другие сословия; и если бы последние должны были бы
посвятить свое время ученым исследованиям, то ученым
также пришлось бы скоро перестать быть учеными. Ка-
ким образом может и должен он распространять свои по-
знания? Общество не могло бы существовать без доверия
к честности и способности других; и это доверие, следова-
тельно, глубоко запечатлелось в нашем сердце; и благода-
ря особому счастливому устройству природы мы никогда
не имеем этой уверенности в большей степени, чем тогда,
когда мы больше всего нуждаемся в честности и способ-
ности другого. Он может рассчитывать на это доверие
к своей честности и способности, когда он его приобрел
должным образом. Далее, во всех людях есть чувство
правды, одного которого, разумеется, недостаточно, это
чувство должно быть развито, испытано, очищено, — и
это именно и есть задача ученого. Для неученого этого
было бы недостаточно, чтобы указать ему все истины, ко-
торые ему были бы необходимы, но если оно, впрочем —
и это происходит часто как раз благодаря людям, причи-
сляющим себя к ученым, — если оно, впрочем, не было
Иоганн Готлиб Фихте
Несколько лекций о назначении ученого
искусственно подделано, — его будет достаточно, чтобы
он признал истину за истину даже без глубоких оснований,
если другой на нее ему укажет. На это чувство истины
ученый также может рассчитывать. Следовательно, уче-
ный, поскольку мы до сих пор развили понятие о нем, по
своему назначению учитель человеческого рода.
Но он обязан познакомить людей не только в общем
с их потребностями и средствами для удовлетворения по-
следних, — он должен в особенности указывать им во вся-
кое время и на всяком месте потребности, появившиеся
именно сейчас, при этих определенных условиях, и опре-
деленные средства для достижения сейчас поставленных
целей. Он видит не только настоящее, он видит также
и будущее; он видит не только теперешнюю точку зре-
ния, он видит также, куда человеческий род теперь дол-
жен двинуться, если он хочет остаться на пути к своей по-
следней цели и не отклоняться от него и не идти по нему
назад. Он не может требовать, чтобы род человеческий
сразу очутился у той цели, которая только привлечет его
взор, и не может перепрыгнуть через свой путь, а ученый
должен только позаботиться о том, чтобы он не стоял на
месте и не шел назад. В этом смысле ученый — воспи-
татель человечества. Я особенно отмечаю при этом, что
ученый в этом деле, как и во всех своих делах, находится
под властью нравственного закона, предуказанного согла-
сия с самим собой... Он влияет на общество — последнее
основано на понятии свободы, оно и каждый член его сво-
бодны, и он не может иначе действовать на него, как при
помощи моральных средств. Ученый не будет введен в
искушение заставлять людей принудительными мерами,
применением физической силы принять его убеждения, —
против этой глупости не следовало бы в наш век тратить
ни одного слова; но он не должен и вводить их в заблу-
ждение. Не говоря уже о том, что тем самым он соверша-
ет проступок в отношении самого себя и что обязанности
человека во всяком случае должны были бы быть выше,
чем обязанности ученого, он тем самым совершит про-
ступок и в отношении общества. Каждый индивидуум в
последнем должен действовать по свободному выбору и со-
гласно убеждению, признанному им самим достаточным,
он должен при каждом своем поступке иметь возможность
рассматривать и себя как цель и должен рассматриваться
как таковая каждым членом общества. Кого обманывают,
с тем обращаются как с голым средством.
Последняя цель каждого отдельного человека, точно
так же как и целого общества, следовательно, и всей ра-
боты ученого в отношении общества есть нравственное
облагораживание всего человека. Обязанность ученого —
устанавливать всегда эту последнюю цель и иметь ее пе-
ред глазами во всем, что он делает в обществе. Но ни-
кто не может успешно работать над нравственным обла-
гораживанием общества, не будучи сам добрым челове-
ком. Мы учим не только словами, мы учим также гораздо
убедительнее нашим примером, и всякий живущий в об-
ществе обязан ему хорошим примером, потому что сила
примера возникает благодаря нашей жизни в обществе.
Во сколько раз больше обязан это делать ученый, кото-
рый во всех проявлениях культуры должен быть впереди
других сословий? Если он отстает в главном и высшем,
в том, что имеет целью всю культуру, то каким обра-
зом он может быть примером, которым он все же должен
быть, и как он может полагать, что другие последуют
его учению, которому он сам на глазах у всех противоре-
чит каждым поступком своей жизни? (Слова, с которыми
основа/гель христианской религии обратился к своим уче-
никам, относятся собственно полностью к ученому: вы
соль земли, если соль теряет свою силу, чем тогда со-
лить? Если избранные среди людей испорчены, где сле-
дует искать еще нравственной доброты?) Следовательно,
ученый, рассматриваемый в последнем отношении, дол-
жен быть нравственно лучшим человеком своего века, он
должен представлять собой высшую ступень возможного
в данную эпоху нравственного развития. Это наше общее
назначение, м. г., это наша общая судьба. Счастлив удел
Иоганн Готлиб Фихте
Несколько лекций о назначении ученого
того, кто предназначен в силу своего особого призвания
делать то, что надо было бы уже делать ради своего об-
щественного призвания в качестве человека, — тратить
свое время и свои силы не на что другое, как только на
то, для чего иначе надо было бы урывать время и силы
с разумной бережливостью, и иметь в качестве работы,
дела, единственного повседневного труда своей жизни то,
что для других было бы приятным отдыхом от работы.
Это укрепляющая и возвышающая душу мысль, которую
может иметь каждый из вас, достойный своего назначе-
ния, и мне в моей доле доверена культура моего века и
следующих эпох: и из моих работ родится путь грядущих
поколений, мировая история наций, которые должны еще
появиться. Я призван для того, чтобы свидетельствовать
об истине, моя жизнь и моя судьба не имеют значения;
влияние моей жизни бесконечно велико. Я — жрец ис-
тины, я служу ей, я обязался сделать для нее все — и
дерзать, и страдать. Если бы я ради нее подвергался пре-
следованию и был ненавидим, если бы я умер у нее на
службе, что особенное я совершил бы тогда, что сделал
бы я сверх того, что я просто должен был бы сделать?
Я знаю, м. г., как много я сейчас сказал, я также хо-
рошо знаю, что оскопленное и лишенное нервов время не
переносит этого чувства и этого его выражения, что оно
робким голосом, обнаруживающим скрытый стыд, назы-
вает бредом все, до чего оно само подняться не в состоя-
нии, что оно со страхом отводит глаза от картины, в ко-
торой оно ничего не видит, кроме своей бесчувственности
и своего позора, что все сильное и возвышающее произво-
дит на него такое же действие, как всякое прикосновение
на совершенно разбитого параличом; я все это знаю, но
я знаю также, где я говорю. Я говорю перед молодыми
людьми, которые уже благодаря своим годам ограждены
от этой полной бесчувственности, и я хотел бы одновре-
менно мужественным учением о нравственности вложить
в их душу чувства, которые и на будущее время могли бы
предохранить их от нее. Я совершенно откровенно при-
знаюсь, что именно с этого места, куда поставило меня
провидение, я хотел бы немного содействовать, если бы
мог, распространению во всех направлениях, где говорят
по-немецки, и далее, этого мужественного образа мыслей,
сильного чувства возвышенного, чувства достоинства и
горячего усердия при исполнении своего назначения, не-
зависимо ни от какой опасности; я хотел бы тогда, когда
вы покинете эти пределы и разойдетесь по всем концам,
быть уверенным в вас повсюду, где бы вы ни жили, как в
мужах, избранница которых — истина, которые преданы
ей до гроба, которые примут ее, если она будет отвергну-
та всем миром, которые открыто возьмут ее под защиту,
если на нее будут клеветать и ее будут порочить, которые
ради нее с радостью будут переносить хитро скрытую зло-
бу сильных, пошлую улыбку суемудрия и сострадательное
подергивание плечами малодушия. С этим намерением я
сказал то, что я сказал, и с этой конечной целью я буду
говорить все, что я скажу.
ЛЕКЦИЯ V
ИССЛЕДОВАНИЕ УТВЕРЖДЕНИЯ РУССО
О ВЛИЯНИИ ИСКУССТВА И НАУК
НА СЧАСТЬЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Для открытия истины оспаривание заблуждений про-
тивников не приносит значительной пользы. Если ис-
тина раз выведена из ее собственного основоположения
(Grundsatz) при помощи правильных заключений, то не-
пременно все, что ей противоречит, должно быть ложно
и без прямого опровержения, и если можно окинуть взо-
ром весь путь, которым приходится идти, чтобы придти
к определенному знанию, то так же легко заметить околь-
ные дороги, которые ведут от него к ложным мнениям,
и легко можно указать каждому заблуждающемуся совер-
шенно определенно тот пункт, отправляясь от которого
Jg
Иоганн Готлиб Фихте
Несколько лекций о назначении ученого
он заблудился. Ведь всякая истина может быть выведе-
на только из одного основоположения. Каково должно
быть основоположение для каждой определенной задачи,
это должно установить основательное наукоучение. Ка-
ким образом из этого основоположения делать дальней-
шие выводы, указывается общей логикой, и таким обра-
зом можно легко определить как истинный путь, так и
ложный.
