В тот день, когда «Марипоза» вошла в полосу штиля и экватора, Мартин почувствовал себя несчастным. Он не мог больше спать. Он был пресыщен сном и волей-неволей вынужден был бодрствовать и выносить белый яркий блеск жизни. Он метался по пароходу, нигде не находя покоя. Воздух был какой-то липкий, сырой, и перепадавшие порой ливни не освежали его. Мартин страдал, страдал от жизни. Он расхаживал взад и вперед по палубе, но вскоре ему и от этого становилось невыносимо больно. Тогда он усаживался в шезлонг и сидел так до тех пор, пока вновь не вскакивал, словно подталкиваемый кем-то. Он заставил себя, наконец, прочитать до конца журнал и взял из пароходной библиотеки несколько томиков стихов. Но чтение не занимало его, и он снова принимался ходить.
После обеда он долго оставался на палубе, но и это ему не помогло; спустившись к себе в каюту, он все равно не мог заснуть. Теперь он лишился и этой передышки. Это было уже слишком. Он зажег электричество и попробовал читать. Одна из книг, взятых им из библиотеки, оказалась сборником стихов Суинберна. Лежа в кровати и переворачивая страницы, Мартин вдруг поймал себя на том, что читает с интересом. Он дочитал строфу до конца, попробовал читать дальше, но снова вернулся к ней. Он положил открытую книгу лицом вниз к себе на грудь и задумался. Вот оно — именно то, что всем нужно. Странно, что ему это ни разу не приходило в голову. Вот разгадка всего его нравственного состояния за последнее время; течение все время несло его в этом направлении, а теперь Суинберн указывал ему на это, как на самый счастливый выход.
Он взглянул на открытый иллюминатор; да, он был достаточно широк. В первый раз за долгое время Мартин почувствовал себя счастливым. Наконец-то он нашел средство избавиться от своих мук. Он взял книгу и громко прочитал строфу:
В освобожденье от желаний,
От ужаса, надежд и горя,
Богов, среди благоуханий,
Благодарим мы в дружном хоре —
За то, что жизнь предел узнала,
Что мертвецу не жить сначала,
Что речка, как бы ни устала,
Когда-нибудь дойдет до моря.
Закончив, он снова взглянул на иллюминатор. Суинберн дал ему тот ключ, который он искал. Жизнь была злом или, вернее, стала злом — чем-то невыносимым! «…мертвецу не жить сначала!» Эта строчка вызывала у Мартина в душе чувство глубокой благодарности. Это было единственное ценное в мире. Когда жизнь становилась до боли скучной и утомительной, смерть готова была убаюкать человека и успокоить его вечным сном. Но чего же ради он медлит? Пора отправляться в путь.
Он встал, высунул голову из иллюминатора и посмотрел на молочную пену волн. «Марипоза» глубоко сидела в воде. Если повиснуть на руках, ухватившись за край иллюминатора, то ногами достанешь до воды. Он мог соскользнуть в море без всякого шума. Никто не услышит. Брызги налетевшей волны попали ему в лицо и в рот; вода была соленая, и вкус показался ему приятным. Он подумал, не написать ли ему лебединую песнь, но со смехом отбросил эту мысль. Было некогда. Он слишком торопился уйти.
Он погасил свет в своей каюте, боясь, как бы свет его не выдал, и стал вылезать в иллюминатор ногами вперед. Но плечи застряли, и он протиснулся обратно. После этого он сделал вторичную попытку, на этот раз прижав одну руку к телу. В эту минуту пароход накренился и произошел толчок, который помог ему пролезть, и он, наконец, повис, как хотел, на руках. Когда его ноги коснулись воды, он разжал пальцы и очутился в белой, молочного цвета пене, клубившейся около парохода. Мимо него пронеслась «Марипоза», словно черная стена, в которой то тут, то там мелькали светлые точки иллюминаторов. Пароход шел быстро. Не успел Мартин опомниться, как очутился далеко позади него, медленно плывущим по вспененной поверхности моря.
Вдруг на него налетела бонита, привлеченная его белым телом, но Мартин только громко рассмеялся. Она вырвала у Мартина кусок мяса, и вызванная этим боль напомнила Мартину о его намерении. Пока он действовал, он успел забыть про свою цель. Огни «Марипозы», удаляясь, становились уже тусклыми, а между тем он спокойно и уверенно плыл, словно намереваясь доплыть до земли. Впрочем, ближайший остров находился на расстоянии приблизительно тысячи миль.
В нем чисто машинально проснулся инстинкт самосохранения. Он перестал плыть, но как только вода залила ему рот, быстро заработал руками, чтобы выплыть на поверхность. Воля к жизни, подумал он и зло усмехнулся. Хорошо же, пусть он обладает волей. Эта воля окажется достаточно могучей, чтобы одним последним усилием уничтожить себя самое и таким образом перестать существовать.
Тогда он принял вертикальное положение в воде. Взглянув вверх, на спокойные звезды, он выпустил из легких весь воздух. Быстрым и мощным взмахом он приподнялся так, что и плечи, и грудь его высунулись из воды. Он это сделал для того, чтобы потом быстрее погрузиться. И вдруг он расслабил все мускулы и без единого движения, словно белая статуя пошел ко дну. Очутившись под водой, он сделал глубокий вздох — сознательно, намеренно, точно вдыхал наркоз. Но как только он начал задыхаться, он тотчас же совершенно непроизвольно заработал и руками и ногами и вновь выплыл на поверхность; и снова он увидел над головой небо и тихое мерцание звезд.
Воля к жизни, опять с презрением подумал он, тщетно стараясь не вбирать воздуха в свои напряженные до боли легкие. Хорошо! Видно, придется попробовать другой способ. Он глубоко вздохнул, и его легкие наполнились воздухом. Этот запас даст ему возможность опуститься очень глубоко. Он перевернулся в воде и стал погружаться головой вперед; он плыл вниз, напрягая всю свою силу, всю волю свою. Он опускался все глубже и глубже. Глаза у него были открыты, и он наблюдал за мелькавшей в воде бонитой, оставлявшей за собой длинный, сверкающий бледным фосфорическим блеском след. Он очень надеялся, что бониты не нападут на него; это могло бы ослабить его волю. Но они не напали на него, и он нашел время послать благодарность судьбе за это последнее внимание к нему.
Все дальше и дальше плыл он в глубь океана, пока, наконец, руки и ноги у него не устали. Он уже еле двигался от утомления. Он знал, что достиг очень большой глубины. Давление на его барабанные перепонки было настолько велико, что становилось мучительным, и в голове у него шумело. Силы начали покидать его, но он все же заставлял свои руки и ноги двигаться и опускался все глубже и глубже. Но вдруг воля его ослабела, и воздух вырвался с шумом из его легких. Пузырьки, словно маленькие воздушные шары, стремительно понеслись вверх, скользя по его щекам и векам. Сразу же он почувствовал мучительную боль и удушье. Но эти страдания еще не смерть, промелькнуло в его затуманившемся сознании. Смерть не болезненна. Нет, это была еще жизнь, борьба жизни и смерти — это ужасное чувство удушья. Это был последний удар, наносимый ему жизнью. Руки и ноги перестали ему подчиняться. Они забились судорожно, слабо вспенивая воду. Но он перехитрил их и их «волю к жизни», которая заставляла их двигаться. Слишком уж глубоко он погрузился. Им уж не удастся вынести его на поверхность. Ему вдруг показалось, что он медленно плывет по какому-то морю туманных видений. Его охватило и окружило какое-то сияние, и он словно купался в атмосфере небывалой яркости и красочности. Но что это? Как будто маяк. Нет, это в мозгу у него сверкнуло что-то белое, блестящее. Сверкнуло раз, два, потом все чаще и чаще, все быстрее и быстрее. Послышались какие-то раскаты, словно грома, и Мартину показалось, что он летит вниз по широкой и бесконечной лестнице. И где-то в конце ее, далеко внизу, он погрузился во мрак. Вот все, что он понял. Он погрузился во мрак. Но в тот самый миг, когда его охватило это сознание, он уже перестал что бы то ни было осознавать.
Комментарии
«Мартин Иден» (1907–1909) — наиболее значительное и, пожалуй, самое неожиданное произведение Джека Лондона.
Этот роман отличается высокой степенью откровенности, что связано с некоторым послаблением журнальной цензуры с ее пуританским благонравием. Практически отсутствует романтический ореол, окрашивающий и буквально заставляющий светиться неким полярным сиянием не лишенную романтических начал прозу писателя.
В такой предприимчивой стране, как Америка, писателями-самоучками становились люди разных общественных слоев и разных профессий. Многие из уважаемых впоследствии авторов овладевали писательским мастерством не по университетским программам, а так вот непосредственно через «жизнь как она есть». Читателю, которому известна биография самого Джека Лондона, нетрудно проследить многочисленные параллели в судьбе автора и его героя. Джек Лондон не только обнажал свои собственные мысли и недостатки характера, но и порой горько иронизировал по этому поводу. Своему будущему биографу, социалисту Фредерику Бэмфорду Лондон писал: «…И ни один достопочтенный обозреватель не обнаружил, что эта книга является нападением на индивидуализм, что Мартин Иден погиб из-за того, что был таким отъявленным индивидуалистом, что и не подозревал о потребностях других и что поэтому, когда развеялись его иллюзии, ему не оставалось ничего, ради чего ему стоило бы жить».
Мартин Иден — человек с «повышенным чувством справедливости». Самому Джеку Лондону было нелегко идти на компромиссы с совестью, но потом он начал, по его собственным словам, приспосабливаться, что дается людям этого типа нелегко.
Удивителен тот факт, что самый сокровенный его автобиографический роман «Мартин Иден» не вызвал особого восторга. Он скорее даже не понравился американской публике, и издатели очень опасались «прогореть» при подготовке отдельного издания романа! Многих отпугнула откровенная пропаганда социализма и осуждение всякой буржуазности, всесилия денег, обязательности очевидной трудовой деятельности.
Почти все считали роман чересчур пессимистическим, не соответствующим стереотипу сложившегося американского характера, который должен быть бравым и бодрым, независимо от обстоятельств и передряг. Драматизм — да, но пессимизм — нет.
Парадокс произведения также и в том, что в нем объективно показано (на примерах Мартина Идена и Рэсса Бриссендена) принципиальную враждебность общественной среды всякому свежему, а часто и талантливому взгляду на мир. Более того, Мартин Иден пришел к выводу, что среда затормозила духовное становление даже Рут, выросшей в благоприятных для развития интеллекта условиях — среди книг и картин, как в свое время тормозила и его — Мартина Идена.
Мартин Иден с его трагической судьбой — это в какой-то мере и сам писатель, а крайним воплощением этого типа личности может служить образ поэта Рэсса Бриссендена, заболевшего от презрения к пошлому «буржуазному» миру чахоткой и написавшего единственную поэму «Эфемериада». Прототипом покончившего с собой Бриссендена был известный поэт — друг Джека Лондона Джордж Стерллинг.
Биографическая канва жизни самого реального автора может послужить нам некоей путеводной нитью, позволяющей представить трансформацию и художественную интерпретацию в литературном творчестве, процесс переплавки подлинного материала в романный шедевр.
Главная сюжетная линия романа — путь становления большого писателя, выходца из народных низов.
Если говорить о характерах, то Мартин Иден встречается с людьми различного социального положения и материального состояния, рода занятий и культурного уровня. Он болезненно чувствует характер и сопротивляемость этой среды — как в личном плане, так и в издательском. Но подобно беспокойной комете он прошел все мыслимые и немыслимые рубежи и пространства. Для чего? Чтобы впасть в глубочайшую депрессию. И свести счеты с жизнью.
Характер письма нередко определяют размышления героя наедине с самим собой — внутренний монолог, похожий на исповедь, прерываемый собственно действием, диалогами, оценками, лаконичными авторскими характеристиками. Но это лишь одна из составляющих. Другая — объективное повествование от лица автора, болеющего за своего героя и всячески сочувствующего ему. Такая структура нова для самого писателя, известного прежде всего своими внешними и порой очень живописными и впечатляющими картинами жизни, тяготеющими к миру экзотики.
Однако предметное мышление, стремление к четким пластическим формам вещей и явлений — одна из характерных черт мировосприятия и творчества Мартина Идена.
Известно, что в судьбе Лондона не последнюю роль сыграло знакомство с семьей Эпплгартов. Писатель и Эдвард Эпплгарт познакомились всего-навсего в оклендской библиотеке, где у них оказался и общий друг. Это событие находит отражение в романе: Мартин Иден знакомится с Артуром Морзом на пароме, выручая интеллигентного буржуазного юношу из стычки с хулиганами.
А как же было на самом деле в жизни Джека Лондона? К моменту знакомства с прототипами Морзов — Эпплгартами старший матрос Джек уже был автором печатного рассказа и победителем литературного конкурса в местной газете.
Обратим внимание на два плана — два мира — с одной стороны матросского, рабочего, в котором живут простолюдины, и «буржуазно-изысканного», а попросту интеллигентно-духовного, — с другой. Два мира представлены здесь нарочито заостренно — убедительно, выпукло и ярко. Главный герой выступает связующим их элементом, его восприятие происходящего ничем не отличается от авторского.
Роман «Мартин Иден» — произведение прежде всего о судьбе писателя в обществе той поры, как видим, достаточно дифференцированного. Здесь немало глубоких замечаний о психологии литературного творчества, о технических приемах последнего. Но главная идея все же в ином: речь идет о пути становления писателя из народа, об упорстве талантливого самоучки, работающего по семнадцать часов в день, подымающего одновременно свой образовательный уровень, изучая иностранные и просто непонятные слова, такие как «психология», за бритьем, развешивая их на веревках для белья у прачки, у которой он снимал конуру, жадно перечитывающего классиков во время еды, создающего ежедневно текст в 1500–3000 слов, а затем снижающего норму до 1000, чтобы лучше и тщательнее его обдумывать и править. Такому упорству может позавидовать каждый.
Главная цель — пробиться к печатному станку, а потом и ощутить себя гражданином страны, интеллектуалом, которого беспокоит настоящее и будущее людей Америки, как и всего мира.
Каковы причины трагедии героя?
Мартина Идена долго не печатают, поскольку за ним никто не стоит, никто не рекомендует его из солидных людей, у него нет в литературе имени, а издателям нужно одно — надежно и постоянно зарабатывать деньги. Автор произведения должен быть уже известен и чем-то в свое время увлекший читающую публику. Отсутствие рекламы — одна из причин его неудач на первых порах. Но он-то об этом не знает и не подозревает!
Вторая причина в том, что литература не Броуновское движение, это некая слаженная художественно-издательская система, подверженная воздействию моды не меньше, чем деятельность какого-нибудь кутюрье. Серьезную литературу американцы долго не воспринимали.
Это повлияло и на то, что сам роман «Мартин Иден» не был оценен должным образом современной ему критикой и читающей публикой. От Джека Лондона ждали некоего развлечения и приключения в пределах удачно преодолеваемых героем трудностей.
Чопорная буржуазная читательская публика была в Америке той поры достаточно религиозной и старомодно-консервативной. Вывезенное еще из Англии пуританство как система нравственных запретов было здесь чрезвычайно распространено, как, впрочем, и религиозность разных толков, совмещенная с бизнесом.
Роман «Мартин Иден» — произведение иного, чрезвычайно серьезного аналитического плана, которое когда-либо создавал Джек Лондон. Тут идет речь о специфических тонкостях писательского мастерства, которые далеко не всегда понятны с первого взгляда. Хотелось бы подчеркнуть, что речь идет скорее о конфликте подлинного таланта и упорного болезненного графоманства, характеризующего массовую культуру. Герой прекрасно знает, что в прессе появляются произведения намного хуже его собственных, но он же и хорошо осведомлен, что читающая публика как раз вольно или невольно выступает их заказчиком. Поэтому ремесленничеством писатель готов заняться только в безысходном для него положении, когда на серьезный труд не хватает времени и сил, а желудок требует очередной порции пищи.
…Не будем полностью отождествлять Джека Лондона с его героем, хотя близости между ними немало. Типизация Мартина начинается с моряка, у которого позаимствованы имя и фамилия, и кончается едва ли не Джорджем Стерлингом и Редьярдом Киплингом.
И Мартин и Джек — оба еще и социалисты. И поэтому нападки на буржуазные нравы, культуру, психологию тут связаны с характеристикой бесчеловечных обстоятельств общественной жизни. В ту пору это было модно и актуально. Но оба действующие лица — герой и автор — в какой-то мере продукты этой же культуры. Мартин Иден в силу особенностей своей философии совершенно разочаровался в жизни, в том числе и в социализме, просто несколько раньше, чем сам Джек Лондон. Оба они носители идей суперменства, социального дарвинизма, прагматизма, но в разных пропорциях. Мартин Иден скорее супермен, более продвинутый, чем автор, а его приятель Бриссенден — отъявленный ницшеанец. Это та духовная, идеологическая среда, которая при всем своем прагматизме предельно рационалистична и лишена нравственно-духовного начала. Тут как будто никаких табу, никаких моральных запретов.
…К концу романа Мартин Иден уже творчески выдохся. Впал с депрессию, замкнулся в себе и достаточно дистанцировался от всех бытовых и матримониальных проблем. У Мартина уже обнаружились признаки психического расстройства, что великолепно реабилитирует этот образ в глазах читателей, успевших его полюбить. А в полубредовом состоянии перед ним как бы протекает вся его жизнь, полная унижений, оскорблений. И к этой ее негативной стороне он особенно сейчас чувствителен. Он как бы лелеет теперь свои обиды. Они невольно всплывают из глубин сознания перед его глазами и проходят некоей болезненной панорамой.
Было бы наивно предполагать, что герой романа не выдержал испытание деньгами и славой. Слава и деньги для него второстепенны — они лишь внешние атрибуты самореализации. Характер этой духовной победы не устроил его самого. Вот одна из главных причин трагической развязки произведения.
Каждый писатель как общественный деятель пытается улучшить земной мир, предложив ему свои высокие духовные ценности. Но никто к его социально значимым идеям не хотел прислушиваться. Сам преуспевший Мартин невольно стал своеобразным фасадом этого погрязшего в меркантильности, пошлости и практицизме общественного устройства. Его могли использовать только как бренд, как вывеску благополучно развивающегося общества.
Начало XX века — время социальных потрясений и мировых войн — внесло серьезные коррективы в отношения читателей и литературы. На каком историко-литературном фоне появился роман «Мартин Иден»? Присутствие в американской прозе той поры серьезных социальных авторов — Брета Гарта, Марка Твена, Фрэнка Норриса, Эптона Синклера, Теодора Драйзера (его роман «Сестра Керри» уже был напечатан к моменту выхода «Мартина Идена») — никак еще не прививало устойчивый вкус американского массового читателя на «диком Западе» к серьезной литературе. Да и издатели были тут виновны. Марк Твен, проживший до 1910 года, был известен скорее своим убийственным юмором и живыми приключенческими повестями для детей, в которых Америка испытывала ощутимую потребность. Роман Джека Лондона «Мартин Иден» уже вносил серьезную лепту в перестройку читательского сознания. Однако лишь в 1920—30-е годы, когда появились «Американская трагедия» (1925) и «Гроздья гнева» (1939), когда лучшие представители «потерянного поколения» уже пошли вслед за Джеком Лондоном и его «Мартином Иденом», а накануне новой мировой войны в этом возникла и общественная потребность, этот роман и был признан лучшим образцом американской прозы XX века.
Потомки белого и индуски.
Район, где проживает беднейшая часть населения.
Тодди — смесь виски, горячей воды и сахара.
Сан-Франциско.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |