Таймлайн: после Апокалипсиса

Автор: Derek

Название: Post Scriptum

Жанр: ангст, драма

Пейринг: человек/ангел

Рейтинг: PG - 13

Таймлайн: после Апокалипсиса

Размер: миди

Дисклеймер: Крипке может спать спокойно.

Кастиэль приходит на рассвете, только в час, когда диск полной луны становится розовым и стыдливо растворяется в прохладном утреннем тумане, пронизанном лучами восходящего солнца.

Дин слышит легкий шелест невидимых крыльев – и вот он – его ангел… Бездонно-небесные глаза смотрят виновато и ласково: «Прости… Я не мог раньше»… Дин знает, что не сможет дотянуться сам, однако, против всяких ожиданий, ему удаётся сесть, словно тело вдруг вспомнило, как ему надлежит двигаться, и он дрожит, вцепляясь непослушными пальцами в лацкан потрепанного плаща… потрепанного – но без следов гари и копоти…

Огонь… Дым…

- Я в порядке… - шепчет Кастиэль.

«Не ври, ты не умеешь врать мне», - хочет закричать Дин, но из груди вырывается только сиплый болезненный стон.

- Не совсем еще… - отводит глаза Кастиэль. – Но буду…

Тонкие пальцы ангела касаются его лица, гладят шею, одновременно лаская и исследуя, и сердце Дина просто заходится от того, как ему не хватало этого все эти долгие месяцы…

Руки Кастиэля скользят по спине, обнимая, и Дину хочется сказать: «Не надо, Кас, там я уже не чувствую», но по тому, как наполняются болью и ужасом голубые глаза, он понимает – предупреждать поздно.

- Отец небесный… - еле слышно выдыхает Кастиэль. – Дин… Что с тобой сделали… Что ТЫ с собой делаешь?.. Я недостаточно силён, чтобы…

- Не надо, - шепчет Дин. – Ты жив. Ты здесь… Всё не так плохо… Это всё уже неважно…

- Не ври, ты не умеешь врать мне, - эхом отдается в нем, когда Кастиэль прижимает к своей мокрой от слёз щеке его ладонь. И пальцы, которые вот уже почти два года как не родные, ощущают влагу и нежное прикосновение дрожащих губ самого близкого во всей Вселенной существа.

И это длится до самого момента пробуждения.

…не проходит и минуты, как на сестринском посту загорается лампочка, и опытная и хорошо знакомая с особенностями и нуждами всех пациентов сестра, быстрым шагом направляется в палату в конце коридора. Молодой человек, парализованный после тяжелого ранения в одной из этих ужасных Стычек два года назад, страдает психическим расстройством, как и все пациенты этой клиники. После волны прокатившихся по всему миру природных и техногенных катаклизмов, локальных воин, массовых самоубийств и крупных и мелких вспышек немотивированного насилия свободных мест в таких заведениях почти не осталось. Из всех пациентов этот парень самый спокойный и неприхотливый, он необщителен, но выглядит абсолютно нормальным и даже симпатичным, с ним редко бывают проблемы. Персонал относится к нему хорошо, и в такие вот лунные ночи ампулу из тех, что идут на счёт, Дин Винчестер, давно разучившийся плакать, и у которого уже нет сил кричать от боли, рвущей душу на части, получает по первому требованию.

Ему все равно, что там – клонозепам, галаперидол или торазин из тех дурацких мистическо – детективных книжек, что приносит ему Сэмми, чтобы развлечь… Лишь бы отключиться и не видеть снов, которые с жуткими подробностями рассказывают ему то, чего он не мог знать, не должен был видеть… напоминают о том, что он хотел бы забыть или показывают то, чего он хотел бы больше всего на свете, то, чего он, наверное, мог бы достичь, но не имеет права…

Вполне возможно, что после этого вот сна физиотерапевт, приходящий его помучить три раза в неделю, удовлетворённо кивнет, осматривая руки, на которых нет, нет, нет, и никогда не было зияющих сквозных ран, сделает пометку об успешности избранной методики… А Дин ухмыльнётся и скажет: «Пиздец, как круто, наконец-то я попаду на арт-терапию! Передайте им, чтобы припасли побольше красных и черных карандашей, потому что…

Огонь… Дым…

У маленького Дина Винчестера в коробке с цветными мелками больше не было ни черного, ни красного цвета.

Подумав немного, отец забрал еще и оранжевый, а потом полдня заставил повторять, что ему нельзя брать чужие карандаши, даже если предложат. В прежнем детском саду, дома, в Лоуренсе, их, конечно, понимали и жалели, но Джон вскоре ощутил, что к ним начинают присматриваться - справляется ли вдовец, хорошо ли ухаживает за младенцем, приходит ли в себя после потери матери бедняжка Дин, и насколько отразилась случившаяся с их семьёй трагедия на их психическом здоровье?.. Так что Джон счел за благо переехать подальше от греха в лице дамочек из социальных служб Лоуренса, постоянно навязывающих ему и Дину беседы со шринками, и спящими и видящими, как бы побыстрее забрать мальчиков у отца. Старший Винчестер был далек от мысли, что на новом месте у них не возникнут те же проблемы, ведь Дин, которому недавно исполнилось только пять, все еще бледнел и задыхался, едва почувствовав запах дыма, плакал по ночам и рисовал только пожары. Однако при некотором везении они могли протянуть на новом месте достаточно долго - в конце концов, мало ли на свете просто молчаливых детей, а желто – синие каракули в альбоме Дина вряд ли скоро насторожат воспитателей.

Можно было, конечно, вообще не отдавать Дина в детский сад – Джон теперь до дрожи боялся выпускать детей из поля зрения. Но если Сэм ещё ничего не понимал и не помнил, и в деловых поездках по старым друзьям и бывшим сослуживцам мог спокойно сидеть в машине, пристёгнутый к детскому креслицу, надувая пузыри и бездумно таращась на окружающее, то с Дином всё было сложнее. Он был слишком подвижен, за ним было труднее уследить, он уже мог делать выводы, задавать вопросы, случайно что-то при ком-то сболтнуть… слишком уж быстро для такого малыша он понял, что мама больше не вернётся, хотя Джон не нашёл в себе сил даже попытаться что-либо объяснить сыну.

Наверное, не последней причиной тому, что Джон решил рискнуть, и каждый день на несколько часов отрывал от себя старшего мальчика, стало то, что ему слишком тяжело было постоянно выносить тоскливый взгляд огромных зелёных глаз, так напоминавших о Мэри. Старшему Винчестеру хотелось, чтобы Дин немного оттаял, снова научился беззаботно болтать и смеяться, но вместе с тем он отчасти этого боялся – потому что это означало бы, что Дин забыл о матери.

Однажды перебирая рисунки сына, так насторожившие психолога в Лоуренсе, Джон на нескольких из них разглядел среди ломаных красных линий и черных спиралей пожара что-то вроде взлохмаченной темноголовой фигуры с огромными крыльями.

- Кто это, сынок? – осторожно спросил он, подозвав к себе мальчика и протянув ему один из листов.

Дин приблизился, слегка виновато взглянул на рисунок, и отвел глаза, что-то неразборчиво бормотнув.

- Дядя сказал, что он ангел? – ошеломленно повторил Джон. – Дин… Ты видел кого-то в ту ночь? В нашем доме?..

Мальчик молчал, упорно рассматривая невыразительный узор потёртого ковра под ногами, и задохнувшемуся от негодования и запоздалого страха Джону пришлось взять сына за подбородок, чтобы заставить взглянуть себе в глаза.

- Ты это не придумал?

У Дина задрожали губы, и он только отрицательно качнул головой, не решаясь уйти от цепкого взгляда отца.

- Правду, Дин, - голос Джона едва не сорвался от волнения, и ничего в тот момент не желал так сильно, как признания сына в том, что он всё выдумал, и в ту ночь к его детям больше никто не прикасался.

- Я боялся упасть с лестницы… уронить Сэмми, - всхлипнул Дин. – Он очень тяжелый… Вокруг был дым, и он… этот дядя пришёл. Я хотел позвать тебя, потому что он чужой. Но он показал крылья, сказал, что он мой ангел, а мы с мамой читали книжку…

- Боже мой, Дин!! – вырвалось у Джона. – Это была сказка! Если бы ангелы на самом деле существовали, разве они допустили бы, чтобы Мэри погибла в огне, чтобы вы с Сэмми остались без мамы, без дома?..

Дин сжался, будто его ударили, Джон смял рисунок, отшвырнул в сторону и тяжело произнёс:

- Усвой раз и навсегда, Дин… Нет ангелов. Нет Бога. Людям неоткуда ждать защиты и помощи. Есть только твари, которые подстерегают нас в темноте… и это уже не сказки.

Опомнившись, он стиснул уже рыдающего в голос сына в объятиях но, гладя его по вздрагивающей спине, все же спросил:

- Глаза… Дин, у него были желтые глаза?..

Дин судорожно выдохнул и еле слышно прошептал:

- Синие… они были синие…

- Значит, это был кто-то из соседей, - шепнул отец. – Ты просто надышался дыма, малыш…

Отец не забрал синий карандаш, но Дин так никогда и не решился нарисовать эти глаза… Будучи послушным сыном, он вообще больше никогда не рисовал и даже не вспоминал крылатого незнакомца. Он всегда выполнял приказы отца.

Отца…

… - Беги, Дин, беги!!!

Сэмми вопил, надрываясь, захлёбываясь, и вертелся в руках ужом, больно пиная по коленям, не говоря уже о том, что теперь Дин прекрасно понял, отчего мама не позволяла ему брать братишку на руки. Сэм весил слишком много для своих шести месяцев, и нести его четырехлетнему Дину было бы тяжело, даже если бы тот спокойно спал. Однако, напуганный папиным тоном, он крепко прижал к себе тяжелый шевелящийся свёрток и бросился бежать. Коридор быстро заволакивался дымом, от которого першило в горле, младенец заходился криком, перекрывая слышащийся где-то позади отчаянный голос отца, снова и снова повторяющий имя мамы. Почти у самой лестницы Дин наступил на волочащееся по полу одеяльце и едва не упал. В этот момент ужас, словно гнавшийся за ним по пятам, охватил его полностью, затопил сознание – что было бы, если бы он уронил малыша, ушиб его?.. Мама говорила, что Сэмми еще такой беспомощный, его надо беречь и защищать, а он, старший брат, чуть сам его не поранил!

Замерев на верхней площадке перед первым пролетом, Дин заколебался – он всегда опасался лестниц, особенно, когда надо было спуститься вниз, а он не мог ухватиться за балясины перил, а сейчас его руки были заняты, и мало того – из-за Сэмовой макушки он не видел, куда ставить ногу, а тяжелое тельце тянуло его вперёд. Спуск по лестнице казался нереальным. Но в ушах гулким эхом звучал крик отца: «Беги, Дин, спаси Сэмми!»

Если убежать не получается, надо спрятаться - сообразил Дин, и метнулся назад, в сгущающийся удушливый туман – к самому безопасному в мире месту – спальне родителей. Играя в прятки, он неоднократно по-пластунски заползал под кровать, но пространство под ней было слишком узким, чтобы он мог забраться туда с Сэмми, поэтому Дин нырнул в шкаф, торопливо захлопнув за собой дверцы, и только тогда ощутил, как болят утомлённые непосильной ношей руки.

Сэм уже обессилел от крика и только сдавленно хрипел, уткнувшись побагровевшей мордашкой в его пижамную рубашонку.

- Тихо, тихо, - шептал Дин, поглаживая брата по мокрой спинке. – Тише, Сэмми… Нас не найдут…

Дышать становилось все труднее, в груди теснило. Но висящие в шкафу платья пахли так уютно и безопасно – мамой. Немного печеньем, чуть-чуть её духами, а больше всего цветочной свежестью кондиционера для белья – это было слово, которое у Дина пока не получалось произнести безошибочно…

Дым просачивался внутрь незаметно, вкрадчиво, словно на цыпочках, но Дин старался не кашлять. Придут папа и мама, скажут, что всё хорошо – тогда будет можно…

Братишка не кашлял тоже, и Дин еле слышно пробормотал ему в ухо:

- Молодец, Сэмми…

Внезапно там, снаружи вспыхнул свет – слишком белый, слишком сильный, чтобы исходить от электрических ламп. Дверцы шкафа, состоящие из узких наборных планок, пропускали его, раскрашивая руки Дина и лицо Сэма яркими полосками. А потом совершенно неожиданно – без оклика, без звука знакомых или незнакомых шагов, дверцы распахнулись, и свет хлынул на них водопадом, заставив зажмуриться и испуганно прижаться друг к другу.

Кастиэль смотрел на человеческих детей со странным, смешанным чувством. В таком юном возрасте люди были вдвойне удивительными и прекрасными созданиями – чистыми, искренними, не связанными никакими условностями, не отравленными никакой скверной, и один из мальчиков, которых он видел перед собой, всё еще был именно таким.

Это был Дин – маленькие ручонки, крепко стиснувшие брата, уже повреждённого кровью демона, светлая встрепанная макушка, помятая клетчатая пижама, босые ножки… И огромные перепуганные глаза, которые едва распахнувшись, знакомо сузились, спрашивая: «А ты, черт возьми, кто такой?»

Как любого другого ребенка, Дина окружала незримая разветвленная сеть струн – вероятностей, из которой вмешательство Азазеля уже безжалостно выдернуло ту, на которой Дину суждено было стать отличным учеником и спортсменом, первоклассным пилотом или врачом, любящим отцом и любимым мужем… А сейчас Кастиэль должен был оборвать еще одну – на которой через несколько часов пожарные извлекут из закопченного, но не тронутого огнём шкафа зареванного, но абсолютно невредимого Сэма и неподвижное бездыханное тельце…

- Ты кто? – встревоженно пискнул Дин, пытаясь затолкать снова взвывшего Сэма себе за спину. - Не трогай Сэмми!

- Я Кастиэль, - мягко сказал ангел, надеясь, что не напугает ребёнка еще больше. – Не бойся. Я не обижу твоего брата. Но ты должен пойти со мной. Тут опасно.

- Я не боюсь, - насупился Дин. – Уйди. Папа не велел ходить с чужими...

Его последние слова утонули в неудержимом приступе кашля – дыма в помещении становилось всё больше, и Кастиэль уже слышал треск огня. Он мог бы сгрести детей в охапку и вынести из дома несмотря на все протесты Дина, и точно знал, что большинство людей, да и хранителей тоже на его месте так бы и поступили – ради блага подопечного, ради блага всех, кого Дину суждено будет спасти… Но Кастиэль не хотел применять к своему Избранному физическую силу, не хотел лишать его сознания – пусть на мгновение ему и показалось, что это еще не Дин, а просто совсем еще несмышленое существо… только маленький комочек плоти и инстинктов тут же показал свою силу и способность защищать и жертвовать собой.

- Ты знаешь, кто такие ангелы? – спросил он, протягивая Дину руки раскрытыми ладонями вверх.

- У ангелов крылья, - надменно сообщил тот, и его взгляд из-под сдвинутых бровей весьма красноречиво сказал Кастиэлю, что хотя бы у Дина и нет ни ножа, ни заряженной серебром винтовки, он вполне способен, например, весьма чувствительно укусить.

Ангел мысленно улыбнулся почти полному повторению истории, вздохнул, и, не поднимаясь с колен, развернул крылья, насколько это было возможно в столь ограниченном пространстве. Дин ахнул и потянулся вперёд – погладить молочно-перламутровое шелестяще-мягкое чудо. Прикосновения маленьких пальчиков к крылу были удивительно приятны, и Кастиэль мельком подумал, что Дин-взрослый непременно бы с изрядной неловкостью спросил на это разрешения, обязательно поинтересовался, нет ли на такой случай в их придурочном ангельском кодексе поведения какого-нибудь замысловатого табу, а коснувшись, отдёрнул бы руку и спросил, не причинил ли боли. А потом отпустил бы какую-нибудь шуточку в адрес Кастиэля и в собственный…

Дин-ребёнок не сомневался ни секунды и искренне восхищался и наслаждался ощущением нежности и силы, заключенных в пушистом великолепии ангельских крыльев.

- Настоящие, - завороженно произнёс он и, окинув взглядом фигуру Кастиэля, тут же добавил. – А плащ зачем? В книжках ангелы не носят плащов!

- Ноябрь, Дин, - не сдержал улыбки Кастиэль, решивший не вдаваться в подробности управления весселем. – Холодно. И… нам надо спешить. Тебе уже трудно дышать.

- Папа! – опомнился Дин. – Он велел…

- Он велел вынести Сэма из дома. И мы с тобой вынесем.

Дин уже без колебаний вложил свою ладошку в руку Кастиэля и доверчиво прильнул к его груди, когда тот взял обоих детей на руки.

Лестница была уже не только задымлена – Кастиэль чувствовал, что огонь уже полз к ней, быстро пожирая ковровое покрытие, впрочем, переместиться на первый этаж, к самой входной двери было делом одной секунды. Оказаться сразу снаружи ангел не рискнул – на другой стороне улицы уже начали собираться зеваки.

Едва они оказались на лужайке перед домом, Дин поднял голову, завизжал и забился в руках Кастиэля – из окна комнаты Сэмми вырывались языки пламени.

- Мама! Там мама! Папа пошёл за ней!

Кастиэль знал, что Мэри там уже нет – нет даже её останков, но Джон был еще жив, хотя и отрезан огнём от выхода из дома. Пожарные вот-вот должны были подъехать, но успеют или нет – это был вопрос. А Джон должен был выжить – чтобы вырастить Дина воином, закалять его, учить его… И беречь и любить.

Поэтому Кастиэль молча передал брыкающегося Дина и словно оцепеневшего Сэма в руки соседей, и снова вошёл в дом – предстояло удержать огонь и дым вдали от Джона до приезда пожарных.

Огонь… дым…

У Дина есть ощущение, что чужие и собственные воспоминания сплетаются в нём, как те самые замысловатые узоры на лезвии клинка… Но теперь в этом нет ни загадки, ни особого смысла, кроме боли, которая одна только и напоминает, что он всё ещё жив, и какая разница, что после того, как Земля содрогнулась, меч Люцифера стал в этом мире всего-навсего метровым куском ржавой рифлёной арматуры?

Теперь каждый новый день похож на предыдущий, и на ещё семь с лишним сотен дней, прошедших с той ночи, когда плачущий и клянущий всех демонов и ангелов вместе взятых Сэм привёз его, истекающего кровью, в переполненный ранеными госпиталь. Дин помнит, как брат воевал с кем-то, предложившим уложить его на каталку в коридоре и подождать своей очереди. Ему самому было всё равно, но он понимал, что это нужно Сэму, и лишь поэтому не протестовал. И стараниями Сэмми врачи сделали для него всё, что могли, храни их Бог…

Дин невесело усмехается, рассеянно поглаживая более ловкими теперь пальцами левой руки жёсткий подлокотник инвалидного кресла.

Иногда он весь день лежит в постели, тупо глядя в потолок и пытаясь представить, что мир абсолютно нормален, что кошмара не было – но на это у него просто не хватает фантазии. А книжный мир, который его маленький учёный братец всегда призывал себе на помощь, даже в более счастливые времена казался Дину слишком плоским, ненастоящим - намертво запертым в двухмерном пространстве бумажного листа, как засушенная бабочка. Теперь он, Дин – такой же живой мертвец, узник книги… только новая глава в ней уже никогда не будет написана. И в этом нет нужды, ибо всё движется по кругу… как инвалидное кресло, у которого заклинило одно из передних колёс.

Дин молча кивает, когда ему предлагают «прокатиться», хотя чаще всего это означает, что он окажется у большого панорамного окна в общей комнате, а иногда – на крытой веранде в небольшом, прилегающем к клинике парке. Ему всё равно – куда бы он ни попал, Дин знает, что не увидит, как меняется жизнь за пределами круга, который он сам для себя очертил, на сей раз не мелом и не солью, не увидит на горизонте знакомого сутуловато – хрупкого силуэта...

«Мир исцеляется», - бессознательно шепчет он сам себе, когда лёгким шелестом медперсонала и посетителей, обрывками передач восстановленного радио- и телевещания, новости просачиваются к нему.

- Что? – удивленно переспрашивает молоденькая медсестра, уставшая уговаривать бесконечно раскачивающегося и глухо мычащего седого мужчину средних лет, сидящего в двух шагах от Дина, принять лекарство и успокоиться. – Тебе что-то нужно, Дин?..

- Нет, малыш, - тихо говорит Дин, наблюдая, как рука мужчины вцепляется во что-то невидимое, рвёт и терзает это что-то скрюченными пальцами. – Мне ничего… И ему тоже. Он не слышит тебя. В нём слишком долго жил демон…

Девушка смотрит испуганно, но быстро берёт себя в руки, и по инструкции не перечит – забирает таблетки, и уходит, чтобы через несколько минут вернуться к «демону» со шприцем.

Дин не смотрит больше в их сторону – золотистый ясень, роняющий листву за окном гораздо интереснее, и многие из его нечаянных соседей с ним солидарны.

Если бы Дина спросили, он бы сказал, что ему хорошо здесь, среди психов, половине которых нет дела до того, о чём он грустит, а другая половина, если бы могла вынырнуть из своей собственной тьмы, чтобы услышать, прекрасно бы его поняла…

Здесь Дин может говорить всё, что угодно, даже правду.

Огонь… Дым…

Ясень раскинул на осеннем ветру свои крылья, объятые рыжеватым бездымным пламенем, как год назад, и как в давнем сне – это совсем не больно, и не страшно… и глаза совсем не щиплет, нет… Только вдруг прошивает током от прикосновения чьей-то ладони к плечу.

- Очнитесь, друг мой, худшее никогда не длится вечно.... Вы огорчаете своего ангела -хранителя…

На колени, накрытые дурацким полосатым пледом ложится пахнущий типографской краской дешёвый томик Библии, в поле зрения ныряет круглое простодушное лицо священника, одно из тех, что не имеет возраста – ничего общего с его ангелом, который один только и мог так прикасаться к нему. Даже Сэмми опасается делать так… потому что и сейчас Дин может сломать руку тому, кто подойдёт к нему неслышно.

- Я понимаю, вы не знаете ответов на многие вопросы, но они все здесь - правдивые и настоящие… - бормочет наивный глупец, не зная, что уже целых четыре секунды смотрит в зелёные глаза своей возможной смерти. Четыре удара сердца отделяют Дина от убийства, четыре гвоздя, рвущие плоть – прикосновение к плечу, друг, ангел, правда… Жнец стоит в четырёх шагах за его спиной…

- Я могу рассказать вам эту книгу наизусть, - равнодушно роняет Дин, глядя сквозь священника на тающий силуэт уходящего Жнеца. – И мне не хватит сотни карандашей, чтобы исправить в ней все неточности…

Священник пятится, что-то потерянно шепча, но Дин уже не слышит.

Перед его глазами вновь объятые пламенем крылья его ангела…

Огонь… Дым…

Всё это было где-то далеко, только воздух, тяжелый и раскалённый, как в печи, напоминал о том, что где-то совсем недалеко недавно горел лес, и достаточно было одной еле живой искры, чтобы превратить высушенные поля в пылающий ад. А сейчас вокруг трещали сверчки, пахло полынью, и им выпала редкая, но такая долгожданная минута покоя…

Отойдя от машины ровно настолько, чтобы их нельзя было разглядеть с шоссе, Дин упал навзничь в высокую траву, и лежал, зажмурившись и раскинув руки, подставляя солнцу и скорее воображаемому, чем реальному дуновению ветерка усталое осунувшееся лицо, крепкие плечи и странно беззащитные незагорелые босые ноги.

Кастиэль, выглядевший дико в своём плаще посреди такого пекла, но не испытывавший по этому поводу ни малейшего беспокойства или неудобства, сидел рядом, вроде бы, стараясь казаться незаметным, и играл с бабочкой. Яркое воздушное насекомое летело к ангелу без капли опаски, садилось то на колено, позволяя собой полюбоваться, то на запылённый носок ботинка, поддразнивая, то бесстрашно щекотало лапками тонкие пальцы Кастиэля, заставляя его едва уловимо улыбаться. Только при взгляде на распростертого в траве человека в синих глазах ангела мелькала тревога. Ему хотелось приблизиться к Дину, провести ладонью по обманчиво жёсткому на вид ёжику русых волос, сказать что-нибудь ободряющее, но он знал, что скорее всего, это не поможет.

В последние дни Дин плохо себя чувствовал - был необычно тихим, почти не ел, но всё время хотел пить, плохо спал, иногда странно вздрагивал, когда его звали по имени…

- Это просто мигрень, - упрямо твердил Сэм, увидев, как Дин незаметно вздыхает, потирая лоб, и внимательно рассматривает свои ладони или тихо стонет во сне, повторяя: «Не надо, отец, пожалуйста… я не смогу снова…». – Я помню, у него было когда-то в детстве… Просто исцели его, ведь ты же можешь?..

Но Кастиэль, который и без просьб Сэма то и дело подходил к Дину, чтобы прогнать боль незаметным прикосновением, не находил никаких признаков болезни. Это могло означать только одно…

И вместе с растущим волнением по поводу того, что то, чего так долго ожидали, должно свершиться, Кас испытывал страх и… сожаление. Пережить то, что ожидало человека, Кастиэль не желал бы никому, и меньше всех – Дину, в жизни которого и так было достаточно боли.

Иногда старший Винчестер смотрел на него так, что Кастиэль замирал, ожидая, что вот-вот он спросит о чём-то напрямик - Дину никогда не было свойственно долгое хождение вокруг да около занимающей его проблемы. Но в самый последний момент он лишь бросал настороженно-виноватый взгляд на Сэма, который постоянно был неподалёку, и отходил, так ни о чём и не спросив. И сейчас, когда Дин вдруг отправил младшего брата в близлежащий городок с каким – то мелким поручением, ангел ждал…

- Классный фокус, - хрипло сказал Дин, из-под ладони наблюдая за бабочкой. – Ты с ней как-то… общаешься?

- Нет, - пожал плечами Кастиэль. – Просто зову. Она чувствует, что я не опасен… и не прочь поиграть.

- Ясно…

Дин, вздохнул, снова зажмурился и откинул руку, загребая горстью сухую траву, так, что короткий рукав футболки обнажил воспалённый отпечаток ладони ангела.

Кастиэль не знал, что его толкнуло, но он послал Дину отчетливую мысль – «Позови её».

Человек ничем не показал, что услышал, более того – он недовольно засопел, оттого что переломленный стебель какого-то лугового злака заколол ему ухо, чуть подвинулся, слегка выгнув спину, и повернул руки ладонями вверх.

Кастиэль замер. Это очень походило на…

Пальцы чуть шевельнулись, и бабочка, озорно щекотавшая Кастиэлю мизинец, вспорхнула и, описав над ними круг, опустилась на ладонь Дина.

- Кас, прекрати, - заворчал Дин. – Не надо… Не моя игра. Я лучше просажу пару сотен на тараканьих бегах.

- Я не делал этого, ты сам вспомнил, как призывать неразумное, - ровно сказал Кастиэль, хотя внутри всё дрожало. Он сомневался в этой жизни во многом, почти во всем, кроме безграничной мудрости Отца… Временами колебалась и его вера в то, что Избранный снова должен придти на Землю и пробудиться именно в этом человеке. И этому была масса причин, не последней из них с некоторых пор стало то, что ему много лгали, а первой - то, что это было бы попросту жестоко по отношению к человеку, которого Кас научился не только защищать, но и любить…

Но то, что он видел в Дине в последний год, целиком и полностью исключало вероятность ошибки или обмана.

- Что ты мелешь? - изумлённо протянул Дин, приподнявшись, и бабочка, испуганная его резким движением взмыла вверх, по спирали уходя в высоту, как лёгкий лепесток, подхваченный вихрем. – Перегрелся, не иначе. Это Сэм у нас такими фокусами балуется. Я не… Меня никогда…

На последних словах Дин осёкся, его губы сжались в резкую тонкую линию, но смотрел он отчаянно и требовательно, в полной уверенности, что Кастиэль знает ответ, которого он так жаждал и боялся одновременно.

Ангел не выдержал этого взгляда, и уже, наверное, в тысячный раз упрекнув себя в малодушии, поднял глаза к раскалённому небу, прося у Отца помощи.

Сначала – для Дина. Потом – для себя. Чтобы хватило сил поддержать, найти слова, облегчить боль...

- Что бы ни происходило с тобой… это не от демонов, - тихо сказал он, понимая, что именно этого Дин боится больше всего.

Дин задышал тяжело, с трудом сдерживаясь от крика, от того, чтобы схватить Кастиэля за плечи, встряхнуть его, заставить его быть до конца откровенным, потому что несмотря на все, что творилось с ним в последние недели, сильнее всего его терзало ощущение того, что он ошибался, полагая, что теперь Кастиэль уже ничего от него не скрывает.

- Что бы ты… и твои пернатые друзья ни делали со мной - самое время прекратить! - прошипел Дин, подобравшись, словно для броска. – Я понимаю, ИМ все равно – смотрят, как на жуков, давят, как жуков, отрывают лапки, и удивляются – как, не сдох еще?.. А если булавку воткнуть в голову?... Но ТЫ…

- Дин… - умоляюще выдохнул Кастиэль, но Дин перебил:

- Мне казалось, что мы с тобой достаточно близко… стали друзьями… для того, чтобы ты мог мне сказать – «Эй, чувак, там наши хотят тебе в башку захерачить целую библиотеку Конгресса, так ты там того, не слишком пугайся, если перестанешь узнавать себя в зеркале и начнёшь думать на каком-нибудь гребаном хинди!!!»

Дин отвернулся и как-то неловко съежился, прижимая к груди судорожно стиснутые руки. Теперь Кастиэль не видел его лица, но хорошо слышал дыхание – неровное, рваное, на грани стона.

- Если бы это было так, я сказал бы, поверь, - Кастиэль чувствовал, что ему плохо повинуется собственный голос, словно вессель вдруг вышел из-под контроля, только Джимми тут был вовсе не при чём. Не при чём была и обида. Кас понимал, что вряд ли имеет право обвинять Дина в том, что при всём желании доверять ему, человек этого боится. Им обоим досталось, и не было смысла в выяснении, кому больше. Виновны в этом были его братья, и поделать с этим ангел ничего не мог…

- Это всё в тебе самом... Просто просыпается память. О том… что было раньше.

- Какая, к черту память, - глухо пробормотал Дин. – Я вижу… Жуткие вещи. Я вижу людей, которых никогда в жизни не видел, и они говорят со мной. Я смотрю в зеркало, там маячит рожа, которая была моей всю мою грёбаную жизнь, а я вдруг понимаю - это не я… Не совсем я! Я был другим… И меня убили. И это было словно тысячи раз…

Голос Дина дрогнул.

- Это какая-то чертова карусель…

- Я очень хотел, чтобы это произошло с тобой как можно позже… - только и смог сказать Кастиэль, без особой надежды на то, что Дин его услышит. – Я хотел, чтобы ты оставался тем, кем хочешь быть… Но наверное, так больше нельзя.

- Я за эти дни выпил столько святой воды, что можно было окрестить батальон младенцев, Бобби шесть раз провёл надо мной ритуал изгнания, я даже ножом себя резал – чёрт, Кас, ради всего святого, скажи мне, что ЭТО можно изгнать…

Дин не договорил – его качнуло, из груди вырвался болезненный вскрик, он стиснул виски руками, обильно пачкая кровью, текущей из разорванных ладоней.

Кастиэль успел, подхватил, осторожно укладывая теряющего сознание человека на спину, головой к себе на колени и осторожно отнял его окровавленные руки от побелевшего лица.

Еще минуту назад на теле Дина не было ни царапины.

Кастиэль нашарил в кармане плаща Джимми измятый, но чистый платок, еле дыша, отер кровь со лба и щёк Дина, убедившись, что хотя бы внешне тут все в порядке. Потом осторожно провёл пальцами по груди человека, боясь найти там след самого страшного ранения и, не обнаружив его, вздохнул с облегчением. Израненными оказались только кисти и ступни.

Это наверняка причиняло Дину сильную боль - Кастиэль уже был знаком с реакцией человеческого тела на подобные повреждения – но жизни не угрожало. Кровь капала на жаждущую влаги землю, пачкала примятую траву неестественно яркими пятнами. Кастиэль бережно перехватил запястья Дина, баюкая его истерзанные ладони в своих руках.

Дин дрожал, уставившись невидящими глазами в равнодушное небо, неуклюже толкался ногами – не то поджимая их, не то пытаясь отползти, пересохшие губы шептали что-то жалобно-невнятное, прося пощады на языке, на котором уже не одну сотню лет никто на Земле не говорил…

Огонь… Дым…

Кастиэль ощущал их приближение и чувствами весселя, и своими собственными, и укачивая на руках всхлипывающего человека, целуя раны на ладонях пробудившегося Спасителя, шепча слова утешения для них обоих, понимал, что им не суждено пройти сквозь пламя невредимыми…

Спустя несколько тысяч ударов сердца тело Дина обмякло, он прерывисто вздохнул, чуть повернулся, прижавшись щекой к поле плаща Кастиэля. Поднёс к глазам испачканную в крови, но невредимую ладонь, беззвучно шевельнул губами, словно боясь услышать свой голос, но тут же упрямо нахмурился, словно рассердившись на самого себя, и тихо признался:

- Больно… и очень пить хочется.

Ангел пошевелился, высвобождая затёкшую руку, и молча простёр ладонь над сухой почвой, покрытой пожелтевшими от недостатка влаги ломкими стеблями. Человек нерешительно потянулся, и их пальцы встретились над неглубокой ямкой, переплелись, делясь силой, помогая пробиться на поверхность маленькому звонкому ключику.

Кастиэль предупредил порыв подопечного напиться прямо из образовавшейся под их руками идеально круглой прозрачной лужицы, еле слышно шепнув: «Позволишь?»

Человек вздрогнул от его тона, потом растерянно кивнул и жадно припал к почтительно протянутой ему пригоршне – единственной чаше, которую Кастиэль мог предложить.

- Как мне теперь тебя называть?.. – отчаянно выдохнул Кастиэль, вдруг ощутивший, что в ужасе гадает, сколько в Спасителе осталось от Дина, и как всё в нём обрывается при мысли о том, что вот-вот он потеряет что-то важное. Единственное, что было ценным в его жизни.

Спаситель одарил его знакомым дерзко – удивлённым взглядом зелёных глаз, едва уловимо изменившихся, но странным образом всё ещё безусловно остававшихся глазами его человека, и твердо ответил:

- Зови меня Дин, Кас. И только так. Я – Дин Винчестер. Сын Джона и Мэри… брат Сэма. Только так, и не иначе.

Время совершило над ними очередной виток – другая земля, другой язык… Только сила, любовь и страх перед болью и смертью остались прежними. Вкупе с решимостью дарить и жертвовать. Вкупе с решимостью преодолеть невозможное.

Огонь… Дым…

В парке сгребают и жгут опавшую листву, когда на дорожке, по которой, вообще-то запрещено ездить на каком бы то ни было транспорте, появляется, сияя хромом и глубоким антрацитом свежей автоэмали отполированная «Импала».

- Показушник, - качает головой Дин с едва заметной усмешкой. – А вот масляный фильтр он тебе, детка, наверное, так и не сменил…

Впрочем, Сэмми вполне может сказать, что все сделал, как обещал - проверять Дин все равно не будет. Что там говорить – иногда просто до дрожи хочется приблизиться, коснуться, погладить блестящий бочок единственной и неповторимой, оказаться за рулём, повернуть ключ в замке зажигания и услышать её успокаивающее мурлыканье…

Брат знает это, знает, что Дин скучает и беспокоится – и то, что он каждый раз ставит машину перед окнами, с одной стороны, нужно ему самому, чтобы доказать: он справляется, он умеет, Дину не о чем волноваться, правда, больше не о чем … А с другой стороны это сильнейший соблазн, противостоять которому по понятным причинам гораздо труднее, чем…

Но Дин никогда не скажет Сэмми, что порой готов сравнить то, что он делает из лучших побуждений, с тем, что делал с ним Люцифер. Это будет жестоко. Но в «Импалу» Дин больше никогда не сядет…

Сэм выбирается из машины, чтобы вновь нырнуть в неё – уже через заднюю дверь, и Дин морщится – брат бережно, почти торжественно извлекает из детского креслица трогательно розовощёкое создание в желтом комбинезончике.

- Чёрт… Это уж совсем нечестно с твоей стороны, Сэмми…

Племянница просто ангел, и когда рядом кто-то так говорит, Дин искренне улыбается – без тени боли и горечи. И совсем не потому, что видит, как напрягается от этого Сэм. Если честно, он и не видит - всегда вовремя отворачивается. Просто знает и всё…

Дин любит Мэри. Не может не любить. Но кому какое дело?..

- Лучше бы ты привез ящик пива, - хмыкает он, когда сияющий Сэм плюхает своё сокровище ему на колени.

Брат смотрит с привычной укоризной, бормочет что-то вроде: «Да ладно тебе…» и садится рядом, подстраховывая дочку от падения.

Мэри радостно взвизгивает и цепляется крохотной ручонкой за палец Дина, крутит пуговки на его рубашке и лепечет что-то на своём языке.

- Ты этого не слышала, дорогуша, - на полном серьёзе «предупреждает» Дин, осторожно поглаживая спинку племянницы, что размером пока чуть больше его ладони. – Впрочем, что это я?... Ты у нас умница и красавица. Мне тебе и говорить-то ничего не надо…

Сэм просто лучится любовью и гордостью, и Дин с удовольствием добавляет:

- …вся в дядю Дина!

Младший брат смеётся, опускает глаза, качает лохматой головой, полной коварных планов, которые Дин видит насквозь – вот сейчас он решит, что Дин в хорошем настроении, и пойдет в атаку…

- Дин… Черт побери! Тебе лучше?! – Сэм смотрит на его руки. – Тебе и правда лучше!

- Да-а! – прижав ребёнка к себе правой рукой, Дин гордо демонстрирует, как сгибаются пальцы на левой. – Уже рояль заказал в эту комнату. Белый. И приглашения на концерт сам нарисую – чего там!

- Дин… - мягко говорит Сэм, ожидая от него обычной вспышки, может, чуть менее бурной – из-за Мэри. – Может, всё-таки… поедем домой?..

В который раз в Дине всё переворачивается, оттого, что брат готов таскать его на руках, помогать одеваться, мыться, менять эти чертовы катетеры и делать для него Бог знает что еще. Сэм не понимает, что с ним происходит, и почему он здесь. Сэм не знает, насколько это – его собственный сознательный выбор. А если бы знал – не понял бы.

- У тебя есть о ком заботиться, - сухо говорит Дин. – Если тебе мало – ты уже знаешь, как обзаводятся мелкими. Просто продолжи.

Сэм жалобно вздыхает, но понимает, что тема вновь закрыта.

А Мэри смотрит на Дина солнечно и безмятежно - мамиными глазами.

Круг замкнулся.

Снова в его руках существо, за счастье которого он отдал бы всё: жизнь, душу, весь этот мир - всё, что он может отдать…

Только защищать и спасать её – дело Сэма. Он научится.

Мэри родилась после Апокалипсиса.

Она никогда не видела ни огня, ни дыма… И не должна увидеть.

В этот раз всё было иначе – многое может измениться за две тысячи лет… Только песок хрустел на зубах совсем как тогда, так же высыхали на лице солёной коркой слёзы от боли и бессилия, и так же иссушал измученное человеческое тело безжалостный зной.

Дин отмечал все это где-то на окраине сознания, той своей частью, которую упрямо старался изолировать от своего привычного я – слишком было страшно ощущать себя не собой, от него и так почти ничего не осталось теперь - но эта часть упорно не желала уходить, постоянно напоминая о себе тянущей болью в ступнях и ладонях…

Ему было всё равно, чего хочет от него Тот, Другой, Проснувшийся Внутри, он знал, что сделает, даже если все ангелы и демоны, очень занятые сейчас разрыванием человеческих тел и истинных сущностей на части, все обернутся в его сторону и хором дадут приказ к отступлению, даже если Тот, Другой, отнимет у него власть над собственными ногами, заставит остановиться, уронить оружие – он поползет, чтобы перегрызть глотку сукину сыну, развязавшему вечную бойню из-за того, что Отец когда-то дал младшим детям больше игрушек...

К черту любовь, милосердие, разум, политику, логику, к чёрту жертвенность! Его ангел рухнул с небес, ломая объятые пламенем крылья, корчась от страшной боли, повторяя его имя… Не то, старое, забытое, покрытое пылью – задыхаясь в агонии, Кастиэль звал на помощь Дина...

Его глаза видели море человеческих тел, и морю этому не было края… Только настоящих людей среди них было совсем не много. Если бы Дин позволил Тому, Другому – он смог бы снова увидеть землю, как кипящий котёл света и тьмы, но он не хотел видеть… Тот, Другой не настаивал. Может, жалел, может – и это было более вероятно – решил не давить, пока Дин сам идёт в нужном направлении… а может, был занят чем-то ещё. Во всяком случае, занёсший над ним меч демон, полыхавший алыми глазами с абсолютно скучно-благообразного лица «синего воротничка», разлетелся невесомыми хлопьями пепла, не успел Дин на него взглянуть.

Дин не то усмехнулся, не то всхлипнул, услышав где-то за спиной потрясенное восклицание Сэма, и опустил меч, в котором, как оказалось, до поры не было ни малейшей нужды – ни один демон больше не дерзнул приблизиться.

«Поверь, братишка, если бы в нагрузку к этому дару не шла куча дерьма поистине вселенских масштабов – без колебаний отдал бы его тебе», - хотелось сказать Дину, но он не смог… потому что из самой гущи схватки, словно из зыбкого тумана шагнула навстречу высокая, немного сутулая человеческая фигура.

Человеческая?..

- Рога и копыта дома оставил?.. Какая жалость… а я место для них в своём охотничьем домике освободил…

Дым царапал горло, превращая слова в воронье карканье, и Дин не сразу понял, что обращается к Люциферу на каком-то другом, незнакомом языке.

- И я рад тебя видеть, Сын Божий, - выплюнули красиво очерченные губы, с издевкой подчеркнув последние слова. – Подойдешь, обнимемся?

Мгновения обратились в часы, звуки окружавшей их битвы стали глуше, словно отражаясь от окружавшей их невидимой мембраны, осталась только боль, пронзающая сердце тупой ржавой иглой, и лишь одно физическое ощущение – тяжесть испещренного непонятными – нет, теперь понятными письменами эфеса.

И пальцы разжались.

- Силён, - хохотнул Люцифер. – Долго желваками играл! Я уж думал, и впрямь сейчас меня порубишь в капусту! Прах меня побери, ты гораздо сильнее, чем был. Надеюсь, и умнее?

Где-то там, за мембраной, бесновался Сэм, а вот Тот, Другой молчал – и это было даже странно… Обрести единство…

Дин смотрел на стоящего перед ним человека как-то спокойно, словно со стороны отмечая, что они почти одного роста, что его светлые волосы взъерошены, лицо обветрено, а брови и ресницы выгорели до белизны. А глаза у Люцифера были ярко – голубыми, и смотреть в них было невыносимо… и, наверное, еще не время. Поэтому Дин поднял голову, в последний раз глядя в подернутое дымом небо, где не было видно ангелов. Он знал, что они там были, но это не имело значения – его ангела там больше не было.

Краем глаза он успел заметить, что Люцифер досадливо поморщился, буравя глазами пространство за его плечом, пробормотал что-то вроде: «Ну сколько можно!», и вопли Сэма затихли.

Дин чувствовал, что брату не причинили вреда, но всё-таки непривычно мягко предупредил:

- Не трогай мелкого. Я занервничать могу.

- И в мыслях не было, - осклабился его собеседник. – Малыш и мне не чужой… как-никак, чуть не стали единым целым. Но во взрослый разговор пусть не встревает, его время ещё не пришло. Ближе к делу, что ли?

Дин рассеянно кивнул, зная, что его прощупывают, сканируют, перетрясая все мысли и ощущения.

- Ведь ты совсем недавно понял, кто ты и что можешь? – голос Люцифера звучал сочувственно, почти ласково. – И сразу в бой… Даже воду в вино ни разу превратить не успел, и силы своей не знаешь… Но, насколько я понимаю, предлагать тебе ради проверки классности твоего кунг-фу превратить пару булыжников в пироги с черникой смысла нет, проходили уже?..

- Сначала помогу тебе игрушки собрать и домой провожу… а потом можно будет и вина с пирогами, - хмыкнул Дин.

- Вот только не надо со мной, как с Сэмом, - прищурился Люцифер. – Кстати о Сэме… Странно, что тебе не пришло в голову немедленно из него всю заразу вытравить. Ведь он у тебя за спиной стоит. Вдруг прикажу ему печёнку тебе без наркоза вырезать? И ведь послушается…

- А самому слабо? – устало вздохнул Дин. – Не до старости же мне его нянчить? Сам разберется, не маленький уже. С тобой долго нянчились – вон что выросло… и с годами только дурнее…

Необходимость вести какие-то разговоры, следовать какому-то древнему ритуалу, выписывая словесные кренделя и каждую секунду ожидая удара, все глубже и глубже погружала его темную бездну, которую нельзя было определить ни как привычное уже отчаяние, ни как тупую апатию… Это просто было как-то неправильно, и хотелось покончить со всем этим как можно быстрее.

Он должен был чувствовать себя уверенным, сильным, должен был знать, каким будет следующий шаг… Или нет?.. Наверное, все было бы иначе, будь рядом Кастиэль. Даже если бы он тоже не знал, что делать… Но Кастиэль остался где-то там, на поле – страшное, изуродованное, обожженное тело, в котором трудно было узнать его спокойного синеглазого ангела. Дин хотел накрыть его лицо курткой, но не смог – оставил смотреть невидящими глазами в безразличное небо.

«Убей меня», - чуть не сорвалось с его губ. – «Я уже проиграл свою битву».

- … и в его прекрасных зелёных глазах отразилась вселенская скорбь, - Люцифер чуть склонил голову набок, что выглядело пародией на удивленного или заинтересовавшегося чем-то Кастиэля. – Ты меня умиляешь… Очнись, Сынок, ты настолько крут, что целый батальон мертвяков сможешь поднять, если захочешь. Щелкни пальчиками, и брат мой Кастиэль мигом примчится сюда на крыльях любви.

- Что будет, если я сам начну нарушать правила, которые установил? Устоит ли этот мир? Мертвое должно оставаться мёртвым… - еле слышно прошептал Дин слова, пришедшие из глубины сознания, и взглянул, наконец, прямо в глаза Люцифера – такие же голубые, точно так же хранящие в своей глубине неземной свет, обещающий нечто большее, такие же…

Другие.

Совсем другие.

Без малейшей капли тепла, пытливого живого интереса… и такими они были всегда.

Люцифер нахмурился, а потом неожиданно шагнул вперед, его пальцы впились в плечо железным захватом, от резкого рывка Дина качнуло, но он не пытался сопротивляться, даже сделал движение навстречу, чтобы не упасть, и холодные голубые глаза оказались совсем рядом. Щёку опалило чужое дыхание, свистящий шёпот ввинтился под кожу, причиняя боль.

- Всё такой же упрямый… Но, признаться, ты меня впечатлил - я не ожидал, что на этот раз ты окажешься таким грешником. Красивое, сильное тело, куча мелких страстей и страстишек… Где наш целомудренный философ?.. Поцелуешь меня? Как хотел бы целовать брата моего Кастиэля?..

Дин дёрнулся, как от удара током.

- Что, неужели я ошибся?.. – Люцифер чуть отстранился, любуясь произведенным эффектом, но не отпустил – одна его рука нежно гладила щёку, подбираясь к крепко сжатым губам, другая все так же железно сжимала локоть – и не было разницы, прикосновения были ледяными. – Да, наверное… Но вот где правда - быть таким тебе нравится. Простым незамысловатым охотником, для которого друг-ангел – чудо и восторг, а возможность его соблазнить, сделать равным себе, возносит до представимых человеческой мошкой небес. Всё это можно вернуть… и ты очень этого хочешь. Ты так устал… Всё так просто… забыть всё, просто быть Дином, жить, как хочется, не отвечая за этот гнилой мир, слабых людей. Всё, что разрывает душу уйдёт…

Обжигающе холодные пальцы коснулись шеи, губы - щеки, и Дин закрыл глаза, замерев, приказав себе не двигаться, не чувствовать, не слушать, окутывая свои мысли тройной завесой тумана, подбираясь к Сэму, застывшему безмолвным изваянием с искаженным ужасом лицом. Сэм должен его услышать. Люцифер – нет…

Брат услышал и содрогнулся, Дин почти различил его мысленный крик: «Я не сделаю этого! Не смей меня об этом просить!»

- Я не прошу… - беззвучно шевельнул Дин губами, и срывая с Сэма печать неподвижности, стиснул Люцифера в объятиях. – Это приказ.

В непроизнесённом вслух имени брата сплелись непринятие неповиновения, мольба, обещание кары, если последний в их жизни приказ не будет выполнен и просьба о прощении…

Выражение самодовольного превосходства слетело с лица Люцифера за долю секунды до того, как Сэм, ощутивший, что его больше не сковывают невидимые узы, метнулся вперед – туда, где блеснуло в пыли спасительной искрой потерянное Дином оружие.

В ледяных глазах отразилось непонимание и страх, но оттолкнуть, уйти от удара, бросить весселя, растворившись в небесах еще одним клубом дыма, Нечистый не успел.

Меч пронзил тело Дина насквозь, круша позвоночник, разрывая легкие, заставляя его выгнуться, запрокинув голову, и исчерченный витиеватой вязью клинок, обагренный кровью Сына Божьего, вошел в грудь Люцифера.

Сэм отпрянул, выпустив из рук внезапно раскалившийся эфес, и зацепившись за что-то ногой, рухнул на землю, не в силах отвести взгляда от дела своих рук. Пригвождённые друг к другу, вечные соперники чудом оставались на ногах, пока Люцифер первым не рухнул на колени, увлекая за собой Дина, зелёная рубашка которого почернела от крови, образующей стремительно увеличивающийся ореол вокруг крестообразной рукояти меча.

Яростный негодующий вопль разбил на мгновение воцарившееся на земле мёртвенное безмолвие, а когда стих, увлекая за собой гулко-рычащее звериное эхо, Сэм не поверил своим ушам - Дин… смеялся.

- Муд… дак… - с трудом вытолкнул Дин, сплевывая кровь на Люцифера. - Ты за все тысячи лет так ничего и не понял... по-твоему, люди, убогие создания, изгадили Божий замысел... а они и есть этот замысел со всеми своими грехами… и я один из них... плоть от плоти этого мира... Почему я должен быть лучше, чем он?..

- За людей… Всегда только за них… - содрогаясь, прохрипел Люцифер, каждая пора тела которого начала испускать яркий режущий свет.

- За них… и за брата твоего Кастиэля… В этот раз будет так… без креста, без гвоздей… лицом к лицу, глаза в глаза. Смотри на меня! - выдохнул Дин перед самой вспышкой, оставившей его лежать посреди выжженного поля, усеянного окровавленными и обгоревшими телами – вопреки всему ещё живым…

Огонь… Дым….

В предрождественские дни в этих словах нет ничего угрожающего. Огонь – это колеблющийся над свечами аромат ванили и корицы и мягкие зыбкие отсветы языков пламени, лижущих стенки камина. Дым – сизые шлейфы петард и фейерверков, запускаемых нетерпеливой ребятнёй и степенные неторопливые облачка над каминными трубами.

Но молодой человек, сидящий на диване в гостиной родительского дома и без особого интереса листающий книгу, думает, конечно, не о свечах и петардах.

Он думает о том, как в доме тихо. Для того чтобы он ожил, не хватает присутствия одного человека – и все словно замерло в ожидании.

Слышно только, как на кухне негромко напевает мама – брат любит мамино печенье, и уж раз Рождество, и невероятно занятой летчик-испытатель в кои-то веки сумел выкроить время навестить семью именно в праздник – на столе будет втрое больше вкусненького.

Отец, как обычно, поворчав на парня для порядка, спустился в мастерскую. Наверняка, готовится продемонстрировать брату все усовершенствования для движка его любимой старенькой Шевви. Это хорошо – по крайней мере, отвлечёт отца от бесконечных мозгопромывательных бесед. Зачем зудеть о том, что кто-то должен вернуться к учебе и получить серьезную специальность, ибо фиглярство – не есть путь настоящего мужчины, когда можно обсуждать фигуры высшего пилотажа, и то, как виртуозно сажает многотонную «птичку» даже при отказе одного из двигателей сын, оправдавший надежды?…

Нет, молодой человек не ревнует родителей к брату, хотя может показаться и так. Брат все-таки понимает, насколько ему самому повезло в том, что его мечта удовлетворяет представлениям отца о достойном будущем, и ему нет нужды бунтовать. И пусть иногда крутой пилот и ухмыляется снисходительно – он признаёт за ним полное право мечтать даже о клоунском трико…

В эту минуту на подъездной дорожке у дома раздаются три торопливо догоняющих друг друга гудка, и молодой человек с абсолютно несолидным для своего возраста радостным криком: «Мам, он приехал!» мчится открывать дверь. Это как-то смешно, пасторально, сопливо, как в дамском романе, но у старинной рогатой вешалки ему приходится притормозить, чтобы пропустить вперёд Мэри, спешащую расцеловать сына и сообщить всем, что он похудел, но ему это очень идёт, а потом и Джона, которому жизненно необходимо ритуальное похлопывание по спине и минута одобрительного гудения.

- Ну, привет, - наконец хитро щурится брат, протягивая руку, и заполучив ладонь для рукопожатия, порывисто притягивает к себе, притискивая к блестящему крылатыми нашивками кителю.

- Пижон, - хмыкает Сэм, но его физиономия сама собой расплывается в улыбке. – Нарочно в форме, чтоб соседские девчонки штабелями на газоне сложились?

- Сучонок, - фыркает Дин. – Грим возле уха сотри.

И Кастиэль, присутствующий тут незримо, видит, как зелёные глаза того, кто никогда не станет Спасителем, озорно блестят из-под лакового козырька фуражки.

Он не знает, в какой момент Отец всё переиграл… просто мало помнит. Почти ничего. Только что перед ним было поле, огонь, дым, трупы, взрывы.

Только что Дин матерился, помогая подняться упавшему Сэму.

Только что Кастиэль почувствовал, как на одном из верхних планов реальности накаляется воздух, и ринулся туда - вперед и вверх, закрыть, заслонить…

Только что обволок всё тело испепеляющий жар, и разорвал воздух отчаянный крик… Дина или его собственный?...

Спаситель, может, и выжил бы после такого удара. Дин – нет. Его сущность сгорела бы без остатка…

Только что…

И вот уже он смотрит на Дина, сидящего за штурвалом – собранного и сосредоточенного, отрывисто бросающего в микрофон наушников сухой набор кодовых фраз и цифр, и знает – задача перед его подопечным сложная. Полет с предельной нагрузкой – проверка на вшивость для недавно перестроенного конструкторами узла… Дин не потерял ни одного самолета за эти годы – сажал невредимыми даже тогда, когда это казалось невероятным, и многие его друзья часто говорят о том, насколько хорош у Дина ангел-хранитель.

«Да-а!» - смеётся Дин. – «Видно, любит меня, чертяка...»

Вот так же он смеётся и сейчас, сидя за столом с родными, светло, радостно, и в его глазах, так похожих на глаза матери - с такими же солнечными лучиками, разбегающимися из уголков от улыбки – нет даже отблеска глубоко спрятанной боли. Может, мелькает иногда легкая тень беспокойства, когда он почти неосознанно касается нагрудного кармана, в котором лежит сложенный вдвое конверт с официальной печатью… но это совсем другое, не сравнить. Единственное, что в Дине осталось болезненного – эта тяга, словно кто-то зовёт его в небо, всё выше и выше. Неслышный зов крови, который нашёптывает ему, что мир не так прост, что есть что-то еще, что звёзды за стеклом иллюминатора прекрасны, словно глаза ангелов…

Дин больше не боится летать…

"Быть может, ты просто хочешь оказаться поближе к Отцу?" - размышляет Кастиэль, разворачивая то самое письмо и всматриваясь в сухие официальные строчки, за которыми скрыта мечта Дина, которому можно просто мечтать, которому не нужно спасать этот мир. Ангел улыбается и убирает письмо обратно. И этого не бойся, Дин…

Погрузившись в омывающую его невидимую сущность дымку семейного тепла, Кастиэль как-то упускает момент, когда неторопливо журчащий разговор поворачивает к самой важной для Дина теме. Но это не страшно – его помощь не нужна человеку… У Дина все хорошо…

- Я получил ответ, - смущённо говорит Дин, нервно теребя в руках чайную ложечку. – Перед самым отъездом. Еще не прочёл. Просто было как-то… Не хотелось на бегу.

- Не переживай, сын, - отец серьезно смотрит на Дина, словно пытаясь отстранённо оценить то, что он видит в сидящем напротив него молодом мужчине. – Если НАСА действительно нужны хорошие летчики – в этом письме не будет отказа.

Кастиэль чувствует, что Джон изо всех сил пытается скрыть страх за сына, рвущегося преодолеть само земное притяжение, и наверное, был бы даже рад, если бы ему отказали… но он ни за что в этом не признается, потому что это чёртова мечта Дина...

Мэри с ободряющей улыбкой касается запястья сына – она просто верит, что её мальчик лучший, что он добьётся всего, чего хочет. Может, не в этот раз, а еще через два года, все–таки из нескольких тысяч пилотов отберут всего двадцать… Через два, через четыре – но рано или поздно Дин будет пилотировать шаттл, потому что больше всего на свете этого хочет.

А Сэм подкрадывается к брату сзади и ловким движением выхватывает из кармана белой форменной рубашки тонкий конверт.

- Раз ты сам дрейфишь – я посмотрю!

- Сэмми! – рычит Дин, с грохотом отталкивая стул и бросаясь в погоню. - Богом клянусь, Рональд Макдональд твоему носу завидовать будет, если ты сейчас же…

Сэм хохочет, размахивая письмом, и выбегает из столовой. Дин пулей вылетает следом, наглядно демонстрируя, что, по крайней мере, его физическая форма вполне достойна потенциального астронавта.

- Двадцать восемь и тридцать два?… - ухмыляется Джон.

- Восемь и двенадцать, - отзывается Мэри, прислушиваясь к доносящемуся до столовой смеху и топоту. – В Рождество не грех немножко побыть детьми…

В этот момент раздается торжествующий вопль Дина, очевидно, завладевшего-таки письмом, и Кастиэль спешит к своему подопечному, чтобы успеть увидеть его сияющее лицо, и то, как он от полноты чувств снова и снова то стискивает младшего брата в объятиях, то тычет ему в бок кулаком.

Кастиэлем овладевает непонятное чувство, непреодолимое желание стать видимым, шагнуть к Дину, прикоснуться к его плечу – остался ли на нём след ожога? – поймать взгляд человека, пересчитать солнечные пятнышки на носу и щеках… и все-таки ласково взъерошить ладонью короткие волосы, точно так же, как это сейчас сделает отец.

Потому что этот Дин кажется ему младше, невинней, и Кастиэля с одной стороны пронизывает ощущение счастья, но с другой…

Что-то внутри его кричит, предупреждая, напоминая, требуя обратить внимание, прислушаться к себе, к Дину…

К своему Дину.

К Дину, который остался беззащитным.

К Дину, который снова и снова возносит отчаянный пронзительный крик к подёрнутым мглою небесам, и в этом крике сливаются ярость и боль потери.

Огонь… Дым…

Ад.

Грохочущая удушливая бездна, заполненная стенаниями и зубовным скрежетом.

Место, где кровавые реки – отнюдь не метафора, где запах серы такой густой, что его можно ощутить осязанием, а жар оглушает, подобно грохоту. Место, где меняются местами все чувства, где огромные пространства навевают приступы клаустрофобии, и где среди миллиардов терзаемых душ Кастиэль должен был найти одну-единственную…

Поначалу дело казалось не таким уж сложным – лишь немногая часть демонов способна противостоять ослепительному свету ангела. Не столь высоко всегда ценили нечестивые дети Люцифера души грешников, чтобы рисковать из-за одной из них полным развоплощением, да и не столь часто спускались ангелы в преисподнюю, ведь неизмеримо реже, чем зарождается безупречной красоты жемчужина в океанских глубинах, оказывается ввергнутой в геенну огненную душа, не затронутая тленом порока.

Бледными искрами в бескрайней мгле и смраде преисподней сияют такие души, но быстро меркнут, ибо дело чести всех адских тварей – если можно говорить о чести, когда дело касается демонов – втоптать в грязь всё светлое, смутить, заставить отречься от света, толкнуть к предательству.

Поэтому едва затих последний вопль человека, отдавшего жизнь и бессмертную душу свою за возвращение к жизни любимого брата, весь гарнизон Кастиэля был отправлен к адским вратам.

Первый раз с начала времён на спасение одной души были брошены такие великие силы. Многие братья Кастиэля, как и он сам, недоумевали – к чему целая армия там, где обычно хватало единого воина?..

Только столкнувшись с сопротивлением тысяч демонов, вставших стеной за вратами, ангелы получили откровение, что гласило: «Муж сей был избран Отцом небесным для великих свершений», и стало ясно, что у ада насчёт этого человека свои планы…

Ангелы утратили счет атакам, удручающе медленно продвигаясь в глубины ада, демоны утратили счет потерям, выгадывая время любой ценой, когда закопченные своды вдруг содрогнулись, и над кровавыми реками и озёрами кипящей серы пронёсся тяжелый вздох. На миг померк даже тот тяжелый призрачный свет, что озарял бесплодные земли преисподней и был бледной тенью настоящего божьего света, заставив Кастиэля замереть в страхе.

В тот же миг демоны торжествующе взревели, потрясая оружием, и… расступились. Больше не было нужды сдерживать ангелов.

Человек не дождался.

У него не хватило сил…

Демоны погасили его свет, и больше не было смысла в битве – сломавшись и сломав первую печать на пути к Апокалипсису, Дин Винчестер утратил для них свою ценность… И, как они полагали, ангелы тоже должны были утратить интерес к затерявшемуся в бескрайней мгле потухшему угольку, в который превратилась душа Избранного.

Но божьи воины получили подтверждение прежнего приказа, и ни один из них не дерзнул усомниться в том, что он должен быть исполнен. Хотя о том, что поиск, возможно, займёт целую вечность, наверняка задумались многие.

Кастиэль уж точно задумался…

Ему уже доводилось спускаться в мрачные чертоги преисподней, но привыкнуть к этому он не мог. Да и кто смог бы?.. Иногда Кастиэль задумывался – а привык ли брат его Люцифер?..

О чём мечтал он когда-то, выстраивая вокруг себя такую извращённую копию жизни земной и небесной?..

Вспоминал ли озёра, с темной холодной водой, сладкой на вкус, проходя мимо блестящих черным жирным блеском прудов, наполненных разогретой смолой и источающих удушливый запах?.. Хотел ли растоптать, изгнать из своей памяти образ роскошного зеленого леса, покрывая долину, где сама почва была прахом и плесенью, нестройными рядами искорёженных, торчащих из земли, словно гнилые зубы пней, безмолвно вопиющих о помощи?..

Огонь… Дым…

Дина Винчестера можно было искать вечность… но найти надо было быстро. Потому что не в послушное орудие превращали дети Люцифера падшего праведника, но посвящали в свои бесчинства и богомерзкие радости и делали равным себе. Называли учеником, а потом и братом…

Обжигающий ветер, несущий разъедающее удушливое зловоние, опалял крылья, а от стона, который, казалось, исходил не от миллиардов терзаемых душ, а от этой проклятой земли, Кастиэль не смог бы скрыться, даже поднявшись на большую высоту. Это не было больно в том смысле, что мог бы вложить в это понятие ангел. Было больнее от осознания провала и предчувствия провала еще более масштабного. Время убегало, утекало неумолимым песком из чаши песочных часов – часы в горних высях, месяцы на земле, десятилетия в преисподней… и никак не получалось почувствовать в кромешной тьме даже слабого эха - отблеска недавно погасшего света. Раз за разом спускался он вниз, чтобы взглянуть в тёмные глаза новообращенных – и ни одна из тысяч душ не была душой Дина Винчестера…

На исходе десятого года, когда призрачная надежда истаяла до бледного полувздоха, Кастиэль вдруг ощутил присутствие где-то поблизости источника безграничной силы, природу которой ему не удалось определить, и тогда он спустился вниз, ведомый её молчаливым зовом.

Над тёмным лабиринтом пугающих руин ангел обессиленно сложил свои израненные крылья и припал к земле. Полуразрушенные стены кругом сочились кровью, будто были сложены из кусков разорванных тел. Тридцать лет Аластор возводил это лабиринт страдания, пропитывая каждый камень кровью того, кто, как догадывался Кастиэль, был избран, если не для того, чтобы стать самим Спасителем, то как вессель для одного из его старших братьев... А теперь сломленный человек Дин Винчестер вносил в строительство черного замка свою скорбную лепту…

Его внутренняя сила звала и плакала – запертая, отринутая, ибо Избранный не считал себя больше достойным её, но Кастиэль по-прежнему не мог ясно прочесть ни её изначального предназначения, ни того, что питало этот источник мощи, и был ли он всё еще достаточно чистым.

Оставаясь незримым, Кастиэль двинулся на плач – туда, где среди развалин метались огненные отсветы и гигантские тени, где звучал, повторяемый эхом глубокий голос, исполненный не угрозы, но боли и безграничной ярости.

- … из-за твоей трусости и желания заграбастать власть над никчемным куском земли и отомстить за свои сопливые обиды ты допустил гибель сорока восьми человек, среди которых было девять детей и твой собственный отец! – гремел голос. – Ты помнишь имена этих детей?..

Укутанный тьмой грешник лишь жалобно всхлипнул, уже зная, что бесполезно молить о пощаде.

Высокая широкоплечая фигура шагнула к жаровне, притулившейся в ближайшем ко входу углу, и багровые всполохи пламени осветили усталое лицо палача, не показавшееся Кастиэлю ни жестоким, ни отталкивающим.

Дата добавления: 2015-09-29