Don’t You Ever Tame Your Demons

***********************************************************************************************

Don’t You Ever Tame Your Demons

http://ficbook.net/readfic/2823991

***********************************************************************************************

Автор:Lil Sanders (http://ficbook.net/authors/125278)

Фэндом: One Direction

Персонажи: Гарри/Луи

Рейтинг: PG-13

Жанры: Слэш (яой), Романтика, Драма, Фантастика, Философия, POV, Hurt/comfort, AU, Учебные заведения

Предупреждения: ОМП

Размер: Мини, 20 страниц

Кол-во частей: 1

Статус: закончен

Описание:

История, в которой у нормальных людей в зависимости от их чувств меняется цвет волос, и не возникает трудностей узнать, понравился ли ты другому человеку - достаточно лишь взглянуть на его голову. Но наряду с «нормальными» существуют дефектные - люди, лишенные врожденного гена и отверженные обществом.

Или история о том, что внутренние демоны не смотрят на генную дифференциацию - они уничтожают каждого, кто впустил их в свою душу.

Примечания автора:

В целом, основой для идеи послужил этот милый пост: https://vk.com/wall-43696984_50992

Возможно, наша сущность — наше проклятие. Возможно, что это небесный дар. Некоторые из нас бранят наши способности, некоторые боготворят. Я же нахожусь где-то посередине, где царит абсолютное безразличие ко всему этому. Таких как я называют дефектными — призраки для нормальных людей. В отличие от них, мы считаемся молчаливыми бесчувственными ублюдками, на которых не обращают внимания нигде — точно мы на самом деле призраки забытого прошлого. По правде сказать, мы действительно ничего не чувствуем, но это не из-за того, что таковыми нас создала природа — таковыми нас отточило общество.

Часто бывают моменты, когда я начинаю ненавидеть себя за отсутствие во мне необходимого гена «чувств», потому как иногда…. Иногда все-таки легче показать свои эмоции, нежели рассказать о них. Но я не могу изменить себя, не могу волшебным образом влить в себя этот ген, из-за чего, я думаю, как и большинство из нас, я и являюсь так называемой ошибкой природы.

Но моя история, отнюдь, не об этом. Этот рассказ о том, что любой человек может встретить свою родственную душу, что он имеет право быть любимым и счастливым независимо от его внешности или россказней общества — все мы равны и все мы должны гордиться тем, кем мы действительно являемся.

Злые люди не всегда понимают, насколько жалкими они выглядят в глазах остальных. И тогда для меня эта мысль, произнесенная кем-то в мой адрес, была бы абсурдной, ведь в своей чуждой для всех скорлупе я чувствовал себя независимым и сильным человеком с привычной мне бесчувственностью. Только вот скорлупе привычно трескаться, а существу внутри нее выбираться наружу.

Первая трещина в моей душевной броне появилась, когда я вовсе не ожидал удара. Это был самый обычный декабрьский день, как всегда мною проклятый из-за невыносимого холода и серости в округе. Из-за нежелания сидеть дома, отчитываемый матерью за безделье, я отправился в ближайшую кофейню, где уже с входа меня приветствовал теплый запах кофейных напитков.

Кругом витало рождественское настроение. Множество родственных душ нежились за своими столиками, согреваемые теплым напитком и своей тошнотворной любовью. Меня это, честно сказать, раздражало, и это вовсе было не из-за зависти, скорее из-за испорченного романтикой вида кругом.

Все светились разными оттенками — в буквальном смысле. Вся кофейня была в различных цветах радости – от нежно-розового до персикового. Оглядываясь и рассматривая пары родственных душ, я чуть было не пропустил свою очередь, когда меня громко окликнули. Я повернулся к стойке, откуда на меня смотрели слегка удивленные голубые глаза прелестной девушки с розовыми волосами. Она мне улыбнулась, из-за чего я слегка удивился – как я и сказал, мы были призраками и лишнее внимание к нам считалось уже странным.

— Ага? — произнесла она, и ее оттенок волос чуть потемнел, что, скорее всего, свидетельствовало о ее смущении.

Я указал на вывеске с меню на средний латте, и девушка, поняв меня, кивнула. Далее она спросила о количестве сахара, и я ответил ей лишь кивком, так и не улыбнувшись ей в ответ. Ее волосы уже полыхали ярко-фиолетовым оттенком, и я чувствовал, как ей было неловко. Факт смущения из-за меня умилил бы меня, если бы я мог что-то чувствовать. Я оставался все с таким же цветом волос, таким же непроницаемым и холодным снаружи.

Молча взяв свой заказ, я направился к единственному свободному столику, садясь спиной к залу и лицом к окну, из которого открывался вид на заснеженный парк через дорогу. Люди кругом были счастливы, и я чувствовал себя Гринчем, главным злодеем этого Рождества, что становилось самому тошно. Возможно, что я и завидовал людям вокруг, но изменять что-то я не собирался.

Заведение по мере приближении времени к обеду заполнялось, но я все также сидел на своем месте, уже со второй чашечкой латте и бездумно смотрел в окно, не понимая, что я еще должен был делать (должен ли был делать вообще хоть что-либо?). Я был в своих мыслях, рассуждая на тему того, куда же все-таки катится моя жизнь — извечные для меня темы, которые часто не стоит затрагивать, — когда услышал настойчивый притворный кашель сбоку. Я медленно и безразлично повернул голову на источник шума и увидел слегка расстроенного парня, у которого, встретившись со мной взглядом, на лице возникла доброжелательная улыбка, а карамельные ранее волосы приобрели чуть красноватый оттенок — теплый и весьма дружелюбный, если сравнивать это с другими людьми.

— Привет, — произнес он, немного неуклюже растягивая гласную «е» в слове, что, высказывая субъективное мнение, было милым.

Я промолчал, но парень, видимо, принял это как должное, скромно улыбаясь. Его волосы уже полыхали красноватым оттенком, подходившим под тон его свитера с рождественским принтом с олененком.

— Я присяду, не против? — спросил парень, неуютно переминаясь с ноги на ногу. В правой руке его был стакан с дымящимся напитком, запах от которого начал доходить уже и до меня. Как я выяснил, потрогав свой стакан, мой латте был уже остывшим.

Я молчал, смотря ему прямо в глаза, и через несколько секунд он, закатив глаза, без разрешения сел напротив меня, бормоча:

— На самом-то деле мой вопрос был чистой формальностью, но ради приличия я бы хотел, чтобы ты хоть кивнул, но нет так нет.

Мой любопытный взгляд, видимо, немного смущал его, из-за чего, смотря на меня, его волосы снова возгорались этим необычным красноватым оттенком. Этот парень заинтересовал меня своим цветом, что в будущем покажется мне невероятной иронией — красный в нашем мире зачастую считался агрессивным или же страстным, но никак не мог выполнять функцию чувства смущения.

Через несколько минут он немного успокоился, пытаясь сделать вид, что не был смущен, и быстрыми движениями пальцев набирая текст на своем гаджете. Я все также смотрел на него, и в этот момент я, на самом деле, был даже несколько рад, что был с дефектом: ни мои щеки, ни волосы не показывали настоящих моих чувств, но, без сомнения, если бы кто-то взглянул в мои глаза, то он бы заметил некоторые нотки волнения.

По представлению других, нам не были свойственны какие-либо чувства, но это не означало, что в наших молчаливых сердцах не могла вспыхнуть та живая страсть, которая была характерна нормальным людям. Возможно, мы и не знали о настоящей любви, лишенные малейших представлений о ней, но трепет сердца от понравившегося человека мы могли испытать.

Примерно с полчаса его глаза неотрывно наблюдали за экраном телефона, в то время как мои были прикованы к нему. За это время я смог подробно изучить три его эмоции: удивление, когда его сероватые глаза расширялись, а губы приоткрывались; возмущение, когда его брови сводились вместе, а идеальный носик морщился; и абсолютное безразличие, из-за которого он становился удивительно холодным, что даже серость его глаз казалась теплым оттенком. И когда я уже различал на его лице возникающую злость, он резко поднялся со своего места и собрался уходить.

Проходя мимо меня, он взглянул на мое лицо, и ровно на миг его волосы снова приобрели этот удивительный оттенок смущения, что, признаться, вызвало в моем сердце небольшой ураган трепета. Ровно на этот короткий миг я понял этих влюбленных родственных душ, понял, какое первое чувство зарождалось в их цветущих душах: желание обладать.

Я хотел его. Я хотел, чтобы эти серые глаза смотрели на меня чуть дольше этого мига, хотел, чтобы красноватый оттенок возникал постоянно при встрече меня, когда я бы говорил что-то пошлое или же веселил его, хотел держаться за него, чтобы не упасть вновь в мрачное безразличие своей души — я хотел, чтобы мое томное сердце было в его безопасных любящих руках.

И эти три-четыре секунды были решающими в моей жизни. Парень ушел, но цветущее чувство прорастало в моей душе, разрушая старые каменные изваяния и пронося удивительную свежесть и жизнь. Желание обладать ушло вместе с этим парнем, но желание любить… Эта мысль так сильно закрепилась в моей голове, что картины моего счастья быстро заняли мой разум на весь оставшийся день.

Возможно, я был дефектным среди дефектных, раз какое-то чувство пробудилось во мне, но мне это невероятно нравилось. Я хотел этого, хотел продолжения тех трех-четырех секунд, но идя домой и пристально разглядывая прохожих, желая увидеть в их глазах холод, заключенный в теплые объятья пламени, я чувствовал, как ростки в моей душе гниют и снова возвращаются унылые воспоминания и безразличие к миру.

И когда я уже был на пороге своего дома, во мне не осталось изменений от моего сегодняшнего знакомства. Я снова был дефектным Гарри — все таким же бесчувственным и бесцельным.

*

За две недели я успел позабыть о небольшом происшествии в кофейне. Жизнь для меня текла тягучей рекой безразличия, не выливаясь за пределы моего тела и не вливаясь по самые кости. Мое состояние было в порядке, но какое-то тревожное чувство иногда вспыхивало во мне: часто ночью я резко просыпался из-за падения во сне. Говорят, что наш мозг иногда дает небольшие сбои, когда мы погружаемся в глубокий сон, и думает, будто бы наше тело умирает. Он посылает небольшие импульсы, чтобы мы проснулись — и мы падаем.

Возможно, я слишком часто падал в последнее время. Возможно, мое тело слишком часто умирало. И возможно, что я устал от этого частого чувства. Но внешне оставалась все та же бесчувственная сутулость, хмурый взгляд из-под бровей, безучастные, бледные, потрескавшиеся губы, которые размыкались только три-четыре раза в день, чтобы выговорить хриплым голосом необходимое.

Но сегодня был день-исключение, когда мне приходилось говорить с людьми, вопреки моим желаниям. Из-за долгов по некоторым предметам, которые решали мой допуск к экзаменам, мне пришлось ехать в университет, в заснеженный морозный предрождественский день.

Румянец на лицах людей до смешного сочетался с их рассерженным видом, который отдавался возмущенным цветом волос. То и дело из-под теплых шапок выглядывали красноватые пряди, что не могло не вызвать у меня небольшую издевку.

Кампус университета был полупустым — в основном по территории разгуливали должники-дефектники, которые, как и я, из-за своего молчания остались с заданиями на каникулы.

Незатопчённый снег под подошвами моей обуви мягко хрустел, а морозный воздух обдувал щеки, освежая и заставляя чувствовать себя чистым. Я старался не смотреть на прохожих, увлеченный своими ногами, которые неуклюже делали шаги по направлению нужного здания, но подняв взгляд, я замедлил свой ход, неверяще смотря вперед. Тот самый парень с удивительно холодными глазами и теплым взглядом, сочетающим в себе невозможное и противоречащее, шел навстречу ко мне. Он был угрюм, но, в отличие от остальных, не из-за мороза на улице. Обычные люди были неустойчивы к морозам в этот единственный месяц зимы, окутанные по самые глаза, но этот парень был одет легко — словно осенью, так, будто бы его не затрагивала внешняя среда.

Рядом с ним шла девушка, которая, как мне показалось, пародировала вид своего напарника, только вот вместо безразличности на ее бледном и худом лице возникала острая надменность, сочетающаяся с уверенными шагами. Ее глаза я не мог рассмотреть, но с уверенностью мог сказать, что девушка была одной из нас — дефектной. И меня в этот момент несколько удивил факт того, что она шла рука об руку с нормальным человеком.

Когда до нашей встречи оставалось несколько метров, парень посмотрел на меня, а я, заметив это, скорее отвел взгляд, но все также зная, что серые глаза рассматривали меня. Снова время превратилось в один миг, в секунду, растянувшуюся на несколько моментов, когда шаги глухо отдавались в ушах, а замертвевшее сердце забилось чуть чаще. Проходя мимо него и чувствуя рядом живое и теплое тело, во мне снова пробудилось то явственное желание обладать им. Ровно на долю секунды, пока нога оторвалась от земли и делала шаг дальше от парня, я почувствовал, будто бы весь горел своим оттенком, будто бы мои волосы окрасились в такой же красный оттенок, как и у него, но только нога уверенно ступила и долька времени прошла, я снова почувствовал свою серость.

Я хотел повернуться, чтобы узнать реакцию парня, но вместо этого только ускорил шаг, коря себя за то, что все-таки не последовал своему желанию: вопрос о том, заменило ли его холод смущение не давало мне покоя продолжительное время.

*

Чарующее чувство снова через несколько дней угасло, но мысли об этом удивительном создании все еще посещали временами мою голову. Чувство падения все чаще стало преследовать меня во снах, поэтому последние пять дней я страдал невыносимой бессонницей. Одолеваемый бездельем, в эти дни я стал чаще наведываться в круглосуточный бар через несколько кварталов от моего дома. Это было уютное затемненное место, где временами, если натолкнуться, можно было услышать задушевные акустические песни хриплого молодого голоса. Человек обычно сидел в тени, уверенно перебирая на гитаре струны, и я был зачарован.

По полуночи в бар обычно наведывались уязвленные дефектные — самый опасный тип людей, и все уже знали, что лучше не раздражать их, а вообще, лучше покинуть помещение, но я храбро оставался сидеть на своем месте, хмуро глядя на свой стакан с бурбоном. Меня не трогали, но гитарист уже не пел, освещение будто становилось резче, и пропадала всякая атмосфера другого мира, более загадочного и захватывающего. Но я все также упорно не хотел возвращаться домой, обычно засиживаясь до четырех часов утра.

И в эту туманную ночь я сидел также на привычном месте. Только что-то отличалось от прежних дней: ощущение падения проникло ко мне в реальность, и я чувствовал вокруг себя невесомость. Кроме этого отличалась еще музыка: альтернатива сменилась на легкое инди; по полуночи никто не исчез и не пришли уязвленные; а туман все плотнее и плотнее окутывал улицы города, что из окна было не различить ближайшего здания.

Постепенно бар начал заполняться. В воздухе витал табачный и, я так подозреваю, наркотический дым. Разглядывая людей, я не заметил ни одного дефектного, так что начинал чувствовать себя несколько неуютно, понимая, что опьяненные люди способны сделать с тем, кто от них конкретно отличается. Я заказал еще одну порцию бурбона, и мой взор случайно остановился на барном зеркале напротив. Сквозь мутный взгляд и призрачную дымку вокруг себя я на мгновение увидел знакомый силуэт, окутанный красноватым оттенком и принимаемый мною как полуночный бред. Но спустя несколько коротких минут, счисляемых мною как три стакана выпитого бурбона и осознания своей параноидальности, ближе, чем это допустимо, ко мне подсел незнакомец. Вначале это казалось более менее приемлемым, но как только мой взор снова оказался на отражении окружающего, я замер, понимая, что мои мысли через дольку секунды в хаотичном порядке начнут паническую атаку.

— Виски со льдом, пожалуйста, — попросил незнакомец, сидящий так близко ко мне, что даже казалось, будто бы его красноватое свечение проникает в меня, до самых костей вливаясь.

Ему быстро подали заказ, и он некоторое время сидел, задумчиво обводя края стакана тонкими пальцами бледной руки. Контраст мертвенной анемичности и такого живого и горящего оттенка завораживал меня, что только когда он произнес свои слова, я понял свою ошибку — я без зазрения смотрел прямо на него, чуть ли не выворачивая шею (каким же отчаянным я казался в тот момент, одному Богу известно).

— Три разные встречи, но всегда одинаковые мы, — сказал он, не поднимая своего взора. — Я бы мог подумать, что ты меня преследуешь. Но с таким же успехом, эта мысль может прийти в голову к тебе.

Как и обычно, я не собирался открывать рот, даже если и был заворожен этим человеком. На моей памяти незнакомец оказался первым, кто затронул во мне единственную живую струну. Я вспомнил первую нашу спонтанную встречу, когда он казался настолько беззащитным и милым, что во мне и проявилось это абсурдное желание обладать им. Теперь же, смотря в его холодные серые глаза, я понимал, что этот парень не был из ряда обычных чувственных людей, что я невероятно ошибался на счет него. Красный цвет не был его смущением из-за меня; оттенок обволакивал его, словно защитная пелена, словно щит, не допускавший к его мертвенной, словно броне, коже, и проникал в другого человека, узнавая все его тайны и вызывая это страстное желание. В отличие от остальных людей, я неожиданно понял, краснота распространялась по всему его силуэту, хотя окрашивала все также лишь его волосы — ни у кого иного я такого еще не встречал, точнее сказать, не чувствовал.

— Я знаю, что вы умеете говорить, — сказал незнакомец, и его голос слегка надломился. Я сочувственно взглянул на него, видя перед собой не прежний холод, а сломленность и отчаяние. — Иногда вас даже не заткнуть, — услышав усмешку, я чуть расслабился, хотя… Разве уязвленный человек не будет защищать себя неразрушимым слоем сарказма? — Так что скажи мне хоть слово, чтобы я перестал чувствовать себя призраком.

Я опешил от последнего его заявления, выпрямляясь и начиная нервно протирать большой палец об указательный и средний. Удивительно было слышать от человека, от нормального человека, о чувстве призрачности, даже несколько обидно. Конечно, я не знал его историю, не знал его трагедию, но что он мог говорить об одиночестве среди других, обладая этим чертовым «чувством»? Как он мог бросить в лицо дефектному фразу, так больно резавшую по самому сердцу.

— Парень, это бесполезно, — произнес бармен, любопытно вставая прямо напротив нас, видимо, полагая, что должно случиться что-то плохое, раз человек обратился к такому, как я.

Незнакомцу это не понравилось, и он выпрямился, залпом выпивая свой напиток. Он быстро вынул деньги из портмоне, затем, поправив свои волосы, повернулся ко мне, впиваясь своими глазами в мое лицо.

— Удивительно, как часто нам нравятся люди, которым мы не нужны и которых, по нашему мнению, мы не заслуживаем. Возможно, первое частенько и правдиво, но второе… — он сделала паузу, и на его лице возникла печальная ухмылка. — Наше мышление не сломать, сколько бы нам не говорили, что мы хорошие и достойные люди. Мы — это то, во что нас превращают наши демоны.

— Я знаю, что заинтересовал тебя, дефектный, — при таком обращении ко мне он встал, возвышенно смотря на меня. — И я знаю, какие мысли прокрадываются к тебе в голову. Я не тот, кто желает переубеждать твоих демонов — мне это не нужно. Так что, — он вздохнул, и сделал шаг в толпу, — просто не нужно…

Остальная часть его фразы затонула в бешенном ритме тел и воодушевлённом гуле. Би-поп проникал в души танцующих людей, которые вскоре поглотили и моего незнакомца, оставляя меня в затемненной части бара смотреть во все это бешенство и понимать, что, возможно, не мои демоны мешали ему, а его — более коварные и жестокие.

*

Второй семестр начался для меня быстрым вихрем занятий и дополнительных курсов, по которым, признаться, я скучал. Учеба раньше не давалась мне тяжело, что было в зависть моим одногруппникам, которые из-за своей сущности не могли сконцентрироваться на знаниях, вместо этого думая о своих родственных душах. Мою же голову прежде не занимали никакие мысли, и поэтому идея о возвращении в атмосферу занятости чем-то была мне по душе.

Но через две недели этот вихря, превратившегося уже в ураган, я понял, что не могу ни на чем сосредоточиться. Я был рассеян, что временами не замечал обращений преподавателей ко мне, неуклюж, постоянно обо что-то спотыкаясь и врезаясь, и ранее описанное чувство падение теперь уже обратилось в постоянную невесомость — будто бы я был отделен от своего тела, мой разум был отдельной частью меня.

Я не думал, что все это было последствиями моей короткой восхищённости незнакомцем, но что-то во мне изменилось после трех странных встреч. Не возникало желания его найти — что, на самом деле странно, если я и был бы влюблен в него; и даже снова заговаривать с ним не хотелось. Я желал, чтобы он нашел меня, снова случайным образом вливаясь в мою жизнь, но не хотел оставлять его в этом потоке — это было невероятно парадоксально и нелогично для меня.

И когда я попал с ним в один поток дополнительных курсов, я не знал, как себя вести. В смысле, конечно, я не собрался приближаться к нему, пытаться подружиться или сблизиться с его компанией — я держался как можно дальше от него, но иногда, сидя на партах выше него, мой взгляд произвольно останавливался на его голове, сутулых плечах и частенько я наблюдал за его профилем. Большую часть времени он был хмурым, и я редко мог видеть, как на его лице появляется легкая тень от улыбки.

Примерно с месяц я незаметно наблюдал за ним, пытаясь хотя бы поверхностно понять его — он был медленным, спокойным, словно его ничего не волновало, никогда не повышал голос, будь то раздражение чем-либо или же просто попытка перекричать оппонента, и, не удивительно, его все слушали и прислушивались к нему. С психологической точки зрения и взглядом со стороны он был чертовски умным: никогда не говорил сам, но слушал других — никто не знал о нем, но зато он изучил каждого в своем окружении; никогда не смотрел людям в глазах, и если это у других людей характеризовалось со слабостью, то для него это было мощнейшим давлением на других, признак того, что он действительно многое знал. Он никогда не тянулся к людям, иногда даже у меня было такое чувство, будто бы он всей своей черной душой мечтал хотя бы раз посидеть один, не окруженный теми, кого он считал глупцами, но постоянно какая-то ниточка всегда увязывалась с ним.

В последнее время я все чаще начал занимать последний ряд, и обычно со мной никто не садился, то ли опасаясь меня, то ли из-за россказней родителей про дефектных — тем не менее, мне было спокойнее. И иногда, видя, как мой незнакомец смотрит на свободные места рядом со мной, я хотел, чтобы он все-таки решился и подошел ко мне.

И в один из весенних пасмурных дней это случилось. Аудитория была в утреннем полумраке, когда я вошел туда, и, когда я собирался уже сесть на свое место, то неуверенно замер, смущенно смотря на парня на последнем ряду. Мысленно проклиная свою судьбу за ее иронию, я тихо сел на место, надевая на голову капюшон от толстовки и пытаясь спрятать синяк на скуле; незнакомец, подложив под голову тетради, лежал на столе. Видимо, почувствовав, как я сел, он повернул свою голову ко мне, сонно смотря на меня и произнося:

— Ты же не против, если я тут посижу? Не волнуйся, сюда больше никто не придет.

Стараясь выглядеть как можно более безразличным, я пожал плечами и лег на сложенные на парте руки, предварительно надев наушники. В общем-то, ничего-таки не произошло за те отведенные под занятие полтора часа, которые, откровенно говоря, мне нужны были лишь для маленькой отметочки в чертовом дипломе.

Он со мной больше не заговаривал, не смотрел на меня, да и вообще в мою сторону, выглядя при этом совершенно незаинтересованным мной — собственно говоря, это и было ожидаемо. Но за десять минут до окончания занятия, он аккуратно вынул один из наушников и сказал:

— Брэндон Гудман сегодня невероятно красноречиво хвастался, что побил дефектного. Это был ты?

Мой взор, при упоминании Гудмана, сразу же устремился к нему. Честно сказать, этот человек меня бесил более всех, и это было вовсе не из-за того, что он постоянно меня задирал, а из-за его невероятной глупости. Я неопределенно пожал плечами для незнакомца, снова пытаясь надеть наушник и просидеть без неприятностей несколько минут. Но парень медленно произнес:

— Как я и говорил, демоны есть в каждом из нас. Иногда достаточно другому человеку упомянуть о них, как они делают свою работу — уничтожение изнутри, а не снаружи, вот что эффективно. У Брэндона Гудмана богатые родители, но чувствует ли он себя любимым, вот в чем вопрос, — губы парня изогнулись в ухмылке, и я в этот момент понял, что этот человек может управлять жизнями многих людей, просто водя за ниточки в их душах, при этом сам оставаясь в абсолютной безопасности. — Не позволяй им трогать тебя. Убивай их изнутри.

Я не мог понять, как нужно было мне воспринять его совет: то ли быть польщенным за то, что он пытается помочь, то ли разочароваться в том, кем он являлся и насколько чернильным было его сердце.

Когда занятие закончилось, он быстро выбрался со своего места и, не глядя на меня, скорее вышел из аудитории. И я не понимал, почему люди считают странными нас, когда среди них же появляются не менее странные.

*

Помню, когда я впервые сказал своему незнакомцу первое слово, случилось кое-что довольно-таки печальное. Тогда нас всех собрали в спортивном зале, чтобы сообщить новость, полностью обескуражившую нас всех – одна из студенток покончила жизнь самоубийством. Конечно, с некоторыми студентами случалось такое, но была загвоздка: под маской депрессии умирали только дефектные, а на этот раз участь печали настигла нормального человека. И в этот раз смерть заметили, а я не знал, как себя чувствовать: то ли злиться из-за их чёрствости по отношению к нам или же жалеть их.

Рядом со мной, на задние места, сел этот парень, словно давнему другу говоря:

— Чувак, это просто бред. Это все, конечно, печально и так далее, но, первое, — он загнул свой указательный палец, — это ее выбор; второе, — он загнул и средний палец, — какого черта это оглашают, будто бы мы сейчас собираемся скорбеть по гребанным ста тысячам человек? — Его оттенок стал темнее, и я чуть ухмыльнулся, согласно кивая.

— Ничего себе, — он усмехнулся, — ты удосужил меня хоть каким-то проявлением эмоций на твоем лице. Я должен себе похлопать за такой успех.

Я отвернулся, но ухмылка все еще оставалась на моем лице.

— Возможно, через несколько месяцев мы дойдем до стадии ответного приветствия, как думаешь?

Он по-дружески подтолкнул меня своим плечом, и его ухмылка была просто невероятной; парень светился нежным красноватым оттенком, серые глаза его сияли маленьким счастьем — и все это было настолько абсурдным в нынешней ситуации, что я не мог поверить, как потакал его настроению и тоже ухмылялся. Но, давайте будем честными: смерть одного незнакомого человека не может пробудить в нас искреннее сострадание, тем более, смерть в аспекте самоубийства.

— Ты только посмотри на всех, — сказал он, проводя рукой по пространству, — люди настолько лживы, что продолжают свой никчемный спектакль сострадания, когда даже их чертовы чувства твердят об абсолютном безразличии. Они пытаются обмануть себя, прикрывая свою черную душу маской якобы благодеяния.

Я повернул к нему голову, и меня просто невозможно распирало на то, чтобы задать ему вопрос: почему он не такой? Почему он, вроде бы обычный человек, мыслит вовсе неординарно? Этот парень был воплощением героев тех фильмов, где люди не меняют свой цвет из-за чувств и где находится один из ста или более людей в школе, который отличается от всех своей загадочностью и самобытностью, и переворачивает своими действиями все бытие окружающих.

Только вот этот человек не собирался что-то менять, делать что-то во благое — он был воплощением хаоса, словно древний демон шепча на ухо глупым людям их ходы и затем наблюдая за всем.

Неожиданно меня самого шокировали свои мысли, и я резко повернулся к самодовольному парню, который, взглянув будто бы через меня, сказал:

— Она была изгоем среди своих. Ее унижали, издевались над ней, прикрепляли к ее шкафчикам разные комментарии на счет ее внешнего вида, но посмотри, — он снова кивнул на окружающих, — все скорбят.

Шепчутся, что она была просто ангелом, который незаслуженно умер в этом жестоком мире. Но они даже не хотят признаться самим себе, что их гребанные демоны убили человека, сраные трусы. Сломали его за какие-то несколько лет, а теперь пытаются прикинуться ангелами. Но знаешь что, — я вопросительно поднял правую бровь, ожидая ответа, — я буду каждый гребанный день напоминать этим людям об их демонах, я заставлю их плакать передо мной из-за ничтожности и лживости.

Я хмыкнул и отвернулся от него. Его душа действительно была мрачной, но разве его слова не были справедливыми? Я не хотел оказаться мстительным полусумасшедшим-полудурком, но разве это девочка не заслуживала хоть капельки уважения со стороны других, так, как заслуживают они?

Несколько минут мы сидели молча; я смотрел на то, как ректор пошагивает туда-сюда по залу, пытаясь донести остальным мысль о том, что они в безопасности, а незнакомец что-то старательно печатал на телефоне. Когда через колонки донеслось очередное сожаление по поводу смерти девушки, а парень рядом злорадно хмыкнул, я, не удержавшись, спросил у него:

— Ты знал ее?

В начале в серых глазах, смотревшись мимо меня, появилась насмешка, на что я чуть ли не закатил глаза, а следом он, бросив короткое «Нет», встал и ушел. Я остался сидеть на месте, замечая про себя очевидную иронию: при каждой встрече этот парень без лишних слов просто брал и уходил, словно бы он ошибся человеком или местом, куда пришел.

Идя после объявления ректора в библиотеку, я и не думал, что мой день будет продолжать насыщаться событиями, которые никак нельзя назвать «привычными». Библиотека не была моим любимым местом, куда бы я приходил каждое свободное время учебного дня, но все-таки я любил это помещение из-за тишины и некого покоя.

В этот раз, как только я сел за парту, из глубины стеллажей донеслись голоса, звучавшие шепотом, но с каждой секундой перераставшие в более высокие нотки. Вначале я решил не обращать на это внимания, так как это, в общем-то, было далеко не моим делом, и тем более меня это не волновало. Но, сам того не замечая, я стал прислушиваться, иногда даже понимая отдельные фразы. Как до меня постепенно начало доходить, ссора была из-за недавнего объявления, и постепенно приближался апогей.

Взрывом послужил нечеловеческий рык, а следом звук удара о дерево — я чуть подскочил, услышав даже, кажется, треск костей. Через несколько секунд тишины тяжелые ботинки направились в мою сторону — сторону выхода, — и я взглянул на проход меж стеллажей, видя угрюмое лицо парня. Он не посмотрел на меня, проходя мимо, и я думал, что, видимо, он и был инициатором удара, но, как только он вышел за порог библиотеки, снова послушались глухие удары о дерево.

Если бы не беспомощный стон, а затем и несколько проклятий, выговоренных дрожащим голосом, я бы и не вздумал встань и пойти к источнику звуков. Честно сказать, это было крайне несвойственно для меня — пытаться оказать кому-то моральную поддержку, но то ли общая трагедия, то ли неведомое предчувствие заставили меня не отвернуться и не уйти прочь.

Крадучясь, я подошел к отделу, из которого, как мне казалось, и исходили всхлипывания, и когда я повернул за очередной стеллаж, то замер, немного удивленно смотря на парня, сидящего на полу, обняв свои коленки. И если его лицо было закрыто, то по красному свечению я мигом его узнал — мой незнакомец поднял голову как раз в тот момент, когда я и хотел трусливо сбежать, чтобы не попасть в неловкую ситуацию.

Вначале он просто смотрел на меня, серые влажные от слез глаза излучали холод и отстраненность, а затем его губы растянулись в улыбке. Я в этот момент не мог понять, был ли поражен больше тем, что он улыбался после небольшой истерики, или тем, что он, в принципе, был в слезах.

— В этот самый момент тебе нужно развернуться и уйти, забывая то, что ты сейчас видишь, — произнес он хриплым голосом.

И, вроде бы, мне следовало послушать его и сделать то, что он велел, но, с другой стороны, мыслимо ли оставить человека одного в таком состоянии? Конечно, я не был с ним близко знаком, но бросить его одного на растерзание мыслям было не в моих силах.

Возможно, если бы я обладал геном «чувств», именно он был бы моей родственной душой, так каким же дерьмом я бы был, выполни его просьбу?..

Только сейчас я заметил, что в этом отделе было довольно-таки прохладно вследствие открытого (не закрывающегося, как я проверил) окна. Сняв куртку и оставаясь в тёплом свитере, я протянул верхнюю одежду парню, на что получил презрительный взгляд. Я вовсе не боялся его или его эмоций, и поэтому, закатив глаза, вначале я накинул на его озябшие плечи куртку, а затем присел рядом с ним, откидывая голову назад и рассматривая верхние полки стеллажей.

— Да, она была знакома мне, — через несколько минут тишины ответил он. — Была моим лучшим другом. Знаешь, из-за чего ее морально убили? Она могла изменять свой цвет только тогда, когда ей было больно. И другие подумали, что раз она может быть нормальной только чувствуя боль — они будут ей причинять ее.

В такие моменты обычно не можешь найти подходящие слова для утешения. Или, напротив, находишь их, но не можешь предугадать реакцию на них. И в моей голове вертелись тысячи предложений о том, что мне действительно жаль ее, что это был крайне несправедливо, но сказать их я не мог.

— Сделать то, что сделали другие для нее — не выход. Это не сделает тебя лучше них.

Это были не те слова, которые парень ожидал услышать от меня, но я бы никогда не потакал его желаю все уничтожить. Издевательства, конечно, плохое явление, которое нужно как-то искоренить, но не тем способом, который он хотел применить.

Парень хмыкнул, медленно поднялся на ноги, и когда я посмотрел на него, то в моей душе закоренился небольшой страх: серые глаза были полны ярости, он смотрел прямо мне в душу своим гневом, пропитывая ненавистью и меня; волосы полыхали враждебным ярко-красным цветом, и я даже не знал, что из его вида было более угрожающим.

— Я и не хочу быть лучше кого-то, — сказал он, поднимая свой рюкзак с пола, — мне не нужно общее признание, не нужно душевное равновесие или как этот бред называется.

Он наклонился к моему лицу, шепча:

— Я просто хочу уничтожить каждого гребанного фрика, который возомнил о себе слишком много. Я доведу их до суицида.

Резко отстранившись, он ухмыльнулся мне и зашагал прочь. Я не мог поверить, что он был на такое способен, что было глупо с моей стороны — я не знал ровно ничего об этом парне. Даже имя его мне было незнакомо.

С одной стороны, его действия не были моим делом — в конце концов, эти паршивцы некогда и мне портили жизнь, — но я не собирался допускать такого. Не хотел, чтобы одна смерть вылилась десятком, что, опять же, было несвойственно для таких, как я. Я несколько секунд размышлял над тем, как действовать далее, а затем, не веря, что я собирался это сделать, встал на ноги и побежал вслед за парнем.

— Послушай, необязательно доводить их до суицида, — с одышкой сказал я ему, когда догнал на выходе из библиотеки.

— Гарри, я так решил, значит, так все и будет.

Поджав губы из-за его упрямства, я встал перед ним, останавливая его движение, и вытянул руки.

— Послушай, ты сам мне говорил о демонах в людях, так почему бы не оставить работу им. В смысле, каждого человека будет с течением времени разъедать совесть, каким бы толстокожим он не был. Лежа ночью в своей постели, ему будет не давать покоя мысль о том, что человек убил себя по его вине, — сказал я, ожидая его реакции.

Вначале парень упрямо поджал губы, затем, издевательски выгнув бровь, посмотрел на меня.

— Мне. Этого. Не. Достаточно.

Он обошел меня и спокойными шагами направился к спортивному залу.

— Стой, ты знаешь мое имя? — прокричал я, осмыслив в голове наш диалог.

Он развернулся ко мне ровно на секунду и снова посмотрел на мое лицо с едкой ухмылкой, что не должно было вызывать во мне столько эмоций. В последнее время я не мог жаловаться на свою каменную душу, так как временами во мне вспыхивали различные чувства, но это… это было несравнимо с ними. Даже книжные метафоры не могли объяснить противоречивое чувство взрыва целого вулкана во мне и прилива мощнейшей волны цунами. Затем, когда он, отвернувшись, продолжил идти, я еще долго смотрел на его удаляющуюся спину и думал, что, возможно, он и был моей теоретической родственной душой несмотря на его внутренних демонов.

*

На следующий день Адама (так я стал называть незнакомца в своих мыслях по причине незнания его настоящего имени) я встретил рано утром, на входе в университет. Он курил возле дверей, спокойно рассматривая проходящих окружающих, и когда я подошел к нему, противясь от едкого табачного дыма, он улыбнулся краешком губ. Не думая, что он ожидал меня, я угрюмо кивнул ему и прошел дальше, строго смотря себе под ноги и пытаясь не привлекать внимания. Вчерашним днем я уже успел получить пару ненавистных ударов, так как некоторые действительно думали, что присутствие дефектных может отрицательно повлиять на психику нормальных людей. Конечно, для разумного человека — это сущий бред, попытка затопить свое чувство в присвоении вины чужому.

— Игнорировать меня решил, — сказал Адам, подлетев ко мне. В его руках все еще была сигарета, и ему, видимо, был безразличен факт того, что мы находились в здании.

Я посмотрел на него, затем пожал плечами. До начала лекции оставалось несколько минут, и я хотел скорее занять свое законное место.

— Я знаю, ты не одобряешь то, что я хочу сделать, — произнес он задумчиво, затем, хмыкнув, продолжил: — Если честно, обдумав, я решил, что мне не нужно это, — увидев мое вопросительный взгляд, Адам пояснил:

— В смысле, конечно, я не отказываюсь от мести. Но она будет без смертей. Я не оставлю это просто так, Гарри, но и не буду добивать их. Возможно, когда-нибудь они сами это сделают, но уже лишь из-за собственных мыслей.

Мы остановились возле нужной мне двери, и я повернулся к парню, пожимая плечами. Прозвенел звонок, и я, мягко улыбнувшись ему, зашел в лекционный зал, радуясь тому, что мое место оставалось никем не занятым. Как только сев, я почувствовал, что рядом со мной также что-то приземляется, и недоверчиво повернул голову в сторону, замечая Адама.

— Я не договорил, — пояснил он. — Мне нужна твоя помощь.

Я закатил глаза, сжал зубы, и перед тем, как ответить ему, удостоверился, что впередисидящие были слишком заняты своими гаджетами, чтобы слышать наш разговор.

— Послушай, я не буду участвовать в каких-то операциях с тобой или содействовать твоему безумному желанию отомстить. Да, это невероятно печально, что все так вышло, но я сохраняю чертов нейтралитет. Я не буду мешать тебе, но и помогать не стану.

Несколько минут он молчал, бездумно смотря вперед, затем повернулся ко мне и сказал:

— Тебе безразлично все, да? Безразлично, что эти же люди каждый чертов день бьют тебя не из-за чего, просто потому что ты родился, и, возможно, в один дотошна прекрасный день изобьют до полусмерти, просто потому что им так захотелось и просто потому что они возомнили, что могут все. Безразлично, что они каждый день травят едкими словами, кормящими душевных демонов, других людей? Это все, по-твоему, не нужно прекращать? Они не остановятся, потому что в один день у них проснется совесть, потому что ее у них и нет.

Мы оба снова замолкли. Словно фоновым шумом лектор рассказывал о трудностях бытия, о том, что, в общем-то, все мы равны, что не должно быть расовой или генной дифференциации, но никто его не слышал — это был седой старичок — профессор философии — с великим жизненным опытом и абсолютно невесомым правом голоса.

— Послушай, я не стремлюсь сделать этот мир лучше — один человек не может сломать систему, это уже давным-давно доказано. Я всего лишь хочу выпуститься и жить спокойно, — я посмотрел на его профиль, — возможно, путешествовать по нетронутым человеком уголкам, и при этом не терзаться мыслями о том, что я был причиной чьей-то разрушенной жизни или, еще хуже, смерти.

— Я понимаю, — он кивнул, смыкая свои руки замочком и задумчиво смотря на них. — В смысле, конечно, ты прав. Я не должен был пытаться впутать тебя в такое дело. Это только моя война и мои личные притязания.

Я кивнул, радуясь тому, что он понял меня и, судя по голосу, не столько обижался на меня, сколько был расстроен тем, что он был один на один со своей местью. Каким-то шестым чувством я знал, что он не будет винить меня в моем выборе или после обвинять, что оставил его одного, и поэтому я просто отпустил его.

Он медленно выбрался из-за парты и собирался уходить, пока профессор стоял к нам спиной, чертя что-то на доске. И когда я уже было лег на свои руки, чтобы отоспаться за немалый час, парень тихо позвал меня и, когда я повернул в его сторону голову, вопросительно смотря, он сказал:

— Только не переставай быть моим другом, Гарри.

Удивленный, я кивнул, и он ушел. Я так и не уснул, одолеваемый бесконечным множеством мыслей об этом парне.

*

Последующие несколько недель мы непринужденно общались, он, при встрече со мной в коридорах университета, все время здоровался, приглашал меня пообедать вместе с ним. И, если честно, мне было непривычно находиться в окружении людей, хоть я никогда и не разговаривал — я и не думал, что он серьезно подразумевал то, что мы окажемся друзьями.

Несколько раз он появлялся у меня дома, и моя мама невероятно пристально наблюдала за нами, после его ухода приговаривая мне, что для меня дружба с нормальным человеком может обернуться чем-то плохим. Но, окрыленный неким подобием счастья, я не прислушивался к ней, ведь что могло случиться плохого?

На пятую неделю нашего общения я узнал, что же могло произойти со мной такого плохого. Обвиняемый в том, что я плохо влияю на Уильяма (я все-таки узнал его имя, когда несколько человек обратились к нему с просьбой) и что я пугаю остальных своим поведением, меня избили, после оставляя меня на улице под дождем. Это был не первый раз, конечно, но в этот день я получал удары за то, что нарушил свои принципы и попытался притвориться, что был нормальным. Лежание под хмурым небом и бессмысленные попытки встать, привели меня к мысли, что все-таки мой план побега от людей был для меня лучшим вариантом для начала жизни. Той жизни, о которой я так много мечтал: без суеты, без агрессии и злобы вокруг, без боли, в конце концов.

Добравшись домой, я удивился, увидев у себя в гостиной Уильяма, распивающего чай с моей матерью. Притвориться, что со мной было все хорошо, было проще простого, учитывая, что в течение пяти лет, начиная со старшей школы, я то и дело скрывал от матери все побои. Но как только перешагнув порог своей комнаты вместе с Уиллом и ударившись боком о комод, я практически свалился с ног от боли, морщась и шипя. Уильям подошел ко мне, садясь рядом на корточки и внимательно осматривая.

— И ты все еще готов терпеть это? — спросил он и, не дожидаясь ответа, помог мне встать, направляя в сторону кровати.

Сейчас я не хотел спорить с ним или снова объяснять свою позицию, и я был благодарен ему, когда он молча осмотрел меня, заключая, что все было не настолько серьезно.

— Откуда ты знаешь, ты же не врач, — усмехнулся я, поднимая голову и морщась.

Он был прав, в общем-то, ничего серьезного я не чувствовал; по крайней мере, не было никаких переломов.

— Гарри, перестань со мной флиртовать.

Включив телевизор, он сел на кровать, и я, как и обычно, устроил свою голову у него на коленях. У нас были странные отношения, которые скорее походили на недодружбу-недоотношения, но я не хотел менять в этом ровно ничего (возможно, маленькие детали, но не суть). Как и всегда, он начал расчесывать своими пальцами мои волосы, и я, почти усыпленный этим, думал, что все будет как и обычно, но Уильям задал вопрос, заставивший меня запаниковать:

— У вас может быть родственная душа?

Я напрягся, и Уильям, заметив это, начал массировать кожу головы. Я много задумывался над этим вопросом, и недавно пришел к мысли, что, да, черт возьми, у нас может быть родственная душа. Все эти классовые принадлежности призваны для контроля общества, но на самом деле — все мы равны, только у некоторых цвет волос меняется в зависимости от настроения, а некоторые просто обычные люди. Не серые, не дефектные, мы — обычные. Каждый из нас способен на любовь, и если бы не постоянные ущемления наших прав, мы бы смогли в открытую проявлять все чувства. Если в какой-то важнейший исторический момент место правящего занял человек без гена «чувств», все было бы прямо пропорционально.

— Да, я думаю, у нас может быть родственная душа.

— Это превосходно, Гарри, — сказал он, усмехнувшись, а затем задумчиво добавил: — Это превосходно…

И остальное время мы провели как и в обычные дни: смотрели телевизор и иногда перекидывались парочкой смешных комментариев до тех пора, пока он молча не собрался и, улыбнувшись мне, не ушел домой.

На счет его великих планов мести мы не говорили. Честно, иногда мне было все-таки интересно, как все проходит, но я воздерживался от лишних вопросов, зная, что меня дополнительная информация может привлечь. Иногда в университете в коридорах я замечал его, разговаривающим с другими, как я понимал, с теми, кто был причастен к смерти его подруги, но собеседник все время улыбался и на лице Уильяма я не мог заметить ничего угрожающего.

Я думаю, это была очень продуманная и хитрая тактика. Он никогда прямо не оскорблял, легко намекая, но так, чтобы до человека дошло, что именно он подразумевал. Как я и говорил, он был слишком умным и расчетливым, никогда не прощавшим и не забывающим о прошлом. Он говорил, что некоторые вещи нельзя забыть, они не принадлежат прошлому, они становятся частью нас.

Но один раз я все-таки не удержался. Во время утренней совместной пробежки, когда мы остановились передохнуть в парке, я спросил:

— Так что там с твоим планом?

У нас у обеих была одышка, и мы стояли, держась за колени. После моего вопроса Уильям поднял голову и ухмыльнулся.

— Все отлично, — сказал он и выпрямился, начиная разминать руки.

Я также выпрямился, и мне стало неуютно от того, что я хотел сказать ему. С одной стороны, я мог, как и всегда, промолчать, но, с другой, я хотел, чтобы он знал о моих чувствах.

— Просто я волнуюсь, — пробормотал я неуверенно, а затем поднял взгляд, замечая все ту же ухмылку.

— На счет чего?

— На счет тебя. Если кто-то умрет из-за тебя, то ты не сможешь с этим жить, — услышав, как Уильям фыркнул на мои слова, я набрался смелости и продолжил:

— Ты не такой, как они. В тебе есть что-то живое, что-то хорошее, что не даст твоей совести спать так долго. Послушай, просто не переходи черту. Я не говорю тебе немедленно прекратить все, я просто советую тебе держаться на безопасной стороне.

Вначале он непонимающе смотрел на меня, а затем, устало выдохнув, сказал:

— Я знаю, каков мой предел. И знаю, что я могу выдержать, а что нет. Я не собираюсь выходить за точку невозврата. Скоро я все закончу, и не будет никаких жертв, я обещаю, — он шутливо поднял руки вверх и легко улыбнулся.

Я смог спокойно выдохнуть, радуясь тому, что у него все было под контролем. Мы сделали круг по парку, затем отправились домой. Его дом располагался недалеко от моего, и поэтому для нас не вызывало сложность каждый день бегать по утрам вместе.

Когда мы остановились напротив моего дома, он дотронулся до моей руки, подходя ближе, и сказал:

— Я не могу точно описать это чувство, но это словно в моей душе прорастают ростки чего-то живого.

Это был один из самых неловких моментов в моей жизни, должно быть, но я не хотел сбежать, как обычно, и даже привычные саркастические фразы не вылетали из моих губ. Я просто стоял там и улыбался, пока этот чудесный парень приближался ко мне все ближе, пока наша обувь не соприкоснулась. Его рука неуверенно сжимала мой бицепс.

До начала нашего выпуска оставались две недели, и все вокруг цвело как никогда, словно бы это были наши освобождающиеся от холодных ветров и хмурости дней души.

— Я хочу сказать, что я думаю, что ты моя родственная душа, Гарри.

Его волосы уже давно полыхали красным цветом, но после этого предложения его щеки и кончики ушей залились пунцовым оттенком, что не могло оставить мое сердце биться в обычном ритме. Я думаю, это и называют писатели «любовью» в своих книгах — непонятное чувство, вскруживающее голову и окутывающее мысли плотным туманом, что ничего разумного не приходит в голову.

Мне было страшно, честно сказать. Таких случаев в моей жизни никогда еще не наблюдалось, и я даже не знал точно, что следует делать, а что нет. Я дотронулся до его лица, дрожащими пальцами проводя по щеке, а затем спускаясь к подбородку, обхватывая его и приподнимая лицо ко мне. Его глаза судорожно искали, за что зацепиться, лишь бы не смотреть на меня, и когда я второй рукой обхватил его лицо, он посмотрел на меня.

В этот день ярко светило солнце, и поэтому его серые глаза казались вовсе прозрачными. Они были такие светлые, что в них четко отражался весь его страх.

— Я тоже думаю, что ты моя родственная душа.

Кажется, в напряжении ожидая только этих слов, он чуть расслабился в моих руках, но стеклянные глаза все еще содержали в себе страх. Чуть приподнявшись, он крепко ухватился за мою руку и с осторожностью коснулся моих губ своими.

Даже если и ощущения от поцелуя в книжных описаниях преувеличены, для меня это было невероятно — лучшее чувство за всю мою чертову жизнь.

Когда он отстранился от меня, то, кажется, стал еще краснее, чем был до этого. Не то, чтобы я гордился, что он стал таким из-за меня, но мне был не безразличен факт того, что оказывал на него какое-то воздействие. Я улыбнулся ему, поглаживая его щеку большим пальцем, и ничего не могло разрушить эту маленькую новую вселенную вокруг нас. Кроме настойчивого голоса, зовущего Уильяма.

Парень неохотно повернул голову на источник звука, отходя от меня на полшага, но не отпуская руку. Его глаза были прищурены и, в целом, он выглядел крайне настороженно.

— Можно с тобой поговорить?

Это был тот самый Брэндон Гудман, в течение целого года выступавший моим личным физическим вредителем. И сейчас, стоя напротив нас, он выглядел как никогда болезненным и дряхлым, обессиленным и уставшим. Проходя мимо него на улице и невзначай взглянув на него, я бы никогда не признал в нем того самого ублюдка, разрушившего жизнь нескольких людей, включая, я так думаю, и подругу Уильяма.

Уильям отпустил мою руку и вопросительно взглянул на меня. В наших отношениях ничего не должно было поменяться, и я не понимал, почему он вдруг спросил у меня разрешения идти с ним.

— Ты не должен спрашивать, — прошептал я.

Я улыбнулся ему и пошел в свой дом, в мыслях терзаемый любопытством по поводу того, что же мог сделать с Брэндоном Уильям.

Удивительно, как одна маленькая случайность может разорвать цепь предопределенностей. И это наша встреча с Брэндоном как раз оказалось для Уильяма «маленькой случайностью» в его плане.

Через три дня нас снова собрали в спортзале, не говоря причины. Я пришел с небольшим запозданием, но, кажется, ничего важного не пропустил. Как обычно присев на последний, отчасти пустующий ряд, на три ступени ниже я заметил Уильяма, который, повернувшись и заметив меня, ухмыльнулся и еле заметно помахал рукой.

Выступление ректора началось с того, что в последнее время стало происходить большое количество трагедий. Отчасти я догадывался, к чему он это вел, и что именно могло произойти, но не хотел верить твердому голосу своего рассудка. Я искоса поглядел на Уильяма, который, напряженно замерев, внимательно слушал. Я не знал, было ли это частью его плана или нет — это и порождало мое волнение. Мне было, мягко говоря, безразлична обсуждаемая сегодня жертва своих демонов, в голове мелькал лишь один вопрос: был ли Уильям причастен к этому?

Когда огласили имя, весь зал умолк, погрузившись в тишину. Многие не могли поверить в эту новость, переглядываясь между собой с шокированным выражением лица и не в силах вымолвить ни слова. Я посмотрел на Уильяма, ожидая увидеть на его лице тень от победной улыбки, но он был также ошеломлен, как и все. То ли это было притворство, то ли он действительно не ожидал такого поворота событий. Его волосы слабо полыхали медленно затухающим красным оттенком.

Пару преувеличенных слов о храбрости и мужестве Брэндона Гудмана хватило для того, чтобы Уильям встал и направился к выходу. Я смотрел за тем, как он, не обернувшись назад, вышел из зала, готовый сорваться в любой момент.

Несколько минут раздумывая над тем, идти ли мне за ним или нет, я также встал и, под возмущенный взгляд ректора, ушел, бегом направляясь к парковке, где стояла его машина. Я понимал, что даже если и он был виновен в смерти этого человека, я не смог бы просто оставить его. И поэтому я мчался по коридорам, молясь, чтобы он еще не уехал.

Машина оставалась все там же, где он оставил ее утром. От безысходности я несколько раз обошел автомобиль, проклиная себя за то, что не пошел за ним сразу. Он мог уйти пешком или скрыться от посторонних на территории кампуса, что он отлично умел делать. И я знал только одно место, где он мог бы быть.

Идя в направлении библиотеки, я сомневался в том, что Уильям окажется там, но все-таки в душе надеялся на обратное. И когда я нашел его там, безжизненно лежащего среди груды обрушившихся со стеллажей книг, почувствовал какое-то облегчение. Но с этим чувством пришла еще также неловкость. Я не знал, что мне теперь следовало делать.

Уильям пошевелился, и я услышал сдержанный всхлип. Тогда я сел рядом с его телом и дотронулся до плеча.

— Уильям, — сказал я, не зная, как начать разговор.

Возможно, ему это и не было нужно — говорить, но мне нужно было узнать, был ли он все-таки причастен.

— Луи, — слабым голосом ответил он, на что я нахмурился, не понимая, к чему это было сказано.

— Что?

— Луи. Меня зовут Луи. Уильям — второе имя.

Не успел я спросить, почему он только сейчас он этом сказал и почему это было весомо сейчас, как услышал его шепот:

— Я не хотел, чтобы кто-то погиб. Не хотел физической расправы. Я не думал, что он это серьезно сделает.

Я вспомнил, что он как-то говорил о том, что наших внутренних демонов не победить — если они возьмут контроль над нами, то отвоевать себе свободу от них уже никогда не удастся. Смотря на него, я понимал, что он проигрывает важнейшее сражение в своей жизни, и мне было невероятно больно смотреть на него такого. Я мог бы сказать, что предугадал это, что предупреждал его, но какая теперь была в этом разница.

Я притянул его к себе, обнимая, и сказал:

— Расскажи мне.

И он начал говорить. Сначала выложил свой план, в котором, действительно, не было никаких смертей, и суть которого была в том, чтобы напоминать каждый божий день о совершенном предполагаемым виновникам. Затем рассказал о непродуманном ходе событий, заключавшемся во влюбленности Брэндона в Луи. Он рассказал, как пытался долгое время отговорить его от того, что это были настоящие чувства. Но как мог он судить об этом? Каждый человек способен на любовь, и я даже не мог представить, настолько больно ранили Брэндона слова Луи о том, что его чувства — это ошибка. В тот день когда Брэндон увидел нас с Луи, он рассказал ему о том, насколько трудно быть рядом с ним и наблюдать, как он предпочитает других, а не его. За несколько месяцев Луи сломал его настолько, что он уже не мог жить со своими мыслями.

— Когда я выгнал его из дома, он сказал, что покончит с собой. Это меня невероятно разозлило, и я сказал, что всем бы от этого было лучше, — закончил он, безжизненным взглядом упираясь в окно напротив.

Не зная, что сказать, я крепче обнял его и обеспокоенно посмотрел на его лицо, выражавшее ровно ничего. Его цвет был бледно-красным, безжизненным и сухим, и его глаза казались в тот момент невероятно старыми и безжизненными, словно бы из самого Луи вырвали его душу.

— Я не хотел этого, не хотел, чтобы он умирал.

— Я знаю, — ответил я, начиная гладить его по голове. — Я знаю…

Несколько минут мы сидели в тишине, и я все больше беспокоился за Луи — он все не отводил взгляда с окна.

— Возьми меня с собой, — сказал он неожиданно, и я непонимающе уставился на него. — В путешествие на всю жизнь.

— Конечно, — ответив, я улыбнулся ему. — Поедем на моем хиппи-трейлере?

— Да, — на его губах возникла тень от улыбки. И это было что-то для меня. — Поедем на твоем хиппи-трейлере.

Центральной фигурой в моем рассказе был не я сам, а Луи. Парень, имевший в своем обиходе лишь единственный оттенок и являющийся для своих же собратьев дефектным, тот, который в глазах других выглядел непобедимым, улыбчивым ублюдком, знающим все тайны окружающих и, по мнению других, способным убить человека. Таковым и был он в моих глазах во время второй и третьей нашей встречи, но не защитная скорлупа ли это была? Теперь, когда он лежал у меня на руках, настолько уязвленный и беззащитный в неконтролируемых истерических воплях, я понимал, что сильные люди, в отличие от так называемых слабых, прячут своих демонов глубже в себе, тем самым допуская им путь к себе в душу.

Его демоны разрушили его, разорвав на части и оставляя лишь осколки, которые мне предстояло собрать воедино. Демоны страха и жажды мести сделали из него того человека, который ничем не отличался от остальных жестоких и алчных людей. Путь его саморазрушения начался еще задолго до того, как я встретил его, и, возможно, моя миссия заключалась в том, чтобы очистить его. Я был и буду тем человеком, которым он не захотел быть для меня, тем, кто попытается переубедить его демонов.

Дата добавления: 2015-09-29