Глава 1. Память во имя оправдания. 1 страница

Часть 1

Влюбиться в Яна.

Глава 1. Память во имя оправдания.

Наверное можно было бы написать о том, что все дерьмо произошедшее со мной случилось по вине моей умирающей матери, которая, выдыхая свою истерзанную жизнь, сказала мне несколько наставлений о любви, но к сожалению моя мать жива и здорова. Конечно изредка она позволяет себе напиться до беспамятства, в остальном, она не грешит и не старается быть той, о ком я хотел бы написать. В далеком 1991 году, проходя мимо баров и магазинчиков с табаком, моя ма искусывала губы, не позволяя себе сорваться и купить себе желанную пачку красного Marlboro, наверное стоит сказать ей за это спасибо. Не считая беременности, она была таким же подростком, как и я сейчас. У нее был отличный парень, который, улыбнувшись инстинктам смылся в штаты, как только узнал о том, что у него будет дочь. Не удивляйтесь, вы не ошиблись, моя мама ждала именно и только дочь. В меру сумасшедшая и помешанная на женском поле, она не хотела и думать о том, что у нее родится что-то вроде меня. Поглаживая свой разбухший живот и выворачивая себя на изнанку из раза в раз, она слабо улыбалась, представляя то, как будет шить мне платья и обсуждать со мной парней и болезненные месячные, когда я подрасту. Когда же, стоя с арахисовым батончиком в руках на кассе супермаркета, она завизжала от того, что по ее ногам полилась вода, я начал избивать ее изнутри, наверное догадываясь о том, что второго шанса у меня не будет. Конечно же я специально обмотался пуповиной и задержал роды, желая причинить ей побольше боли и страха за мою жизнь, хотел бы помнить то, как она орала, но к сожалению, я с трудом вспоминаю о вчерашней ночи, куда уж мне. В итоге все пошло по плану, не спрашивая моего мнения, врачи вытащили меня из рассеченного живота, вдохнули в меня жизнь и сообщили настрадавшейся миссис о том, что у нее вполне здоровый и вовсе не пропитанный алкоголем сын. Не знаю, почему моя бедная ма не ходила к подобающим врачам и не стремилась заранее узнать, кто же вылезет из нее, но, услышав про то, что у ее дочки вдруг вырос член, она изменилась в лице. Лишенная благосклонности своих родителей, брошенная своим трахнутым любовником и разочаровавшаяся в жизни, она застонала, показывая моему сморщенному лицу первый в жизни фак. Еще пару часов, уставшая мама пыталась привыкнуть ко мне, лаская меня на руках и с трудом разрешая мне дотронуться губами до своей невероятно огромной груди. Затем, не в силах терпеть мыслей о будущем, она встала и вышла из родильного отделения, решая доехать до дома босяком. Ничего не подозревающий я был отправлен в какой-то цех, куда сгружали всех брошенных детей. В последующие восемь лет со мной абсолютно ничего не происходило. Вскормленный дешевым растворимым молоком и напичканный антибиотиками с самого рождения, я был одарен аристократической бледностью кожи и астмой, на которую, в отличие от первого пункта, никто не обращал внимания. Моя жизнь в дет доме медленно и верно делала свое дело, превращая меня в озлобленного человека, готового отгрызть кому-нибудь яйца за свой обед. Прожигая свое детство и жизнь в целом я не ставил никаких особых целей. Своим умением использовать людей, я наживался даже в детском доме. Имея лучшую кровать, поставленную около батареи у окна, объедаясь грушами из компотов на полдниках и складируя все подношения своих продажных друзей, под подушкой, я жил припеваючи не задумываясь о том, что когда-нибудь мне придется покинуть это поистине «райское место». Почему-то я называл это заведение своим домом, хотя являлся лишь его ненужной соринкой, но именно «мой дом», стоял на окраине крохотного городка название которого я не интересовался узнавать до одиннадцати лет. В «моем доме» было полно несчастных детей, к которым еженедельно приходили врачи и работники заведения, пичкая их бесполезными, дешевыми витаминами и пустыми обещаниями о потерявшихся родителях, которые вот вот найдутся и прибегут к ним с целой горой денег и лакомств. Ко мне никто не приходил, я знал, что мои родители меня не заберут и даже не надеялся на это. Дело в том, что пьяный сторож, словивший отравление от дешевого рома, однажды рухнул прямо перед моими ногами, в тот день он смотрел на меня, своими до отвращения заплывшими глазами, умолял помочь ему подняться. Я лишь отрицательно мотнул головой, в ответ получив «Сучонок, ты здесь один такой…тебя, совершенно здорового и красивого ублюдка, мать бросила, как только ты вылез из ее промежности, на твоем месте я бы задумался!». В тот день я плакал, наверное в последний раз в своей жизни. Сперва я поддался истерике, потом задумался, что же отличало меня от остальных детей, затем извлек из всей поскудной фразы первый в своей жизни комплимент и наконец обзавелся целью. Из простого невыносимого ребенка, я превратился в кусок дерьма из ада, принося всем окружающим нервные срывы. Конечно же доставалось и мне. Мои колени были красными от постоянных наказаний по углам, из-за бойкотов, объявленных мне, я больше не получал моченых груш, от которых меня к счастью уже тошнило. Каждую среду, после двенадцати ночи, я открывал окно и вылезал из общей спальной комнаты вместе с моим настоящим другом, не отказавшимся от меня. Пробегая по пустырю внутри двора, мы вдвоем проникали в здание администрации, не важно как, но мы входили в архив, открывали множество застекленных шкафов и одалживали из них несколько личных дел с судьбами тех, кто нам был интересен. Извлекая необходимую информацию, всю последующую неделю мы вдвоем, издевались над избранниками, выкрикивая им в лицо о их матерях алкоголичках и отцах педофилах. Мне казалось, что это могло продолжаться до бесконечности, наши прекрасные шутки казались нам наилучшим развлечением в жизни, пока однажды, я на набрел на досье моего милого Чарли, стоявшего в двух шагах от меня. В тот миг, когда шурясь в темноте, я читал о том, что его мать покончила с собой, узнав о том, что ее Чарли болен раком, у меня был выбор. Оставить эту чертову игру и увести бедного подальше от злосчастной правды, либо, избавиться от умирающего друга. Помучавшись, я выбрал первое, не находя в себе сил на необоснованное предательство. Оставив жестокое развлечение, я замолчал, наконец понимая, в чем же было отличие межу мной и другими. Смертельно больные, генетически ненормальные, брошенные из-за нехватки денег, все ждали спасения, а я, оставленный на произвол судьбы лишь из-за своего пола, решил отомстить своей ма, чего бы мне это не стоило. В то утро, когда я поставил перед собой свою первую в жизни цель, я не пошел на завтрак, на обед и пропустил ужин. Весь день я читал и занимался. В последующие дни, переросшие в недели и месяцы, я не разговаривал ни с кем, отдаваясь целиком и полностью воплощению своей мести. Через год, в день моего рождения, я выступал в актовом зале «своего дома». В лицо мне были направленны прожекторы, за каждым моим движением следили камеры и вспышки фотоаппаратов. Меня назвали грандиозным проектом детского дома №19, я играл на фортепиано. За моей спиной стоял весь рабочий состав, рассказывая о том, как я изменился за жалкие 365 дней. Мое фото было помещено на третьей странице ежедневной городской газеты. В тот день, день моего рождения, я улыбался, понимая, что она увидит мое лицо, увидит мое имя, которое мне подарили врачи двенадцать лет назад, увидит свою фамилию и прибежит к воротам «моего дома», падая передо мной на колени. Я знал, как выглядит моя ненаглядная миссис Далтон. Конечно же я видел и свое досье среди остальных в том мрачном архиве, конечно же я его сжег, оставляя лишь ее фото для того, чтобы узнать ее тогда, когда она решит прибежать к моим ногам. Как и следовало ожидать, 12 сентября 2004 года, я сидел на подоконнике в коридоре, видел то, как молодая, худощавая женщина вбежала во двор детского дома, в ее руках был ежедневный таблоид, она рыскала взглядом по всем макушкам детей, встречавшихся на ее пути. В ее глазах читалось отчаяние, наверное все эти двенадцать лет она мучилась от угрызений совести и проклинала себя за то, как поступила со мной. Наверное ее мучал страх того, что ее не захочу ее простить, а на самом деле, она боялась того, что я буду похож на нее. Увидев фотографию несравненно красивого мальчишки, издевательски улыбнувшемуся в кадр, она припархала с носовым платком в левой руке. К сожалению в моем плане были недочеты, я не учел того, что моя ненавистная мамо могла меня забрать восвояси, если бы не одно но, которое меня спасло. В спальной комнате, в которой стояла моя кровать у окна, было полно свободных мест, детский дом № 19, так же как и остальные приюты моей страны пустовали, после завершения реформы, обещающей знатную выплату денег за ребенка, взятого из лап одиночества в семью. Нехватка сирот не позволяла отдавать детей кому попало, скажу большее, не позволяла отдавать детей практически никому. Идиотские правила о наличии мужа, бабушек и дедушек в семье не позволили бедняжке Далтон забрать своего сына и вымаливать перед ним прощения всю свою оставшуюся жизнь. Я стоял в нескольких шагах от нее, морщась от полуденного солнца, все еще припекавшего затылок. Я видел ее болезненно заплаканные глаза, цветом похожие на мои, сжимая ладонь директора приюта я молчал, вслушиваясь в ее крики, пока ее выпроваживали за ворота «моего дома». Работники заведения, уверенные в глубокой психологической травме моей детской души пытались выжать из меня хоть несколько слез, но в итоге успокоились, подыскав мне нормальную семью со всеми необходимыми живыми родственниками и белым заборчиком перед двух этажным домом в центре Бристоля. Стоя у кровати, в углу которой сидел еле живой Чарли я сглотнул противные слезы, понимая, что он не доживет до рождества. Поцеловав почти черную родинку, застывшую на его виске, я вышел за ворота детского дома.

Спрашивать о любви и смотреть при этом в глаза невежливо, соблюдая приличия, лучше подсматривать, подслушивать, присваивать.

Глава 2.

После того, как я забрал все свои драгоценности из под подушки в спальной комнате приюта, прошло не менее двух лет. Переведенный в городскую школу и насытившийся любовью приемных родителей я проникся обыденной жизнью Бристоля. В четырнадцать лет я впервые запер дверь в свою комнату, пресекая законы моего нового дома. Пользуясь тем, что мои предки оставили меня на вечер, я приспустил свои джинсы, включая компьютер и открывая свой первый порно сайт. Дотронувшись до себя, я восторженно улыбнулся, прикрывая глаза и не желая смотреть на неприятные мне тела актрис и актеров, наслаждаясь лишь стонами и звуками самого процесса, я довел себя до экстаза, размазывая сперму по своему впалому животу. Познавший все прелести онанизма, я оставил его для других, на следующий день приведя девушку в свою комнату. Ее звали Мэг, ей было семнадцать и она тащилась от моей невинной красоты. Я неумеюче раздел ее, она профессионально поскакала на моем члене. В ту ночь, когда я засыпал после первого в жизни секса, я решил трахнуть всех девушек в своей школе, но не успел и поверить в то, что я смогу развести толпу идиоток, считавших себя в отдельности особенными и неповторимым в постели, как распахнул глаза от криков на первом этаже. Мой кабинет, спальня, спорт зал и даже гостиная в виде четырех стен размещенных под чердаком, разместились рядом с винтовой лестницей, ведущей в просторный холл, с персидским ковром и двумя диванами, поставленными друг напротив друга. Неохотно спустив ноги с кровати, я зевнул, без особого желания спускаясь на встречу к разрастающейся драме, между моими достопочтенными родителями. Как будто действуя по определенному плану, муж и жена били посуду и швыряли друг в друга все самые тяжелые вещи, в каждом конце месяца, я пытался понять, почему же это происходило, ведь на это было много причин. Во первых, что казалось мне самым важным, леди, называвшая меня своим сыном никак не походила на Мэган, которую я трахал несколько часов назад. Разъевшаяся в дешевых ресторанах, она давно не походила на женщину, ее редкие, жирные волосы, всегда зачесанные в неопрятный хвост лишь ухудшали ее положение, маленькие карие глаза, прикрытые широкими темными бровями делали ее похожей на пещерного человека и я боялся представить, как мой бедный отчим мог заниматься с ней любовью. Несколько раз я даже хотел осмелиться предложить ему ссылку на свой любимый порно сайт, но, так и не довел начатое до конца. Вторую причину обычно называла сама мачеха. К концу месяца она проедала весь семейный бюджет и требовала от мужа каких-то резервных сбережений, которые он на самом деле давно оставил в трусиках одной из шлюх нашего районного борделя. Третьей причиной была лысина моего новоиспеченного папаши, ну а четвертой и не менее важной среди остальных, был сам я. Нерадивый ученик, лжец и заядлый курильщик, я давно раздражал обоих, но именно я, одним своим присутствием, приносил в дом лишние деньги, по этому меня просто гноили, предпочитая не выставлять за порог. Наконец спустившись вниз, я поправил взлохмаченные волосы, стараясь не поднимать глаз на этих двоих.

- Ян, вызывай скорую! –

Услышав это, я забылся, проникая взглядом в безумные глаза отца, стоявшего над своей женой. Как и все подростки, я обожал фильмы ужасов, отчаянно выпрашивал у родителей деньги на сеансы в кино, когда там показывали кровавые сцены убийств или насилия. Конечно же я не был извращенцем, я ходил туда лишь для того чтобы испуганная леди Икс приникла к моей груди, а я бы в ответ пообещал защищать ее, целуя ее шею, из раза в раз пахнувшую разными духами. От месяца к месяцу в кино показывали разные картины, актеры играли разные роли, но почему-то убивая, всегда перевоплощались в роль «в безумных властителей вселенной». Мой же отчим, только что пробивший голову Эстер молотком для отбивных, был самым жалким человеком на свете. Вызывать скорую? Нет, я скорее дал бы ему леденец, не желая смотреть на его кривившееся от истерики лицо. По глупости, мой бедный отец терял свою жену, вместе с этим наблюдая за тем, что я, не двигаясь с места, продолжал смотреть на него.

- Ян! –

Насытившись отчаянием, я побрел к телефону, не боясь того, что молоток для приготовления мяса полетит и в мою голову. Дозвонившись по короткому номеру, я взглянул на часы, надеясь запечатлеть момент смерти Эстер Вилл, но услышав ее стоны лишь произнес адрес, по которому жил. Через несколько минут приехала реанимационная машина, затем полиция, а через час дом опустел. Наверное мне стоило бы зарыдать. Моего фактического отца упекли за решетку, моя бедная Эстер лежала под капельницами, но, оказавшись в полнейшем одиночестве я лишь качнул плечами, пройдя на кухню и взглянув на лужу крови, заснувшую на паркете. Следующий день был особенно сумасшедшим. Во круг меня было слишком много сплетен, именно я был носителем горького прошлого и источником всех происшествий и слухов в этом миниатюрном городке. В следующее утро после феерической ссоры моих предков, я пришел в школу и понял, что наконец могу стать им. Вполне могу превратиться в стереотип, перед которым будут задираться все юбки. Если постараться я попаду в команду по футболу и стану тем, кого так не хватало в этой школе. Но для начала я исполню свое дневное предназначение и, подтвердив догадки всех хорошеньких дырок, отправлюсь к моей мачехе, может даже куплю для нее пару йогуртов. В итоге, не дождавшись конца занятий и сбежав от толпы лживо сожалеющих лиц, я отправился в госпиталь, более схожий с местом пыток семнадцатого века. Строение центра реабилитации было построенного в конце прошлого столетия, замшелые стены и сломанные, прогнившие скамейки рядом с парадным входом были его главными составляющими. Потеряв несколько минут в пустую, в очереди у регистрационного стола, я поднялся на четвертый этаж, проходя к палате, отмеченной цифрой на больничном листе, который я получил от главной мед сестры. Бесцеремонно ворвавшись в небольшое помещение я остановился. В нескольких метрах от меня лежала незнакомая мне женщина. Ее распущенные, волосы вылезали из под бинтов, в глазах читалось смирение и горечь. Будто прикованный к полу, я не шевелился, не доверяя больше своим глазам. Привычная мне боевая женщина сменилась хрупким существом, более не испорченным лишним весом. Ее осунувшееся за сутки лицо побледнело, ее как будто удивленные брови позволяли глазам широко раскрыться, безмолвно спрашивая – за что? Увидев меня, моя миссис Вилл попыталась улыбнуться. Ее лицо исказилось, на веках блеснули слезы. Наконец найдя в себе силы сделать пару шагов я присел у изголовья кровати отчаянно пытаясь придумать хоть какое-то утешение в паре слов для нее.

- Ты поправишься… -

Шепнул я, отчетливо понимая, что через пару часов женщина навсегда закроет глаза. В момент, когда я окончательно принял этот факт, я вспомнил свою настоящую мать, прозванную мною миссис Далтон. И почему я не запоминаю имен своих матерей? Я мотнул головой, стараясь вернуться к реальности и понять, чего же захочет от меня моя обреченная женщина, с каждым выдохом теряющая частицу своей жизни. Заметив очередную болезненную гримасу, отдаленно схожую с улыбкой я улыбнулся в ответ, с трудом впуская в себя горечь, давно не посещавшую мое тело. Сжав губы я взял ее руку в свою ладонь, удивляя этим и себя и ее.

- Ты невероятно красив… -

Еле слышно произнесла она прикрывая глаза и облизывая губы. Вновь вспоминая фильмы, просмотренные мною за жизнь я смущенно произнес, стараясь быть схожим с персонажами самых великих мелодрам.

- Тебе сейчас нужно отдыхать, хочешь попить? –

Принимая всю никчемность своего положения я опустил глаза, робко улыбаясь в ответ на комплимент. Вся моя злоба в сторону этой несчастной и совершенно чужой мне женщине испарилась. Я вспомнил тот день, когда она, светлая от счастья протянула мне руку забирая из приюта, вспомнил, как она выкрашивала стены в моей комнате, рассказывая как она любит меня и как я для нее важен. Пытаясь проронить слезу, я лишь хлюпнул носом, целуя ее холодную руку.

- Мой мальчик, прости меня… -

Вновь заговорив, моя мама № 2 закашлялась, жмурясь от резкой боли в голове. Если бы я интересовался ее жизнью, я бы наверное узнал почему именно она умрет через несколько десятков минут, попытался бы сказать что-то успокаивающее и даже возможно соврал бы, называя ее «мама», но я лишь хотел побыстрее уйти из этой чертовой палаты, по этому я лишь кивнул, взглянув ей в глаза. Получив размытое прощение, миссис Вилл закрыла глаза, крепче сжимая мою руку. В момент, когда я увидел весь ее ужас перед грядущим я почувствовал рвоту, хлынувшую к губам. Прикрыв рот рукой я сконфуженно сглотнул тошноту, на мгновение зажмуривая глаза и дотрагиваясь пальцами до своей груди. Поняв мое отношения к ней, Эстер попыталась отвернуться, но в итоге лишь произнесла, вкладывая в эти слова последние штрихи своего существования в этом помещении

- Ты должен любить… не используй людей, люби их… если ты будешь жестоким жизнь сыграет с тобой в твою же игру… одумайся…не губи себя –

Взглянув на прибор отмеряющий биение своего сердца, Эстер вздрогнула всем телом закатывая глаза. Ненавистно оглядев свою мачеху, Ян вскочил на ноги, быстро покидая палату и лишь в коридоре слыша монотонный звук сплошной линии, прекратившей отсчитывать пульс ее сердца.

Из его глаз покатились слезы, страх, пробравшийся в его голову смутил его взгляд и движения. В тот момент, когда Эстер Вилл ушла из жизни, Ян Далтон не думал горечи, должной стеснить его мысли не страшился о том, где он теперь будет жить, и кто будет над ним править, пытаясь избавиться от последних слов мачехи, ставших жужжащим наваждением в его ушах, юноша выбежал из здания госпиталя, закрывая лицо руками.

В моменты, скрашенные ужасом, любовь исчезает. На ее место встает никому ненужная жалость, опека и даже тошнотворное чувство вины.

Глава 3.

Я не помню того как оказался дома, не помню того, как простоял несколько часов на кухне, раз за разом вспоминая события прошлой ночи и пытаясь принять то, что моя жизнь не собирается становиться лучше. Мои глаза отвратительно чесались, жуткий зуд, вызванный слезами раскраснел мои щеки и подбородок. Я страдал, но не хотел этого. Я сознавался в том, что не любил женщину, называвшей меня своим любимым сыном. Наконец осмелившись включить в доме свет и оглядевшись по сторонам я вновь замер, замечая несколько чемоданов опрятно оставленных к парадной двери. Мои колени вздрогнули, не в силах сдерживаться и далее я закричал, подбегая к чемоданам и отшвыривая их к кухонному столу. Мое вполне красивое лицо исказилось в гримасе гнева, уверенный в том, что моя комната уже не принадлежала мне, что в этих чертовых чемоданах из кож.заменителя были сложены все мои вещи, я вдруг замолчал, не в силах больше бороться. В тот момент я жалел себя, поглаживая себя по плечам и шее, стараясь успокоиться я лишь больше утопал в безысходности положения.

- Ян, я понимаю, тебе сейчас трудно, но, надеюсь этот сложный период нашей жизни мы переживем вместе –

В тот момент, когда я услышал совершенно не знакомый мне голос, мои колени затряслись. Согнувшись в приступе удушья, я лишь закашлялся в ответ, полностью готовый выплюнуть свои легкие по первой просьбе. Четкое осознание того, что оперативные не к месту и не вовремя работники детского дома, решили вновь целовать меня каждый вечер, окрыленные возможностью ежедневно капать мне на мозги. Отшатнувшись назад, я вдохнул последнюю дозволенную мне дозу воздуха перед тем, как перестать дышать и поднял глаза на человека, выплывшего из темноты. Вам не понять моего ужаса тогда. Готовый сбежать и есть помои, учиться в церковной школе и одеваться в самую скудную одежду я был лишен даже этой прекрасной, как мне казалось на тот момент, возможности. Мои ноги превратились в два бесформенных куска ваты, спрятанных в узких до неприличия джинсах, мои руки онемели, а голова, склонилась к левому плечу. Направляясь ко мне, высокий, худой мужчина, лет сорока сжал мои плечи в своих ладонях, задавая какой-то вопрос, на который я ответил незамедлительно

- Нет, никуда не поеду… лучше трахните меня в задницу, но не поеду никуда –

Я позволил себе слишком много слов. Вместо логического вздоха, с моих губ слетел противный слуху свист, закашлявшись я неуместно заулыбался.

- Ты что, меня не слышишь? Где лежит твой ингалятор? –

Ткнув пальцем на комод, в верхнем ящике которого пылились мои лекарства, я присел на корточки, прикрывая глаза. На моих висках выступили липкие капли пота, схожие с клеем, они мгновенно прилепили волосы ко лбу и скулам. Я вполне подготовился к смерти, плотно закрыл глаза и даже не сразу принял трубку ингалятора в губы, когда добрый самаритянин прижал ее к моему лицу. Нажимая на клапан несколько раз, он постепенно возвращал меня к жизни, а я в ответ на благосклонность лишь сильнее зажмуривал глаза.

- Ты чрезмерно остроумен для своих лет, лучше помоги мне донести мои вещи до комнаты Эстер. –

Наконец увидев прозрачное сходство между мужчиной и своей уже покойной мачехой, Ян кивнул, с трудом вспоминая про существование в этом мире своего названного дяди. В погоне за большими деньгами и наследством, а может просто по причине своей безграничной доброты и жалости к бедному мальчишке, он примчался на порог дома своей сестры, с которой он никогда не находил ни одной общей темы для скудных разговоров. Вновь выдохнув желанную свободу, четырнадцатилетний мальчик отвернулся от обычной жизни сверстников, вспоминая о своей ненависти к перспективному будущему в этом городе.

Любовь пестрит целями, планами, достижениями, но смущается своей хитрости, притворности, непостоянности.

Глава 4

Наверное я слишком любил насекомых, потому что постепенно и сам стал мошкой, незаинтересованно снующей по отработанному маршруту от дома до школы и обратно. Жизнь с одиноким и несравненно сумасшедшим человеком в доме, сделала меня походим на него. Сперва я ненавидел дядю Джастина, а через несколько лет, готов был развесить плакаты с его рожей на своих четырех стенах под крышей. Исполненный лживой мягкостью и добротой, он лишь изредка позволял мне наслаждаться его истиной жестокостью, избивая меня до потери сознания. С трудом поднимаясь на ноги и прикрывая ладонями лицо, я старался убедить себя в том, что хочу отравить этого ублюдка, но, свыкаясь с тем, что хочу быть походим на него лишь слабо улыбался. Разделяя с ним кухню, гостиную и изредка свою ванную, я вычеркнул когда-то вполне обычную причину по которой он мог переехать в Бристоль. Я был уверен, человек, называвший меня своим дядей не испытывал ко мне абсолютно никаких чувств, похожий на работников детского дома он старательно слюнявил мой лоб каждый вечер, пока мне не исполнилось шестнадцать. На свой семнадцатилетний день рождения я получил пачку презервативов и ключи от машины, в которой я к сожалению не нуждался. Дом, в котором я жил был расположен рядом со строением школы, я не знал ни одного интересного места, куда можно было поехать в этом гнилом городке, по этому моя авто запылилась в гараже. Все мои интересы сводились в одно короткое слово – тетрадь. В вечер, когда я впервые встретился с Джастином, я помогал ему разбирать вещи и пытался не вывернуть себя на изнанку от его горьких рассуждений про мрачные похороны и опустевшую жизнь без бедной сестрички Эстер. Раскрывая тяжелые чемоданы, я извлекал из них книги, быстро расставляя их по свободным полкам шкафов. Заметив большой кожаный ежедневник, обрамленный вельветовым переплетом и перетянутый резинкой, я без угрызений совести присвоил его себе. Нет, я не был одним из бедных мальчишек, воровавших все что подворачивалось им под руку, лишенный права осуществить свою сексуально одержимую цель, я поставил перед собой другую, смущенный словами моей второй ма. Молча покинув кабинет с тетрадью в руке я вошел в свою комнату. Критично осмотрев ее я не понял себя. Вещи, ранее имеющие хоть какое-то значение потеряли свою годность, завалившие собой все стены и единственный шкаф в углу они душили меня. Выкинув весь хлам из окна, я решил вычистить сад с утра, смотря на побелку, украшавшую мое личное пространство. Теперь, когда я жил под цифрой семнадцать, я наконец называл дом Виллов своим домом. Когда-то зародившийся во мне вопрос о том, можно ли изучить любовь, давно перерос в паранойю. Я снова взялся за чтение, когда-то голые стены вновь скрылись за стопками прочитанных мною произведений. Я перечитывал уже знакомые мне истории, которые когда-то я уже пролистывал в дет доме, наслаждался хорошими изданиями в твердых переплетах и вдыхал любимый запах книжной пыли. Казалось, что не жалея молодости я мог и дальше пропадать на своем чердаке, погруженный в жалостливые романы, над которыми когда-то рыдали миллионы молодых девушек и сентиментальных парней. То и дело открывая свою кожаную тетрадь я вписывал в нее эмоции умирающих рыцарей, истерзанных судьбой несчастных девушек и разлученных влюбленных. Смотря на часы я выключал ночник, когда стрелки дремали на двух часах ночи, но стоило мне прикоснуться щекой к подушке, как я снова садился на кровати, не в силах заснуть. Чистые, не прожаренные выхлопными газами и никотином чувства вызывали у меня отвращение и непонимание. Красивые, давно загнувшиеся в повседневности слова и признания лишь изгибали мои удивленные брови. Улыбнувшись своему отражению и возомнив себя чрезмерно особенным я перешел на новый уровень. Моя цель медленно осуществлялась. Вспоминая измученное лицо той, что оставила меня в родильной палате, проникая пальцами в землю на могиле Чарли Онила, я молчал, не желая общаться ни с кем из школы. Ежедневник, всегда лежавший рядом с моей левой кистью руки жаждал большего. Я, ученик выпускного класса так и не стал отличным футболистом, ловеласом или просто безмозглым шутником. У меня не было никаких шансов на то, чтобы поступить в колледж, я не старался развести ноги какой-нибудь девчонке лишь для того чтобы хотя бы немного удовлетворить свои потребности. Ставший скрытным супергероем, романтиком и самым ранимым юношей школы, я принимал свою новую роль, безразлично оглядывая незнакомые лица людей, с которыми я проучился шесть лет. Наверное мои одноклассники давно бы причислили меня к ряду немых бедняжек, если бы я не отвечал на каждом уроке. Получая средний балл по всем предметам, я продолжал сидеть за своей партой, поглаживая обложку своего ежедневника. Мое место. По глупой иронии, вновь находилось у окна, за моей спиной сидела блондинистая Кати, ее длинные, волнистые волосы прикрывали ее небольшую грудь и почти всю шею. Она практически не пользовалась косметикой, лишь подкрашивала свои практически не заметные белесые брови и ресницы. У нее были алые пухлые губы и небольшой, аккуратный нос, с маленькими, милыми ноздрями. Я не любил веснушки, но на ее щеках они смотрелись вполне сносно. Справа от меня сидел ее бойфренд Коул. Его всегда раздражали походы по магазинам вместе с Катриной. Я знал, они посещали торговый центр Бристоля каждый первый вторник месяца. Девушка выбирала одежду для своего парня и на следующее утро, я останавливался перед парадным входом школы, смотря на бедного темноволосого Коула, одетого точь в точь как и я сам. Я догадывался о том, что Кати любила меня. Точно знал о том, что стоял на заставке у нее на рабочем столе, был уверен в ненависти своего соседа справа. Я любил эту пару, потому что именно она избавила меня от бессонницы, подарив мне шанс еще немного поиграться со словом «любовь». В первую среду месяца, я как и всегда прежде остановился около входа в школу. Коул, давно потерявший уверенность, но давно накачавший мышцы стоял у фонтанчика с водой, рассматривая меня с ног до головы. На нем был пиджак и майка, одетые на мне вчера. Наверное он бы меня избил, нервно замахиваясь над моим разбитым лицом он бы скользил по коже моих щек и целовал ногами мою спину и живот, но он не успел сделать этого, мне повезло. Заметив то, что ее чудовище направляется ко мне, Кати остановила его, возмущенно произнося

Дата добавления: 2015-09-29