Но ссылка на противоположные мнения имеет большое
значение для отчетливого и ясного изложения найденной
истины. Благодаря сравнению истины с заблуждениями
приходится больше обращать внимание на отличитель-
ные признаки обоих и представлять их себе с более вы-
раженной определенностью и большей ясностью. Я поль-
зуюсь этим методом, чтобы дать вам сегодня краткий и
ясный обзор того, что я до сих пор излагал вам в этих
лекциях.
Я полагал назначение человечества в постоянном про-
грессе культуры и в однообразном непрерывном развитии
всех ее задатков и потребностей и я отвел очень почетное
место в человеческом обществе сословию, которое пред-
назначено для наблюдения за прогрессом и однообразием
этого развития.
Против этой истины никто не возражал более опреде-
ленно и с большим красноречием, приводя ложные осно-
вания, чем Руссо. Для него дальнейшее движение культу-
ры — причина всей человеческой испорченности. По его
мнению, нет для человека спасения кроме как в естествен-
ном состоянии, и сословие, которое больше всего содей-
ствует развитию культуры, — сословие ученых — есть,
по его мнению, источник и средоточие всей человеческой
нищеты и испорченности, что, конечно, совершенно пра-
вильно вытекает из его принципов.
Подобный тезис выставляет человек, развивший сам
свои духовные задатки до очень высокой степени. Со всем
превосходством, которое дало ему его прекрасное образо-
вание, напрягает он все силы, для того чтобы убедить
по возможности все человечество в правильности своего
утверждения и уговорить его вернуться к прославленно-
му им естественному состоянию. Для него возвращение
есть прогресс, для него это покинутое естественное состо-
яние — последняя цель, к которой наконец должно прийти
испорченное сейчас и изуродованное человечество. Он де-
лает, следовательно, то же самое, что делаем мы, он рабо-
тает, чтобы по-своему продвинуть человечество дальше
и содействовать его стремлению к последней высшей це-
ли. Он делает, следовательно, то, что он сам так строго
осуждает; его поступки находятся в противоречии с его
основоположением.
Это то же самое противоречие, которое господствует
также в его основоположении в себе. Что же побуждало
его к действию, кроме как стремление его сердца? Если
бы он проследил за этим стремлением и поставил бы его
рядом с тем, которое привело его к его заблуждению, то в
образе его действий и характере его выводов было бы одно-
временно единство и согласие. Если мы разрешим первое
противоречие, то одновременно мы разрешим и второе;
точка соприкосновения первого есть одновременно и точ-
ка соприкосновения второго. Мы найдем эту точку, мы
разрешим противоречие, мы поймем Руссо лучше, чем он
сам понимал себя, и мы найдем, что он в полном согласии
с самим собой и с нами.
Чтп навело Руссо на то странное, правда, отчасти
установленное и до него другими, положение, совершен-
но расходящееся в своей всеобщности с общим мнением?
Вывел ли он его путем одного размышления из более высо-
кого основоположения? О, нет, Руссо ни с какой стороны
не дошел до основ всяческого человеческого мышления; ка-
жется, он никогда даже и не ставил себе о них вопроса.
Все, что Руссо имеет истинного, основано непосредствен-
но на его чувстве, и его знание поэтому отмечено ошибкой
знания, основанного на голом, неразвитом чувстве, именно
оно отчасти нетвердо, потому что о своем чувстве нельзя
дать себе полного отчета, отчасти истинное смешивает-
Иоганн Готлиб фихте
Несколько лекций о назначении ученого
ся с неистинным, потому что суждение, основанное на
голом неразвитом чувстве, всегда устанавливает как рав-
нозначащее то, что все же неравнозначаще. Именно чув-
ство никогда не заблуждается, а способность суждения
заблуждается, неправильно изъясняя чувство и принимая
сомнительное чувство за чистое. Исходя из неразвитых
чувств, которые Руссо кладет в основу своих размышле-
ний, он постоянно делает совершенно правильные выво-
ды; достигнув наконец области заключений разума, он в
согласии с самим собой и увлекает поэтому с такой си-
лой и читателей, которые могут за ним следовать. Если
бы на пути выводов он мог бы допустить также влияние
чувства, то оно бы привело его обратно на правильный
путь, с которого оно только что его отвлекло. Чтобы ме-
нее заблуждаться, Руссо должен был бы быть либо бо-
лее тонким, либо менее тонким мыслителем, и точно так
же необходимо, чтобы не дать себя ввести в заблуждение,
обладать либо очень высокой, либо очень малой степенью
тонкости мышления, либо быть полностью мыслителем,
либо не быть им совершенно.
Отрезанный от мира, увлекаемый своим чистым чув-
ством и своей живой силой воображения, Руссо нарисовал
себе картину мира, и в особенности ученого сословия, ра-
боты которого его преимущественно интересовали в том
виде, какими они должны были бы быть и какими они не-
пременно были бы, если бы они следовали тому общему
чувству. Он познакомился с миром, он окинул взором все
находящееся вокруг себя, и что же произошло с ним, ко-
гда он увидел мир и ученых такими, какими они были на
самом деле!
Он, поднявшись на страшную высоту, увидел то же,
что каждый, умеющий пользоваться своими глазами для
зрения, видит всюду, — людей, не подозревающих своего
высокого достоинства и искры Божьей в них, пригнутых
к земле подобно животным и прикованных к праху; ви-
дел их радости и их страдания и весь их удел, завися-
щий от удовлетворения их низменной чувственности, по-
требность которой при каждом удовлетворении болезнен-
но увеличивалась до крайней степени; видел, как они, удо-
влетворяя этой низменной чувственности, не уважали ни
права, ни несправедливости, ни святого, ни нечестивого,
как они всегда были готовы пожертвовать для любой при-
чуды всем человечеством; видел, как они потеряли нако-
нец всякое понимание права и несправедливости и про-
меняли мудрость на ловкость для извлечения своих вы-
год и долг — на удовлетворение страстей; видел, наконец,
как они в этом унижении искали своего возвышения и в
этом позоре — свою честь, с каким презрением они смо-
трели на тех, которые не были такими мудрыми и та-
кими добродетельными, как они; видел картину, которая,
пожалуй, встречается также и в Германии; видел, как те,
которые должны были быть учителями и воспитателями
нации, превратились в услужливых рабов своей гибели,
как те, которые должны были своей эпохе задавать му-
дрый и строгий тон, старательно прислушивались к тону,
который задавали безгранично господствующая глупость
и безгранично господствующий порок; слышал, как они,
обращаясь к своим исследованиям, задумывались не о том,
правда ли это, делает ли это добрым и благородным, но
о том, будут ли это охотно слушать, не о том, выигра-
ет ли от этого человечество, но о том, что я выиграю
благодаря этому: много ли денег или благосклонный ки-
вок какого принца или улыбку какой красивой женщины?
Он видел, как они считали этот образ мыслей делом сво-
ей чести, видел, как они подергивали плечами при виде
слабоумного, который не умел так же распознать дух вре-
мени, как они, видел, как талант и искусство и знание
объединялись со злополучной целью добиться для нервов,
изношенных в результате всех наслаждений, еще более
тонкого наслаждения, или для гнусной цели извинить и
оправдать человеческую гибель, возвести в добродетель,
снести все, что ставило этому препятствия на пути; он ви-
дел, наконец, и познакомился на собственном неприятном
опыте, как глубоко опустились те недостойные, которые
Иоганн Готлиб Фихте
Несколько лекций о назначении ученого
потеряли последнюю каплю чутья, что еще имеется какая-
то истина, и последнее уважение к ней; что они проявили
полное бессилие даже подумать о причинах, и что они, ко-
гда им громко кричали об этом, говорили: достаточно, это
неверно, и мы не хотим, чтобы это было верно, потому что
мы от этого ничего не выиграем. Все это он видел, и его
сильно напряженное и обманутое чувство возмутилось. С
глубоким возмущением обрушился он на свою эпоху.
Не будем упрекать его в этой чувствительности.
Она — признак благородной души: кто чувствует в себе
божественное, тот часто со вздохом обратится к провиде-
нию: — и это мои братья? это мои сотоварищи, которых
ты мне дал для жизненного пути? Да, они имеют мой
образ, но наши души и наши сердца не родственны, мои
слова для них слова чужого языка, как для меня их сло-
ва, я слышу звук их голоса, но в моем сердце нет ничего
такого, что могло бы придать им смысл. О, вечное про-
видение, почему ты дало мне родиться среди таких лю-
дей? Или, если я должен был среди них родиться, почему
ты мне дало это чувство и это беспокойное предчувствие
чего-то лучшего и высшего? Почему ты меня не сделало
таким же, как они? Почему ты не сделайте меня таким же
низменным человеком, как они? Я мог бы тогда с удоволь-
ствием жить вместе с ними. Вам хорошо бранить его за
скорбь и порицать его за досаду — вы, прочие, считающие
все прекрасным; вам хорошо восхвалять удовольствие, с
которым вы принимаете все, и скромность, которая при-
миряет вас с людьми, как они есть. Он был бы таким
же скромным, как и вы, если бы у него было так же мало
благородных запросов. Вы не можете подняться до пред-
ставления о лучшем состоянии, и для вас действительно
все достаточно хорошо.
Под наплывом этих горьких чувств Руссо не был в со-
стоянии видеть что-нибудь кроме предмета, который вы-
звал его возбуждение. Чувственность господствовала: это
был источник зла. Только господство чувственности он
хотел уничтожить, несмотря ни на какую опасность, че-
го бы это ни стоило. Разве удивительно то, что он впал
в противоположную крайность? Чувственность не долж-
на господствовать, она безусловно не господствует, если
она вообще убивается, если она совершенно не существу-
ет, если совершенно неразвита, если она не приобрела со-
вершенно никакой силы. Отсюда естественное состояние
Руссо.
В его естественном состоянии особенные наклонности
человека должны быть еще не развиты, они должны быть
даже не намечены. Человек не должен иметь никаких
других потребностей, кроме потребностей своей животной
природы; он должен жить подобно животному на пастби-
ще рядом с ним. Верно, что в этом состоянии не было бы
ни одного порока, которые так возмущали чувство Руссо.
Человек будет есть, когда он проголодается, и пить, ко-
гда у него появится жажда, первое, что ему попадется на
глаза; и когда он насытится, у него не будет интереса ли-
шать других той пищи, которой он сам не может восполь-
зоваться. Когда он сыт, то каждый может спокойно в его
присутствии есть и пить, что он хочет и сколько он хочет,
потому что он сейчас нуждается в покое и не имеет вре-
мени мешать другому. В надежде на будущее выражает-
ся истинный характер человечества; она же одновременно
источник всех человеческих пороков. Отведите источник,
и больше не будет существовать порока; и Руссо при по-
мощи своего естественного состояния действительно его
отводит.
Но в то же время правда, что человек, насколько верно,
что он человек, а не животное, не предназначен оставаться
в этом состоянии. Порок, разумеется, уничтожается им,
но вместе с тем и добродетель и вообще разум. Человек
становится неразумным животным, получается новый род
животных: людей тогда больше не остается.
Без сомнения, Руссо поступал с людьми честно и стре-
мился сам жить в этом естественном состоянии, которое
он расхваливал другим с таким жаром, и, конечно, это
стремление проявляется во всех его высказываниях. Мы
Иоганн Готлиб Фихте
Несколько лекций о назначении ученого
могли бы ему предложить вопрос, чего же собственно ис-
кал Руссо в этом естественном состоянии? Он чувство-
вал себя сам ограниченным и удрученным разнообразны-
ми потребностями, и то, что для обыкновенных людей,
разумеется, самое небольшое зло, такого человека, как он,
угнетало сильнее всего — эти потребности так часто сби-
вали его самого с дороги честности и добродетели. Если
бы он жил в естественном состоянии, думал он, он не имел
бы всех этих потребностей и он не испытывал бы столь-
ких страданий благодаря неудовлетворению их и столько
еще более тяжелых страданий благодаря удовлетворению
их нечестным путем. Он был бы спокоен перед самим со-
бой. Он почувствовал себя повсюду угнетенным другими,
потому что он преграждал путь к удовлетворению их по-
требностей. Человечество — зло недаром и не напрасно,
думал Руссо, и с ним вместе мы; никто из оскорбляемых
не оскорбил бы его, если бы он не чувствовал этих по-
требностей. Если бы все жили вокруг него в естественном
состоянии, то он остался бы в покое в отношении других.
Следовательно, Руссо хотел невозмутимого внутреннего и
внешнего покоя. Хорошо, спросим мы его дальше, для че-
го ему был все-таки необходим этот невозмутимый покой?
Без сомнения, для того, для чего он действительно употре-
бил этот покой, который ему все-таки выпал на долю: для
размышления о своем назначении и своих обязанностях,
чтобы тем самым облагородить себя и своих собратьев.
Но разве он имел бы возможность в этом животном со-
стоянии, которое он принимал, разве он имел бы возмож-
ность к этому без предварительного развития, которое он
мог получить только в культурном состоянии? Следова-
тельно, он незаметно перевел в него себя и все общество
со всем развитием, которое оно могло получить только
благодаря выходу из естественного состояния; он неза-
метно допустил, что оно уже должно было выйти из него
и пройти весь путь развития; и все-таки оно должно бы-
ло не выходить из него и не получить развития: и таким
образом мы незаметно дошли до ошибочного заключения
Руссо и можем теперь полностью и без большого усилия
разрешить его парадокс.
Руссо хотел вернуть человека в естественное состоя-
ние не в целях духовного развития, а только в целях не-
зависимости от потребностей чувственности. И, конечно,
верно то, что, по мере того как человек приближается к
своей высшей цели, должно становиться все легче удовле-
творение его чувственных потребностей, что постоянно
должны уменьшаться усилия и заботы, связанные с под-
держанием существования на свете, что плодородие поч-
вы должно увеличиваться, климат постоянно смягчаться,
что должно быть сделано бесконечное количество новых
открытий и изобретений, чтобы увеличить средства к су-
ществованию и облегчить его, что дальше, после того как
разум распространит свое господство, потребности чело-
века будут уменьшаться, но не потому, что он, находясь
в первобытном естественном состоянии, не знает связан-
ного с ними удовольствия, но потому, что он может без
них обойтись; он будет всегда готов со вкусом пользовать-
ся лучшим, когда он его может иметь, не нарушая своих
обязанностей, и может обойтись без всего того, пользо-
ваться чем он не может с честью. Если это состояние мы-
слится как идеальное, — в этом отношении оно, как все
идеальное, недостижимо, — то это золотой век чувствен-
ного наслаждения без физической работы, который опи-
сывают древние поэты. Итак, впереди нас находится то,
что Руссо под именем естественного состояния и те древ-
ние поэты под названием золотого века считают лежащим
позади нас. (В прошлом, — напомню кстати, — часто на-
блюдалось явление, что то, чем мы должны стать, опи-
сывается как нечто, чем мы уже были, и что то, чего мы
должны достигнуть, представляется как нечто потерян-
ное, — явление, которое имеет свое серьезное основание в
человеческой природе и которое я когда-нибудь, если пред-
ставится подходящий случай, исходя из нее, объясню).
Руссо забывает, что человечество должно и может при-
близиться к этому состоянию только благодаря заботам,
Иоганн Готлиб Фихте
Несколько лекций о назначении ученого
стараниям и работе. Без применения человеческих рук
природа сурова и дика, и она должна была быть такой,
чтобы человек был принужден выйти из бездеятельного
естественного состояния и обработать ее, — чтобы он сам
из чисто естественного произведения стал свободным ра-
зумным существом. Он, конечно, выйдет, он, несмотря ни
на какую опасность, сорвет яблоко познания, потому что в
нем неискоренимо заложено стремление быть равным Бо-
гу. Первый шаг из этого состояния ведет его к горю и
трудам. Его потребности развиваются, они настоятельно
требуют своего удовлетворения: но человек от природы
ленив и косен по примеру материи, из которой он произо-
шел. Тогда возникает тяжелая борьба между потребно-
стью и косностью: первая побеждает, вторая горько се-
тует. Тогда в поте лица своего он обрабатывает поле и
сердится, что на нем растут также шипы и сорные травы,
которые он должен вырывать с корнем. Не потребность —
источник порока, она— побуждение к деятельности и к до-
бродетели: леность — источник всех пороков. Как мож-
но больше наслаждаться, как можно меньше делать, —
это задача испорченной природы, и немало попыток, ко-
торые делаются, чтобы решить ее, являются ее пороками.
Нет спасения для человека до тех пор, пока эта естествен-
ная косность не будет счастливо побеждена и пока человек
не найдет в деятельности и только в деятельности своих
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |