Проснулась однажды с крыльями. Доброе утро. Понимаю, что-то мешает перевернуться на спину, а она болит ужасно, будто у меня там выросли две гигантские кости. Разлепляю веки, пытаюсь оглядеться. Так.

Проснулась однажды с крыльями. Доброе утро. Понимаю, что-то мешает перевернуться на спину, а она болит ужасно, будто у меня там выросли две гигантские кости. Разлепляю веки, пытаюсь оглядеться. Так. Я у себя дома. Когда я ударялась обо что-нибудь спиной? Вспоминаю вчерашний день – ничего. Как будто стерся из памяти. Совсем.

Та-ак! В чем дело?!

Поднимаюсь с кровати… Ай, больно! Иду к зеркалу, что-то тащится за мной по полу с легким шорохом.

Смотрю на свое отражение. Волосы каштановые, глаза голубые, крылья белые. Крылья?..

Тру глаза, щипаю себя за тощую шею, за плечи, пытаюсь проснуться. Снова смотрю в зеркало – все те же крылья. Прекрасно! Начинаю паниковать.

-Сашенька! Проснулась? – Черт, мама! Она, как всегда, вовремя, и, как всегда, кстати.

-Эээ… Мам, не заходи пока что в комнату. – Еще раз смотрю в зеркало, убеждаюсь, что это не сон, и крылья никуда не делись. Больно. Очень больно, они, кажется, перевешивают, и я заваливаюсь назад.

Падаю с диким грохотом, опрокидывая стопку DVD дисков.

-Сашенька?!

-Мам, все в порядке! Просто у меня для тебя сюрприз! Не заходи, а? – Ага, сюрприз! Да здравствует сюрприз! Больно настолько, что слезы на глаза выступили. Разведите руки, девушки, и падайте грудью вперед. На жесткий ламинат. Упали? А теперь умножьте ощущения раз этак на десять. Поймете, что я почувствовала.

Встала, держась рукой за книжный шкаф.

Ч-черт!

Попыталась расправить крылья… Нет, лучше тряпку себе в рот засунуть. Пальцы уже все поискусала. Больно!

Запихиваю в рот край махрового полотенца, сжимаю зубы и расправляю крылья.

ААА! А!.. Ахх… Слушайте… А это даже приятно! А что, если ими взмахнуть?

Взмахнула. Такое ощущение, что кто-то выворачивает лопатки. И адски страшно. Больше чем страшно, конечно, но это не суть важно. Взмахнув крылами я, безголовое создание, устроила в комнате небольшой ураган.

Дождавшись, пока тетради, книжки, ручки и настольная лампа упадут на пол, схватила с кресла джинсы, кофту, носки и открыла окно.

Скажете, глупо? А вы просыпались когда-нибудь с крыльями?

***

Ну что, у на седьмой этаж. Если крылья – глюк, я гарантированно разобьюсь. Но, судя по ощущениям, я все же склонна считать, что это не глюк.

Быстро надеваю джинсы, носки и сталкиваюсь с серьезной проблемой — когда за спиной появляется нечто, размерами превосходящее коробку из-под жидкокристаллического телевизора метр на полтора, особо свитер не растянешь. Поэтому просто повязываю его рукавами за шею и прижимаю руками к животу.

Расправляю крылья – уже легче – и выпрыгиваю из окна.

Не орать! «Не орать, ты не в блокбастере снимаешься!» Пытаюсь оттолкнуться от воздуха, мамочка, я что, в самом деле сейчас разобьюсь?! Пробую за что-нибудь ухватиться и совершенно забываю про крылья. Все-таки я – типичный человек.

Но тут крылья берут дело в свои… кхм, перья, и, выгнувшись белыми листами, соединяются самыми кончиками так, что у меня сводит лопатки. Сводит в буквальном смысле – лопатки касаются друг друга, а я могу достать пальцами собственные стопы, и очень живописно ору. Все-таки ору.

Черт, да что ж такое!

Поднявшись на уровень четвертого этажа, цепляюсь за водосточную трубу и пытаюсь отдышаться. Кто бы знал, как больно и сложно летать! А то всё – крылья, крылья… Поэты, писатели, музыканты. Вот появились бы эти самые крылья у кого-нибудь из них – ну, я бы поняла. Люди искусства, олицетворение музы… А я теперь кто? Ангел? Урод? Что-то не хочется мне об этом думать. Мне сейчас вообще не хочется думать о своей дальнейшей жизни. Полетела-ка я… Куда? На Запад, на Юг, на Восток? Ага, и мой топографический кретинизм подскажет мне дорогу!

Так! Где тут ближайшая необитаемая крыша? «Блин! Плеер не взяла!» Вспыхивает в голове паническая мысль меломанки с пятилетним стажем. И тут же накатывает какой-то истерический смех. Плеер она не взяла! Дурочка...

Ладно, все равно придется возвращаться. За деньгами, за вещами. Хотя бы за тем же пресловутым плеером.

И как я с этими крыльями обратно в окно полезу?..

***

Уже два дня, как живу на крыше. Вы когда-нибудь жили на крыше? Так вот, сообщаю – тут ОЧЕНЬ холодно. Осень, как-никак. А из дома я стащила только пару свитеров. Ну, и ботинки, конечно. Зимние, которые в шкафу нашла. Это в первый день. Думала, вернуться и деньги взять кое-какие, но обнаружила у подъезда на подлете рыдающую мать и полицейского рядом с ней. Прелесть. Они заявили о моей пропаже.

Нет, ну а что мне было делать два дня назад? Выйти к ним, такой белокрылой, заспанной и прекрасной и сказать: «Мамочка, папочка, отныне я могу летать?» Мать бы застрелилась от ужаса, отец бы не поверил, и попытался крылья отодрать. Вы мне не верите? А вы с ними и не жили. Гиперзаботливая мамаша хуже генерала Паулюса, а жестокий и пьющий к тому же папочка – тоже та еще радость, доложу я вам. Я еще не забыла, как вся в слезах и соплях в ванной от них пряталась, пока мать в гостиной визжала, а отец молотком в дверь той самой ванной комнаты долбил. Уж не знаю, чем я тогда повинилась, но ощущения ужаса и шока помню хорошо. Возможно, именно с этого момента я не испытываю к своим родителям никаких чувств. Кроме, пожалуй, единственного – отчуждения.

…Поэтому я сижу голодная, мне холодно, но я, в общем, довольна тем, как все обернулось. Правда, пока еще не знаю, что делать с крыльями… Ну, то, что они не отстегиваются (ха-ха) и не исчезают, я поняла сразу. Так бывает только в американских фильмах про супергероев. Я же не супергерой. Я пока, если честно, совершенно не представляю своего будущего и хочется мне только есть и спать. Но на голодный желудок не спится.

Ну что, попробуем что-нибудь купить?

***

Купить ничего не удалось. Зато удалось спереть с чьей-то кухни полбатона белого хлеба и банку сгущенки. Теперь сижу, уплетаю. Не хватает только горячего чая. «Эх, домашний я человек, насквозь домашний!» Сетования на собственную глупость, либо на бескультурье, либо на наглость, либо на… что-нибудь – очень важны, ибо самокритика – одна из основ существования моего внутреннего мира. Думаю, если бы я не говорила себе пару раз в день «я - дура», непременно сдохла бы от передозировки всего того хорошего и гадкого, что намешано в людях. Понимаете, о чем я?..

Собственно, это не важно. Ну, для вас, наверное, не важно. Поэтому я не буду вдаваться в детали и философствовать. Человек, который третий день банально не моется, просто не имеет на это права.

Так, мне нужно вымыться. Вероятно, делать это придется в чужой квартире. И лучше - подальше от моего района, иначе я точно что-нибудь натворю. Например, пристроюсь в ванной у маминой знакомой Надежды Васильевны. Эта добрая русоволосая женщина с толстыми ляжками всегда меня раздражала. Если бы я решила вымыться у нее, думаю, достала бы раритетный коньяк, который хранится у нее в мини-баре гостиной комнаты, и залила бы им весь тот кошмар Юдашкина, который у Моржихи зовется одеждой.

Эх, хорошо быть непредсказуемым человеком!.. Никто не знает, чего от тебя ожидать, все считают – ты опасный и крутой.

Хорошо быть мудрым человеком – ты просчитываешь партию не на один, а на сто двадцать один ход вперед, поступаешь так, как считаешь нужным, не обращая внимания на то, что за глаза тебя называют «Сумасшедший!».

Плохо быть таким лохом, как я. Сама не знаю, чего от себя ждать. Сегодня вон, как только банку сгущенки достала, захотелось под «Москвич» сигануть. Не знаю, почему захотелось. Наверное потому, что проезжал мимо и бампером сверкал ну очень уж завлекающее.

Эх, о чем это я? Лететь нужно, подальше отсюда. И побыстрее.

Доев батон и допив из жестянки сгущенку, я облизнулась, сплюнула, утерла рот рукавом и расправила крылья.

***

Полет… Знаете, ребята, полет – это хорошо! Это хорошо до дрожи в коленях, до холодных красных ушей, до трясущихся пальцев. На высоте такой дубак…

Но, кажется, я добралась до совершенно незнакомого мне района города. На одной улице обветшалые деревянные дома, состоящие из двух этажей, на другой такие же практически – только новенькие.

Заколотили дрянь, заштукатурили – и все, считаете, людям для счастья больше ничего не нужно? «Не нужно, скорее всего.»

Вот на крышу одного из таких домов я и спустилась. Осторожно свела крылья за спиной, восстановила равновесие.

Знаете, как ноги дрожат, когда на землю спускаешься? Дико дрожат.

Переведя дыхание и уцепившись за ограждение на крыше (зачем оно здесь? тут всего два этажа; ума не приложу), осторожно спустила ноги на стену дома. Заляпав грязной обувью рельефную зеленую стену, попыталась устроить ноги во впадинах этого самого рельефа.

Очень осторожно, стараясь не шуметь, я заскользила ботинками по поверхности стены. Помотав головой, увидела справа от себя крепление водосточной трубы, и уцепилась за него сначала одной рукой, потом, закусив от страха губу, второй.

Утвердив ноги на стене и стиснув новенькое крепление, я заглянула в окно.

…Что меня заставило перегнуться через угол, опасно повиснув на дурацкой трубе?.. наверное, Судьба. Судьба вообще часто выкидывает что-нибудь дурацкое.

Вообще-то, окна так близко к краю стены не располагаются. Я не знаю. Может быть, тут такая планировка. Но в темный проем я заглянула и, удовлетворившись увиденным, поставила ногу на карниз. Затем пальцами ухватилась за оконную раму, а после одновременно перенесла вторую ногу на карниз и уперлась другой рукой в проем окна.

Выдохнув и слизнув горький пот над верхней губой, я осторожно расправила крылья, резко взмахнула ими, чтобы удержать равновесие (почему я тогда не шлепнулась на землю? что это? тоже – Судьба?), и толкнула стеклопакет.

Тот поддался и я ввалилась в квартиру, утопленную книгами и мягкой серой темнотой.

Не замедлив обругать себя за то, что недостаточно хорошо посмотрела, куда лезу (люди иногда тоже имеют место быть в выбранных мною квартирах), осторожно прошлась по полу, покрытому толстым ковролином, от стены до стены. Затем тихо закрыла окно и вышла из гостиной комнаты.

В узкой прихожей стояло две пары туфель, с резного деревянного крючка стекало серое клетчатое пальто.

Похоже, здесь живет одинокая женщина. Молодая, может быть, но, судя по всему, не очень общительная – убранства сих апартаментов довольно скудное и не рассчитанное на большое количество людей, и дело тут даже не в спартанском стиле, а, скорее всего, в банальной бедности этой женщины.

Ну ладно – я на десять-пятнадцать минут, не больше. Открыв дверь в ванную комнату, я очутилась в маленьком помещении, где помимо самой ванны, зеркала и полотенцесушителя ничего не наблюдалось. Пара шампуней, разве что, мыло да мочалка. Вот что за женщина здесь живет, а? Где творческий беспорядок, куча баночек-скляночек, достижений современной косметологии, где ватные тампоны, халаты, майки? Безлико как-то. Решено, ухожу сразу же, как только помоюсь. Есть здесь даже не хочется.

Сбросив ботинки и джинсы, я забралась в ванную. Со свитером сложнее – осторожно, чтобы не зацепить ничего из того, что выросло у меня на спине и не дотронуться жесткой тканью до основания крыльев (там кожа – не кожа, а сплошная болевая зона), сняла его, разрезанного на спине ножницами из квартиры, из которой я воровала сгущенку; включила душ.

Через несколько минут крылья зачесались.

Вы когда-нибудь пробовали почесать крылья, стоя в ванной? Не пробуйте. Во-первых, крылья упорно не чесались. Во-вторых – крылья целиком почесать невозможно. Но тогда, когда я уже почти дотянулась пальцами правой руки до того места, которое особенно зудело, в замке двери квартиры, которую я избрала для водных процедур, заворочался ключ…

***

Испугалась я – будь здоров. Дыхание перехватило, колени подогнулись, вдруг завозилась, резко выключила воду, попыталась задернуть шторку, затем поняла, что она прозрачная… В общем, нашумела. Поэтому когда дверь в ванную комнату таки открылась, я не смогла придумать ни одного достойного оправдания тому, что сейчас творилось в ванной у…

Скажите, что бы вы почувствовали, увидев в магазине, на улице, в автобусе… не важно где! – Человека Своей Жизни? Вы прошли бы мимо, узнали бы его сразу? Вы почувствовали бы, что это именно тот – тот образ, который вы часами рисовали в своем воображении, силясь понять и узнать его, идеализируя, но каждый раз спотыкаясь об осеревшую реальность, приняли бы таким, какой он есть или же старались бы переделать под себя? Что бы случилось, попадись вам Человек Вашей Жизни?

Я онемела. Не могла ни выдохнуть, ни вдохнуть – застыла кариатидой, безмолвная, шокированная.

О дверной косяк облокотилась женщина. Тонкая, силуэт статуэтки, тень Афины. Молодая, но я не смогла определить ее возраст хотя бы приблизительно – никогда не умела оценивать людей по внешнему виду, что ли.

Рыжий локон огненной струйкой вытекал из под серого вязанного берета, ее глаза… Ни разу в жизни не видела таких глаз. Теперь я знаю, понимаю какое значение вкладывают люди в словосочетание «бархатные глаза». Бархатные, карие, будто стеклянные – удивленно расширенные сейчас. В этих глазах нельзя утонуть – в них нельзя пробраться. Только избранным позволено, а я…

Мои пространные размышления прервал грохот вывалившихся из ее рук пакетов. Мандарины и помидоры катались по полу, ударяясь и отскакивая друг от друга, а я смотрела на нее. И она смотрела на меня.

-Черт… Ой, вы извините! – Вот знала ли я, что именно из-за этой фразы все пойдет так, как пошло?

-Да ничего, – Отстранено сказала девушка. – Вы одевайтесь.

Меня? Два раза просить? Без полиции, истерик и криков «чур меня!»? Да за милую душу!

За милую душу получились только джинсы. Свитер за милую душу не соглашался и требовал большего. У меня затекли руки, но я его одела, конечно. Шерстяной свитер на голое мокрое тело – то еще удовольствие...

Возможно, у вас возникли вопросы? Скажем, такие: почему сия девушка ничему не удивляется? Почему ничего не боится?

Я на них отвечу – неправда, боюсь! Боюсь всего и смертельно, у меня просто не остается времени на удивление. Я боюсь того, что меня разыщут родители, того, что обо мне узнают, того, что я никогда уже не смогу жить нормально и того, чем стала. Боюсь жизни, в конце концов.

Но жизнь, какая бы она не была – это всегда нечто большее, чем страх. А вот способность изумляться ушла, будто ее и не было никогда.

Поэтому я не стала изображать из себя ангела, инопланетянина, существо из Другого мира и иже с ними – я оделась и вышла из ванной комнаты. Почувствовав запах валерьянки из гостиной, усмехнулась и направилась туда. На душе было неспокойно.

-Вам плохо? Может быть, скорую? – Девушка повернулась ко мне, и я вновь стукнулась о барьер стеклянных бархатных глаз.

-Для начала можешь просто объяснить, что здесь происходит. – Резко сказала рыжая, будто медью обсыпанная дама.

***

-Так значит… Ничего не помнишь, совсем? – Марина. Так она представилась. «Русалка…»

Я улыбнулась этой мысли и помотала головой.

-Нет, а все, что помнила – рассказала. Ты извини, хорошо?

-О, мы уже на «ты»?

-Терпеть не могу официоз.

-Правила хорошего тона.

-Какая разница между названиями тошнотворных формальностей?

-Какая разница между полицией и инквизицией?

Я вздохнула. Если все наши беседы будут протекать в подобном ключе, вскоре меня придется откачивать после каждой из них.

-Действительно. Какая разница, - я махнула рукой в пространство, забивая на бесполезный спор.

Марина смотрела на меня уже как-то иначе. Не так, как двадцать минут назад - чуть насмешливо и со льстившим мне интересом.

-Что? – В конце концов спросила я.

-Оставайся у меня. – Марина смотрела прямо, не заикалась, не нервничала. А может быть, я не замечала того, что она нервничает — у самой сердце колотилось так, как и должно колотиться сердце человека, испытавшего недавно шок и дикий страх.

Поэтому когда я слышу ее предложение… Нет, я все понимаю… Вернее, я как раз ничего не понимаю. Вот так, сразу? А где же «если тебе негде жить»? И вообще, почему она решила проявить по отношению ко мне христианское милосердие?

Хотя, наверное, по моему внешнему виду понятно, что постоянного места жительства я не имею, а помощь мне нужна больше, чем заросшему алкоголику из ближайшей подворотни.

-Хорошо. - Ну не стану же я добровольно отказывать себе в уюте и комфорте только из-за того, что человек, сидящий напротив меня, возможно, сошел с ума? - Но где я буду спать? -Оглядев скудное убранство единственной комнаты: книги, книги, книги, кресло, диван-кровать - трудно представить, что еще где-то, скажем, на антресолях, прячется запасная раскладушка.

-Со мной или на полу. – Последовал незамедлительный ответ.

-А… Лучше второй вариант. Я не помещусь на столь небольшом пространстве. – Скептически оглядев «ложе», я опять перевела взгляд на женщину; странные, очень странные мысли теснились у меня в голове во время нашего разговора.

-Александра. Можно мне посмотреть… Крылья? – Марина резко подняла голову. Я видела, как дрожали ее ресницы и не смогла запретить.

***

Теперь я живу у Марины. Она учится в пединституте, представляете? Никогда не думала, что в наше время найдутся люди, желающие обучать подрастающие толпы остолопов. А еще она очень умная. Не так, когда это бросается в глаза: она не цитирует Аристотеля, Достоевского или Некрасова на каждом углу, просто это заметно по незначительным репликам, по ее мягким правкам моей полной безграмотности в филологическом плане. Кондратьева говорила мне как-то, что в детстве мечтала стать искусствоведом, как мама, а потом, после шестнадцати, решила, что будет учителем.

С Мариной тепло. Не так, что бы уютно, но тепло. Она честна со мной, а вот я с ней... Черт. Я просто счастлива только от того, что осталась жить у нее; но сказать о том, что я почувствовала в момент нашего знакомства... Мне кажется, что она бы меня не поняла, а если бы и поняла - ну где гарантия, что мы смогли бы общаться, как раньше? И это чувство, под названием «Вы — Женщина моей жизни», не проходило. Наоборот, чем больше я ее узнавала, тем крепче оно становилось. Может быть, если бы я была обычной девушкой с улицы, которую Марина, страдающая филантропией и человеколюбием приютила на денек-другой, все было бы по-другому.

Но у меня был один существенный плюс — Крылья. Она обожала изучать их, дотрагиваться пальцами, легонько гладить ладонью, дуть на светлые перья и просто смотреть. Не описать, как это приятно, как чувствительная кожа у лопаток отзывается на легкие мятные дуновения. Ежедневный массаж спины, блин.

А еще, иногда мне казалось, что я...

В замке заворочался ключ, хлопнула дверь, в прихожей стукнули об пол сброшенные туфли. Марина заглянула в комнату, цветная, голова рыжая, щеки красные, бархатные глаза блестят... Сверкнула быстрой улыбкой, остановившись на пороге:

-Привет!

...окончательно в нее влюбилась.

-Здравствуйте, мадам! - Шутливо откликнулась я с дивана, сжав руку в кулак и притиснув ее к груди.

-Вставай, поднимайся, рабочий народ, идем обедать! - Марина побежала на кухню.

-Эм... - Я попыталась встать, но ноги затекли от долгого нахождения в неудобной позе: сидеть на диване так, что бы крылья не задевали стену, притом не опираясь на них, было очень неудобно. - А тебе сегодня никуда больше не надо?

Марина снова заглянула в комнату.

-Нет, нет и нет, Анна Михайловна уехала по делам и я свободна как майский ветер! - Она помогла мне подняться.

«Сентябрьский.» Поправила я, взглянув на ее янтарную шевелюру. «Сентябрьский ветер».

За руку мы дошли до кухни.

-Кстати, Анна Михайловна — это твоя преподавательница?

-Да, мы с ней родственницы. Точнее, она хорошо знала мою маму. - Марина замолчала. - Ты руку мою выпускать собираешься?

Я посмотрела на нее, осторожно убрала руки за спину и с хитрой улыбкой вызвалась помочь с приготовлением обеда.

Она согласилась. А через семнадцать минут не выдержала.

-Панкратова, сгинь! Ты со своими крыльями...! - далее Марина взвыла, я захохотала и отправилась в гостиную, что служила также спальней и кабинетом, гордо поджав крылья в узком коридоре прихожей.

***

А спустя небольшое количество времени, мы с ней уплетаем на кухне яичницу с помидорами, колбасой и хлебом.

-Ты что-нибудь, кроме яичницы, готовить умеешь?! - Я деланно возмущаюсь, Кондратьева ехидствует, а потом, составив тарелки в раковину, мы уходим читать.

Это был ежедневный ритуал — всегда после обеда, если моей будущей учительнице не требовалось никуда бежать, мы отключали телефон и устраивались в гостиной.

Она брала в руки произведения Чехова, или Зощенко, или Горького и забиралась с ногами на кресло, я же выбирала что-нибудь из творчества просветителей XVIII века и ложилась на диван, наслаждаясь деятельностью писателей «века развержения общего рассудка».

Так было и сегодня.

***

-Хм... - Два часа спустя я попыталась встать с дивана, опираясь на руки. Привстала кое-как с кровати — оно и понятно, с крыльями, которые в несколько раз увеличивали массу моего тела, подняться не так-то просто — и заговорила.

-Марин, а у меня к тебе деловое предложение, - я всегда начинаю важные разговоры в шутливо-официальном тоне, - давай проведем этот вечер вместе?

Нервничаю. Убираю за ухо длинную каштановую прядь и жду, пока Русалка оторвется от книги.

-Саш, мы итак каждый вечер... практически каждый вечер проводим вместе.

-Нет, Марин. Совсем вместе.

Это звучало с одной стороны - пошло, с другой - глупо. Как будто я девочка-пятиклассница, у которой наконец хватило мужества и наглости пригласить погулять какого-нибудь долговязого Витьку с параллели.

-Ну... - Марина вздыхает и откладывает книгу, - и как же ты предлагаешь провести вечер вместе?

-Для начала? - Я выгляжу очень серьезной, наверное. А может быть, и нет. Никогда не могла понять, какая я со стороны. - Для начала — чай…

***

Ночь не спрашивала разрешения, не заставляла притворяться, не уходила в определенное время. Ночь была во мне. Ночь была в ней.

Марина сидела на диване, я сидела на подлокотнике бежевого кресла, укрытого тигровым пледом.

Нет, ничего особенного не происходило. Мы просто смотрели на звездное темное небо, не размыкая рук, не открывая окон, думали о своем, о том, что может стать общим. Возможно, уже стало бы, если бы мы были обыкновенной парой: тогда можно было бы предположить, что я была бы парнем. Не потому, что во мне изначально есть нечто мужское, кроме того, что мне нравятся женщины. Просто потому, что я жутко боялась упустить или изменить Марину. Получается, если бы я была парнем без крыльев ее возраста, а она – собой, мы бы уже встречались?

Как хорошо, что я – это я. Потому что именно я с ней живу.

И одновременно плохо, потому что труднее объединить все то, что мое, и то, что ее. Да пока что и не понятно еще, зачем.

Мы не говорили. Просто сидели. -Саш… - Позвала меня Марина усталым голосом, – Саш, сколько времени.

Я бросила взгляд на часы: «Пол третьего.»

-Детка... - Она так шутливо и безразлично тянет это слово, что мне хочется умереть от стыда. - Мне кажется, тебе нужно кое-что мне рассказать.

Русалка вздохнула.

-О своих родителях.

Знаете, вот такие фразы я ненавижу. Одновременно понимая Марину, которой, может быть, хочется узнать что-то обо мне, я ни за что не стану рассказывать ей о том, что страшно может быть даже тогда, когда внешне все кажется мирным и адекватным.

-Не волнуйся. Они не придут за мной.

А если и придут, я... Что-нибудь сделаю. Придумаю. Не хочу, чтобы они вмешивались в мою новую жизнь.

-Новую жизнь?

-Я сказала это вслух?

-Ты еще не осознала свою новую жизнь, Сашкин. - Сколько еще новых прозвищ я получу?

-Почему бы и нет? Неужели ты считаешь, что моя психика не вынесла такого сокрушительного удара, как появление крыльев? Просто ты сама слишком на них зациклена.

-Как был бы зациклен всякий человек, встретивший в своей ванной создание, подобное тебе.

-Создание? - Вот и провели вечер вместе. Пытаюсь иронизировать над ситуацией, над собой...

Знаете, я хреново иронизирую.

Сердце сжимается, и я встаю с кресла, затем направляюсь к двери, - Не забудь открыть окно.

Когда мы спим, мы его открываем. Не проветриваем, нет, просто ритуал — каждую ночь через открытое окно на кухне слышны пьяные разборки и шум проезжающих по пустынной дороге автомобилей. Кто не спит, тот и слушает. У каждого своя мелодия бессонницы, у нас с Мариной — эта.

Я иду в единственную комнату, ложусь животом на диван. Дышу тяжело и совершенно ничего не хочется. Необъяснимо горько. Кажется, я все-таки этого боялась — того, что меня не будут считать человеком. Мифическим созданием быть хорошо — восхищение, обожание - но только в том случае, если тебе не нужны земные чувства.

Я, тяжело дыша, поднимаюсь, стягиваю рубашку, - кстати говоря, следуя придуманной Мариной технике, сзади она теперь связана двумя тесемками, иначе я бы ее просто не одела;

руки у меня дрожат.

Джинсы снимать не хочется и я ложусь на одеяло прямо в них. Мои волосы, меняющие в темноте свой оттенок с каштанового на мышиный, стекают по шее на плечо.

Я закрываю глаза.

Проходит некоторое время, комок в горле постепенно рассасывается, уже почти горький, беспокойный сон накатывает, но все равно чувствую легкое прикосновение к своей щеке.

-Извини. - Это не извинения ребенку — это извинения равному себе человеку. Или почти любимому.

Меня подрывает с кровати.

-Ах, черт! - Естественно, дико больно!

-Алька! - Она поддерживает меня. В ее объятиях удобно. И я совсем не думаю о том, что на мне нет кофты. -Я больше никогда не буду болтать подобный бред...

Что в переводе — я больше никогда не обижу тебя намеренно. Она всегда говорит «мы», вместо «я» или «ты». А еще она меня целует.

Я путаюсь руками в шелковистых, тяжелых прядях медных волос, тяну ее на себя, чуть не опрокидываю, шиплю — больно, крылья, черт бы их побрал, закусываю губу и прижимаюсь щекой к ее щеке. Выдыхаю, чуть ли не слезы из глаз. Крепко держу маринины теплые пальцы.

Мне хочется очень многое ей сказать и очень многое спросить. А еще — это был мой первый поцелуй. Как-то на автомате отмечаю это, потом отметаю деталь за ненадобностью — не хочу портить момент.

-Марина... Марина... - Сколько раз за минуту можно повторить одно-единственное имя? В мой шепот, больной и приглушенный ее черным свитером, снова вплетаются ее дыхание, губы, тонкие руки.

-Черт... Уйди, а?

-Сашка!

-Или иди сюда.

-Смешная ты.

И снова целую. И так почти до утра. А утром, с чистым сердцем, распотрошенными нервами и спокойной совестью засыпаем — Марина на кровати, я — на Марине.

В мире серых густых теней, в белом сыром тумане шли, ступая по огромным лужам на седом асфальте два ангела.

Рыжеволосый, быстрый, огненная стрела, шагал так стремительно, как будто всю свою вечность видел перед собой цель и именно теперь к ней подходил. Впрочем, так оно и было.

-Когда цель достигается, вечность заканчивается... И начинается жизнь. - Его брат и друг, дух и то единственное, что у него осталось, вечный пленник — смотрел с искристой усмешкой. Весь светлый, больной, бледный.

-Анхель... ну зачем ты это сделал?

-Как это зачем? - Поворот головы, взметнувшийся огненный дождь. Цепкий взгляд направлен прямо на белоснежного спутника. - Чтобы жить, разумеется.

Спутник тяжело вздыхает, поводит крыльями и опускает голову.

Потом медленно поднимает ее, обреченность в глазах светится тусклым серым светом.

-Тогда... Я тоже.

Аллея вспыхивает миллионами южно-красных, раскаленных, белых всполохов. Искры, салют, БЫСТРЕЕ, пока не опомнился Анхель, ура, он умер, умер!..

...Когда последний, гаснущий огонек озаряет своим светом бетонную коробку ресторана «Амброзия» и шаткие фонарные столбы, в которых вместо лампочек — просроченное счастье, Светлый тяжело вздыхает и опускается на колени.

-Греткель! Чтоб всех Дьявол да лично в Геенне Огненной! Ты зачем...

Греткель смеется только мутными, затихающими глазами. У него сил-то почти не осталось. И смотрит на пустое пространство, туда, где должны белеть крылья Анхеля.

-Да вот... Я, как и ты, пожить... - Не было у него столько сил. А иначе — не мог. Как ты там теперь без меня, мой рыжий товарищ? Не спечешься? Будешь нести яркое тепло, безбрежную свободу, новый смысл?

Понимаю по глазам, что будешь. Отчаялся сейчас, вон, какими глазами смотришь, да меня уже не вытянешь — это только у тебя столько силищи было. Спокойной ночи, Анхель. Спокойной ночи, ангелы.

-Александра.

Я просыпаюсь от омертвевшего как будто голоса Марины. А затем она дико кричит... от боли.

Когда я падаю с нее, когда пытаюсь продрать глаза, когда стону, потому что ударилась правым крылом, и наконец-то смотрю на нее, проходит не больше трех минут.

А потом я замечаю за ее спиной огромные, слабо светящиеся в предутренней темноте, расправленные белые крылья.

-Ах...

-Саш, как?

-Марина. Одевайся. Пошли.

Рублю предложение на слова, стремительно вскакиваю с пола. Странно, но крылья уже не болят. Совсем. Да и Марина не шатается — я в первый день уревелась и от боли и от неудобства.

А сейчас — как рукой сняло. Кидаю ей один из своих свитеров с тесемками на спине, иду в прихожую. Темные теплые ботинки. Маринкины сапоги — нахожу их, вытряхиваю из-под пальто и туфель. Без каблуков? Замечательно.

Кидаю на пол.

Мы снова молчим. Молча одеваемся, молча запираем квартиру, молча выходим на крышу через незапертую чердачную дверь.

-Ну что, готова?

-Полетели.

***

Вы когда-нибудь пробовали летать ночью, под проливным ливнем, ужасным ветром, гнущим ветви парковых кленов и осин?

Попробуйте. Крылья будут болеть, их будет здорово выгибать воздушными потоками, дождь будет бить по щекам, носу и ушам так сильно, как будто в прошлой жизни вы были причиной наводнения, главное — не отпускайте мокрую от холодных капель ладонь своего, живого и теплого Человека Вашей Жизни, кружитесь, задавайте направление полета, смотрите на слезы в его совершенно неповторимых глазах, спускаясь, держитесь за него, падайте на мокрые, крашенные хной листья... Обнимайте.

-Марин, - голос срывается, я почти кричу, я зеваю, - Марин, мы теперь...

-Анг...

Огромные, лохматые тучи, греющие, охраняющие и окружающие рассветное просыпающееся солнце, светятся. Огненная точка светила не греет, но освещает две фигурки в городском парке, лежащие прямо на земле. Две маленькие переплетенные фигурки с большими крыльями.

В жилах их начинает медленно закипать Небо.

-Эй... - Марина чувствует, как ее кто-то трясет за плечо, - белокрылые...

Девушка резко открывает глаза, поворачивает голову... и смотрит в свое отражение, в свою душу, в лицо своего старшего брата.

-Саша... Саш, вставай. - Она трясет ее, мокрую, холодную, бережно поддерживает под руки, пока та поднимается. И снова смотрит на лицо, которое так часто видела во сне.

Невозможно оторваться. И ее руку стискивают сашкины пальцы.

-Куда вы теперь? - Анхель глядит на девушек, как приговоренный к сожжению на костре человек на инквизиторов.

-Мы далеко. Очень далеко. Возможно — туда, куда тебе путь уже закрыт.

Сашка и сама не знает, откуда на языке берутся эти жесткие фразы. Как будто за не говорит то-то другой. Обвиняющий.

Рыжий двойник Марины качает головой, закрывает лицо руками, отступает.

-Он же не мог! Понимаете, он не мог умереть!!!

Взрыв. Короткий вой. Исчезновение.

-Марин, как ты думаешь, кто это был?

Та, что некогда была человеком, медленно поворачивается к Сашке, и девушке сейчас почему-то очень страшно увидеть ее выражение лица.

Но Русалка лишь заправляет за ухо сашину мокрую, спутанную прядь цвета сосновой коры.

-А это, Александра, был тот, кто променял вечность на возможность любить.

КОНЕЦ.

александра панкратова

марина кондратьева

Дата добавления: 2015-09-29