— Ты знаешь «Bar-Bar» или «Pleasure&Pain»?
— Не в моем духе. Самая жесткая порнуха. Был там раз или два. Я, скорее, любитель латекса и связывания.
— Что значит самая жесткая?
— Связывание с калечением грудей или пениса. Аукционы порки. Полное подчинение, с законченным порабощением, писсингом, избиением палками. Такой вот славный мирок.
— Кто туда ходит?
— Да всякие бывают. От адвоката до самого настоящего садиста, который от безделья дрочит целыми днями.
— А женщины там есть?
— Сколько хочешь! Могу даже сказать, что они определенно более жестокие, чем мужики. Славные сучки! Когда я в последний раз был в «Pleasure&Pain» какая-то стерва забавлялась, сдавливая яички одного парня щипцами для орехов. Когда он уходил, яйца у него были размером с куриные.
Вошел кто-то промокший насквозь и немедленно ретировался. Из страха быть узнанным в лицо…
— Слышал когда-нибудь такое: BDSM4Y?
Он вмиг позеленел:
— Откуда ты это знаешь?
— Не важно. Расскажи, что тебе о них известно.
Он вжался между наборами латекса и черного винила.
— Это городская легенда, слухи. Фантазм садо, их много в этой среде. Такой группы никогда не было.
— Я обнаружил девушку с такой татуировкой на теле.
— Ну и что? У некоторых на заднице вытатуирован Христос, что это доказывает? Что они Его воплощение?
— Они существуют. У меня есть доказательство. Колись! Что о них говорят?
Мой кулак, сунутый прямо ему под нос, заставил его заговорить.
— Группа вроде состоит из интеллектуалов вперемешку с самыми худшими ненормальными. Интеллектуалы организуют, а психи выполняют непристойные действия. Они могущественны, влиятельны и неуловимы как ветер. Говорят, они играют со смертью, подходя к ее границам так близко, как только возможно. Но это только слухи. Никто не знает, действительно ли они существуют.
— Ну-ка объясни! Что ты имеешь в виду, говоря, что они играют со смертью?
— Ну, вроде там проводят опыты над животными… Или якобы по разным городам Франции собирают клошаров и проституток и с их согласия отвозят в какие-то уединенные места. Взамен на молчание и полное подчинение в течение всего одного вечера они предлагают им крупные суммы денег. Наверное, эти типы внушают доверие, потому что жертвы, если можно говорить о жертвах, не моргнув глазом следуют за ними.
— А дальше что?
— У них есть все, что только существует для пыток, всякие эротические приспособления, медикаменты, чтобы успокоить своих жертв, седативные, обезболивающие, наркотические средства. Судя по слухам, все хорошо организовано. Потом они достигают предела боли, наслаждаются страданием своих подопытных животных. Похоже, кое-кто из этих несчастных никогда уже не возвращается.
— А другие? Те, кто выжил?
— Молчат. Стоит им заговорить, и они мертвы. К тому же они и вправду получают кучу бабок.
— Создается впечатление, что ты в теме.
— Я просто пересказываю то, что слышал.
— От кого?
— От того, кому тоже рассказали… И так далее…
Скрипнула дверь. Вошли двое.
Женщина под сто килограммов, втиснутая в кожаный костюм, как будто распираемый изнутри, и щуплый тип с лисьей мордочкой.
Взмахом руки Фрипет выгнал их:
— Закрыто! Я не работаю. Приходите позже!
Я с ледяным видом подошел к нему. Опасаясь, как бы мои проворные пальцы не коснулись его щеки, он отпрянул.
— Сегодня вечером отведешь меня в «Pleasure&Pain».
Он резко отскочил назад, своротив стопку журналов:
— Ты охренел, парень?! Я туда ни ногой, тем более с фараоном!
— Не забывай, что ты освобожден условно. Если хочешь, мы можем прийти покопаться в твоих делишках…
Я подошел к забитой порнографическими кассетами полке:
— Групповуха, содомия, очень интересно… И почем? По пятьдесят евро? Не надо стесняться! Боюсь, инспекторам не разобраться в твоих расчетах. В них тоже можно покопаться, если хочешь. Вообще-то, мелкая торговля краденым — дело не слишком серьезное, но для парня с условно-досрочным…
— Ты ведь этого не сделаешь? Я чист, меня не в чем упрекнуть! Я не виноват, что находятся чокнутые, готовые отдать целое состояние за такое скотство!
Скользя по названиям дисков, мой взгляд зацепился за слово «ИЗНАСИЛОВАНИЕ».
— Черт, а это еще что?! — Я схватил диск с надписью «Изнасилование вчетвером». И внизу единственная фамилия, Торпинелли. Воротила в секс-индустрии. На обратной стороне мне бросились в глаза сцены запредельной жестокости.
Фрипет вырвал диск у меня из рук:
— Это не по-настоящему. Там актеры! Последняя новинка Торпинелли. Имитация изнасилования, снятого в условиях, приближенных к реальным. Знаешь, пользуется бешеным успехом. Я уже смотрел. Очень впечатляет. Дико смахивает на правду… Многие типы дрочат под эту запись. Это избавляет их от необходимости перейти к делу… Понимаешь, что я хочу сказать?
— Говнюк, завтра пришлю налоговую на твою грязную задницу.
Я направился к выходу, но он втиснулся передо мной:
— Ладно-ладно! Я тебя туда отведу. Но если твои догадки насчет BDSM4Y оправдаются, мы с тобой оба жмурики.
— Мне решать.
— Если явишься туда пингвином в пиджаке и белой рубашке, тебя и на порог не пустят. Надень нормальные шмотки, какие-нибудь джинсы и свитер. Садо-мазо обычно таскают с собой сумку со своими причиндалами. Вечеринки в «Pleasure&Pain» всегда «костюмированные». Это означает, ты должен переодеться, чтобы попасть к ним в святая святых. Латекс, кожа, маска, плеть или стек. Короче, снаряжение, которое перемещает тебя в мир причуд, их мир. Таким барахлом я могу тебя обеспечить. Ты по-прежнему хочешь туда пойти?
— Мне хватит маски… Продолжай.
— В задних комнатах три категории людей: господа, рабы и зрители. В нашем случае лучше всего заделаться зрителями, если только у тебя нет других предпочтений. — Он ухмыльнулся. Его зубы напоминали многовековые таблички с рунами. — Но в подобных играх даже у зрителей есть своя роль. Они провоцируют возбуждение господина, поощряют и подбадривают его. Следи за своей мимикой. Легкая гримаса — и ты уже вызвал подозрение группы. Надо делать вид, что ты наслаждаешься. Можешь надеть маску, просто чтобы тебя не слишком разглядывали… Э-э-э… Надо бы познакомить тебя со словарем садо-мазо и необходимыми правилами поведения… И все-таки, что ты там забыл?
— Не задавай вопросов, так будет лучше.
Когда я вышел от Фрипета, меня не покидало ощущение, что я влез в какую-то грязь. Мне предстояло совершать действия, которые были отвратительны для меня, войти в параллельный мир странных существ с человеческим лицом, но дьявольским сознанием. Кентавров с клокочущими фантазмами, заказчиков, способных, используя кожу и латекс, в темных комнатах гнилых подземелий вырождения превратить человека в вещь.
Как цветку требуется скрытая в земле влага, чтобы набрать сил, которые проявятся при дневном свете, так члены BDSM4Y, чтобы расцвести, чтобы ощутить свою победу над жизнью, над болью, над Господом, нуждались в телах и душах своих жертв. Я никак не мог вообразить их лица. Кто они? Как можно представить себе адвокатов, профессоров, инженеров, защитников принципов приведенными пороком к разложению, в общество нравственных подонков, замышляющими зло и даже старательно питающими его?
Погружаясь в котел дьявола, я кое на что рассчитывал. Но точно не знал, на что именно. Быть может, ощутить присутствие Человека без лица, вновь испытать то странное чувство, которое охватило меня, когда в глубинах бойни я оказался в его власти.
При помощи Интернета, этой магической, с точки зрения несведущего, заурядного пользователя, паутины, я собирался погрузиться в самые гнусные круги ночного Парижа.
Гранд-Опера с глянцевым от дождя куполом, тянущаяся к свинцовому небу золоченая бронза статуй. Элизабет Вильямс укрылась под аркадой, рядом с несколькими японскими туристами, собравшимися между монолитными колоннами. Накрыв голову плащом и съежившись, я наискось пересек площадь Оперы. В неразберихе автомобильных гудков скопление ярко-алых огней пронзало тусклую монотонность дождя, словно сигнал бедствия.
Элизабет заговорила первая:
— Я назначила встречу здесь в надежде, что мы сможем побеседовать в этом великолепном здании, но не учла реставрационных работ. Теперь придется мокнуть.
— Готовы ли вы на спринтерскую стометровку? Здесь поблизости есть бар. — Я поежился. — Увы, я не прихватил зонтика.
— Я тоже, — улыбнулась она. — Дождь застал меня врасплох.
Вдвоем накрывшись моим плащом, мы торопливо прошлепали по мокрому асфальту бульвара Осман. Под вывесками, в переходах и под навесами террас, задрав голову к безнадежно черному небу, скопились прохожие. Устроившись в баре «Людовик XIV», я заказал нам два горячих шоколада.
— Торнтон не слишком вам досаждает? — поинтересовался я, глядя, как она встряхивает мокрыми волосами.
— Не стоит обращать внимание… Хотя я не привыкла, чтобы ставили под сомнение мои профессиональные качества. С этой точки зрения жандармы гораздо дисциплинированнее, чем вы, полицейские.
Вынув из пластикового конверта цветную фотографию, она придвинула ее ко мне по столу:
— Вам знакомо это изображение?
Снимок скульптуры, изображающей какую-то святую. Легкое покрывало обильными складками ниспадает с головы на плечи. Лицо искажено мучительной гримасой, от фотографии так и веяло неописуемым страданием. Открытый рот умолял, глаза в предсмертной мольбе были обращены к небу. Время тоже оставило свои отметины на этом лице.
— Где вы ее нашли? Похоже… на выражение, приданное лицу Мартины Приёр! Ткани на голове, возведенные к небу глаза, разрезы от губ к вискам… Это… это же очень похоже!
— Совершенно верно. Мой знакомый теолог Поль Фурнье обнаружил очень интересные следы. Слова, образ действия убийцы сосредоточены вокруг темы боли, не только в реальном смысле этого слова, но также и в религиозном, как я и предполагала. Фотография захлестываемого разбушевавшимся морем маяка, которую он повесил на стену у Приёр, снимок фермера, отправленный по электронной почте, представляют собой основополагающие символы страдания в библейской коннотации. Вы знаете Книгу Иова?
— Не особенно.
— Она была написана до Моисея. В ней Иов повествует о человеке, которого Господь подверг испытанию по семи основным пунктам, сосредоточенным на понятиях страдания, добра и зла. В некоторых посланиях мы называемся тружениками на ниве Господней. Мы можем возвеличиться в глазах Господа, лишь выдержав испытание. Земледелец олицетворяет того, кого не разрушает продолжительность и суровость испытания, он — символ мужества; он молча терпит.
— А маяк?
— Представьте маяк в открытом море. Можем ли мы в спокойную ночь с уверенностью сказать, что его конструкция устойчива? Нет. Зато если на него набросится шквал, мы узнаем, выстоит ли он. Испытание отражает глубинную природу вещей, это зеркало личности!
Она протянула мне помеченное в разных местах письмо убийцы и продолжала:
— Взгляните, подчеркнутые фразы частично взяты из Книги Иова, к которой автор добавил небольшой личный штрих. Убийца пишет о «поврежденных латах» этого «воина, который не моргнув выдерживает испытания», ниспосланные Господом, «утирающим его слезы». Цитата из Книги Иова, почти слово в слово.
Я стиснул голову ладонями:
— Можете считать меня умственно отсталым, но я совершенно не понимаю, что убийца хочет доказать.
— Сейчас объясню. Согласно посланиям Иова, опыт боли сам по себе является не концом, а этапом, приближающим к Всевышнему. Страдание в той или иной форме есть участь всех, кто стремится вести благочестивую жизнь и должен отречься от своих грехов. В этом смысле прощение Бога достигается испытанием, и только испытанием. Несомненно, эти изувеченные женщины согрешили.
Теперь дождь яростно набросился на стекла кафе. Люди толпились у входа, другие устремились к входу в метро «Опера» или помчались в «Галери Лафайет».
Элизабет спросила:
— Есть ли у вас возможность выйти на след людей, берущих ту или иную книгу в библиотеках? Может, какая-нибудь централизованная база данных, как у ФБР?
— Нет, конечно. По части серийных убийц и централизации каталогов мы поразительно отстаем от Америки. И нельзя сказать, что французские улицы кишат подобными убийцами.
— И все же один такой у нас есть… — заметила она.
— Верно… Но ничто не мешает нам обойтись без центральной базы данных, одну за другой прошерстить все библиотеки и узнать, кто из подписчиков брал искомую книгу…
— Мы можем потерять много времени, но вам стоит поскорее заняться этим…
Я отпил глоток шоколада.
— Так как же вы вышли на фотографию этой скульптуры?
— С утра я пошла в Библиотеку Франсуа Миттерана. Мне всегда казалось, что сцена пронизана религиозным духом. Истерзанное лицо в складках ткани, этот молящий взгляд в небо, монетка во рту. Так что я перебирала известные изображения страдания в религиозной скульптуре и живописи. Очень скоро я наткнулась на скульптора шестнадцатого века Хуана де Жуаньи. [33]Он отчетливо дает понять, что лишь боль, скорбь и страдания открывают пути к божественному. Для передачи своих идей он использует мощное судорожное движение, искажающее лица и выражающее предельный ужас. То, что вы сейчас видите, ксерокопия фотографии скульптуры, изображающей сестру Клеманс, долгое время запрещенного и почти забытого произведения.
На какой-то миг она отвлеклась на происходящее перед кафе.
— На заре пятнадцатого века некая Мадлен Клеманс бежала из своей деревни и укрылась в монастыре, чтобы замолить свои грехи, а именно адюльтер. Она совершенно изменила свою жизнь, надеясь таким образом снискать расположение Всевышнего и получить защиту от своих потенциальных доносчиков. В Средние века светская власть обладала законным правом наказывать за преступления, особенно это касалось супружеских измен, что могло караться даже смертной казнью. Через пять лет сестра Клеманс была схвачена в монастыре. По приказу инквизиции Авиньона, в назидание прочим, она подверглась пыткам, от которых умерла. Дисциплинарная модель, передаваемая во многих свидетельствах того времени…
Грешница, превратившаяся в благочестивую монахиню. Мартина Приёр с волосами цвета воронова крыла, превратившаяся в девушку в кричащих нарядах, ведущую размеренную незаметную жизнь… Существует ли между ними какая-то связь? В моем мозгу болезненно бились два имени, Доктор Джекил и Мистер Хайд… Свет и тьма.
— Какова роль убийцы, если ваши выводы будут доказаны? Действует ли он как посланник Бога? Заступник, цензор?
— Преступники, действующие от имени Бога, часто встречаются в Штатах. Они утверждают, что посланы небесными голосами. Однако лишь очень немногие берут на себя труд замаскировать свои преступления подобным образом. Они либо открыто заявляют об этом, делая на стенах надписи кровью своих жертв, либо настаивают на этом при задержании. Здесь все дело в изяществе замысла.
— Если можно говорить об изяществе…
— Я убеждена, что вы меня поняли. Вспомните изображение маяка или ту фотографию фермера. Эти знаки определенно содержат двойной смысл: религиозный и чисто информативный. Что является доказательством пугающего ума убийцы. Тем не менее каждый раз, когда он истязает своих жертв, доминирует именно фантазматическая часть, его желание причинить боль не ради наказания, а чтобы насладиться властью.
— Почему вы так думаете?
— Потому что он их фиксирует на пленке, предает свои ощущения огласке в письмах… Или его телефонный звонок… Тут он просто захлебывается в ликовании…
— Кстати, что вы думаете об этом звонке?
— Среди прочего вы записали: «…девочка не родится, потому что я нашел ее. Искра не полетит, и я спасу нас всех. Я исправлю их ошибки…» У вас есть какие-нибудь соображения относительно смысла этой фразы?
— Ровным счетом никаких. Несмотря на измененный голос, я бы подумал, что это чистый бред. Эта часть монолога не имеет ничего общего ни с тем, что он говорил потом, ни со сказанным вначале. Не знаю, это было совсем некстати… А вы смогли что-нибудь обнаружить?
— Нет, смысл этого послания, к сожалению, остается очень туманным. Но поскольку он говорит «потому что я нашел ее», полагаю, он говорит скорей о матери. Возможно, он нашел будущую мать… В таком случае, по всей вероятности, эта женщина подвергается опасности…
— Как же узнать, черт побери! — Во мне все кипело. — Скажите, со второй девушкой, с той, что на бойне, чего он хотел с ней добиться? Есть ли в скульптуре или живописи аналоги тому, как он ее расположил?
Ее внимание внезапно сконцентрировалось на молнии, вспоровшей небесный свод. Губы слабо, но отчетливо задвигались, с них срывались секунды: она считала.
— Что вы делаете? — поинтересовался я, поставив чашку на блюдце.
Не отводя взгляда от окна, она помахала рукой, призывая меня молчать. Зевс снова чихнул, небо содрогнулось. Тогда она опять повернулась ко мне и спросила:
— Дождусь ли я когда-нибудь ответа?
— На что? У вас озадаченный вид.
Она приложила палец к виску, будто чтобы сосредоточиться на приливах внутренних волн:
— С самого детства с первым ударом грома я считаю, чтобы узнать, как далеко находится гроза. И каждый раз неизменно добираюсь до семи. Никогда до восьми, всегда только до семи. Неизменно…
Ее бархатный голос был наполнен силой, откровенным волнением. Я представил ее себе маленькой: она склонилась к окну и мысленно высчитывает расстояние, отделяющее ее от грозы. И всякий раз добирается до семи…
— Может, вы сами бессознательно провоцируете это явление? Не отдавая себе отчета, вы убыстряете или замедляете ход времени, чтобы дойти до семи…
— Очень может быть, очень может быть…
Ее взгляд был где-то далеко. Я вернул ее к нашим делам:
— Чего, по вашему мнению, он хотел добиться со второй девушкой, с той, что на бойне?
— Трудно сказать, ведь его работа была прервана. И все же снова можно отметить определенную систему символов. Занозы представляют символы, часто упоминаемые в Библии. Они материализуют страдание верующего. — Она откинула назад влажную прядь. — В облике жертв, как я уже отмечала, не обнаруживается общих физических черт. Эта связь, вероятно, кроется в другом, например в прошлом этих женщин. Похоже, Приёр пыталась скрыть страшную тайну, совсем как сестра Клеманс со своим адюльтером. В таком случае убийца действует как посланник, как судья и палач; он тот, кто карает, но также и тот, кто прощает своих жертв. Он омывает их от грехов из чаши абсолютной боли. Вспомните, в какой чистоте были тела, а главное, тот факт, что он их не насиловал. Я полагаю, что в самые последние мгновения он даже испытывал к ним почтение… — Она провела рукой по столу, словно погладила его. — Затем есть вторая личность, та, что получает наслаждение от акта, та, что пытает, чтобы материализовать свои фантазмы, та, что снимает видео, чтобы продлить их. Эта личина существа, разумеется, самая черная, самая садистская. Я подозреваю, что мы имеем дело даже не с одним, а с двумя серийными убийцами, соединенными в одном теле под эгидой мощного интеллекта!
Стекла задрожали от удара грома. По небу проносились облака, пелена тьмы расплылась над столицей, подобно гигантскому нефтяному пятну.
— Мы заперты здесь надолго! — бросил я, облокотившись на стол. — Дождь стоит стеной!
Она не ответила. Я ощущал в ней холодную волну, какую-то грубую силу, от которой стыла ее кровь… Я воображал себе убийцу: двуглавого дракона, лернейскую гидру, изрыгающую клубы огня и разложившиеся остатки пищи. Я вспомнил о той силе, которая, протащив меня по бойне, с криками и яростью осуществила свою кару, но пощадила меня.
Я видел, что сидящая напротив меня женщина где-то далеко, не со мной. Я подумал о Сюзанне. Слова, целые фразы, сказанные женским голосом, зазвучали у меня в мозгу. Моя жена жива, она где-то там, я был в этом уверен. Другая часть меня предпочла бы, чтобы она была мертва, в тепле и свете звезд, под защитой… Теперь, сам не знаю почему, я видел отвратительные болота, заполненные гнилью и нечистотами извилистые каналы, я догадывался, что она там, посреди этого ада воды и смерти. Почему?
— Вы бы хотели поговорить со мной о своей жене? — догадалась Элизабет. Она сцепила пальцы под подбородком. На ее щеки вновь вернулся живой цвет.
Может, она бессознательно читала в моих мыслях? Может, она и правда обладает особым даром, как утверждала Дуду Камелиа?
Мы долго проговорили о Сюзанне, очень долго. Я выплеснул все, что тяжестью лежало у меня на сердце. Мне стало легче, как бывает, если сильно откашляться. Гроза закончилась, дождь прекратился, тихий покой овевал кафе теплым ветерком. Я чувствовал, что мне полегчало, стало спокойней. Мы говорили, как старые друзья… Расстались мы под далекий рокот ушедшей грозы; Элизабет отправилась к Лувру, я — к Вандомской площади…
Профессор анатомии медицинского факультета Кретейля мсье Клеман Ланоо производил впечатление властного человека, всегда владеющего ситуацией. У него были уверенные руки с проворными, выразительными пальцами, которые пробегали по анатомическим срезам, чтобы поглотить их содержимое и передать покоренной аудитории. Я устроился в глубине амфитеатра, что привлекло внимание двух или трех будущих медиков и торопливое перешептывание.
Когда студенты покинули аудиторию, я подошел к кафедре. Профессор снял очки и убрал их в бархатный футляр.
— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он, складывая карточки в черный кожаный кармашек.
— Комиссар Шарко, из уголовной полиции. Я хотел бы задать вам несколько вопросов касательно студентки, посещавшей ваш факультет пять лет назад. Ее звали Мартина Приёр.
Спокойствие легким дуновением распространялось по большому амфитеатру, и наши голоса уносились между рядами сидений к дальней стене.
— А да, Приёр… Помню… Блестящая студентка… Необыкновенно обязательная и умная… У нее какие-то неприятности?
— Да, небольшая неприятность… ее убили…
Он положил свой кармашек на кафедру и обеими руками оперся на нее:
— Боже! Что я могу для вас сделать?
— Ответить на мои вопросы. Перед вами за год проходит тьма студентов, да?
— Более тысячи восьмисот в год. Вскоре мы сможем принимать на семьсот больше.
— И всех вы знаете лично?
— Нет. Разумеется, нет. Во время двух ежегодных бесед я со всеми встречаюсь, но для многих все этим и заканчивается. Продолжение зависит от результатов выполненных заданий.
В глубине аудитории хлопнула дверь, показалась и исчезла какая-то голова. Я продолжал:
— Как Мартине Приёр удалось настолько выделиться из общей массы, что по прошествии пяти лет вы о ней еще помните?
— Вы даже представить себе не можете, сколь жалкими анатомическими знаниями обладают интерны хирургического отделения. Я лектор и профессор анатомии, мсье Шарко, и я в отчаянии от издержек технического прогресса. Нынешняя молодежь искушена в информатике, компьютер стал необходимым средством. Практику заменили фильмами. Однако вы можете просмотреть сколько угодно видео, но никогда не узнаете, как пальпировать печень, если у вас не будет руководителя или шефа, который вам скажет: «Руки следует положить вот так» — и покажет, как именно, на настоящем животе настоящего больного. Положите перед ними настоящий труп, половину тут же затошнит, и они сбегут. Приёр была не из этой категории. Она обладала скрупулезностью, точностью, она одним движением могла препарировать труп. Очень скоро я назначил ее главой анатомической группы. Завидное, привилегированное место, знаете?
— В чем заключалась ее работа?
— Она каждый день читала первокурсникам лекции по препарированию.
— То есть, если я правильно понимаю, Мартина Приёр гробила свою жизнь, изучая трупы?
— Можно и так сказать. Только «гробила» неправильное слово…
— Как она вела себя с товарищами? Какое мнение было у вас по поводу ее личности вне медицины?
Его взгляд затуманился.
— Я не особенно в курсе личной жизни моих студентов. Их подноготная меня не интересует. Важны только результаты. Лучшие остаются, остальные уходят.
Я вдруг ощутил, что он как-то весь скукожился, как смятый листок.
— Почему она вдруг все бросила?
Он осторожно спустился с кафедры и направился к двери по широкому центральному проходу.
— Не знаю. Случается, кое-кто разочаровывается — по разным причинам, на разных курсах. Мне неизвестно, что творится у людей в голове, и я никогда этого не узнаю, даже если бы один за другим препарировал их нейроны… У меня через несколько минут важное совещание, господин комиссар, так что, если вы позволите…
Всем видом выражая решимость действовать, я спрыгнул с возвышения, на ходу подхватив свою куртку.
— Я не закончил с вопросами, господин профессор. Будьте добры, останьтесь, пожалуйста, еще ненадолго.
Он недовольным движением сбросил мою руку со своего плеча.
— Давайте, — процедил он. — И побыстрей!
— Похоже, вы не совсем поняли. Так что я разъясню. Приёр была обнаружена с отрезанной головой, вырванными и вставленными обратно глазами. Подвешенная на стальных крюках, она долгие часы терпела истязания. И очень может быть, это вертится вокруг одного персонажа, которым она была вопреки видимости. Доктор Джекил и Мистер Хайд, если хотите. Так что теперь мне бы хотелось, чтобы вы объяснили мне, почему она так внезапно прекратила учебу!
Он опять повернулся ко мне спиной, прямой, с квадратными плечами:
— Идемте, комиссар… Шарко…
Мы спустились по наклонному коридору, ведущему в недра факультета. В глубине оказалась массивная дверь. Он выбрал нужный ключ, отпер ее, и мы вошли.
Зажглись три галогенных светильника, и тьма отступила, открыв нашему взору молчаливых обитателей прозрачной жидкости. В ней вертикально плавали лишенные пигментации существа с одутловатыми лицами, пустыми глазницами, замершими в крике ртами. Мужчины, женщины, даже дети, обнаженные, зависшие в резервуарах с формалином… Жертвы несчастных случаев, самоубийцы, чистые и одновременно грязные, тряпичные куклы во власти науки… Профессор прервал молчание:
— Вот мир, в котором существовала Мартина Приёр. За всю свою карьеру я не видел ни одного студента, столь увлеченного препарированием. Приближение к смерти — это порог, который довольно тяжело переступить нашим студентам. А вот ее ничто не пугало. Она могла проводить здесь целые часы, даже ночи. Производить приемку трупов из морга, вводить им формалин и готовить к вскрытию.
— Неплохо для человека, который не в состоянии возиться с трупами…
— То есть?
— Это причина, которой она объяснила своей матери уход с факультета. Скажите, профессор, ведь ее обязанности ограничивались контролем над практическими работами первокурсников?
— Обычно наши студенты подменяют друг друга, чтобы сделать то, что они называют грязной работой. Приёр настояла, что сама будет следить за выполнением этого задания. В конце концов, это тоже входило в ее обязанности.
— Зачем вы привели меня в это жуткое место, профессор?
— После вскрытия тела́ отправляют в печь для сжигания отходов, она в другом помещении. В то время кремацией занимался мсье Тальон, служащий факультета. После препарирования Приёр передавала тела ему. Роль Тальона сводилась к тому, чтобы снять этикетку с ноги трупа, зарегистрировать его, а затем отправить в разогретую печь. Однажды вечером в том самом знаменитом тысяча девятьсот девяносто пятом году было так холодно, что замерзла наружная канализация. Ночью в интернатуре не работало отопление. Разумеется, печь не функционировала. Охваченный паникой, Тальон спрятал труп в холодильной камере, где мы храним тела перед обработкой формалином.
— Что-то я не улавливаю…
Он прислонился к чану, как если бы это была обыкновенная уличная стена. То, что плавало в жидкости, абсолютно его не смущало…
— У них с Приёр была чудовищная тайна…
— Какая тайна, черт побери, мсье Ланоо? У нас тут что, фильм ужасов?
— Приёр увечила трупы… — Он произнес это вполголоса, словно наши зрители могли разбить свои пластиковые стекла и придушить нас. — Она отрезала им пенисы, кромсала невскрытые части тела, отсекала языки…
— И вырывала глаза?
— Да… Она вырывала им глаза…
Человеческие аквариумы завертелись у меня перед глазами…
Эти истерзанные смертью тела, словно подвешенные в воздухе, этот витающий в резком белом режущем свете запах формалина заставили меня выскочить вон…
— Извините, господин профессор… Я не выспался и ничего не ел, только выпил кофе…
Он запер дверь на два оборота.
— Нечего стыдится. Вы бы не стали покупать билет в такой музей, верно? Хотя… — Он цинично усмехнулся.
— Почему этот служащий Тальон никогда ничего не говорил? — Мой голос прозвучал не совсем уверенно.
— Она с ним спала… Когда мы обнаружили этот истерзанный труп, Тальон, в надежде сохранить свою должность, все выложил.
— Что Приёр делала с отрезанными органами?
— Ничего. Тоже сжигала.
— А чем эта история закончилась?
— Мы попросили Приёр покинуть факультет…
— Самый легкий выход… Никакого расследования, никакой утечки информации, никакой дурной славы, так ведь?
Засунув руки в карманы и задрав голову, будто собирался сквозь стеклянную крышу созерцать звездное небо, он остановился перед фотографией сэра Артура Кизса. [34]
— Действительно, наименее болезненное решение для всех…
— Почему она занималась этими мерзкими делами?
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |