«Куда меня занесло! – подумала я. – Это же настоящий музей секса… Чей же это дом?»
Роберто пришел с куском черной ткани. Он меня развернул и завязал мне глаза, потом снова повернул и со смехом воскликнул:
– Теперь ты похожа на богиню фортуны.
Я услышала, как щелкнул выключатель, и потом уже ничего не могла увидеть. Я различила какие-то шаги и перешептывания, потом чьи-то две руки с меня спустили джинсы, сняли свитер и лифчик. Я осталась в трусах-стрингах, чулках на резинках и в сапогах на высоких тонких каблуках. Я сама себя видела как бы со стороны: голой, с повязкой наглазах, видела на своем лице лишь красные губы, которые скоро испробуют кое-что…
Неожиданно количество рук увеличилось, их стало четыре. Было нетрудно различить, потому что две руки лапали мои груди, а две другие гладили мои ягодицы и через трусы касались моей половой щели. Я не могла распознать запах алкоголя Пино, возможно, в туалете он почистил зубы. Пока я себя воображала, воображала, как выгляжу во власти этих рук, я начала возбуждаться; вдруг сзади я почувствовала контакт с каким-то ледяным предметом, кажется стаканом. Руки продолжали меня лапать, но стакан со все большей силой вдавливался в мое тело. Испугавшись, я спросила:
– Блядь, что это?
Какой-то смешок издалека, и потом незнакомый голос:
– Твой бармен, сокровище. Не волнуйся, я принес тебе выпить, и только.
Он подставил стакан к моим губам, и я по глоточку выпила крем-виски. Я облизала свои губы, и другие губы меня страстно поцеловали. Прежние руки продолжали меня гладить, «бармен» продолжал давать мне пить, четвертый человек меня целовал.
– Какая у тебя хорошенькая жопа, – говорил незнакомый голос, – мягкая, белая, упругая. Можно, я ее укушу?
Я улыбнулась на эту глупую шутку и ответила:
– Давай, но не проси большего. Я хочу знать: сколько же здесь человек?
– Спокойно, ласточка, – сказал совсем другой голос у меня за спиной. И я почувствовала, что кто-то лижет мой позвоночник.
Сейчас мой образ, каким я его как бы видела, был более соблазнителен: с повязкой на глазах, полуголая, пять мужиков меня лижут, меня ласкают и желают моей плоти. Я была в центре их внимания, они делали то, что было позволительно в келье желаний. Я не слышала ни одного голоса, только вздохи и шорохи. А когда чей-то палец медленно проник в меня, я внезапно ощутила прилив жара и почувствовала, что разум меня покидает.
Я чувствовала себя в полной власти их рук, во мне нарастало любопытство, кто же эти мужчины и какие они. А если мое наслаждение будет результатом действий мужчины страшного и слюнявого? В тот момент это было неважно. А сейчас, дневник, мне из-за этого стыдно, но я знаю, что оплакивать то, что уже сделано, не имеет смысла.
– Ладно, – наконец сказал Роберто, – не хватает последней детали.
– Какой? – спросила я.
– Не волнуйся, можешь снять повязку, сейчас поиграем в другую игру.
Я сомневалась, надо ли ее снимать, но все же сняла и увидела, что в комнате нас только двое – я и Роберто.
– Куда же они ушли? – спросила я с удивлением.
– Они ждут нас в другой комнате.
– Которая называется?… – спросила я с интересом.
– М-м-м… Зал воскурений… Мы там курим соломку.
Я захотела уйти оттуда и оставить их там одних. Эта пауза меня расхолодила, и реальность предстала во всей жестокости. Но я не могла иначе, уж коли я начала, то должна была завершить это во что бы то ни стало.
Все остальное я сделала для них.
Я различила несколько фигур в темной комнате, освещаемой тремя свечами на полу. Из того немногого, что я сумела разглядеть, я поняла, что присутствующие парни не были безобразными, это меня утешило.
В комнате стоял круглый стол со стульями вокруг него. Самовлюбленный ангел сел.
– Ты будешь курить? – спросил меня Пино.
– Нет, спасибо, я никогда не курю.
– Вот уж нет… с сегодняшнего вечера закуришь и ты, – сказал «бармен» (я отметила, что он был смуглый, с точеной стройной фигурой, темной кожей и длинными вьющимисяволосами до плеч).
– Извини, но я тебя разочарую. Когда я говорю «нет», это значит «нет». Я никогда не курила, не буду курить сейчас и не закурю в будущем. Для меня это не имеет смысла, поэтому занимайтесь этим делом сами.
– Но, по крайней мере, ты не лишишь нас удовольствия любоваться твоими прелестями, – сказал Роберто, постучав рукой по деревянному столу. – Сядь сюда.
Я села на стол, расставив ноги, каблуки сапог уперлись в стол, а мой половой орган стал виден всем. Роберто пододвинул стул и установил горящую свечу около моего лобка. Когда он скручивал бумажку с пахучей травкой, его взгляд то и дело перемещался с травки на мое сокровище. Глаза его блестели.
– Потрогай себя, – приказал он мне.
Тогда я медленно ввела туда один палец, а он прекратил воскуривание и полностью сосредоточился на том, что я делала.
Кто-то подошел ко мне сзади, поцеловал в плечи, взял на руки и нацелил меня на себя, пытаясь членом войти в меня. Его член был вялым. Его потухший взгляд был направленвниз и был пустым. Я не захотела на него смотреть.
– Э, нет… мы об этом уже говорили… сегодня вечером никто не будет ее трахать, – сказал Пино.
«Бармен» ушел в другую комнату и вернулся оттуда с черной тканью. Мне снова завязали глаза, и чья-то рука вынудила меня сесть на колени.
– А теперь, Мелисса, мы будем передавать травку, – услышала я голос Роберто. – Как только она окажется в руках одного из нас, мы щелкнем пальцами, дотронемся до тебя, ты поймешь, что наступает твой черед. Ты подойдешь к тому, у кого травка, и возьмешь в рот, и будешь держать, пока он не кончит. Пять раз, Мелисса, пять. С этого момента мы не будем разговаривать. Удачной работы.
В моем рту встретились пять разных вкусов, пять вкусов от пяти мужчин. Каждый вкус имеет свою историю, каждая выпитая жидкость – мой стыд. В те моменты мне казалось,что мое наслаждение было не только плотским, но также было наслаждением красоты, радости, свободы. Находясь, голая, среди них, я чувствовала, что принадлежу другому миру, никому не известному. Но затем, выйдя из той комнаты, я поняла, что сердце мое разбито, и испытала невыразимый стыд.
Я вернулась в первую комнату, бросилась на кровать и почувствовала, что мое тело отупело. Я видела, как на письменном столе то и дело высвечивался дисплей моего мобильника, я знала, что это звонили мне из дому; было уже полтретьего ночи. Кто-то вошел в комнату, улегся поверх меня и меня выебал; затем пришел следующий и направил свой член к моему рту. Как только один начинал, другой извергал на меня свою жидкость. И так далее. Вздохи, стоны и хрюканья. И беззвучные слезы.
Я возвратилась домой, вся покрытая спермой, с размытым макияжем; моя мать меня ждала, заснув на диване.
– Я здесь, – сказала я ей, – я вернулась.
Она была полусонная и не стала меня ругать – по крайней мере, дала это понять кивком головы, уходя к себе в спальню.
Я вошла в ванную, посмотрелась в зеркало и не увидела того образа, которым с удовольствием любовалась несколько лет назад. Я увидела печальные глаза, ставшие еще более жалкими от следов черного карандаша, расплывшегося по щекам. Я увидела рот, который неоднократно был насилован сегодня ночью и который потерял свою свежесть. Я чувствовала себя переполненной и загрязненной чужими клетками.
Затем я сто раз прошлась щеткой по волосам, как это делали принцессы, так всегда говорит моя мать.
Мое влагалище, дневник, даже сейчас, когда я пишу тебя среди ночи, все еще хранит чужой запах.
4декабря 2001 г. 12:45
– Ну как, повеселилась вчера? – спросила меня мать сегодня утром, заглушая своим зевком свист кофеварки.
Я пожала плечами и ответила, что провела вечер как всегда.
– У твоей одежды странный запах, – сказала она с выражением человека, желающего узнать и понять все, особенно если речь идет обо мне.
Испугавшись, я резко повернулась и, кусая губы, подумала, что она, возможно, уловила запах спермы.
– Какой запах? – спросила я, делая вид, что спокойна и что смотрю на солнце из окна кухни.
– Вроде запах дыма… не знаю… марихуаны… – сказала она с гримасой отвращения.
Успокоившись, я повернулась к ней, чуть-чуть улыбнулась и воскликнула:
– Да… знаешь, вчера там, где я была, все курили. А мне было неловко просить их не курить.
Она свирепо посмотрела на меня и сказала:
– Приходишь домой обкуренная, а потом из-за этого не идешь в школу!
– Спасибо, – пошутила я, – ты мне дала идею прекрасного алиби, чтобы не ходить в эту долбаную школу.
…Если бы только гашиш причинял боль… Я бы выкурила этого гашиша много-много граммов, лишь бы не испытывать состояния пустоты: меня будто подвесили в воздухе, и я сверху наблюдаю за тем, что делала вчера. Нет, вчера это была не я. Я – это та, кто не любит, чтобы ее касались жадные незнакомые руки, я – это та, кто не любит получать сперму от пяти разных мужчин и не любит быть зараженной в душе, еще не пережившей боль.
Я та, кто любит себя: это я сегодня ночью сделала свои волосы снова блестящими, когда заботливо прочесала их щеткой сто раз, это я вновь приобрела детскую нежность губ. Это я целовалась сама с собой, разделяя сама с собой ту любовь, в которой вчера мне было отказано.
20декабря 2001 г
Время подарков и фальшивых улыбок, а также монеток, бросаемых во время краткосрочных приступов совести цыганам, стоящим по краям дороги с детьми на руках.
Мне не нравится покупать подарки для других, я их всегда покупаю только для себя, и это, возможно, оттого, что у меня никого нет, кому хотелось бы что-нибудь подарить.
Сегодня после обеда я пошла погулять с Эрнесто, парнем, с которым я познакомилась в чате. Он мне сразу показался милым, мы обменялись номерами телефонов и стали видеться как хорошие друзья. Он слишком отдален от меня, весь в своем университете и в своих загадочных дружбах. Но мы часто видимся, чтобы сделать вместе какие-нибудь покупки, и мне не стыдно, если я вхожу с ним в магазин женского белья и он тоже там что-нибудь покупает.
– Это для моей новой девушки, – говорит он всегда. По пока ни одной из своих девушек он мне не показал.
С продавщицами, похоже, у него доверительные отношения, он с ними на «ты», и они с ним часто хихикают. А я в это время перебираю белье, висящее на плечиках, и ищу то, которое надену для того, кто сумеет меня полюбить. Все эти вещи я держу аккуратно сложенными в верхнем ящике моего комода.
В нижнем ящике я держу белье, которое надеваю для встреч с Роберто и его друзьями. Чулки на резинках, с зацепками от их ногтей, кружевные трусики, немного порванные, с болтающимися нитками, потому что жадные руки стягивали их с меня слишком резко. Роберто и остальные не обращают на это внимания, им хватает того, что для них я – «большая свинья».
Поначалу я всегда покупала белье из белых кружев, заботясь о сочетаемости предметов.
– Черное тебе подошло бы больше, – сказал мне однажды Эрнесто, – оно лучше подходит к цвету твоего лица и кожи.
Я прислушалась к его совету и теперь покупаю белье из черных кружев.
Иногда он интересуется разноцветными вещами, подходящими скорее для какой-нибудь бразильской танцовщицы: шокирующий розовый, зеленый, синий электрик… но когда хочет остановиться на серьезном цвете, то выбирает красный.
– Ясно, что все твои девушки – странные, – говорю я ему.
Он хихикает и говорит:
– Но уж не такие, как ты.
И мое эго снова наполняется силой.
Он всегда выбирает лифчики с чашечками, но никогда не сочетает их с трусиками и предпочитает соединять цвета самые невероятные.
И потом, чулки: мои чулки – почти всегда на резинках, украшенные рельефом из кружев, непременно черные, чтобы был резкий контраст с белизной кожи. Те же, что покупает он, – в сеточку, что слишком далеко от моего вкуса.
Когда одна девушка ему нравится больше других, Эрнесто окунается в толпу крупного магазина и покупает для нее что-нибудь сверкающее, украшенное многоцветными блестками, с головокружительными декольте и смелыми разрезами.
– Сколько берет в час твоя девушка? – шучу я.
Он становится серьезным и, не отвечая, идет платить. Тогда я чувствую себя виноватой и прекращаю над ним издеваться.
Сегодня, пока мы шатались по сияющим магазинам среди продавщиц, молодых и злобных, начался дождь, и все наши пакеты из плотной бумаги промокли.
– Пойдем спрячемся под навес галереи! – сказал он громко и схватил меня за руку.
– Эрнесто! – ответила я, полуразвлекаясь-полубезразлично. – По улице Этнёанет галерей!
Он на меня посмотрел в замешательстве, пожал плечами и воскликнул:
– Тогда пойдем ко мне домой!
Я не хотела идти к нему домой, так как знала, что друг Роберто, Маурицио, живет в том же доме. Мне совершенно было не нужно, чтобы он меня там увидел и, тем более, чтобы Эрнесто узнал о моей тайной деятельности.
Его дом стоял на расстоянии в несколько сотен метров, и мы их быстро пробежали, держась за руки. Это было прекрасно: бежать с кем-то, не думая о том, что после этого тыдолжен растянуться в кровати и отдаться чужой воле. Мне бы понравилось, хотя бы один раз, быть той, кто сама решает, когда и где этим заниматься, сколько времени и с каким настроением.
– У тебя дома кто-нибудь есть? – прошептала я, поднимаясь по лестнице, и эхо повторило мой шепот.
– Нет, – ответил он, тяжело дыша, – все уехали на рождественские праздники. Остался только Джанмария, но сейчас его тоже нет дома.
Я была довольна. Я пошла за ним и мельком взглянула на себя в зеркало на стене.
Его дом почти пуст, но присутствие четырех мужчин сразу заметно: какой-то противный запах (да, именно тот тяжелый запах спермы), а беспорядок, похоже, заполнил все комнаты.
Мы побросали пакеты на пол и сняли с себя мокрые пальто.
– Хочешь, я тебе дам какой-нибудь свитер? На время, чтобы твоя одежда просохла.
– Хорошо. Спасибо, – ответила я.
Мы вошли в комнату-библиотеку, он открыл шкаф как-то нерешительно и, когда дверца шкафа была еще не полностью открыта, попросил меня выйти и принести пакеты.
Когда я вернулась, он поспешно закрыл шкаф, я, мокрая и веселая, воскликнула:
– Кого ты там держишь? Своих мертвых женщин?
Он улыбнулся и ответил:
– Более или менее.
Меня удивил его ответ; он же, чтобы исключить дальнейшие вопросы, вырвал из моих рук пакеты и сказал:
– А ну-ка покажи! Что ты там накупила, малышка?
Он разорвал обеими руками намокший картон и засунул в пакет всю голову, точно ребенок, когда получает свой рождественский подарок. Его глаза блестели, и кончиками пальцев он извлек из пакета пару черных чулок.
– О-о-о! А что ты с ними делаешь? Для кого ты их надеваешь? Не думаю, что ты их надеваешь, когда идешь в школу…
– У нас свои секреты, – с иронией сказала я, сознавая, что он что-то подозревает.
Он на меня посмотрел с удивлением, слегка наклонил голову и тихо произнес:
– Ты говоришь, что… А ну-ка, а ну-ка, какой такой секрет?
Я устала держать этот секрет внутри себя, дневник. Я ему все рассказала. Выражение его лица не изменилось, он оставался с прежним завороженным взглядом.
– Ты так ничего и не скажешь? – в нетерпении спросила я.
– Это твой выбор, малышка. Могу лишь только сказать: будь осторожна.
– Слишком поздно, – сказала я тоном фальшивого смирения.
Пытаясь выйти из затруднительного положения, я громко рассмеялась, а потом сказала весело:
– Ну а теперь, дорогой, твоя очередь рассказать про секрет.
Его бледное лицо покрылось пятнами, глаза забегали по сторонам, выражая нерешительность.
Он встал с дивана и большими шагами направился к шкафу. Он открыл дверцу резким движением, указал пальцем на развешанную там одежду и сказал:
– Это все – мое.
Я узнала эти вещи, мы их покупали вместе, они висели уже без магазинных этикеток, и было видно, что они измяты и что их уже надевали.
– Что это значит, Эрнесто? – спросила я тихо. Его движения замедлились, мышцы расслабились, и он опустил глаза:
– Я покупаю эти вещи для себя. Я их надеваю… и в них работаю.
Я тоже не стала комментировать услышанное: на самом деле, у меня не было никаких мыслей. Но спустя секунду в моей голове промчались вопросы: «В них работаешь? Как ты в них работаешь? Где работаешь? Почему?»
Он сам начал все объяснять:
– Мне нравится переодеваться в женщину. Я начал это делать несколько лет тому назад. Я закрываюсь в своей комнате, устанавливаю на столе видеокамеру и переодеваюсь. Мне это нравится, мне от этого хорошо. Потом я отсматриваю себя на экране и… ну и… я возбуждаюсь… А иногда я выхожу в таком виде… если кто-нибудь меня об этом просит.
Он стал покрываться огромными красными пятнами. Мертвая тишина вокруг, только шум дождя, который создавал впечатление, что мы находимся в металлической клетке, сделанной из его струй.
– Ты занимаешься проституцией? – спросила я без обиняков.
Он кивнул головой в знак согласия и сразу закрыл лицо обеими руками:
– Поверь мне, я только беру в рот, и ничего другого. Некоторые меня просят также сделать… немного в зад… короче, клянусь, что я никогда этого не делаю… Эти деньги идут на мое обучение, ведь мои родители не могут себе позволить… – Он, наверное, хотел привести какое-нибудь другое оправдание, но сказал, что в любом случае ему это нравится.
– Я тебя не осуждаю, Эрнесто, – сказала я, наблюдая за блестящими нервозными каплями дождя на окне. – Видишь… каждый выбирает для себя свою жизнь, это сказал ты сам несколько минут тому назад. И иногда даже неправедные пути могут быть правильными, и наоборот. Важно лишь то, что мы следуем самим себе и своим мечтам, и если мы сумеем это сделать, то мы сможем сказать, что правильно сделали свой выбор. А теперь я хочу знать правду, почему… ты это делаешь?
Я знаю, что я была ханжой, говоря это. Тогда он посмотрел на меня нежно и вопросительно и затем спросил:
– А ты почему это делаешь?
Я ему не ответила, но мое молчание было красноречиво. И моя совесть так сильно кричала, что я, для ее усмирения, неожиданно для себя, не стыдясь, сказала:
– А почему бы тебе не переодеться для меня?
– Зачем ты меня об этом просишь?
Я тоже этого не знала. С некоторой неловкостью я тихо сказала:
– Потому что это прекрасно – видеть две личности в одном теле: мужчину и женщину в одной оболочке. И другой секрет: это меня возбуждает. И даже очень. И потом, извини меня… это нравится нам обоим, и никто из нас не принуждает другого это делать. Наслаждение никогда не может быть ошибкой, да?
Я видела, что под брюками его штучка возбудилась, но он пытался это скрыть.
– Я это сделаю, – сказал он сухо.
Он взял из шкафа платье и свитер, который бросил мне в руки:
– Извини, я забыл его тебе дать, надевай.
– Но я должна раздеться, – сказала я.
– Ты стесняешься?
– Нет-нет, что ты! – ответила я.
Я стала раздеваться, а его возбуждение нарастало по мере увеличения моей наготы. Я влезла в огромный розовый свитер, на котором было написано «Бай-бай, бэби», и подмигивающий глаз Мэрилин стал наблюдать за перевоплощением моего друга, как будто это был ритуал возвышенный и благородный. Он одевался, повернувшись ко мне спиной, ипоэтому я могла видеть только его движения и полоску стрингов, разделявшую его ягодицы. Он повернулся: черная короткая мини-юбка, чулки на резинках, очень высокие сапоги, золотой топик и лифчик с чашечками. Вот в каком виде предстал передо мной друг, которого я всегда видела в магазинах «Лакост» и «Левайс». Моего возбуждения не было заметно, но оно было.
Из-под стринговой повязки его член выглядывал без проблем. Он его вынул и стал теребить.
Как будто на спектакле, я растянулась на диване и стала внимательно смотреть. Мне хотелось себя трогать и даже трахнуть его. Меня удивила моя холодность, почти мужская, с какой я наблюдала, как он мастурбировал. Его лицо было взволнованно и покрылось капельками пота, а в это время на меня накатывало мое наслаждение, и это – без ласк, без прикосновений, только из моей головы, из меня.
Его оргазм пришел сильным и мощным, я увидела вырвавшуюся струю и услышала его рычание, которое окончилось, как только он открыл глаза.
Он растянулся на диване рядом со мной, мы обнялись и заснули, и Мэрилин касалась своим глазом золотой блестки на топике Эрнесто.
3января 2002 г. 2:30 ночи
И снова дом-музей, с теми же лицами.
На этот раз игра состояла в том, что я была землей, а они – червями, прорывающими эту землю. Пять разных червей прорыли борозды на моем теле, и почва, по возвращении домой, была взрыхленной и в стадии оползней.
Старое пожелтевшее платье моей бабушки висело в шкафу. Я его надела и почувствовала запах того стирального порошка и того времени, которых сейчас уже нет, и все смешалось с абсурдностью настоящего времени.
Я распустила волосы на плечи, защищенные тем успокоительным прошлым. Я их хорошо расправила, понюхала и легла спать с улыбкой, которая превратилась в плач. Беззвучный.
9января 2002 г
У Эрнесто секретов оказалось не слишком много.
Я ему призналась в том, что произошедшее возбудило во мне желание увидеть, как двое мужчин занимаются ЭТИМ. Я хочу увидеть, как двое мужчин ебутся, да-да. Увидеть, так ли, как и со мною, они ебутся: с такой же грубостью, с такой ли жестокостью…
Я не могу остановиться, я мчусь быстро, как ветка, которую несет поток реки. Я учусь говорить «нет» другим и «да» самой себе, учусь тому, чтобы мое самое сокровенное выходило наружу, насрав на окружающий мир. Учусь.
– Ты постоянно другая, Мелисса. Как бы сказать точнее… в тебе что-то вроде залежей фантазии и выдумки, – сказал он хриплым ото сна голосом, едва проснувшись.
– Клянусь, Эрнесто. Я даже готова заплатить, – сказала я, все еще обнимая его. – Ну, так что?
– Что «что»?
– Ну, как это… ты же с этим связан… Может, знаешь кого-нибудь, кто бы согласился, чтобы их увидели за этим делом?
– Ну ты даешь, ну и придумала! Ты не можешь успокоиться со своими нормальными любовными историями?
– Ну, успокоиться – это не по мне, – сказала я. – А что ты имеешь в виду под нормальными любовными историями?
– Увлечения шестнадцатилетней девушки, Мели. Ты – девушка, он – парень. Любовь и секс в равновесии, как это положено.
– Ну, по мне, именно это и есть настоящее извращение, – сказала я истерично, – короче… сплошная серость: по субботам вечером гулять по площади Театро Массимо, по воскресным утрам – завтракать на берегу моря, сексом заниматься непременно в выходные дни, все рассказывать родителям и тэ дэ и тэ пэ… Лучше оставаться одной.
Опять молчание.
– И потом, я – такая, и я вовсе не желаю меняться ни для кого. Ты хоть видишь, кто с тобой разговаривает? – закричала я ему в лицо со смехом.
Он рассмеялся и погладил меня по голове:
– Малышка, я тебя люблю, я не хотел бы, чтобы с тобой случилась какая-нибудь беда.
– Это со мной случится, если я не сделаю того, что мне хочется. Я тоже тебя люблю.
Он мне рассказал о двух парнях, студентах последнего курса юрфака. Он меня с ними познакомит завтра, после занятий они заедут за мной к Вилле Беллини, к фонтану, где плавают лебеди. Я позвоню своей матери и скажу, что после обеда я не приду домой, а останусь на репетиции в театральном кружке.
10января 2002 г. 15.45
– Конечно, вы, женщины, – идиотки! Смотреть, как ебутся два мужика… ну и ну! – сказал Джермано, сидя за рулем машины.
У него были огромные черные глаза, лицо – плотное и хорошо смоделированное, в обрамлении замечательных черных кудрей, которые – если бы не его светлая кожа – делали бы его похожим на африканца, мощного и гордого. Он сидел за рулем, как Король лесов: высокий и величественный, положив на руль длинные и тонкие пальцы; стальной перстень выделялся на белой и необыкновенно мягкой руке.
Другой парень, сидевший позади меня, тонкогубый, ответил ему высоким вежливым голоском:
– Оставь ее, не видишь – она новенькая. И потом, такая маленькая… посмотри, какое у нее нежное личико. Ты уверена, малышка, что хочешь это сделать?
Я утвердительно кивнула головой.
Насколько я поняла, эти двое приняли мое предложение, так как они были что-то должны Эрнесто, но я так и не поняла что. Джермано был раздражен и если бы мог, то с удовольствием оставил бы меня на обочине пустой дороги, по которой мы ехали. Но при этом в его глазах сверкал некий энтузиазм, и я это ощущала непостижимым образом.
Во время езды мы почти не разговаривали. Мы ехали по деревенским дорогам на виллу Джанмарии, место, где бы нас никто не потревожил.
Это был старый каменный дом, окруженный оливами и елями, в отдалении виднелись виноградные лозы, погибшие в эту зиму. Дул сильный ветер, и, когда Джанмария вышел, чтобы открыть огромные железные ворота, десятки листьев влетели в машину, падая на мои волосы.
В морозном воздухе типичный запах мокрой земли смешивался с застаревшим запахом прелых листьев. Я держала в руке сумочку и стояла на своих высоких каблуках, поеживаясь от холода; я чувствовала, что кончик моего носа замерз, а щеки стали неподвижными, как будто под анестезией.
Мы дошли до центральной двери, на которой были вырезаны имена детей, игравших здесь летом: знак их собственного развлечения. Среди них были также имена Джермано и Джанмария…
Я должна бежать, дневник: моя мать открыла дверь и сказала, что я с ней должна навестить тетушку (она сломала себе ногу и сейчас в больнице).
11января 2002 г
Вот сон, который приснился мне сегодня ночью.
Я выхожу из самолета, небо над Миланом хмурое и враждебное. Ледяной ветер развевает и путает мои волосы, недавно аккуратно причесанные в парикмахерской; при сером освещении мое лицо приобретает мертвенный оттенок, глаза кажутся пустыми, а вокруг них сверкают тонкие фосфоресцирующие шарики, что придает мне особенно странный вид.
Мои руки холодные и белые, как у мертвой. Я дохожу до зала аэропорта и вижу свое отражение в стекле: лицо – худое и бесцветное, длинные волосы косматы и ужасны, губы сжаты. Я ощущаю странное беспричинное возбуждение.
Потом, вместо аэропорта, я оказываюсь странным образом в какой-то темной и вонючей тюремной камере, куда пробивается такой слабый луч света, что я даже не могу разглядеть ни себя, ни свою одежду. Я плачу, я одна. На улице, должно быть, ночь.
Далеко в глубине коридора я вижу свет, он пульсирующий и яркий. Никакого шума. Свет приближается. Вот он все ближе и ближе, он меня пугает, потому что я не слышу звукашагов. Идет человек, высокий, сильный, передвигается с большой осторожностью.
Человек кладет обе руки на решетку, и я, вытирая слезы, подхожу к нему; свет от фонарика освещает его лицо, придавая дьявольский вид, но всего тела я не вижу. Я вижу огромные кошачьи глаза, большие губы приоткрыты, и поэтому видны прекрасные белые зубы. Он прикладывает к губам палец, давая мне знак молчать. Я продолжаю смотреть на его лицо, оно уже совсем близко от меня, я вижу, что оно чарующе прекрасно и загадочно. Меня пронизывает ужасная дрожь, когда он прикасается совершенными по красоте пальцами к моим губам и начинает водить ими по кругу. Он это делает очень нежно, и вот мои губы уже повлажнели, и я, в порыве, прикасаюсь к решетке и вдавливаю в нее своелицо. Его глаза зажигаются, но внешне он остается спокойным; его пальцы входят в глубь моего рта, и моя слюна помогает им скользить лучше. Затем он их выдергивает и обеими руками срывает мои лохмотья, обнажая мне грудь. Соски становятся твердыми и съежившимися из-за холода, а когда он их трогает мокрыми пальцами, они съеживаются еще больше. Он прикасается ртом к моим грудям, он вдыхает их запах, а затем целует. Я запрокидываю голову от наслаждения, но мое тело остается прямым, оно повинуется только его запросам. Он останавливается, смотрит на меня и улыбается. Одной рукой он шарит в своих одеждах, а когда приближается ко мне, я понимаю, что он – церковный человек.
Слышится звон ключей и скрежет железной двери, которая медленно открывается. Он внутри. Со мной. Он продолжает срывать с меня одежду, открывая сначала живот, а затем все ниже и ниже, где у меня самая горячая точка. Медленно он меня укладывает на пол, между моих ног склоняет голову, и его язык входит туда. Я в этот миг не чувствую холода, я хочу почувствовать себя, понять себя через него.
Я его притягиваю к себе и слизываю с его губ свою жидкость. Я ощущаю его тело сквозь сутану и чувствую его член, сильный и прекрасно вставший, который двигается все более и более настырно… Его пенис хочет выйти из-под сутаны, и я помогаю ему, подняв его черное платье.
Он входит в меня, наши жидкости встречаются; он скользит так восхитительно, как нож по теплому маслу, но не доводит меня до оргазма, вынимает свой член и пересаживается от меня в темный угол. Я жду, но потом сама подхожу к нему. Он снова погружается в мой пенящийся пляж. Достаточно нескольких поступательных движений, резких, уверенных и неожиданных, чтобы на меня накатилось бесконечное наслаждение. Мы кончаем одновременно, бесподобно, в гармонии и унисоне.
Через некоторое время он приходит в себя и покидает меня, рыдая: даже я так сильно никогда не плакала.
Потом я открываю глаза, я снова в аэропорту и разглядываю свое лицо.
Сон внутри другого сна. Этот сон – отзвук того, что случилось вчера.
У человека из сна глаза были точно такие, как у Джермано: огонь в камине их освещал, и они блестели.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 15 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |