- А не выпить ли нам кофе, - внезапно предложила Марта, бросив выразительный взгляд на Бендицкого. Вениамин молча встал и вышел на кухню.

Кошки-мышки

Психологический этюд

- А не выпить ли нам кофе, - внезапно предложила Марта, бросив выразительный взгляд на Бендицкого. Вениамин молча встал и вышел на кухню.

Марта еще немного постояла у столика, словно перебирая что-то в памяти и взвешивая, и наконец решительно уселась в большое мягкое кресло, стоявшее как раз напротив дивана. Слегка поколебавшись, села и я. Теперь мы были почти визави, точно два шахматиста, готовые начать поединок...

Марта была в узких черных брюках и отменном английском пуловере. Она выглядела весьма эффектно. Я бы тоже с удовольствием переползла из банного халата во что-нибудь более подходящее, но моя одежда осталась на кухне. Этот факт продолжал нервировать меня, и я поспешила начать атаку.

- Ты, наверное, ждешь объяснений? - вызывающе взвизгнула я, стараясь не смотреть в глаза собеседницы.

- Нет! - мотнула головой Марта. - Твои объяснения мне ни к чему. Я была здесь с момента твоего прихода и все видела собственными глазами.

- Но...

- Если тебя так волнуют подробности моего местонахождения, я могу воспроизвести их с математической точностью. Сначала я стояла в стенном шкафу между шубой и Венькиной дубленкой. Потом, когда он начал проводить с тобой свои эксперименты, я перебралась поближе к двери. Мне нужен был удачный ракурс. Ну, а потом, когда ты почти вырубилась, я вообще могла не прятаться до тех пор, пока ты не пришла в себя.

Марта, не в пример мне, говорила спокойным, ровным голосом. С ее лица не сходила странная полуулыбка. Такой жесткой и торжествующей я не видела ее никогда.

- Постой-постой, - забормотала я, силясь ухватиться за мелькнувшую ниточку, чтобы размотать клубок. - Ты сказала: "Венька начал свои эксперименты". Что это значит? Он что, все заранее обдумал?

- Конечно, моя дорогая! Впрочем, тебе сегодня предстоит сделать еще много открытий, поэтому советую не тратить силы, реагируя на такие мелочи.

- И это ты называешь мелочью?!

- И это я называю мелочью! Но, конечно, немаловажной. Потому что в таких вещах, уж поверь моему бабьему опыту, самое досадное - это непродуманная мелочь. Именно на ней можно поскользнуться, и тогда весь кайф полетит к чертям. Взять хотя бы грязные носки, отсутствие носового платка или еще что-либо в этом роде. Бендицкий, между прочим, чистоплотностью не отличается, так что благодари меня за то, что я сегодня полтора часа отмачивала его в ванной. Вот и получается, что половиной удовольствия ты обязана именно мне.

- Благодарю покорно! - я уже почти взяла себя в руки, и голос, перестав вибрировать, вернулся в свой обычный регистр. Но мимика все еще не поддавалась контролю, и улыбка вышла какой-то жалкой. По-моему, я выглядела, как человек, на которого внезапно вылили ведро с дерьмом.

- Ну, хорошо, - наконец собралась с мыслями я, - тогда скажи мне другое. Зачем тебе все это понадобилось? Это что, какой-то изысканный мазохизм? Я по видику что-то подобное смотрела, но не уловила, в чем там кайф. Может, объяснишь?

На меня вдруг накатила чудовищная злость. Эта парочка устроила мне изощренную ловушку. Они считают, что уже прихлопнули меня, загнали в угол. Но я не собиралась складывать лапки. Нужно только понять, в чем суть их игры, и нанести ответный удар.

- Дина, только не надо дергаться, - повысила голос Марта, но тут же снова взяла себя в руки. - Это не из области аномального секса, - сказала она. - Если ты думаешь, что я балдела тут от вашей возни, то ты на ложном пути.

- Тогда из какой области твоя аномалия? - спросила я с нажимом на слове "твоя".

Она молча встала и вышла в прихожую. Через минуту Марта вернулась, держа в руках немецкий фотоаппарат. Положив его на журнальный столик, она снова села в кресло.

- Что?! Ты хочешь сказать, что все это время ты нас снимала, а теперь будешь шантажировать, как в дешевом детективе? - И я расхохоталась, представив всю мерзкую канву ее пошлого сценария. От мнимой изощренности не осталось и следа. И это, как ни странно, придало мне силы.

- Да, я действительно снимала вас, - спокойно сказала Марта, полностью игнорируя мою реакцию.

- Но зачем? Я ведь не дипломат, не кинозвезда и не политик, баллотирующийся в парламент. Рядовая журналистка - и только! Ну покажешь ты свои шедевры нашим общим знакомым. Можно чуть-чуть расширить список, анонимно заслав их редакционному начальству. Шок им, конечно, будет обеспечен - ну и что?! Меня за это даже с работы не выбросят. Не те времена. Личная жизнь граждан никого сейчас не волнует. Это даже придаст мне некоторую пикантность. Папенькина дочка, чистюля, институтка - и вдруг на тебе! Но сенсация получится только в том случае, если снимки выйдут эффектными. Ты ведь никогда не умела выбрать интересный ракурс, - уколола я Марту и тут же спрятала коготки. - Впрочем, может быть, за последнюю пару лет ты поднаторела в фотоделе.

Я уже крепко держала себя в руках. Мозг работал четко и подбрасывал неплохие аргументы. При всей нелепости и чудовищности происходящего ситуация становилась все более занимательной. По крайней мере, она выходила за рамки банальной сцены между женой и любовницей.

- И вот еще нюанс, - продолжала я. - Насколько я понимаю, на этой пленке зафиксирован и твой собственный муж, то бишь, преподаватель духовной семинарии... И тоже, если мне не изменяет память, неглиже... Улавливаешь ход моих рассуждений?

Меня выручало то, что я знала Марту почти десять лет. За это время у нас выработался свой стиль общения. Мы с юности были помешаны на словесных дуэлях - эдакой элитарной игре в бисер, духовным отцом которой был Герман Гессе, - им зачитывалась тогда вся редакция. Теперь, когда мне удалось отстраниться и увидеть ситуацию как бы со стороны, ко мне вернулся прежний пыл. Помнится, в то время Марта, несмотря на свои тридцать, слыла меж нами круглой идиоткой. Она была старше всех и к тому же кичилась своим положением жены редактора. Но приличные мозги - генетическая данность, их у мужа не позаимствуешь.

- Я не собираюсь распространять эти снимки, - продолжала между тем Марта. - У меня другие планы.

- Тогда я жду объяснений.

- Если позволишь, я начну издалека.

- Начинай, откуда угодно, только скорее. Уже поздно, и мне скоро домой.

Я поискала глазами часы. Они стояли на книжной полке между томиком Уайльда и небольшим бюстом Бетховена. Точно такой же стоял и в моем книжном шкафу. Мы с Мартой когда-то вместе делали очерк о молодом, подающем надежды скульпторе, который в знак признательности одарил нас своими творениями. Часы показывали почти девять. Время детское, но отец уже, наверное, завелся. "Надо бы ему позвонить", - подумала я. Марта все еще молчала.

- Итак?.. - нетерпеливо подстегнула я.

- Слушай, не надо меня подгонять, - взвинтилась Марта. - В конце концов, ты все равно обязана выслушать меня.

- Обязана?

- Это в твоих же интересах... Впрочем, давай не будем препираться. Это все пустое. Я хочу рассказать тебе о событиях, куда более интересных.

Она опять помолчала. Потом, видимо, собравшись с мыслями, наконец начала.

- Я родилась и выросла в Синди. Знаешь, что такое вырасти в маленькой деревеньке и вдруг попасть в Таллин? Впрочем, откуда тебе знать! Ты же дочь профессора, "белая кость". Пока ты ходила в английскую школу, музицировала и играла в теннис, я кормила гусей и выращивала поросенка. Если перед школой я забывала или ленилась почистить подворье, отец давал мне такую оплеуху, что до конца уроков я прикрывала щеку рукой, ссылаясь на зубную боль. Моя мама работала дояркой, и ее единственной мечтой было выдать меня за работящего богатого парня. Вечерами она по старинке готовила мне приданое - кружева, наволочки и простыни, вышивки на мои ночные сорочки... В общем, все как положено и чему научила ее мать, а ту, в свою очередь, ее мать, то есть, моя прабабка... Я же думала только об одном - когда я кончу школу, я пошлю все это ко всем чертям.

После школы я приехала в Таллин поступать в институт и, конечно же, провалилась. Но домой не вернулась. Написала, что поступила, и пошла работать. Вот тут мне и повезло! Я попала не на фабрику и не на завод, как другие деревенские дуры. В газете прочла объявление: "Нужна секретарша, обращаться по такому-то телефону..." Позвонила. Знаешь, что это за телефон оказался? Райкома комсомола... Вот тебе и начало моей карьеры.

- Ну, это все-таки лучше, чем КГБ, - сказала я. - Туда ведь тоже могли понадобиться секретарши...

- Ты не умничай, - огрызнулась Марта. - У тебя все на блюдечке, да еще и с золотой каемочкой. Рафинированная интеллигенция... То-то всю жизнь при папеньке и живешь - ни семьи, ни детей. Еще бы! Хлопотно! Это ведь вкалывать нужно, на семью-то - мужа ублажать, стирать, готовить, детям сопли вытирать. А работать-то мы как раз и не умеем - мы ведь только умные речи говорить научились...

- Ты отвлеклась, - сухо перебила я. - Давай оставим в покое меня и вернемся к истории твоей жизни. Раз уж это имеет какое-то значение в свете сегодняшних событий...

Я выразительно посмотрела на фотоаппарат.

- Ладно, - согласилась Марта. - Я пропускаю несколько лет, хотя именно эти годы научили меня основным законам выживания. Скажу только, что я заочно закончила университет и, по всем меркам, суперудачно вышла замуж. Мой первый муж - Иванов Ян Оттович - был ни много ни мало начальник милиции Промышленного района Таллина. Представляешь? Правда, этот брак у него был третьим. Но для меня попасть в его дом было все равно что птичке в райский сад. Правда, уже через год я поняла, что это был вовсе не райский сад, а золотая клетка. Иванов оказался полным импотентом, да еще и с приступами агрессии. Иногда он вскакивал ночью в чем мама родила, хватал портфель и пытался в таком виде бежать на работу. При этом он выкрикивал: "Я опаздываю на совещание!" и я вылавливала его уже где-то в прихожей и била по щекам, а иногда и по более чувствительным частям тела, чтобы привести в себя...

Марта усмехнулась.

- Послушай, а где же Венька с кофе? - неожиданно сказала она и встала, чтобы идти на кухню.

- Прихвати там и мои сигареты, - сказала я и подумала: "Хорошо бы еще и одежду". Но это уже было бы наглостью.

Марта быстро вернулась. Она несла поднос с кофейным сервизом и печеньем, которое я несколькими часами раньше так расхваливала. Здесь же были и мои сигареты. Вениамин не появлялся.

- Ну вот, - продолжала Марта, разливая кофе по чашкам и снова усаживаясь в кресло, - в конце концов я взмолилась выпустить меня хоть на какую-нибудь работу. Не ради денег, конечно. Жили мы как сыр в масле. Я на рынок только ради интереса ходила. А так - все прямо домой везли: и мясо, и все остальное... Просто я больше не могла сидеть дома, чувствовала, что у самой скоро крыша поедет... Ну, Оттович поупирался недельку и пристроил меня в молодежку...

"Кажется, приближается к сути", - подумала я, отпивая невыносимо сладкий кофе. Часы показывали начало одиннадцатого, а монолог Марты мог затянуться до бесконечности.

- Прошу прощения, - сказала я, - но мне нужно позвонить домой. Уже поздно.

- Да, конечно, - кивнула Марта и вышла в прихожую за телефоном.

- Скажи отцу, что ты у нас переночуешь, - предложила она, протягивая мне телефонный аппарат.

- Мне бы не хотелось этого, - сказала я.

Я позвонила папе. Он, конечно, уже был взвинчен до предела. "Дина, детка, неужели трудно было позвонить на два часа раньше! Я места себе не нахожу! На улице ночь..."

- Папа, ты преувеличиваешь. Еще нет одиннадцати. И потом я у Бендицких. Мы тут пьем кофе и очень мило разговариваем, - я посмотрела на Марту и усмехнулась.

- Ты меня с ума сведешь, Дина! - кричал папа. - Позвони, когда соберешься домой - я сам за тобой приеду.

- Вот этого совершенно не нужно. Они меня проводят.

- Значит, ты уже скоро... - с облегчением сказал отец.

- Скоро, скоро, - успокоила я его и повесила трубку.

- В редакции я встретила Эдварда, - продолжала Марта, удобно устраиваясь в кресле.

Я, воспользовавшись паузой, закурила и тоже подобрала под себя ноги. Банный халат не имел пуговиц, и мне приходилось следить, чтобы он в один прекрасный момент не распахнулся, живописуя все прелести обнаженного тела. Впрочем, теперь это не имело никакого значения.

- Ну, ты же знаешь Эдварда, - улыбнулась Марта. - Это блеск, это ум, это юмор. Я тут же влюбилась и как помешанная бредила им днем и ночью. Он в то время был женат на какой-то продавщице. Его только что назначили завотделом морали и права, а меня определили на стажировку именно в этот отдел. Он правил мои заметки и писал на полях: "Иванова, меньше соплей, больше фактов!" Я целовала по ночам эти строчки и плакала. Наконец он вызвал меня в свой кабинет и сказал: "Марта, в понедельник ты полетишь в Москву на слет молодых журналистов". - "Одна?" - "Нет, с тобой в качестве сопровождающего лечу я", - и он рассмеялся.

Я чуть не умерла в ожидании понедельника. В самолете меня лихорадило, я отвечала невпопад и смущалась еще больше. Мне было в то время двадцать шесть лет, и я впервые по-настоящему влюбилась.

В Москве это произошло в первую же ночь. Он сам пришел ко мне в номер, и я, как ты понимаешь, его впустила. Ночь была сказочной. Наутро мы, наплевав на слет журналистов, отправились бродить по Москве...

Марта так увлеклась воспоминаниями, что, пожалуй, забыла цель своего монолога. На ее лице появилась блаженная улыбка, глаза лихорадочно блестели.

- Марта, - перебила ее я, - я понимаю, что все это страшно интересно. Но нельзя ли ближе к сути? Скоро одиннадцать. Мне пора домой.

- Ближе к сути? - удивилась Марта. - Так я же тебе рассказываю саму суть! Я пытаюсь объяснить тебе, как я любила Эдварда! Я сразу фанатично полюбила его, это захлестнуло меня всю, с головой! Вся предыдущая жизнь полетела к чертям. Я помешалась от любви. Днем и ночью я хотела только одного - быть с ним рядом!

- Если мне не изменяет память, вы с ним поженились, - сказала я.

- Мы с ним поженились через три месяца после Москвы, - не обращая внимания на мою реплику, продолжала Марта. - Я ушла от Иванова, не взяв даже чемодана с вещами. Он кричал мне вслед: "Приползешь на коленях, мартовская шлюха!.." Но меня никто и ничто не могло остановить. Эдвард разводился с женой более обстоятельно. Все это время мы жили у его мамы. Потом нам дали однокомнатную квартиру. Мы были очень счастливы.

Марта замолчала. Она внимательно смотрела в пустую чашку. Потом вдруг резко поставила чашку на блюдце дном вверх. Я вспомнила, что так гадают на кофейной гуще, и улыбнулась. Марта была страшно суеверна и не пропускала ни одной модной гадалки, появляющейся в городе.

- Так прошло четыре года, - наконец заговорила снова. - Знаешь, он ни разу не изменил мне за это время. Я могу дать руку на отсечение - ни разу! Мы каждую ночь были как одержимые. Иногда мы срывались домой в обеденный перерыв, чтобы побыть всего несколько минут вместе. Он говорил, что со мной понял смысл жизни. А я с ним и не искала его - весь смысл был заключен в нем самом. Дважды я беременела...

- Вот как? - удивилась я.

- Да, дважды я беременела. Но первый раз мы еще были без квартиры - решили отложить до лучших времен. А второй раз он как раз пошел на повышение. Пеленки, бессонные ночи, детский плач - все это выбило бы его из колеи. Я опять сделала аборт... Слушай, дай сигаретку, - неожиданно попросила Марта.

- Ты же не куришь.

- Да брось ты, - отмахнулась она. Я протянула ей пачку сигарет и спички.

- Ну так вот, - сказала она, затягиваясь. - А потом наступил тот самый день. Я помню его до мелочей. Сначала я сбегала на рынок и купила большую жирную курицу. Эдвард обожал бульоны. Я купила эту жирную курицу и помчалась домой, потому что Эдвард дал мне отгул только до обеда. В редакции и так уже шептались, что я как жена начальника пользуюсь привилегиями. Бульон еще не закипел, когда мне позвонил Риппе из отдела писем и сказал: "Марта, дуй бегом сюда. В редакции погром. Приехала комиссия из райкома. Проверяют отчеты". Я в то время была секретарем комсомольской организации газеты. Конечно, пришлось выключить бульон и, чертыхаясь, ехать на работу. Я вовремя успела. Да и в комиссии оказались все свои. В общем разошлись полюбовно, и я помчалась к Эдварду рассказать эту историю, а заодно и сообщить, что не успела приготовить обед. Секретарши в приемной не было, и я влетела прямо к нему в кабинет. То, что я там увидела, было чудовищно...

- Что же ты там увидела? - спросила я.

- Я застала его с... женщиной! Они не замечали никого вокруг. Он обнимал ее, и она не противилась этому. Я не видела ее лица, но Эдвард!.. Он просто сиял от счастья... Это было гадко! Гадко!!! Я выскочила из кабинета и бросилась вниз по лестнице. Я бежала по улицам и мечтала только об одном - умереть. Сейчас же! В эту же секунду! Умереть от случайной машины, от разрыва сердца, от чего угодно...

- Но ты все-таки осталась жива, - сказала я, пытаясь ее успокоить.

- Да, я осталась жива! Я пришла в себя только вечером. Я очнулась на вокзале. Не помню, как я туда попала. Вокруг меня сновали толпы людей. Они приезжали, уезжали, суетились, встречали кого-то. А я была одна во всем мире... Стало очень страшно. Я вытерла мокрые от слез щеки, села на трамвай и поехала домой.

- Значит, ты решила сделать вид, что ничего не видела? - спросила я.

- Я решила отомстить. Но не Эдварду, нет. Я по-прежнему безумно любила его. Я решила отомстить этой женщине!.. Этой бульварной дряни, отобравшей у меня все!..

- Ты можешь назвать ее имя, - тихо спросила я.

- Да, - ответила Марта. - Это была ты.

Я держала в руках телефонную трубку и слушала длинный непрерывный губок. Наконец я набрала номер.

- Папа?

- Динка, ты уже едешь? - у отца был сонный голос. Конечно, он немного прикорнул на диване под монотонный звук телевизора.

- Нет, папа. Я все-таки решила остаться у Бендицких. Поздно уже.

- Я бы мог за тобой приехать...

- Это же идти в гараж за машиной. Целое дело! Я завтра до обеда свободна, так что успею забежать домой переодеться перед работой.

- Ну, хорошо, - он все равно был недоволен, я это чувствовала. Он терпеть не мог, когда меня не было дома. Даже в командировки я старалась ездить в то время когда он был на симпозиумах.

- Пап, ну не скучай, - сказала я умоляюще. - Ложись спать.

- Ладно. Утром увидимся. Я тоже до обеда свободен, - и он повесил трубку.

Я немедленно опустила трубку на рычаг и посмотрела на Марту.

- Я не знала, что ты нас видела, - сказала я.

- Странно, что Эдвард не рассказал тебе этого.

- Мы с ним о тебе не говорили...

- Ну, конечно, - усмехнулась Марта. - У вас были другие интересы. Впрочем, я еще не кончила свой рассказ.

Она перевернула кофейную чашку и уставилась внутрь нее. "Интересно, что она там видит, - подумала я. - Ведь в сущности это как тесты Роршаха - каждый видит что-то свое..."

- Итак, я решила тебе отомстить, - наконец оставила в покое чашку Марта. - Но для этого нужно было время. Я пришла домой и сделала вид, что ничего не случилось. Самое интересное, что и в эту ночь мы занимались любовью, и все у нас было хорошо, как всегда. Потом Эдвард уснул, а я ушла в ванную и чуть не задохнулась от слез. Утром он спросил: "Что у тебя с глазами?" - "Аллергия", - ответила я. - "Выпей супрастин", - сказал он и уехал в редакцию. Потом начались дни моего сумасшествия. Днем и ночью я искала следы его свиданий с тобой. Я следила за вами, я пускалась на любые ухищрения, чтобы не выпустить вас из виду. Я стала раздражительной и рассеянной, и Эдвард в конце концов обратил на это внимание. "Что с тобой творится?" - спросил он меня. - "Я себя неважно чувствую", - ответила я. - "Может, ты опять беременна? Сходи к врачу проверься", - сказал он. Не знаю, что в этой фразе вывело меня из себя, но я взорвалась. И сразу все ему выложила - и про то, что я знаю о его измене, и про то, что я вас практически застукала... Это на тот случай, если бы он стал отпираться...

- Но он, надеюсь, не стал отпираться? - я достала из пачки последнюю сигарету.

- Нет. Более того, он сказал, что очень рад, что я все знаю. Что он никак не мог сам начать этого разговора. Потом он сказал, что любит тебя. И что я должна его понять и отпустить...

Марта замолчала. Я тоже молчала. Мы обе хорошо знали, что было потом.

- Вот тут мне и подвернулся Венька, - наконец сказала Марта. - Эдвард до последнего вел себя идеально. Он щадил мою женскую гордость, и для всех в редакции дело представилось так, что это я его бросила. Только Бендицкий знает, что я пережила в дни нашего развода. Если бы не он, я бы на себя руки наложила. Венька возился со мной как с малым ребенком. Эдвард переехал к своей бабушке, а я осталась одна вот в этих самых четырех стенах. По ночам выла, как собака на луну. А днем ходила в редакцию и на глазах у всех крутила роман с Бендицким. Когда я поняла, что забеременела от него, моим первым побуждением было немедленно сделать аборт. Но потом я решила родить. Вот тогда мы и поженились. Хотя даже в день свадьбы я все еще безумно любила Эдварда... Я и сейчас всю люблю его, - добавила она тихо, опустив голову.

- Я искренне сочувствую тебе, Марта, - сказала я.

- Мне твое сочувствие знаешь где?.. - огрызнулась Марта. - Меня удивляет только одно. Почему у вас тогда ничего не получилось? Ведь все шло к тому, что вы будете вместе. Я думала, Эдвард не придает огласке ваши отношения, только щадя меня. Но после нашей свадьбы с Бендицким его руки были развязаны...

- Ну, теперь моя очередь произносить монологи, - сказала я. - Ты позволишь?

- Я вся внимание, - в тон мне съерничала Марта.

- Тогда слушай, моя милая. Я знаю о тебе чуть-чуть больше, чем ты сейчас пытаешься представить в своей романтической истории. Потому что моя история с Эдвардом началась как раз благодаря тебе. Эдварду нужна была хорошая встряска после всего того дерьма, в которое ты так умело его погрузила. Именно поэтому я согласилась на близкие отношения с ним. Он был первым мужчиной в моей жизни, и моя неопытность вернула его к нормальным человеческим отношениям.

Я немного помолчала. Марта нервно теребила дорогую обивку кресла.

- Но начались наши с ним отношения не с постели, как представляется тебе, а - я улыбнулась - с разговоров. Он каким-то двадцать пятым чувством уловил, что я способна понять и пожалеть его. Иначе эта тайна осталась бы только вашей, и в этом случае, конечно, ваш разрыв был бы просто невозможен. Но он в один прекрасный вечер не выдержал и все мне выложил. Именно от него я узнала о ваших воистину "чудесных" отношениях.

- Что ты имеешь в виду? - едва слышно спросила Марта.

- Я имею в виду те оргии, которые ты устраивала почти еженедельно в этой самой квартире, - сказала я. - А точнее, я имею в виду девочек и мальчиков, которых ты приводила домой якобы для стажировки и пропускала через ваше супружеское ложе. Меня всегда интересовал только один вопрос: где ты всему этому обучилась? Не в доме же карьериста Иванова? Значит, еще раньше, видимо, работая секретаршей в райкоме... Да, ничего не скажешь, хорошую школу ты прошла в городе! Твоим гусям и телятам такое и не снилось. Кстати, а знаешь ли ты, что даже в Америке подобные штуки называются преступлениями против природы и строго наказываются?

Я вдруг впала в назидательный тон.

- В штате Джорджия, например, за минет положена пожизненная каторга. В штате Нью-Джерси эти "безобидные французские шутки" стоят каторжной тюрьмы сроком на 21 год. В штате Коннектикут за это полагается 30 лет лишения свободы, а в штате Калифорния, славящемся, как известно, своим либерализмом, "всего" 15 лет. И это в Америке-то, стране, давным-давно пережившей сексуальную революцию!..

Я посмотрела на Марту. Мои познания, в свое время взятые из "Анализа работ Гарвардского университета" для одной из статей теперь мне здорово пригодились. Марта выглядела совершенно раздавленной.

- Так что, моя дорогая, - продолжала я, - для меня до сих пор осталось тайной, каким образом ты смогла впутать во всю эту содомию такого человека, как Эдвард. Но то, что он хотел как-то вынырнуть из этого дерьма, - это факт. В университете я увлекалась трудами психологов и психопатологов, даже какое-то время мечтала бросить журналистику и перейти в мединститут. Когда Эдвард раскрыл мне свою тайну, вернее, вашу тайну, я опять полезла в книги. Все они советовали только одно лечение - "атмосферу чистого воздуха". Но я ведь не была врачом-психоаналитиком. Для такой атмосферы я могла ему предложить только одно - себя и свою... любовь.

- Но и ты, судя по сегодняшнему твоему поведению с Бендицким, не такая уж невинная штучка, - отреагировала Марта.

Я посмотрела на фотоаппарат. И тут выдержка изменила мне.

Я плохо соображала что делаю. Фотоаппарат лежал на столике возле Марты. Мне удалось одним прыжком оказаться рядом. Марта попыталась остановить меня, но я с силой оттолкнула ее, и она опять упала в мягкое кресло. При этом она задела ночной столик и ее кофейная чашка вместе с другой посудой с грохотом разлетелись в разные стороны. Но фотоаппарат уже был в моих руках. Я отскочила в сторону, к книжным полкам. В это мгновение я знала только одно - я должна успеть засветить пленку до того как ко мне приблизится кто-нибудь из этой сумасшедшей парочки. Я попыталась разрядить фотоаппарат, но немецкая марка была мне совершенно незнакома. Я судорожно искала кнопку, открывающую заднюю крышку. В комнату вбежал Венька. Он был уже рядом, и я, резко толкнув его в плечо, рванулась к выходу из комнаты. Он попытался схватить меня за руку, но я вывернулась. Еще мгновение - и я была на кухне. У меня было совсем немного времени, но это импортное дерьмо никак не поддавалось. Тогда я открыла форточку и хотела выбросить в нее весь фотоаппарат...

- Спокойно!.. Ты должна успокоиться!.. - Бендицкий держал меня мертвой хваткой бульдога.

- Отдай мне фотокамеру! - приказал он. - Ну вот, так-то будет лучше... Не торопи событий, всему свое время, - добавил он как-то загадочно и потом сказал уже более мягким тоном:

- Оденься, пожалуйста. Твои вещи - в ванной комнате, - после этого он вышел, унося с собой фотоаппарат, а я, еще секунду помедлив, пошла в ванную.

Сначала я включила воду и умылась. Мне казалось, что струи воды помогут прийти в себя, а, может быть, помогут проснуться. Где-то в анналах мозга я очень надеялась, что все происходящее - просто дурной сон и я вот-вот избавлюсь от него.

Вода и вправду подействовала отрезвляюще. Я вспомнила свою борьбу за фотокамеру и усмехнулась. Кто бы мог подумать, что я способна вести себя как герои американских детективов... Наконец я сбросила Венькин банный халат и влезла в собственную одежду - джинсы и майку с капюшоном. Потом я собрала волосы и, достав из кармана резинку, закрепила их на затылке. Все эти действия вернули мне уверенность, я опять почувствовала в себе силы к борьбе. "Нужно только притвориться спокойной, и нейтрализовать их, - подумала я. - Тут нужна хитрость. Иначе - отец не переживет вида этих снимков..." При мысли от отце я чуть опять не впала в бешенство, но усилием воли заставила взять себя в руки.

Когда я вошла в комнату, Марта заканчивала уборку перебитых чашек и кофейника. Она всхлипывала. На свете на было большей любительницы всяких мещанских штучек, чем Марта. Она ухитрялась из любой командировки привезти какое-нибудь барахло типа хрустальных вазочек, неведомо как и для чего попадающих в сельские магазины. Над этой ее страстью подсмеивались все журналисты.

- Знаешь, сколько стоит этот сервиз? - подняла голову Марта.

- Догадываюсь, - спокойно сказала я.

- Ты просто психическая! - опять всхлипнула Марта. - Таких, как ты нужно держать в дурдоме...

- Ладно, хватит, - огрызнулась я. Но мне вдруг стало ее жалко. Она действительно умывала слезами каждый черепок.

- Марта, - окликнула я ее.

- Ну чего тебе еще? - почти в голос зарыдала Марта.

- У меня кола есть. Забыла достать из сумки...

Марта помолчала. Потом, все еще с обидой в голосе, сказала:

- Ну давай.

Я принесла из прихожей сумку и достала кока-колу. Венька, стоявший до этого молча у окна, полез в сервант за бокалами.

- Вот и хорошо, девочки, - примирительно сказал он. - Нам всем нужно немного успокоиться...

- А у меня бутылка коньяка есть, - неожиданно сказала Марта.

- Ну так это же то, что нужно! - воскликнул Венька.

- Несмотря на пятницу... - попыталась укусить его я.

- Между прочим, уже суббота, - парировал Бендицкий.

Я посмотрела на часы. Был второй час ночи.

- Я пойду сварю кофе, - предложил Венька.

- Только не клади туда сахар, - взмолилась я.

- Тогда свари его сама, - пожал плечами Венька.

Мы все пошли на кухню. Марта, еще раз глубоко и с надрывом вздохнув, выбросила битую посуду в мусорное ведро. Потом она открыла холодильник и достала коньяк. Венька расставил бокалы на кухонном столе. Я сварила кофе. Марта поставила передо мной три керамические чашки.

- Не жалко? - съехидничала я, разливая кофе.

- Да пошла ты...

Мы сели за стол.

- За что выпьем? - спросила я.

- За ночь, срывающую покровы с тайн! - патетически провозгласил Бендицкий.

- Уж больно романтично, - фыркнула Марта.

- Ничего, переживешь, - опять уколола ее я. Она не среагировала.

- Ну, а теперь поговорим серьезно, - Вениамин поставил на стол пустой бокал. "Значит, это была только разминка, - подумала я. - Интересно, что у этой семьи каннибллов приготовлено для меня на десерт..."

- Что такое "серьезный разговор" в твоем понимании, Венечка? - спросила я невинным голосом. - Если это христианская проповедь, то давай дождемся утра. Как известно, ночь - пора нечистой силы...

- Оставь в покое христианство и все с ним связанное, - отрезал Бендицкий.

- Это почему же? - сказала я. - Не потому ли, что без пяти минут священнику, отцу Вениамину, не подобает вести себя так, как он это делает вот уже почти... десять часов, - быстро подсчитала я в уме время от начала своего прихода в этот дом.

- Даже если это так, мотивы моего поведения известны только Господу, - сказал Венька. - И я не собираюсь раскрывать их никому. Даже тебе.

- Даже мне?! - удивилась я. - Но ведь о чем-то же ты собираешься сейчас говорить со мной. И это, заметь, не смотря на то, что Талмуд всех мужчин еврейской национальности всерьез предостерегает: "Ум женщины слаб". Ты что же, не подчиняешься законам Талмуда, Венечка?! Кстати, тебе, Марта, тоже стоило бы прочесть эту любопытную книжицу. А то сидишь в своем русско-эстонском невежестве и не знаешь, что по талмудическим законам муж может развестись с женой, если она пересолила или пережарила ему ужин. Поэтому там есть даже специальная благодарственная молитва мужчины за то, что Иегова "не сделал его женщиной...".

Бендицкий побагровел от злости. Я была на вершине блаженства. Марта молча пила кофе.

- Если ты не прекратишь эти свои выпендривания, - наконец сказал он грубо, - мне придется быть жестоким, а я бы не хотел этого...

В его голосе послышалась угроза, и я решила больше не дразнить его.

- Хорошо, Веня, - сказала я примирительно, - давай поговорим...

Вениамин сидел напротив меня, но старался не смотреть мне в глаза. Все-таки с того момента, когда он шептал мне на ухо такие нежные и такие, в сущности, банальные эпитеты, еще не прошло и суток. Как это произошло, я так толком и не поняла.

Утром он позвонил мне в редакцию и сказал: "Завтра Марта едет в деревню. Просила тебя зайти, помочь собраться..." Марта никогда не могла ни с чем справиться сама. В ней уживался какой-то дикий сплав суеты, многословия, самоуверенности и разврата с совершенной беспомощностью и детской доверчивостью. Все десять лет нашего знакомства я не могла разобраться в своих чувствах к ней - от почти постоянной жалости до периодической ненависти. Она же всем знакомым объявляла нас близкими подругами. При той цепи обстоятельств, в которой мы оказались, это было, по крайней мере, смешно.

Вениамин, ее третий муж, преподавал в семинарии историю религии. В прошлом он закончил филологический факультет пединститута и какое-то время работал в нашей газете литконсультантом. Женившись на Марте, он ушел из редакции. А еще, немногим спустя, мы узнали о его новом месте работы. Почти все прореагировали на это с юмором. Бендицкий всегда был веселым, общительным и не чужд человеческим слабостям. По крайней мере, ни одна редакционная вечеринка не обходилась без него. Он действительно был не лишен мужского обаяния. Внешность интеллигента только подчеркивала его прекрасное чувство юмора и легкий нрав. Он ни с кем не был в ссоре, не считал себя гением, не был занудой, и всегда прислушивался к чужому мнению. Именно поэтому женщины считали его "душкой", а мужчины - "хамелеоном и шестеркой". Впрочем, наша редакция страдала антисемитизмом не в большей степени, чем вся страна Советов.

Когда они с Мартой поженились, женская половина единогласно решила, что этой дуре-Марте как всегда повезло.

"Марта завтра уезжает в деревню, - сказал он мне по телефону, - и просила тебя зайти помочь ей собраться". - "Ладно, - сказала я, - я смогу только после обеда". - "В четыре устроит?" - "О,кей!" - "Тогда я скажу ей, что ты будешь в четыре". - "Скажи", - и я повесила трубку.

Я купила ей в дорогу кока-колу. Она просто балдела от нее. Эта сорокалетняя мать семейства визжала от восторга, как девчонка, при виде банки с американским суррогатом. Мне хотелось доставить ей хоть чуточку удовольствия.

Дверь открыл Бендицкий. Он был в длинном белом халате, едва схваченном поясом на талии. Волосы густыми черными волнами падали на плечи. Таким я его никогда не видела. Обычно он, следуя то ли церковным канонам, то ли последним изыскам моды, стягивал волосы на затылке в тугой узел. "Похоже, он только что из ванны", - подумала я, входя в прихожую.

- Где Марта? - поинтересовалась я.

- Подвернулась попутка, из издательства, кажется.

- Тогда я пойду, - и я повернулась к выходу. У меня с Вениамином всегда были натянутые отношения. Это плохо поддавалось логике. Просто мы никогда не симпатизировали друг другу.

- Постой, - сказал Вениамин мне в спину. - Может, выпьем по чашечке кофе, поболтаем...

Я просто опешила от неожиданности. Обычно он демонстративно уходил на кухню, когда мы с Мартой начинали перемывать косточки знакомым, обсуждая последние городские сплетни. И вдруг - "поболтаем"?! Видя, что я колеблюсь, он улыбнулся и сказал.

_ Ну так я пошел варить кофе?

- Сделай милость! - сказала я, уже снимая курточку.

На кухне посреди стола стояли цветы. Три великолепных белых хринзантемы.

- Это тебе, - сказал он, не отрывая взгляд от турочки, в которой варился кофе. "Так я и поверила", - подумала я, но на всякий случай поблагодарила.

- Итак, ты хотел "поболтать" со мной? - начала я, закуривая. Мне всегда нравилось, как я курю. Я будто видела себя со стороны. У меня тонкое, почти классической формы лицо, и мне казалось, что с сигаретой я очень похожа на Ахматову. Хотя Ахматова, кажется, не курила...

Бендицкий наконец поставил передо мной чашечку кофе и большую вазу с печеньем. Потом он сел в дальний угол кухни и уставился в окно.

- А ты, что же, пить кофе не будешь? - удивилась я.

- Сегодня пятница.

- Ну и что?- Постный день.

- Кофе - это не мясо.

- Кофе - это роскошь, деликатес. Значит в этот день нужно себя в нем ограничить.

- Ладно, - кивнула я. - Мне больше достанется.

Кофе был скверный. Бендицкий еще и сахару в него набросал. Все евреи обожают сладкое.

- Ты сегодня работал? - спросила я, чтобы не затягивать паузу.

- Да. Две лекции - на первом и третьем курсах.

- Слушай, а семинаристы ходят в рясах?

- Когда как. В основном в светском. Почему тебя это волнует?

- Интересно.

- Странно, что тебя это интересует. Обычно у всех женщин интерес вызывает совершенно другой момент жизни семинаристов и священников.

- Какой же?

- Монашество.

- Я не очень верю в искренность обета безбрачия... Впрочем, я не так выразилась. То, что этот обет монахом соблюдается, я не сомневаюсь. Но дьявола не так-то легко обвести. Секс - слишком большое искушение для человечества, чтобы от него можно было безболезненно отказаться, и если это происходит, то обязательно жди каких-то аномалий.

- На то существует молитва. Это единственное, но верное средство от любых искушений.

Бендицкий выразительно посмотрел на меня, и я смутилась. В конце концов как бы ни раздражал его назидательный тон, но по сути он был прав. Я погасила сигарету, не докурив ее и до половины.

- Самое скверное в человеке - это секс, - продолжал развивать свою мысль Вениамин. - Секс доводит человека до безумия, лишает возможности мыслить и действовать здраво. Более того, в самом сексе заложена колоссальная саморазрушающая сила.

- Разве? - удивилась я. - А как же библейское: "плодитесь и размножайтесь?".

- Вот именно. "Плодитесь и размножайтесь", - это сказал людям Бог. Но на то и дьявол, чтобы искажать Божественное Писание. Знаешь, как в богословской литературе характеризуют дьявола? Разрушитель и клеветник, лжец и отец лжи, обезьяна господа Бога! Обезьяна, которая все делает в темноте, сзади и наоборот.

- Не поняла. Но звучит гадко.

- Сейчас поймешь. "Плодитесь и размножайтесь" - это норма. Физическая и психическая норма. Человек родился, вырос, женился, родил своих детей, вырастил их и умер.

- Скучно-то как...

- Вот тут тебя лукавый и поймал. Если скучно, значит, будешь искать иной жизни. А что такое "иная жизнь"? В мире две силы - добро и зло, Бог и дьявол. Не хочешь выполнять божеский завет, - будешь поклоняться, сама знаешь кому... Отсюда проституция, отсюда весь этот аномальный секс, а в итоге - несчастные дети, одинокие люди, депрессии, самоубийства.

- Знаешь, если вдуматься, то все верно. Что может быть дучше простых человеческих радостей? Дом, семья, дети...

Я вдруг вспомнила, как мы с Эдвардом гуляли в Ботаническом саду и мечтали о будущем. Тогда я тоже сказала - "дом, семья, дети...", и Эдвард, рассмеявшись, добавил: "Что может быть лучше простых человеческих радостей?", а потом, внезапно став серьезным, вдруг притянул меня к себе и, глядя прямо в глаза, сказал: "Я очень боюсь потерять тебя. Это означало бы смерть..." Могла ли я тогда предположить, что это окажется не только фразой?

- Веня, я слушаю тебя, и вспоминаю стихи Тарковского. Помнишь - "Вот и лето прошло, словно и не бывало, день промыт, как стекло - только этого мало..." И дальше: "...Крыльев не обожгло, веток не обломало, мне и вправду везло - только этого мало".

- Я понял тебя. Но эти стихи - как раз еще одно подтверждение инстинкта саморазрушения. Кстати, почти вся литература - это дьявольская песнь о саморазрушении.

- И это говоришь ты? Ты - бывший журналист и дипломированный филолог?

- Именно поэтому и говорю. Говорю, потому что знаю.

- Бред какой-то. У тебя развивается религиозный фанатизм.

- Это ваши мозги давно запудрены дьявольской демагогией. Ах, Толстой! Ах, Тургенев! А давай посмотрим на твоего Толстого с другой точки зрения. Великий моралист, создатель философского учения "непротивления злу насилием", полного целомудрия и полового воздержания, сам делает своей жене тринадцать детей, как будто нарочно стараясь дотянуть до "чертовой дюжины". Одновременно он обвиняет жену в том, что это она соблазняет его, и доводит ее чуть ли не до самоубийства. А знаешь, какой диагноз поставил Толстому знаменитый психиатр Россолимо? "Дегенеративная двойная конституция - паранойяльная и истерическая". И это - властитель дум девятнадцатого века!

- Ладно с графом Толстым. Он действительно личность сложная. Но что ты имеешь против Тургенева? "Тургеневские женщины" - это идеал во всем мире.

- Глупости. "Тургеневская женщина" - это словесный штамп. Вообще-то у Тургенева мужчины всегда слабые, неприкаянные какие-то, "лишние люди". Очень, кстати, похожи на него самого. Рудин, Инсаров, Базаров - кто там еще? Все как-то маются, ждут чего-то, потом сбегают. Сам Иван Сергеевич тоже никак жениться не мог. В молодости влюбился в Наталью Тучкову, но замуж она почему-то выходит за Огарева, а потом за Герцена. А у Тургенева уже "французский треугольник" с певицей Полиной Виардо и ее мужем. И при этом - заметь! - у него была внебрачная дочь от простой девушки Авдотьи Ермолаевой.

- Веня, это подтасовка. Ты разбираешь личности, а я говорю о произведениях. В творчестве человек стремится выразить лучшие стороны своей души.

- Лучшие? Очнись, родная! Тургеневская женщина всегда сильнее и чувственнее, чем мужчина. Это прямое противоречие библейскому закону или закону природы, если тебе так понятнее. Все получается наоборот. Вот и вспомни, что дьявол - обезьяна Господа Бога. А ведь это "золотой век" русской литературы! И написано действительно талантливо. Мы все подпадаем под их обаяние. Только кто у этих гениев за спиной стоял, вот что интересно...

- О Боже, Бендицкий, с тобой опасно разговаривать. Ты шельмуешь всех на свете.

- Я просто размышляю.

- Давай размышлять на другую тему, - взмолилась я.

- Все женщины одинаковы.

- Не поняла?

- Я думал, что уж с тобой-то можно говорить на философские темы.

- Со мной можно. Но ты плюешь в колодец, из которого я пью.

- Не пей. Это дурная вода.

- Мы сейчас поссоримся. Есть вещи, которые нельзя трогать. Не нам с тобой обсуждать гениев.

- А собственно, почему? Не потому ли, что за этим стоит какая-то тайна? Учти, что у творца нашего нет тайн. Он - Бог света и правды. Все тайны от лукавого...

- Ты меня доконал!

- Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом.

- О чем же?

- Ну, например, о том, что ты очень красивая. Ты знаешь об этом, Дина?

- Догадываюсь, - попыталась отшутиться я, опешив от такого неожиданного поворота в беседе.

- Почему ты не выходишь замуж?

- Лучших мужчин уже разобрали, а плохие мне самой не нужны, - сказала я вычитанную где-то фразу.

- Я спрашиваю не из праздного любопытства. Такие женщины, как ты, не должны быть свободными.

- Вот как? Это почему же?

- Потому что в тебе - соблазн.

- А ты не соблазняйся.

- Не для меня соблазн. Хотя и для меня, конечно, тоже. Так же как и для любого мужчины, встретившего такую женщину, как ты. Но соблазн в первую очередь для тебя самой.

- Что-то я плохо тебя понимаю. Кофе бросился мне в голову, отбив остатки интеллекта, - опять попыталась отшутиться я. Бендицкий только с досадой мотнул головой, отбрасывая мою реплику.

- Я слишком хорошо отношусь к тебе, чтобы не предостеречь тебя...

- Погоди-погоди, - осенило меня. - Ты хочешь сказать, что я могу стать, как бы это выразиться точнее... женщиной легкого поведения?

Бендицкий кивнул. Я расхохоталась.

- Венька, ты знаешь сколько мне лет?

- Женщине столько лет, на сколько она выглядит. Выглядишь ты на двадцать пять.

- А мне тридцать. В этом возрасте такую карьеру не начинают. Согласен?

- Ты могла бы мне ответить искренне на один вопрос? - Бендицкий продолжал внимательно изучать меня.

- Попробую.

- Сколько мужчин у тебя было?

Я задумалась. Честно говоря, я ожидала чего угодно, только не такого поворота событий. Это и смущало, и бесило, и интриговало одновременно. "В конце концов я в любую минуту могу это прекратить и уйти", - решила я, но любопытство уже здорово завладело мной.

- Мне трудно ответить. Ты не поверишь.

- Поверю.

- Сомневаюсь, но сам напросился...

Я закурила новую сигарету.

- У меня был только один мужчина. За все это время. - Я замолчала. Я ждала реакции. Бендицкий оставался спокойным.

- Что-то в этом духе я и предполагал. Я даже знаю, кто он, - наконец сказал он. - Но ведь наверняка были какие-то соблазны, какие-то предложения...

- Бендицкий, это наглость. Я сейчас уйду.

- Прости, если я обижаю тебя. Но мне хотелось помочь тебе разобраться...

- Разобраться в чем?

- В себе самой.

- Ты знаешь, парочка моих поклонников уже пыталась сделать это. Хочешь, я предугадаю заключительную часть твоего монолога?

- Ну-ну, это интересно...

- Все зависит, конечно, от интеллекта говорящего. Вот у меня был знакомый психиатр, так он говорил так: "Профессор Свядощ констатировал, что функциональные нарушения деятельности внутренних органов у женщин, в частности, "неврозы сердца", "общая слабость", "мигрени", при которых не находят каких-либо изменений со стороны соматических органов, являются следствием половой дисгармонии". И дальше, в порядке резюме, так сказать: "В сексе, как и в спорте, требуются постоянные упражнения. Это залог здоровья..." А другой мой знакомый, армянин, говорил значительно проще: "Если не трахаться каждую ночь, то зачем жить?!".

Бендицкий расхохотался. Я тоже.

- Ну что, угадала?

- Отчасти... Хочешь еще кофе?

- Нет, у меня и от этого голова разболелась... - Я говорила правду. То ли от сумасшедшего рабочего дня, который, впрочем, был ничуть не лучше и не хуже других, то ли от Венькиного переслащенного кофе, помноженного на довольно крепкие сигареты, у меня вдруг адски разболелась голова. Ее будто сжимало огненными дисками. При этом руки и ноги стали ватными, и я никак не могла собраться с силами, чтобы встать и уйти.

Бендицкий внимательно наблюдал за мной.

- Ты очень побледнела. Тебе нехорошо?

- Я же сказала - голова болит. Я, пожалуй, пойду, - сказала я и попыталась подняться из кресла. Мне это почти удалось, но внезапно все поплыло перед глазами, и я едва успела схватиться за край стола. Но Бендицкий уже был рядом. Он поддержал меня и довел до дивана.

- Сейчас дам таблетку, а ты попробуй расслабиться, - сказал он. - По радио, кстати, передавали, что сегодня один из критических дней. Скорее всего, это давление...

Наконец, он нашел таблетку пенталгина и принес из кухни воды, чтобы ее запить. Потом сел рядом и вдруг, резко наклонившись, поцеловал меня. От изумления и неожиданности я даже привстала, но тут же опять откинулась на подушку. Боль в висках была невыносимой. Бендицкий смотрел на меня и... улыбался.

Это длилось довольно долго. А может, прошло всего несколько мгновений. На улице стемнело, и я потеряла реальное ощущение времени. Мы лежали в комнате на узком диванчике и почти дремали.

- Ты сейчас похожа на сиамскую кошечку, - шепнул мне на ухо Бендицкий.

И вдруг я кожей ощутила чье-то присутствие. Это было не движение и не звук. Просто я поняла, что мы не одни. Я вскочила, как ужаленная, и, накинув белый Венькин халат, стала метаться по комнате. Я, как помешанная, открывала двери шкафов, заглядывала под диван, даже отдернула штору на окне. Бендицкий никак не реагировал на мой психоз и даже не спрашивал, что я делаю. Он молча наблюдал за всеми моими действиями. Наконец я подошла к наполовину застекленной двери, ведущей в темную прихожую, и открыла ее. За дверью стояла Марта.

Не помню, вскрикнула ли я или сразу потеряла сознание.

Первое, что я услышала, придя в себя, был голос Бендицкого.

- Ты напугала ее, - говорил он сердито.

Ответа не последовало, и я открыла глаза. Яркий свет ослепил, и я на мгновение зажмурилась. В ту же секунду память сполна выдала мне всю ситуацию. "О Боже, лучше бы было умереть", - подумала я и снова открыла глаза. Возле меня сидела Марта с бутылкой нашатырного спирта в руках.

- Тебе уже лучше? - спросила она.

- Да, - едва пошевелила я пересохшими губами, мучительно соображая, что же все-таки происходит.

Наступила пауза. Вениамин стоял у окна и смотрел куда-то в сторону.

Он успел надеть джинсы и рубашку. А я все еще была в его халате.

- Ты когда приехала? - наконец спросила я. Вопрос звучал нелепо, но нужно же было о чем-то говорить.

- Я никуда не уезжала, - сказала Марта. - Ты только лежи спокойно. Я сейчас все объясню...

- Хорошо, Веня, - сказала я примирительно, - давай поговорим. Марта опять налила всем коньяку. Я машинально глянула на часы - шел третий час ночи.

- Ты умная женщина, Дина, - начал Бендицкий, взяв в руки хрустальную рюмку и глядя через нее на свет от декоративной лампы. - Ты умная женщина, - повторил он еще раз, избегая моего взгляда, - и поэтому должна понимать, что все, что происходит сейчас и происходило до этого момента, имеет под собой какую-то основу. Я не люблю длинных преамбул. Все равно суть останется сутью. А суть заключается в том, что к Марте неделю назад попал совершенно уникальный снимок. На этой, весьма фривольной, фотографии запечатлен Эдвард. С ним женщина, лица которой не видно. У Марты были, как ты понимаешь, все основания предположить, что этой женщиной была ты. Именно поэтому она уговорила меня поучаствовать во всей этой затее. Хотя, не скрою, у меня тоже был свой интерес в этом деле...

- И какой же? - выдавила я из себя фразу для того, чтобы не возникла пауза. Тишина сейчас была бы просто невыносима.

- Я не мог поверить в твою непогрешимую любовь к Эдварду. Я и сейчас не верю в это. Впрочем, сейчас я тем более не верю в это, - он усмехнулся и наконец посмотрел мне в глаза. Но я не отвела взгляда. Меня внезапно осенило...

- Марта упомянула о каких-то твоих опытах, - сказала я. - Ты мне что-то подсыпал в кофе?

Наступила пауза. Бендицкий молчал. Я продолжала смотреть на него. В конце концов он отвел глаза.

- Он дал тебе таблетку люминала, - сказала Марта.

- Зачем?!

- Затем, чтобы тебя вырубить. Иначе ты заметила бы меня намного раньше. А мне нужно было сфотографировать вас точно в том же ракурсе как и на фото с Эдвардом. Здесь очень важна точность...

- Точность в чем? Я что-то совсем ничего не понимаю...

- Венька же все объяснил! Мне удалось достать снимок, на котором ты и Эдвард. Этот снимок сделан здесь, в этой квартире, на нем довольно четко просматривается даже рисунок обивки нашего дивана. Мне нужно доказать только то, что на том снимке - ты, и тогда я докажу и то, что Эдвард вовсе не покончил с собой. Что виновницей его гибели была... женщина!!

- Ну что же ты, Марта, так смутилась в конце своего монолога, - я вспомнила, что у меня кончились сигареты, - ты уж называй все своими именами. Ты хочешь доказать, что Эдварда убила... я?

"Динка, Динка, ты когда-нибудь убьешь меня своей красотой и альтруизмом. Я точно знаю, что не выживу, не перенесу этой немыслимой любви. Когда я расстаюсь с тобой, мне кажется, что завтра никогда не наступит. Что за время нашей разлуки случится что-то немыслимое: война, землетрясение, наводнение... Что тебя украдут какие-нибудь индейцы, янычары, инопланетяне... И тогда я срываюсь с места, ловлю такси и, как сумасшедший, несусь к твоему дому. Я хожу под окнами, как мальчишка, я сочиняю тебе стихи и песни. Я готов скорее разбить себе голову о камни мостовой, чем причинить тебе даже самую легкую боль... А утром, когда мы встречаемся вновь, я вынужден быть собранным и даже строгим. И тогда ты заглядываешь мне в глаза и спрашиваешь своим звенящим голосом: "Ты меня больше не любишь, да? Скажи, не бойся, не любишь? Скажи!"

Ах, если бы я мог сказать! Эти проклятые пятнадцать лет разницы давят мне плечи, как гробовые плиты. Ну почему, почему мы не встретились раньше?! Раньше все было бы по-другому. Оркестр играл бы мендельсоновский "Свадебный марш", и я нес бы тебя, всю в белом, на вытянутых руках прямо к алтарю... А сейчас - сейчас мне остается только эта разрывающая душу нежность и перо, которое само выводит строки.

Возможность невозможности моей?

Мне дотянуться до тебя едва ли,

Какие бы дары ни обещали

Твои глаза в мерцании ночей...

Ах, Динка, милое дитя! Хрустальный колокольчик, звенящий на моих поминках! Ты думаешь, я богач, способный подарить тебе весь мир. А я банкрот! Жалкий банкрот, у которого осталось меньше сокровищ, чем у нищего - монет. Эта несостоятельность сведет меня с ума! Мне кажется, что в один прекрасный день ты придешь на свидание к покойнику...").

- Да, я хочу доказать, что Эдварда убила ты! - Марта залпом осушила рюмку. Мы помолчали.

- Покажи мне этот снимок, - наконец, сказала я.

Эдвард лежал на диване, раскинув руки. Глаза были закрыты. Судя по всему, он спал. На его плече покоилась голова обнаженной блондинки. Волосы целомудренно прикрывали ее лицо. Но поза уснувших любовников была далека от целомудрия. Я внимательно изучала фотографию. На ней Эдвард был без бороды и усов, и это означало, что снимок сделан уже после его развода. Первое, что он сделал после расставания с Мартой, - это побрился, помолодев лет на десять. Блондинка, лежавшая рядом, действительно была очень похожа на меня. Но это была не я... Значит, передо мной искусно выполненная подделка.

- Эдвард не мог изменить мне, - сказала я вслух.

- Я тоже так когда-то думала, - хмыкнула Марта.

- Эдвард не мог изменить мне по той простой причине, что у нас с ним ничего не было, - я посмотрела на Марту. - Не было в том понимании, какое ты вкладываешь в это слово, - добавила я, делая ударение на слове "ты".

- Ты хочешь сказать, что вы с ним не спали? - Марта округлила глаза и тупо уставилась на меня. Судя по всему, она уже опьянела.

- Нет.

- Ха! Так я тебе и поверила!

- Мне не нужно, чтобы ты мне верила. Достаточно того, что я знаю это наверняка. И, зная это, я уверена, что в твоих руках подделка. Ее можно сделать двумя способами: или путем фотомонтажа - но это довольно легко установить, - или таким же путем, как сегодня проделал Бендицкий со мной, то есть - накачать жертву наркотическими средствами и уложить рядом с ней кого угодно. Кстати, на этом снимке он спит, - я больше не могла произносить вслух имя Эдварда. Фотография обжигала пальцы, - это еще раз подтверждает мою версию, что его просто подставили. Только вот для чего?..

- Ты лихо ушла от основной темы, - мотнула головой Марта. - И все-таки я не верю ни одному твоему слову. Посмотрим, что ты запоешь, когда я проявлю эту пленку, - и она посмотрела на фотоаппарат.

Мы все посмотрели на фотоаппарат. Я пожала плечами.

- Делай, как знаешь! Но если бы даже тебе чудом удалось доказать, что на этом снимке я - что это решает? Дело Эдварда, - я опять запнулась на его имени, но быстро взяла себя в руки, - дело Эдварда закрыто. Официальная версия - самоубийство. Чего ты добиваешься? Ты не веришь следствию? Или тебя просто больше устраивает думать, что кто-то, а не ты, виноват в его смерти...

- Как ты сказала? - Марта даже привстала от неожиданности. - "Кто-то, а не я"? Что ты имеешь в виду?

Я молчала. В конце концов это была наша с ним тайна, и я не имела права выдавать ее даже после того, что случилось.

- Нет, ты продолжай, я прошу тебя, продолжай! Я чувствую, я знаю, что за его смертью стоит какая-то тайна. Он был сильной личностью. Он не мог этого сделать сам. Его убили! Убили!!! Но если ты хоть что-то знаешь - скажи мне! Я умоляю тебя - скажи... - и Марта разрыдалась.

Мы с Бендицким ждали, пока она успокоится. Наконец Вениамин встал и налил ей стакан холодной воды.

- На, выпей, - сказал он, глядя на нее почти с отвращением.

Марта, по-детски всхлипывая, выпила воду и опять накинулась на меня.

- Ты не имеешь права бросаться такими фразами! Если ты считаешь, что я виновна в его смерти, у тебя должны быть доказательства.

Я усмехнулась.

- У меня они есть. Только не такие очевидные, как у тебя, - и я опять посмотрела на снимок. В конце концов, Марту можно было понять. Мысль о том, что она расследует дело об убийстве, да еще и об убийстве своего бывшего мужа, могла подвигнуть ее на любые подвиги.

- Марта, прости меня, - сказала я. - Теперь я верю, что ты действительно любила Эдварда. Иначе ты не стала бы устраивать этот чудовищный спектакль.

Марта опять всхлипнула, Бендицкий молчал.

- Ну что ж, если хочешь, давай еще раз вернемся к последнему дню в жизни Эдварда, и еще раз проверим обе версии, - я говорила так спокойно, что сама не верила звучанию своего голоса. А память, обгоняя слова, уже гнала меня в прошлое...

("Эдвард, ты самый красивый мужчина на свете!" Мы танцуем в маленьком баре на окраине Таллина. С пластинки льется "Лунная серенада" Глена Миллера, и Эдвард, погружаясь в ритм своей юности, чувствует себя абсолютно счастливым. Ему хочется помолчать. Меня же переполняют самые глупые, самые счастливые слова, которые сами собой срываются с губ.

- Эдвард, ты мой добрый гений! Ты Грэй! Ты пришел в мою жизнь для того, чтобы доказать, что алые паруса существуют. Ты знаешь, в классе меня дразнили, называя Ассолью. Так и говорили: "А вот и наша Ассоль вернулась с причала. Только вот Грэй что-то все медлит... Может, он попал в шторм,и его съели акулы...". Я не сердилась на них, я их даже жалела, потому что знала, что рано или поздно ты придешь!

В баре никого нет, кроме нас. Уже так поздно, что он, наверняка, закрылся. Почему же хозяин не просит нас уйти?

- Эдвард, я люблю тебя! Вот увидишь, у нас все будет хорошо. Мы ведь никогда не расстанемся, правда? Скажи, ты любишь меня, любишь? Эдвард, да ты вовсе не слушаешь меня!...")

- Итак, я узнала о том, что Эдвард выпил смертельную дозу снотворного, только утром, когда пришла на работу. О том, что редактор покончил с собой, говорили шепотом. Но мне об этом доложили сразу и не смущаясь, ведь о наших с ним отношениях, кроме, как выяснилось, тебя, Марта, так никто и не знал. Не знал по моей инициативе. Я не хотела волновать отца прежде времени, а сроки нашей свадьбы все еще были не установлены... В общем, было довольно много причин для того, чтобы мы держали свои чувства в узде. Нужно сказать, у нас это неплохо получалось. Да и ты, Марта, в этом здорово помогала. Твой "принародный" роман с Бендицким отвлекал внимание от личной жизни Эдварда... И все-таки в тот день я выдала себя. Услышав о самоубийстве Эдварда, я бросилась вон из редакции, схватила первую попавшуюся попутку - и поехала к нему домой. Там уже было полно полиции. Сразу выяснилось, что я была последней, кто его видел накануне вечером...

Я поискала глазами пачку с сигаретами, но вспомнила, что сигареты уже давно кончились. Ничего не оставалось, как выпить коньяк. Он обжег горло, но сейчас это было даже кстати. Я могла позволить себе откашляться, сделав вид, что виновен в моем спазме коньяк...

- Действительно, накануне мы с Эдвардом расстались несколько натянуто. Это не было размолвкой. Просто Эдвард находился в легкой депрессии и весь мир оценивал со знаком минус...

Марта внимательно смотрела на меня.

- Дина, ты чего-то не договариваешь, - перебила она меня.

- Я говорю все как было.

- Тогда что означает твоя фраза "был в легкой депрессии"? Эдвард и депрессия - вещи несовместимые. Он мог быть веселым, заводным, сверхобщительным или, наоборот, злым и раздражительным. Все, что угодно, но только не депрессивным...

- Марта, ты плохо знала Эдварда.

- Я?! - Марта чуть не задохнулась от негодования. - Я - его законная жена, четыре года делившая с ним все его беды и неурядицы, я - хозяйка его дома и возможная мать его детей; я плохо знала его?! А ты?! Ты знала его лучше?! Ну тогда поделись с нами своим опытом! Что же ты могла знать о нем такого, что не было известно даже мне?!

Я молчала.

- Прекрати истерику, - резко оборвал Марту Бендицкий. - В конце концов, мы сейчас пытаемся разобраться в событиях пятилетней давности. Это и так достаточно трудно. Давайте постараемся быть хотя бы взаимно вежливыми, без этих бабских разборок...

Он криво усмехнулся. Похоже, его последняя фраза относилась и ко мне.

- Дина, давай по порядку, - продолжал он. - Что происходило в тот вечер, когда вы виделись в последний раз. Постарайся быть предельно точной, ладно?

Бендицкий встал и подошел к окну. Теперь я оказалась между ним и Мартой, и мне опять вспомнились бесконечные допросы в узкой, пропахшей дешевым табаком комнате следователя...

- В тот вечер мы решили никуда не ехать, а поужинать дома. Хейла Донатовна гостила неделю у старшего сына, и мы могли остаться совершенно одни, - медленно начала я. - Эдвард купил шампанское. Ему очень повезло - это было настоящее французское шампанское, и мы сетовали, что у нас не хватило денег на бананы. Я обожаю бананы с шампанским, и Эдвард это знал. В холодильнике мы нашли замороженные гамбургеры, и я приготовила ужин. Эдвард сначала был очень веселым. Он шутил и рассказывал мне всякие курьезы из редакционной жизни. Потом даже взял гитару. Это случалось так редко, что я замерла над сковородкой, и в итоге гамбургеры подгорели. Эдвард еще пошутил: "Да, хозяйка ты конечно неважная, но человек, несомненно, хороший". Я обиделась. Ну тоже, разумеется, не всерьез. Бросила кухонную тряпку на стол, сняла фартук и демонстративно ушла в комнату. Там я села на диван и стала листать альбом репродукций Глазунова... Да, да, я очень хорошо запомнила - это был альбом Ильи Глазунова. Он тогда только входил в моду, и все гонялись за этими альбомами. Эдвард достал его через своего приятеля, работающего в книжном магазине. Я смотрела иллюстрации к Достоевскому... Кажется, к "Преступлению и наказанию"... Раскольников, Сонечка Мармеладова... И тут в комнате появляется Эдвард с гитарой. Он стал на одно колено, как средневековый рыцарь, и запел: "Милая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою..." Ну и так далее, - мой голос вдруг осекся, и я замолчала. Бендицкий подошел к столу и молча налил мне коньяку. Я выпила.

- Дальше мы поужинали. Пили шампанское. Мне хотелось, чтобы было красиво. Я зажгла свечи... Еще мы танцевали. Поль Мориа. Все время звучала музыка Поля Мориа... Эдвард очень любил этот оркестр. Потом... Потом его настроение резко изменилось. Он вдруг стал грустным и выключил музыку. Он сел на диван и о чем-то задумался. Я попыталась устроиться рядом. Притащила плед из комнаты Хейлы Донатовны и соорудила из маленьких подушек что-то вроде гнездышка. Мне хотелось... Мне хотелось расшевелить его. Я не знала, что сделать, чтобы вывести его из этого состояния. Ведь еще минутой раньше все было так хорошо! "Эдвард, - сказала я, - в конце концов мы могли бы пожениться уже сейчас..." Я сразу поняла, что сморозила глупость! Он посмотрел на меня угрюмо, почти зло и сказал: "Дина, уже очень поздно. Я провожу тебя..." Я вспыхнула. Он мог бы сказать это по-другому. Или хотя бы, поцеловать меня, обнять... Мне не нужно было большего! Я и таким любила его до безумия... Впрочем, уже потом, после его смерти, я поняла, как это важно для мужчины, и какой я была эгоисткой. А в наших с ним отношениях это было важно вдвойне, потому что он был старше, и эти пятнадцать лет не давали ему покоя...

Я опять замолчала. Слезы душили меня, но я не хотела плакать при посторонних. Марта о чем-то думала, глядя прямо перед собой. Бендицкий подошел ко мне и присел рядом на корточки.

- Дина, - сказал он тихо, - я, кажется, понял, что происходило между вами. Эдвард... Как бы это сказать точнее, - он тщательно подбирал слова, боясь обидеть или поранить меня, - Эдвард не мог быть с тобой, потому что...

Дата добавления: 2015-09-29