именем третьего сословия на Генеральных штатах 1614 г. фигурировала формировавшаяся в широких средних слоях провинциального чиновничества новая фракция дворянского землевладельческого класса, его чиновничья часть? Старая структура фактически уже давно отмершего сословного органа не допускала появления каких-то новых «палат», а острая вражда старого дворянства к новому и характерная для того времени обособленность этих двух частей (впоследствии исчезнувшая) не позволяла включения в палату второго сословия иных дворян, кроме родовитых (или аноблированных военных). В палате третьего сословия заседало провинциальное среднее чиновничество, давно уже полностью оторвавшееся от торгово-промышленной деятельности и тоже давно вступившее на путь аноблирования и по должности, и по сеньории, но еще не дошедшее до конца этого пути по образцу своих старших собратьев по сословию, членов столичных и провинциальных верховных судов (это произойдет примерно в середине XVII в.). В 1614 г. этот социальный слой был еще близок к буржуазии по общности политических взглядов.

Наказы сословий на Генеральные штаты 1614 г. очень показательны. Дворянство представило законченную и подробную программу дворянской реакции, осуществление которой снова сделало бы сеньоров полными господами над крестьянами и отдало бы в их руки государственный аппарат в центре и на местах. Они были правы в своем протесте в том смысле, что им действительно приходилось защищать само свое существование,. Гражданская война XVI и. но принесла дворяпам (кроме как в некоторых южных областях) никаких успехов; наоборот, их попытки повысить феодальную ренту оказались бесплодными. От мирного правлении Генриха IV они ничего не получили, в та время, как их соперники продолжали скупать сеньории, крестьянские земли и «пролезать в дворяне». Поэтому старое дворянство снова поддержало феодальную аристократию в гражданских войнах 1614—1620 гг. и лишь в борьбе правительства с гугено-

тами в 1621—1629 гг. нашло себе военное поприще, еще более расширившееся после вступления Франции в Тридцатилетнюю войну.

Характерно, что Ришелье, рассматривая в «Политическом завещании» сословия не сами по себе, но лишь их функции в государстве и соответственно приносимые ими пользу или вред, признает, что дворянство было за последнее время очень принижено из-за большого числа чиновников и нуждается в поддержке. Однако для мирного времени кардинал не находил других существенных путей для помощи, кроме создания в провинциях постоянных кавалерийских отрядов, уничтожения продажности военных должностей и предоставления дворянам хотя бы части церковных бенефиций, на которые назначал сам король. Эти меры, сама эффективность которых была или ограниченна, или сомнительна, удовлетворили бы дворян в самой малой доле.

За тот же период новое дворянство значительно укрепило свои позиции. Во-первых, полным ходом шел процесс скупки им сеньорий и крестьянских земель и формирования из них прибыльных комплексов больших и средних ферм и метерий, сдававшихся в фермерскую и испольную аренду. Именно эти новые сельскохозяйственные организмы были центрами товарного производства продуктов питания и сырья для промышленности; без них города уже не могли нормально жить и развиваться. Важно отметить, что процесс «оседания на землю» отнюдь не отрывал новых дворян от их должностей в судебно-административно-финансовом аппарате монархии. Такой полный отрыв имел место сравнительно редко или происходил значительно позже, в 3—4-м поколении. Покупка земли, если можно так сказать, дублировала чиновника-дворянина землевладельцем-дворянином, одновременно увеличивала его богатство и социальный престиж. В судейском кресле даже среднего провинциального города восседал не вчерашний купец, но «сеньор такой-то сеньории», т. е. собственник одной (а то и двух-трех) богатой фермы и замка. Нельзя забывать и о том, что в этой социальной фигуре переходной эпохи тоже сочетались разные элементы и что наряду с покупателем капиталистической или полукапиталистической ренты в нем был воплощен и сеньор, аккуратно взимавший все полагавшиеся ему феодальные платежи.

Во-вторых, именно в итоге такого полного аноблирования по земле, новые дворяне стали заполнять также и прежде для. них заповедные области — армию и церковь. Сколько бы то ни было значимые военные должности и церковные бенефиции тоже наследовались и покупались, по не официально, а в порядке частных сделок (с санкцией короля для важных должностей и крупных бенефиций), т.е. так, как это имело место с должностями бюрократического аппарата до XVI в. Если присмотреться к социальному происхождению (по нашей терминологии) епископов

и генералов времен Генриха IV и Ришелье, то почти все они оказываются новыми дворянами.

И наконец, в это же время шел естественным путем процесс слияния обеих частей дворянства. Родовитые семьи были бедны, но имениты, новые — богаты и гнались за звонкими именами. Женитьба на единственной дочери сопровождалась обычно присоединением к своей и ее фамилии, так что «звучала» именно последняя. Такие браки, сперва редкие, затем участились и стали обычным явлением. Сам Ришелье был сыном мелкого провинциального дворянина, а по матери — внуком знаменитого парижского адвоката. Все его родственники породнились с самыми знатными домами. Это было не блестящее исключение из правила, но лишь блестящее подтверждение правила.

Рост буржуазии, развитие мануфактуры, заморской торговли и внутреннего рынка, экспроприация части мелких ремесленников и их превращение вместе с подмастерьями в наемных рабочих — все эти важнейшие процессы в экономической жизни Франции XVI—XVII вв. совершались в сущности непрерывно, но разными темпами и с некоторыми временными спадами.

Начальный период гражданских войн с гугенотами сравнительно мало повлиял на материальные интересы католической буржуазии северной части страны. Затем образование в 1570-х годах на Юге гугенотской республики создало для торговой (и отчасти промышленной) кальвинистской буржуазии Юга хорошие условия роста. Бедствия для обеих конфессиональных — и конкурентных — групп буржуазии начались главным образом с середины 1580-х гг., когда обе они оказались бессильными перед разгулом дворянской реакции и восставшими против нее крестьянами, с одной стороны, и народными движениями в городах — с другой, хотя в последних буржуазия сама вначале принимала участие. Как показала жизнь, муниципальные вольности (включая свободу от налогов) и даже федерация городов в гугенотской республике оказались недостаточны для процветания буржуазии и наживания ею капиталов в стране, все еще по преимуществу аграрной и дворянской. Отсюда — роялизм, спонтанный в северных городах, а в южных — сперва вынужденный, а впоследствии укоренившийся.

Во время мирного правления Генриха IV буржуазия безусловно наверстала упущенное, ее успехи бесспорны, так как протекционизм принял последовательный характер. И даже при Ришелье сама эта линия не изменялась, но ее реализация встречала из-за войны серьезные препятствия и зачастую была отодвигаема на задний план. Война стимулировала развитие всех мануфактур «военную профиля», т.е. производство артиллерии, огнестрельного и холодною оружия, доспехов, пороха, военного транспорта и т.д. На войне наживались оптовые поставщики в армию коней, зерна, мяса, вина, фуража, процветала спекуля-

ция, торговля награбленным. О прибылях финансистов ужо было сказано.

Но даже в эти тяжелые годы вообще и при сильно сократившемся экспорте в Испанию (а через Испанию — в ее колонии) в частности во Франции не сокращалось существенно производство не только промышленных товаров широкого потребления (полотна, холста, сукна, легких шерстяных тканей и предметов бесчисленных ремесел), но и предметов роскоши — дорогой мебели, бархатных, шелковых и парчовых тканей, кружев, драгоценностей и т.п., причем именно этому ассортименту дорогих товаров (плюс дорогие вина) принадлежал приоритет Франции на европейском рынке того времени. Экономическая мощь буржуазии продолжала наращиваться, хотя и не в таких масштабах, каких она сама желала, поскольку налоги изымали у нее значительную часть прибылей. Рост этого класса в целом задерживался еще и разделением его по конфессиональному признаку. До «эдикта милости» в Але в 1629 г. экономические привилегии гугенотских городов ставили кальвинистскую буржуазию в лучшее положение по сравнению с католической, ухудшая для последней условия свободной конкуренции. После 1629 г. это неравенство оказалось в известной мере устраненным.

В какой мере покупка должностей и формирование группы финансистов как государственных кредиторов повлияли на процесс развития французской торгово-промышленной буржуазии? Не замедлил ли такой отлив капиталов в непроизводительную сферу рост именно капиталистического производства, не сократил ли он численность нового класса, не «выбил» ли из его состава многих одаренных людей? Мог ли французский купец действовать с той же предприимчивостью и отвагой, как итальянский, голландский, английский, если перед ним всегда была открыта возможность, развязав кошелек, стать членом почтенного судебного учреждения с не очень обременительными обязанностями?

Сама постановка проблемы — и формулировка вопросов — предопределяют положительный ответ. Однако этот ответ предcтавляет собой лишь умозрительное построение, отталкивающееся от реального исторического явления — перехода части купечества в состав чиновничества, т.е. нового дворянствa. Для реального объяснения надо знать, почему происходил этот процесс и обеднял ли действительно он буржуазию.

Здесь опять-таки не место для рассмотрения этой сложной и важной проблемы. Однако одна ее сторона бесспорна. В той мере, в какой буржуа, став чиновником, приобрел сеньерию и, скупив крестьянские земли, завел на вновь им сконструированных формах фермерское хозяйство, он только переместил капитал из промышленности в сельское хозяйство, в котором ввел новые формы эксплуатации земли и труда, недоступные дня старого дворянства, лишенного каких бы то ни было капиталов.

Как уже было отмечено, тем самым была создана продуктовая исырьевая база для деятельности самой промышленной буржуазии, которая не смогла бы развиться на ничтожном товарном излишке, поступавшем на рынок при решительном преобладании мелких и мельчайших крестьянских хозяйств.

Производство предметов роскоши и дорогих вин лимитировалось определенной емкостью внутреннего и внешних рынков (для вин имелись еще и природные определяющие условия), и ввиду высокой себестоимости этих товаров такая емкость служила легко ощутимой преградой для расширения производства, тем более что в некоторых отраслях оно требовало мастеров самого высокого класса. Что касается товаров широкого потребления, то, за вычетом особо тяжелых годов войны и междоусобиц, внутренний рынок не испытывал в них недостатка. Беда заключалась в том, что масса населения была бедна и мало покупала, но это не зависело от буржуазии и ее роста, ее богатства или недовольства. Она могла бы выступать с большим успехом на внешних рынках, если бы, как она считала, правительство оказывало ей более действенную помощь. Она сохранила благодарную память о мероприятиях Генриха IV и в целом поддерживала правительство Ришелье, не примыкая ни к одной из аристократически-дворянских партий, что уже само по себе было очень важно.

Последним вопросом перед подведением социального баланса является вопрос о войне. В чьих интересах она велась? Проблеме причин Тридцатилетней войны в целом и ее социальному аспекту уделяется немало внимания в самой разнообразной литературе, часть которой была рассмотрена в начале нашей книга. Вопрос об участии Франции не может быть поставлен вне рассмотрения общеевропейских международных отношений первой половины XVII в., но и она сама играет в них значительную роль. В наших работах по истории 1610—1629 гг. была сделана попытка объяснения внешней политики Франции в связи с ее внутренним положением. Вступление в открытую войну Ришелье оттягивал до самого последнего из возможных моментов, прекрасно полагая, насколько тяжелой и трудной она будет. Ему пришлось пережить и горечь первых поражений, и радости послед

Дата добавления: 2015-09-30