Документальная фантазия в 2-х действиях

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Документальная фантазия в 2-х действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Г е н н а д и й. С о н я. Ю л и я. Б о р и с.

}

бывшие одноклассники

В а л е р и й, курсант военного училища.

Е в д о к и я П е т р о в н а.

Г о л о с.

Действие происходит в одной из московских школ в середине октября 1941 года.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Класс старой школы, превращенный в палату военного госпиталя. Дверь в коридор, другая – в соседнюю палату. Окна крест-накрест заклеены бинтами. Черная тарелка радио. На стене большой плакат: улыбающийся вождь с девочкой на коленях – «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». Железная печь. Телефон. От класса остались только задвинутая в угол парта и школьная доска, на которой обозначена дата – 15 октября 1941 г. и список больных с указанием температур. На одной из коек спит В а л е р и й, накрывшись шинелью курсанта. Остальные койки пусты. Из соседней палаты слышен горячечный бред вперемешку с руганью. Из этой палаты и появляется осунувшаяся женщина. Это – Е в д о к и я П е т р о в н а

.

Е в д о к и я П е т р о в н а (в дверь). Потерпи, сынок... Вот и бомбить перестали... (Подходит к Валерию, трогает за плечо.) Товарищ боец... Пора... Слышь, солдатик...

Валерий приподнимается, смотрит кругом мутным взглядом и снова падает на кровать, закрыв голову подушкой, чтобы ничего не слышать.

Г о л о с. Мамаша! Васька, не лезь... Я сам его... Нарушаете, мамаша!..

Евдокия Петровна идет к доске, переправляет дату на шестнадцатое. Входит С о н я – шустрая девчонка с санитарной сумкой через плечо. Она в легком пальто и берете, из-под которого торчат косички. Соня на ходу читает газету. И, не отрываясь от нее, снимает пальто и сумку.

С о н я. Сила!.. Нет, вы только послушайте!.. Ага... Красноармеец Мартынов был окружен группой диверсантов... Троих фашистов он застрелил из винтовки, двоих уложил прикладом. Шестой фашист, рассчитывая на легкий успех, набросился на раненого бойца, но мужественный патриот и здесь не сдался. Он навалился на фашиста всем телом и...

Е в д о к и я П е т р о в н а. Уймись, сорока.

С о н я (торжественно). И задушил его! (Оглядывается.) К нам боец Мартынов не поступал?..

Е в д о к и я П е т р о в н а. Нету...

С о н я (удивленно). А где?.. Где раненые? (Разглядывает пустые койки.) Неужели поправились?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Выписались. Вместе с докторами.

С о н я. Нет, правда, Евдокия Петровна, куда все делись?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Москва-Воронеж... Хрен догонишь...

Евдокия Петровна стирает с доски выбывших. Остается лишь строка: Николай Самохин – 38,9.

С о н я (заглядывает в соседнюю палату). А Коля? Как же?..

Е в д о к и я П е т р о в н а (отводит Соню от двери). Бросили Колю. Сказали – безнадежный...

С о н я. Глупости!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Что понапрасну мучить?

С о н я. Как вам не стыдно?! У нас просто так человеку пропасть никто не позволит!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Безнадежный. Я и сама знаю... Скоро уже...

С о н я (роется в сумке). Нет, ну это же надо?! Родная мать! Такие предательские сомнения в самой гуманной в мире советской... (Не находит нужных лекарств. Вручает Евдокии Петровне газету.) Я вам сильно советую читать газеты. И Коле полезно будет. Страшно поднимает боевой дух...

Е в д о к и я П е т р о в н а (сердито). Не тревожь! Помолись, коли учили...

Евдокия Петровна кладет газету на стол и уходит к сыну, прикрыв за собой дверь. Соня бессильно утирает слезы, затем бросается к телефону и набирает номер.

С о н я. Скорая! Да, скорая же! Что?.. (Вешает трубку.) Ну все с ума посходили... (Садится на кровать.) Прямо чума какая-то... Весь город куда-то хлынул... И карточки не отменяли вроде... А кругом мешками, ящиками волокут... (Присматривается к спящему.) Сильно воруют... А бойцы... Спят? (Толкает спящего.)

В а л е р и й. Мародеров – к стенке! (Переворачивается на другой бок.)

Входит Б о р и с, нагруженный патефоном и стопкой пластинок. Борис находит стол, кладет ношу и поправляет сползающие очки. Он похож на человека, выбравшегося из крепкой потасовки.

Б о р и с. Физкультпривет!

С о н я (подозрительно оглядывает патефон). Боря, ты откуда?

Б о р и с (разглядывает очки). Охламоны! Очки разбили!

С о н я. Патефон где взял?

Б о р и с. Где взял, там уже нет. Пластиночки – класс! (Перебирает пластинки.) Даже Глен Миллер.

С о н я. Украл, что ли?

Б о р и с. Я украл? Я – спас! В пользу госпиталя. Военный коммунизм, понимаешь. Все хватают что попало. За патефонные иглы – битва! А пластинки – вдребезги. И очки вот...

С о н я. Тебе без них лучше. Милиция не узнает.

Б о р и с. Какая там милиция?!.. (Надевает очки.) Именно что – очки... Без них новые ноты не разберешь... А одно и то же играть – это раненым хуже клизмы.

С о н я. Нет раненых, Боря.

Б о р и с. Война есть – раненые найдутся... Один ученый доказал, что под музыку быстрее выздоравливают.

С о н я (трясет Бориса). Да ты оглянись – нету никого! Эвакуировали! Тяжелобольных даже!

Б о р и с. Ну и что? Других привезут. Главное, чтобы музыка...

С о н я. Я говорю – конец! Доигрались!

Б о р и с (оглядывается). Ты это брось, Соня. Разве, когда конец, театры открывают?

С о н я. Театры? У нас метро – не работает!

Б о р и с. Государственный театр эстрады. Не слыхала? Под руководством Утесова! Репертуарчик – во!

С о н я. Репертуарчик у нас тяжелый... Я улицу Горького полчаса перейти не могла – все полуторки, автобусы... Драпают кто на чем. Один балбес даже с пальмой.

Б о р и с (сердито). Именно что... Драпают! А другие ненадежные элементы, замаскировавшиеся под сандружинниц, еще и на своих стучат! (Идет к Соне, та отступает.) И им приходится играть на трубе, вместо того, чтобы палить по врагу.

С о н я (прячась за койку, на которой спит Валера). Не стучат, а честно сигнализируют. Потому что ты еще маленький.

Б о р и с. Как аэростаты накачивать по две смены – я не маленький? Часы – подарок мамин отдал, чтобы метрику подделали!

С о н я. В тылу работы тоже хватает.

Борис пытается догнать Соню, но та уворачивается. Окончательно разбуженный Валерий поднимается, хватает подушку, чтобы швырнуть в Бориса. Но, передумав, бросает подушку на кровать. Одергивает гимнастерку, которую украшают значки ГТО, ГСО и другие, составляющие довольно представительный набор, потом заводит патефон и ставит пластинку.

В а л е р и й. Паникеров – давить на месте. Провокаторов – без суда и следствия.

Б о р и с. А чего она сексотит? Трубой танк не подобьешь.

Звучит джаз.

В а л е р и й (смотрит на часы). В моем распоряжении еще двадцать минут.

Приглашает Соню на танец. Возвращается Евдокия Петровна.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Танцуете, ребятки?.. Танцуйте.

Б о р и с. Нашли время... (Хочет остановить пластинку.)

Е в д о к и я П е т р о в н а. Пусть играет. Легче... Отца-то на окопы забрали. Неделя уже. Он карточки отоваривать – и то не годился.

Входит Ю л и я. Она тоже одноклассница ребят. Юлия снимает платок, расстегивает плащ... Достает из сумки красивую коробку конфет.

В а л е р и й (оставляет Соню). Юлька! Наконец-то...

Юлия удивленно останавливается перед опустевшей доской.

Ю л и я. Значит, опоздала?.. А я вот, конфет им... (Открывает коробку, кладет на стол.) Угощайтесь.

Пауза.

Е в д о к и я П е т р о в н а (берет конфету). Балуешь... (Кивает на Валеру.) С ночи ждет.

Ю л и я. А кто его звал?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Любит ведь.

Ю л и я. У него жена есть. Пусть ее любит. Берите еще. Коле полезно.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Ох, детки-детки... (Уходит к сыну.)

В а л е р и й. Юля! У меня же увольнительная кончается.

Ю л и я. Я просила, чтобы не ходил за мной.

Б о р и с (приглашает Соню). Потанцуем, ябеда?

С о н я. Отстань.

Б о р и с (увлекает Соню силой). Дай людям поговорить.

В а л е р и й. Я приходил на фабрику. Не пускают.

Ю л и я (отвернувшись). Была фабрика.

В а л е р и й. Эвакуируют?

Ю л и я (пожимает плечами). Велели к вечеру – за расчетом.

В а л е р и й. Я все решил. Мы с тобой...

Ю л и я. Мы не с тобой, Валера.

В а л е р и й. Все можно поправить.

Ю л и я. Хватит об этом.

В а л е р и й. Да, подожди... Наши отцы зря, что ли, вместе воевали в Испании?

Ю л и я. Не знаю... Только, мой отец, выходит – зря уцелел.

В а л е р и й. Ерунда какая-то получается... В смысле, твой отец... Когда он уехал, мне дали понять...

Ю л и я. Уехал? Его арестовали. А нас с мамой выслали. Так что нечего тебе со всякими мараться.

В а л е р и й. Меня все равно не взяли в летное.

Ю л и я. И правильно сделали.

В а л е р и й. Я вею жизнь мечтал стать летчиком.

Ю л и я. Мечтать не вредно...

В а л е р и й. Я докажу? Они увидят. И признают свою ошибку!

Ю л и я. Нет, Валера. В авиации требуется мгновенная реакция...

В а л е р и й. Да у меня... (Бьет себя в грудь – в значки.) По всем видам!

Ю л и я. А ты проявил нерешительность... Тебя как спросили про нашу семью, сразу бы и докладывал – мол, давно раскусил пролетарским чутьем... Мол, классово чужд и подозреваешь буржуазно-помещичьи наклонности в замаскировавшихся потомственных дворянах. По прабабушкиной линии... И таким путем уже собирался сообщить куда следует об изменнических настроениях, если бы органы не проявили исключительную бдительность...

В а л е р и й. Ерунда какая-то...

Ю л и я. А ты засомневался... Совесть его, видите ли, мучила... А совесть, как нам объяснили, – понятие классовое, к врагам и их семьям – неприменимое, особенно, когда страна окружена капиталистами и битком набита шпионами да диверсантами.

В а л е р и й. Но ты же вернулась...

Ю л и я. Если честно, не очень-то и хотелось...

В а л е р и й. Вернулась! Значит, отца оправдали.

Ю л и я. Он ни в чем не виноват...

В а л е р и й. Вот именно. У нас за здорово живешь, никого не посадят.

Ю л и я. Ни в коем случае. Но лучше держись от меня подальше.

В а л е р и й. Да ты не думай... Я понимаю... Отца оправдали и назначили на секретную работу... А может – на фронт... Или – в разведку. Он же языки знал?

Ю л и я. Он много чего знал, Валера... (Зло.) А вдруг опять какое-нибудь недоразумение? И тогда что – прощай, училище? (Надевает на него шинель.) Даже если оно пехотное?!

В а л е р и й (слабо сопротивляясь). Ты мне прямо скажи. Будешь ждать? Меня же в любую минуту могут на передовую!

Ю л и я (гладит его по волосам). Твоя увольнительная кончается...

Входит Г е н н а д и й. Одет он скромно, но добротно. Умные, осторожные глаза. Геннадий подходит к патефону, останавливает музыку. Ребята смотрят на Геннадия, будто не веря, что это действительно он.

С о н я. Живой.

Б о р и с. Генка!

Г е н н а д и й. Имею честь прибыть. Собственной персоной.

Ю л и я (испуганно). Явился...

В а л е р и й. Тоже из ваших?

Ю л и я (опускает голову на грудь Валерия). Учились вместе... Я как чувствовала.

В а л е р и й (Геннадию). Вам чего, гражданин?

Г е н н а д и й (целуя Соне ручку). Мне – все!

В а л е р и й. Конкретно.

Г е н н а д и й. Не ваше дело.

С о н я. Ой, ну что пристали к человеку?

Г е н н а д и й (Соне). Ты-то как?

С о н я. Лучше всех! Папа с мамой на фронте, в медсанбате... А я вот, тоже... В сандружине. С Юлькой живем, в общежитии.

Г е н н а д и й. По правде говоря, я рассчитывал... В смысле – у тебя пока...

С о н я. Ой, правда? А там управдом, вредитель, племянника заселил, пока я в трудлагере была.

Г е н н а д и й. Совсем обнаглели, скоты...

С о н я. Мне даже суд обратно квартиру присудил. А этот никак не съезжает. Такой лоб, а прикидывается, что придурошный.

Г е н н а д и й. Разберемся...

С о н я. Да глупости это все. Главное – живой! Здоровый!

Г е н н а д и й. Сам удивляюсь.

Б о р и с. Ну, ты даешь... Все – отсюда, а ты – сюда?

Г е н н а д и й (глядит в окно). Чума, что ли, в городе? На Кузнецком документы жгут. Магазины грабят.

В а л е р и й. С мародерами у нас разговор короткий.

Г е н н а д и й. Продовольствие – и то горит! Девать некуда? Дым какой-то... жирный.

В а л е р и й. Ты откуда такой нежный взялся?

Г е н н а д и й. Не твое дело, солдатик. Твое дело – Родину защищать, а не баб лапать.

В а л е р и й (пытаясь освободиться от Юлии, которая в него вцепилась). Что ты сказал?

Г е н н а д и й (усмехаясь). В город немецкие танки прорвались, а он тут командный голос вырабатывает.

В а л е р и й. Танки? Ерунда какая-то... Откуда сведения?

Г е н н а д и й. Много чего узнаешь, пока топаешь от Украины до Москвы.

Б о р и с. Так ты?.. Через линию фронта?

Г е н н а д и й. Какая еще линия? Нет никакой линии.

В а л е р и й. Как это... Нет?

Г е н н а д и й. А есть сплошная паника, головотяпство командования и моральное разложение масс. Похоже, немцам горючее не успели подвезти... Давно бы тут были.

В а л е р и й. Прикуси язык, гражданин! А то знаешь, за такие разговорчики?!..

Б о р и с. Именно что – как провокатора.

Г е н н а д и й. Так пол-Москвы придется к стенке ставить.

В а л е р и й. Танки?! Какие могут быть танки при наших резервах?

Б о р и с. Наслушался брехни... Выдохся Вермахт! Сдох! У нас под Москвой, знаешь сколько всего?!

Г е н н а д и й. Если бы всего было сколько надо, Гитлер сидел бы в своем Берлине! И не рыпался.

Е в д о к и я П е т р о в н а (появляясь в дверях). Сам-то еще в Москве? Не слыхали?

Б о р и с. Где же ему еще быть?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Бог его ведает...

В а л е р и й (строго). Верховный Главнокомандующий руководит обороной.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Оно и видно...
Г е н н а д и й. Гениально руководит: «Спасайся, кто может!»

С о н я. Товарищи! Ну что вы в самом деле. Не успели познакомиться...

В а л е р и й. Подозрительная личность.

Ю л и я. Не выдумывай. Вон откуда к своим пробился.

Г е н н а д и й (оглядывает родной класс). С лета не виделись... Веселенькое было лето...

Е в д о к и я П е т р о в н а (Соне). Помоги переложить, дочка.

Соня идет помогать.

С о н я. Борька, за мной! А то кругом – малохольные все...

Борис уходит за Соней. Зашуршав, оживает радио.

Г о л о с. Граждане, внимание! В течение ночи с пятнадцатого по шестнадцатое октября положение на Западном фронте ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном из участков прорвали нашу оборону.

В а л е р и й (растерянно). Ерунда какая-то... Москву мы не сдадим!..

Г е н н а д и й. Вы давно ее сдали.

В а л е р и й. Ну, ты!.. Скажи спасибо, что я тороплюсь.

Г е н н а д и й. Давай-давай. Драпай, вояка!

В а л е р и й (пытаясь освободиться от Юлии). Не сдадим! Это временно... Кутузов тоже!.. Это – тактика!

Ю л и я. Не уходи. Не бросай меня, Валера!

В а л е р и й (убегая). Я вернусь! Только ты... Ты только... Я напишу!

Ю л и я. Конфет на дорогу!

Юлия бросается к столу, набирает горсти конфет, но Валерия уже нет, Юлия замирает с протянутыми руками. Геннадий берет конфету из ее руки. Ест.

Г е н н а д и й. Славке бы, а? Там таких не дают.

Ю л и я (роняет конфеты, начинает собирать). Славке?.. Он.. Там... Не болеет?

Г е н н а д и й. В полном порядке пацан. На велике гоняет. А шпрехает вообще лучше всех.

Ю л и я (устало садится). А по-русски?

Г е н н а д и й. Само-собой. (Вспоминая.)

Скоро папа прилетит,

Всех фашистов победит...

Нас посадит в самолет,

К милой маме увезет.

Ю л и я. Это он... Сам придумал?

Г е н н а д и й (обследуя класс). Стихотворец растет. (Натыкается на плакат.) Патриот...

Ю л и я. А ему за это – ничего?..

Г е н н а д и й. Пятерка по русишу. Ты, вообще, не переживай, скоро увидитесь!

Ю л и я. Скоро? Велели мне – обратно?

Г е н н а д и й. Да нет. Просто не сегодня-завтра все кончится.

Ю л и я. Устала я, Гена. Не могу я больше вот так.
Г е н н а д и й. А кое-кто считает, что ты не очень себя утомляла.

Ю л и я (суетливо). Нет, я помню... Только в наш дом бомба попала. А на фабрике – работа пока не свалишься. Малышня под конвейером отсыпается...

Г е н н а д и й. Все зажигательные смеси разливаете?

Ю л и я. Эти цеха ночью эвакуировали... А в остальных продукцию раздают. Бесплатно.

Г е н н а д и й. Рассщедрились. Напоследок! (Смотрит в окно.) А этот, Валера, выкормыш сталинский, откуда взялся?

Ю л и я. Он ничего не знает.

Г е н н а д и й. Идейный, что ли? Видал я таких. С кулаками на танки!

Ю л и я. У него отец еще в Испании погиб. Штабная машина на мину наехала.

Г е н н а д и й. А твой вернулся. И что?..

Ю л и я. Прошу тебя!

Г е н н а д и й. Извини. Просто как вспомнишь все – выворачивает.

Ю л и я. Не надо, Гена. Вот увидишь, когда-нибудь все выяснится.

Г е н н а д и й. Ну нет... Я не могу ждать так долго... Я не собираюсь всю жизнь гнить под их идиотской бумажкой с отцовским приговором!

Ю л и я. А так вот – лучше?!

Г е н н а д и й. Не трусь, Юля. Один сигнал в этой суматохе, и наша игра сделана!

Из соседней палаты возвращается Соня, следом – Борис.

Б о р и с. Агония.

С о н я. А у меня и лекарств никаких таких нет. Один инсулин. И тридцать шесть больных. Представляете? Не сделаешь укол – считай нет человека. (Достает из сумки градусник, встряхивает.)

Ю л и я. Дай... (Уходит с градусником в соседнюю палату.)

Б о р и с. Не явишься на репетицию – тоже по головке не погладят... “Нос недорос!” Вкалывать, пока не надорвешься – пожалуйста, а из винтовки стрелять – не моги...

С о н я (про себя). Учебный год отменили! Так что мы теперь, второгодники?

Г е н н а д и й. Это как посмотреть...

Б о р и с. Да я хоть три года согласен в десятом просидеть лишь бы этих фашистов поганых раздавили.

Г е н н а д и й. Еще неизвестно, кто кого.

Б о р и с. Товарищ Сталин ясно сказал: «Победа будет за нами!».

Г е н н а д и й. А еще он говорил, что будем битъ врага на его территории. Победа малой кровью...

С о н я. Кто же знал, что они договор нарушат?

Г е н н а д и й. Лучший договор – это ультиматум.

Б о р и с. Значит, ты не веришь?

Г е н н а д и й. Видел бы ты с мое... Тоже бы не всему верил!

С о н я. Я, когда тебя увидела, тоже глазам своим не поверила.

Г е н н а д и й. Пустяки! Кокнул пару фрицев – всего делов...

Б о р и с. Врешь!

Г е н н а д и й (пристально вглядывается в Бориса). Могу показать, как это делается Как-нибудь... При случае.

С о н я. Гена. Тебе отдохнуть надо.

Г е н н а д и й. После отдохнем.

Б о р и с. Айда со мной, аэростаты накачивать.

Г е н н а д и й. Эти пузыри на веревочках? Пустая работа.

Б о р и с (обиженно). Классная штука, ты что!

Г е н н а д и й. Бомбардировщик – это штука. Короче, мне тут надо... На часок. Встречаемся здесь?

С о н я. Больше негде... Только знаешь, Геночка. Ты там, на улице, не очень-то. Помалкивай лучше! Санитар – и санитар! (Вешает ему на плечо свою санитарную сумку.) А то народ нервный пошел.

Г е н н а д и й. Физкультпривет!

Уходит. Возвращается Юлия. Включает патефон. Звучит грустный джаз.

Б о р и с. Аэростаты ему не нравятся... Без них давно бы Москву разбомбили вдребезги...

Борис уходит. Пауза.

С о н я. Как он изменился.

Ю л и я. Что?

С о н я. Генка, говорю, сильно изменился.

Ю л и я. Мы тоже.

С о н я. Вот он как-то смотрит... Будто на меня, а будто куда-то далеко-далеко. А я же – рядом? Только руку протянуть... Как думаешь, можно любить, когда война?

Ю л и я. Никак я не думаю. У Калинина спроси.

С о н я. Я серьезно. Чтобы по правилам. Как муж и жена.

Ю л и я. Чтобы, как муж и жена, сначала нужно зарегистрироваться.

С о н я. А так – нельзя? Учитывая военное положение?

Ю л и я. Можно. Теперь все можно.

С о н я (горячо). Я вот, Генку любила – он и вернулся. И ты – люби!

Ю л и я. А если у него жена?

С о н я. Жена не стена. Можно отодвинуть.

Ю л и я. А если...

С о н я. Чего – если?

Ю л и я. А пропади оно все пропадом! (Бодрится.) Нас теперь, думаю, на окопы бросят. Лопату в руки и... «Ударим лопатой по Гитлеру – раз! По Гиммлеру – два!..».

С о н я. По брехуну Геббельсу – три! Сопли утри! (Вскакивает.) Значит, так. Если что, успокой старушку. Скажи, я за лекарствами. Вернется Гена – пусть ждет. У меня там ампулы в сумке. От диабета.

Соня, сунув в рот конфету, убегает. Юлия, задумчиво смотрит на плакат. Появляется Евдокия Петровна. Протягивает Юлии градусник.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Забылся.

Ю л и я (смотрит на градусник). Боже мой!

Юлия подходит к доске и выводит напротив фамилии температуру – 40,1.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Теперь и попа не сыщешь...

Ю л и я. Вы только не бойтесь! Соня за лекарствами побежала.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Какие уж тут лекарства, если госпиталя раненых бросают?

Ю л и я. Это я не знаю... Не может же быть, чтобы взяли вот так и бросили. Вернутся, вот увидите!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Беда, дочка, беда... Одна я... Братец – тот в первый же день, на границе.

Ю л и я. Это еще неизвестно.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Известно. Похоронка на комоде лежит.

Ю л и я. Может, ошибка?.. Вот у меня... У подруги, то есть, моей, отца забрали по ошибке. Еще и суда не было, чтобы разобраться, а им записочку передали... Мол, погиб... От разрыва сердца.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Царство ему небесное.

Ю л и я. Да нет же! Если погиб, разве стали бы передачи для него принимать? Даже деньги брали.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Отчего бы и не взять?.. На помин души...

Ю л и я. Да что вы такое говорите?! Люди ведь!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Люди – они люди и есть.

Ю л и я. Да? (Сломлено.) Я вот тоже думаю, погиб – это как? Это ведь на фронте погибают... А если сердце – то умер?.. А было написано – погиб. Как понимать?

Е в д о к и я П е т р о в н а (вглядываясь в Юлию). Ты понимай как легче... А я так понимаю, что дети за родителей не ответчики.

Ю л и я. А тогда зачем семьи высылали? Жен судили – зачем?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Верно, чтобы другим неповадно было. Вон армия-то наша, будто моль проела, по клочкам летит. А кто виноват? Кого судить, если не шпионов да диверсантов? Кирова кто убил? Как же не судить-то? Пол-России немцу отдали!

Ю л и я. А если бы командиров не сажали? Генералов даже?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Если бы, да кабы... Ты об себе задумайся – больше проку будет. Пока мы тут друг-дружку поедом ели, Антихрист к самой Москве подобрался.

Ю л и я. А Валера, он же военный, говорит, что не сдадут Москву.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Его не спросили. Помяни мое слово! Уйдет хозяин – так и сдадут.

Ю л и я. А если на уйдет?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Милость господняя превыше грехов наших...

Ю л и я. Главное – верить, правда? (Отдает градусник.) Вы только не бойтесь... А мне на фабрику надо. За расчетом.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Один тебе расчет, дочка – от Москвы подальше.

Свет медленно гаснет. Когда он снова зажигается, в классе никого нет. Только потрескивает забытая пластинка. Входит Г е н н а д и й. Бросает на стол сумку. Ставит новую пластинку. Достает папиросы, закуривает.

Появляется Евдокия Петровна. Развешивает выстиранные бинты. Геннадий помогает.

Г е н н а д и й. Как раненый? Держится?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Худо сыночку.

Г е н н а д и й. Ничего, бабка. Немцы придут – вылечат!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Свои – бросили. А они – лечить станут?

Г е н н а д и й. Темная ты. Немцы – культурная нация. У них ничего даром не пропадет.

Е в д о к и я П е т р о в н а (с надеждой). А я слыхала – лучше им в руки живым не даваться.

Г е н н а д и й. Так то – живым, а здесь раненый. Имеется международная конвенция, соглашение такое, чтобы раненых лечить.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Не про нас писано.

Г е н н а д и й (разглядывает плакат на стене). Немцы, конечно, тоже... Еще то быдло. Но у них – сила. А у нас – что? Слепая вера: «Он знает. Он спасет!»... Вот французы – не дурнее нас, а сразу сообразили. Сдали Париж без единого выстрела. Живут себе, поплевывают.

Е в д о к и я П е т р о в н а. На то они и буржуи.

Г е н н а д и й (морщится). А может, лучше Гитлер, чем столько крови? А? Может, и семья бы цела была?

Е в д о к и я П е т р о в н а (зло). Мал ты еще! Молоко на губах не обсохло! А туда же... Рассуждать! Пошел бы, как мой Колюня! Своих оборонять. А ты врага нахваливаешь.

Г е н н а д и й. Моих родителей не Гитлер сожрал! А наши же! Народные радетели. И тебя, старую, бросили! А сами где? Где?! След простыл!

Смотрит в разбитое окно. С улицы слышна лышна беспорядочная стрельба.

Вон погляди, как патриоты Москву на куски рвут!

Е в д о к и я П е т р о в н а (смотрит). Царица небесная! И чего волокут-то? Куды им столько?

Вбегает запыхавшаяся С о н я. Сдергивает берет, переводит дух. Затем вынимает из кармана большую бутылку, ставит на стол.

С о н я. Коле лучше?

Е в д о к и я П е т р о в н а (разглядывает бутылку). Водка?

С о н я. В аптеках – одно слабительное.

Е в д о к и я П е т р о в н а. И так все в штаны наложили.

Г о л о с (в бреду). Утомленное солнце!.. Твою мать...

Евдокия Петровна тяжело смотрит на ребят и идет к сыну. Соня берет Гену за плечи, целует.

С о н я. Я так боялась. Приду – а тебя нет...

Г е н н а д и й. Порядок, Соня.

С о н я. На улице – вон что творится.

Г е н н а д и й (усмехается). Еще то кино. Будто кто на муравейник наступил.

С о н я. А вдруг, думаю, арестуют? А у меня там лекарства... И меня тогда расстреляют, как вредителя...

Г е н н а д и й (мягко отстраняет Соню. Откупоривает бутылку). Трофей?

С о н я. Я целых три схватила. Отняли по дороге.

Г е н н а д и й (нюхает, отставляет бутылку). Мужицкое пойло. Лучше бы шампанского принесла.

С о н я. Водка – лучше. На компрессы пойдет. (Открывает сумку.) У меня больных тридцать шесть...

Г е н н а д и й (выхватывает сумку, достает из нее револьвер). Осторожно... Заряжен.

С о н я. Где взял?

Г е н н а д и й. Дома.

С о н я. Так ведь у вас опечатано было... Красные такие... Сургучные печати.

Г е н н а д и й. Я там вырос в этой квартире. Понятно? Сургуча не хватит.

С о н я (шепотом). Тебя никто не видел?

Г е н н а д и й. Не такие в нашем доме дураки жили, чтобы время терять. Один даже табличку оставил: «Заминировано». Да только там и без меня пошуровать успели. Фашисты так не грабят. А швейцар голубей моих сожрал. Скотина. (Прокручивает барабан револьвера.) И правильно сделал. Разве это птицы? Птицы – свободны. А этим свистнешь только, сразу на клетку пикируют. Представляю, как он их ловил... Сначала самых верных...

Пауза.

С о н я. Насчет голубей – приказ был, чтобы сдавать... Чтобы вражеские агенты не могли передавать сведения.

Г е н н а д и й. Чего тут передавать? Сейчас Гитлера на Арбат выпусти – никто но заметит. Не до него... Бензина нет, а то я приехал бы, как раньше, на своем Форде.

Г о л о с....И тогда ты призналась, что нет любви!

Г е н н а д и й (оборачивается на голос)....Прокатились бы напоследок.

С о н я. Все. Дальше не помнит. Теперь крыть начнет. По-всякому. Хоть бы успокоительное какое оставили, паразиты.

Г е н н а д и й. Сейчас я его... Успокою.

Геннадий прячет револьвер, наливает в кружку водки и решительно идет в соседнюю палату.

С о н я. Ему нельзя? Вредно!

Г е н н а д и й. Война вреднее.

Голос, захлебнувшись, стихает. Появляется Ю л и я. Устало опускается на койку.

Ю л и я. Выключи!

С о н я. Что с тобой?

Ю л и я. Патефон выключи!

Соня останавливает патефон.

Ю л и я. Нет, включи. Пусть музыка будет.

С о н я. Рассчитали?

Ю л и я (усмехается). Еще как! Приходим на фабрику, а директор-то наш?! Тю-тю...

С о н я. Мобилизовали?

Ю л и я. Сбежал! Напару с бухгалтером. Контору подожгли. Денежки прихватили – и деру.

С о н я. Найдут, не сомневайся.

Ю л и я. Другие мечутся, как тараканы. А эти сообразили…

С о н я. Вот кого разоблачать следовало, а не честных партийцев. Генку взять – когда там еще разберутся, а у человека ни дома, ни характеристики приличной.

Ю л и я. Ничего с твоим Генкой не случится.

С о н я. Почему – «с моим»? У нас пока ничего серьезного.

Ю л и я. Ничего серьезного? (Приподнимается на койке.) Дура.

С о н я. Ты одна у нас умная. Женатого мужчину от семьи отбиваешь.

Ю л и я. Мужчину?.. Не нужен он мне, понимаешь? А я ему – и подавно.

С о н я. А чего он тут прохлаждается?

Ю л и я. Сто раз говорила, чтобы отстал.

С о н я. Значит, не так говорила. Ты твердо скажи, по правде.

Ю л и я. Прямо так и сказать? Все как есть?

С о н я. Сильно советую.

Ю л и я. И что беременна?

С о н я (не веря). Правда?!

Ю л и я (бросается к Соне, хватает ее за руки). Только – никому. Поклянись.

С о н я. Честное сталинское? (Будто впервые видит Юлию.) А Валера – совсем ничего не знает?

Ю л и я. Много будет знать, скоро состарится. (Отпускает Соню.) Врача бы найти. Поможешь?

С о н я. Не смей, Юлька. А вдруг – мальчик? Боец будет.

Ю л и я (взрываясь). Хрен им, а не бойца! Пусть сами воюют, если по-другому жить не умеют. Человек для счастья рождается, а не чтобы дрожать всю сознательную жизнь.

С о н я. Ну, не бойца – ученого! Чтобы созидал счастливое будущее.

Ю л и я. Обойдутся. Вот мама... Инженер была. Ее за что? За то, что «Будучи любимой женой полковника Мурашова, не могла не знать об изменнической деятельности мужа?!».

С о н я (обнимает подругу). Не надо, а? Не надо теперь...

Ю л и я (отталкивает Соню). Не надо? Может, от того и война, что в лагерях тесно стало?

С о н я. Но их же оправдали! Сама говорила...

Ю л и я. Может, и оправдали... (Отходит к окну.) Только мне их оправдания не надо! Я лучше них знала своего отца! И маму... Он там, в Испании, фашистские самолеты сбивал! А они тут дело ему шили.

С о н я (опустив голову). Из нашего подъезда тоже троих забрали. Орденоносцев.

Ю л и я (мрачно). Были орденоносцы. Теперь других наградят за особую бдительность. (Берет бутылку.) Это что?

С о н я (кивает). Водка.

Ю л и я (отпивает из горлышка, кашляет). Зараза! (Резко.) Так ты найдешь врача?

С о н я (плача) Искала я врачей! Гангрена у Коли! Отрезать – и то некому.

Останавливает патефон. Входит Евдокия Петровна.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Гена-то понимает. Мужской разговор, словом. Он Коле про наши снаряды рассказывает. Мол, любую броню берут. Колю-то все петь тянет. Он на заводе так воздушную тревогу изображал – чуть не уволили...

Ю л и я. Хоть бы бомба какая упала. Раз – и никаких мучений...

Е в д о к и я П е т р о в н а. Гляди – накличешь.

С о н я. Мама пишет – они даже санитарные поезда бомбят.

Е в д о к и я П е т р о в н а. А я слыхала – они в Бога веруют.

С о н я. Гитлер у них заместо Бога. Даже посильнее. Этот все разрешает.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Креста на них нет!

Ю л и я. Крестов – сколько угодно. На каждом танке. У нас в детдоме дед был, сторож. Они ему и говорят, мол, мы за Бога, крестоносцы мы... Переходи к нам.

С о н я. А дед?

Ю л и я. Крестоносцы и есть, говорит. Храмы грабите, да кресты золоченые в ранцах уносите. Чистые крестоносцы!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Убили?

Ю л и я. Заставили могилу рыть. Он вырыл, плюнул, перекрестился и лег. А эти даже стрелять на стали. Приказали полицаю, кулаку бывшему, живьем закапывать.

С о н я. Шкура продажная. Мало их товарищ Сталин...

Ю л и я. Отказался кулак. Не стал. Их вместе и закопали.

Входит Геннадий.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Господи, помилуй.

Ю л и я. А они не милуют. Перебрали нас, как картошку, и повезли...

Г е н н а д и й (со стуком ставит на стол пустую кружку). Мамаша, сын зовет.

Евдокия Петровна торопится к сыну. Соня успевает сунуть ей газету.

С о н я. Вы ему, если что, про героическую оборону почитайте. Тут сильно описано.

Входит В а л е р и й. Похоже, он только что выбрался из серьезной переделки. Швыряет на пол солдатский вещмешок. Трогает разбитую губу.

Ю л и я. Где это тебя так?

В а л е р и й. Кругом – измена!

С о н я. Сядь! (Протирает рану водкой.)

Ю л и я (наливает в кружку). Выпей. Как у мужчин принято.

В а л е р и й. Не положено! (Отталкивает кружку.) Провокаторы на каждом углу орудуют.

С о н я. Повыползали, гады, как тараканы из щелей.

В а л е р и й. Паникер на мародере и вредителем погоняет. И ни одного милиционера!

Г е н н а д и й (иронично). Недоглядели. Вот к чему приводит идиотская болезнь беспечность, по меткому выражению товарища Сталина.

В а л е р и й. Ерунда какая-то... Явился точно в срок, а училища – нет! В ружье! Сам Жуков поднимал.

Ю л и я. Без тебя ушли?

В а л е р и й. Еще утром! Все! А куда – неизвестно.

Г е н н а д и й. Да ну? А может ты того? Сдрейфил?

В а л е р и й. Я?! Да у меня круглые пятерки по всему! (Тычет в свои значки.) А это видел? Полный набор!

Ю л и я (тихо). Мальчишки... Куда вам против вермахта?

В а л е р и й. Запомните твердо и навсегда: наши неудачи – исключительно временные. По тактическим соображениям... (Задумался.) Не зря ротный отпускать не хотел. Еле уломал... Мол, семью отправить...

Ю л и я (отворачивается). Вот и шел бы...

В а л е р и й. Они в Ташкенте давно. Папочка позаботился.

Г е н н а д и й. Ну, трепло... Все, значит, в окопы? А этот...

Ю л и я. Не смей!

Г е н н а д и й. А чего он слюни распустил? Пусть в трибунале оправдывается.

В а л е р и й. Что же теперь будет, а? Куда училище ушло? Может, в тыл? А может – на фронт?..

Г е н н а д и й. Пойди поищи! Если на тот свет торопишься...

В а л е р и й. Ну, надо же что-то делать. Не могу же я... Просто так сидеть?

Ю л и я. А ты полежи... Без тебя – справятся.

В а л е р и й. Я присягу принимал!

Г е н н а д и й (усмехнулся). Много на себя берешь, Валера! Таких, как ты, война просто не учитывает!

В а л е р и й. Еще как учитывает!

Г е н н а д и й. Знаешь, кем был мой отец?

В а л е р и й. Слышал.

Г е н н а д и й. Так вот. Оказалось, – можно обойтись и без генералов. Так что сиди... И не рыпайся, солдатик.

В а л е р и й. Ерунда какая-то! Солдат воевать должен!

Ю л и я. А кто тебя держит? Ходил-ходил, вот и...

Г е н н а д и й. Кстати, имей в виду, пока твои сослуживцы где-то там окапываются, Гитлер репетирует парад на Красной площади. Уже и пригласительные отпечатали.

В а л е р и й. Ты-то откуда знаешь?

Г е н н а д и й. А это все знают! Кроме дезертиров, вроде тебя.

С о н я. У него увольнительная была. По закону!

Г е н н а д и й. По законам военного времени ему стенка полагается. Как двуличному.

В а л е р и й (вскакивает). Меня – к стенке?

С о н я. Глупости! (Стараясь разрядить обстановку.) Валера вполне предан Советской власти. А ходил, конечно, зря... У нас, если хотите знать, женихов – хоть отбавляй. Скажи, Юлька?

Ю л и я. Перестань, Соня. Просто мы писали письма на фронт. С карточками. А товарищи бойцы просили считать их нашими женихами.

С о н я. Сильно поднимает боевой дух армии. А нам – жалко?

Г е н н а д и й. Вот это пропаганда! Геббельс, наверное, уже застрелился от зависти. А теперь попробуйте воодушевить вот этого воина.

В а л е р и й. Может, я и не попал на фронт... Но одного врага я сейчас прикончу... (Бросается на Геннадия.).

Г е н н а д и й (выхватывает револьвер). Вояка!

Валерий замирает.

Тебе даже винтовку не доверили! Или у вас одна на троих?

С о н я (встает между ними). Мальчики, ну зачем вы?!

Ю л и я. Это не они. Это – война...

Из черной тарелки слышен треск, затем – голос, но уже не тот, что прежде.

Г о л о с. Граждане! Москва находится в угрожающем положении. Всем жителям города предлагается покинуть город. Единственная свободная дорога – шоссе Энтузиастов, железная дорога – Ярославская. Предлагается получить двухнедельное пособие на службе. Все!

Пока говорило радио, в классе появился Б о р и с с роскошным букетом цветов. Геннадий незаметно прячет револьвер. Борис торжественно делит букет между оторопевшими девушками.

Б о р и с. Чего уставились?

С о н я. Ты... С луны что ли свалился?

Б о р и с. Паникеры манатки собирают а нормальные люди, именно что, готовят классный концерт! Джаз-оркестр Утесова: куплеты, пародии и оборонные песенки! (Поет, что есть мочи.) Закрывайте окна-двери, зажимайте, люди, нос! Из Берлина сивый мерин свежих новостей принес!

Г е н н а д и й. Заткнись.

В а л е р и й. Раненого разбудишь, запевала.

Б о р и с (грустно). А к нам человек пришел. Из Минска. Такое рассказывал... А у нас же там все родственники. Под фашистами. Отец как сел, так и не встает больше. Ком в горле. Ноты отдал и записку Утесову. Теперь я за него играть буду, на трубе.

С о н я. С самим Утесовым?
Б о р и с (кивает). А саксофон – вообще. Умер.

Г е н н а д и й. Вот это по-нашему! Конец света грядет, а они, знай себе, наяривают!

Б о р и с. Репетируем. Вместо перерывов – семинары по штыковому бою.

Ю л и я. Радио надо слушать.

С о н я. Тотальная эвакуация...

Б о р и с (храбрится). Это дело личное! Как любовь.

В а л е р и й (отпивая из бутылки, отчаянно). Училище – в ружье! И никаких личных дел!

Б о р и с. Ну и мотайте. Чем тут от страха трястись. В тылу хоть полезную работу дадут.

Ю л и я. Но если всем приказано? Даже вот, по радио?

Б о р и с. Я на вас удивляюсь! Разве можно – Москву сдавать?!

Г е н н а д и й (тихо). Каждый воюет за себя.

С о н я. Неправда! Юлькин отец за себя воевал?

Г е н н а д и й. За Испанскую Республику, а арестовали – за связь с фашистами.

Б о р и с. Все выяснится.

Г е н н а д и й. Жди! Поезд ушел, а Гитлер пришел... В нашем доме, когда квартиры освобождаться начали, ребята даже на бега перестали ходить. Дома – интереснее. Каждый вечер ставки делали – кого ночью возьмут. Из какой квартиры.

Б о р и с. Хороши забавы.

Г е н н а д и й. Азарт, я вам скажу, страшный! Бывало – выиграешь, а получать не с кого... И за мной должок – только отдать некому.

В а л е р и й. А потом говорят – зря сажали. Вон они каких игроков вырастили!

Г е н н а д и й. Ну ты, моралист, недоученный, шел бы лучше, куда другие ушли.

В а л е р и й. И пойду, не волнуйся. А ты-то сам. За кого?

Г е н н а д и й (взрываясь). Вот за нее! За Соню! Голову оторву! Любому!..

С о н я. Перестань, Геночка!

Г е н н а д и й. Да нет, Соня... Они ведь только вид делают, что не понимают. Или забыли, как все от меня тогда отвернусь. Шептались по углам. Ухмылялись... Даже лучшие, так сказать, друзья и преданные подруги... А как на собрании негодовали? Прямо второго Троцкого разоблачили... А ты не стала... Не пожелала отмежеваться.

С о н я. Не надо, прошу тебя.

Г е н н а д и й. Нет, я понять хочу. За что тебя-то из рядов исключили? Чего ты им сделал такого?

С о н я. Ничего особенного. Просто не стала говорить плохого о человеке, которого...

Ю л и я. Глупости. Война кругом.

Б о р и с. Воевать надо, ребята.

Г е н н а д и й. За Соню – буду. А за того стукача, что на отца донес – пусть за него дураки воюют.

Е в д о к и я П е т р о в н а (из соседней палаты, отчаянно). Коля! Отдай! Сыно-о-ок!..

Шум борьбы. Ребята бросаются на помощь.Геннадий удерживает Юлию.

Ю л и я. Да пусти же.

Г е н н а д и й. Поговорить надо.

Ю л и я. О чем поговорить?

Г е н н а д и й. Насчет Сталина. В Москве он? Или уже – того?

Ю л и я. Совсем сдурел. Ну откуда я знаю?..

Г е н н а д и й. Похоже – смотался. Но, для верности, попробуй узнать у друзей своего отца.

Ю л и я. Нет у него друзей. Особенно теперь.

Г е н н а д и й. Достоевского читать надо. Слышала о таком? Если верить писателю, даже подлецов временами совесть мучает. Несмотря на классовый подход. Тогда они становятся такими сентиментальными, что готовы донести на самих себя... Хотя, вряд ли. Но пожалеть сироту – вполне способны.

Ю л и я. Обойдусь.

Г е н н а д и й. Само собой. Но ты все-таки позвони, скажи, что хочешь обратиться к вождю.

Ю л и я. Не хочу я ни к кому обращаться.

Г е н н а д и й (настойчиво). Мол, нашлись документы, которые окончательно подтвердят о невиновности отца.

Ю л и я. Да ведь нет никого!

Г е н н а д и й. Есть! Я звонил... Берут трубку. Я голоса узнал.

Ю л и я (кутаясь в платок). Вот и спросил бы.

Г е н н а д и й. Меня испугаются, а ты – девчонка.

Ю л и я. А зачем тебе – где Сталин?

Г е н н а д и й. Затем. Сегодня, в половине восьмого, над Москвой пролетит самолет. Небольшой такой, даже бомбить не будет.

Ю л и я. Ну и что?

Г е н н а д и й. Ничего особенного. Безобидный такой самолетик. Вроде того, что братик твой Славка ждет, что ты ему привезешь.

Ю л и я (с трудом). Самолетик? Со звездочками? Как у папы?

Г е н н а д и й. Вот именно, прилетит и всех победит... А мы точно в половине восьмого устроим в его честь скромный салют.

Ю л и я. Так я и думала.

Г е н н а д и й (кивает). Из твоей ракетницы.

Ю л и я. А если я ее потеряла?

Г е н н а д и й. Прийдется найти. Чтобы не потерять брата. (Торопливо.) Зеленая ракета – Сталин уехал. Красная – значит, в Москве. Если уехал – появятся листовки, сообщения. Народ убедится, что его предали. И Москва падет без лишних жертв.

Ю л и я. И тогда – фашистский парад на Красной площади?

Г е н н а д и й (устало). По крайней мере, наступит порядок. Понимаешь?

Ю л и я. Ничего я уже не понимаю. Я-то ладно, брата жалко. А ты? Тебе это все зачем? Ведь ничего уже не поправить.

Г е н н а д и й. Мое дело. Да пойми, они там все равно узнают. Важно – от кого. Один сигнал, и мы получим все, что захотим. Даже твоего Валеру. В ногах будет валяться.

Ю л и я. А если – дать красную ракету?

Г е н н а д и й. Тогда парада не будет. Тогда от Москвы даже Красной площади не останется... Ты, главное, не бойся, в случае чего, скажешь, что я заставил. Если тебе так легче.

Возвращаются остальные. Соня пытается стереть с платья кровь.

Ю л и я, Что с ним?

В а л е р и й (растерянно). Ерунда какая-то... Бритвой хотел зарезаться.

С о н я. Еще бы чуть-чуть... И – все.

В а л е р и й. Чудак-человек. Не понимает что делает.

Г е н н а д и й А может, наоборот? Может, он лучше вас понимает?

Ю л и я. Перестань!

Слышны горестные причитания Евдокии Петровны.

Г е н н а д и й (ставит пластинку). Война... Да-а... (Бодрясь.) Это вам не казаки-разбойники.

Б о р и с. Тут, чтобы победить, с себя начинать надо.

В а л е р и й. Сначала – с врага. А между собой разберемся.

Б о р и с. Генка, дай папироску.

Г е н н а д и й. Я тут погорячился. Ты извини. (Открывает коробку.)

Б о р и с (закуривает). Да ладно...

Валерий тоже берет папироску. Геннадий дает ему прикурить. Ребята дымят у окна.

С о н я (ребятам). Вы, наверно, голодные?

Ребята не отвечают.

Ю л и я. Конечно, голодные. Кто их накормит?

Девочки ставят цветы в графин и принимаются накрывать на стол.

Г е н н а д и й (Борису). Ты вроде не курил?

Б о р и с. Я махорку не мог. А папиросы – ничего.

В а л е р и й (рассеивая рукой дым). Салага! Вот закуришь на позиции. Снайпер тебя и приметит.

Б о р и с (закашлявшись, рассеивает рукой дым). Так я ему и высунусь.

В а л е р и й. Дымишь, как паровоз. Маскировку нарушаешь.

Б о р и с. Да отцепись ты? Нашел тоже окоп.

В а л е р и й. Покажь револьвер.

Г е н н а д и й (достает оружие). Только не лапать.

В а л е р и й. Слушай, продай! А то, как я без оружия? На позицию?

Г е н н а д и й. Возьмешь у раненого.

Б о р и с. С таким против танка не попрешь.

В а л е р и й. Против танка по крайней мере связка гранат нужна. Мощные у них танки?

Б о р и с. Наши не хуже.

В а л е р и й. Только мало... На Ленинградском – для каждого окопы вырыли. (Геннадию.) Револьвер – отцовский?

Г е н н а д и й (кивает). Трофейный. С Финской еще. (Помолчал.) Они еще только по лестнице поднимались, а отец как почувствовал, что за ним... И в висок. (Поднимает револьвер к виску.) Из именного, ворошиловского... А этот в кладовке лежал, за иконами. (Прячет револьвер.

В а л е р и й. По какой статье?

Пауза.

Г е н н а д и й. Нету такой статьи, чтобы честного человека до смерти затравить, а после на его же несчастную жену и свалить все.

Б о р и с. Откуда ты знаешь? Не можешь ты все знать!

В а л е р и й (кивает). Ведь как бывает – сначала несгибаемый партиец, а потом, постепенно... Учитывая международное положение... Блюхер, вон, маршал СССР был, и то – переметнулся...

Б о р и с. Именно что – всякое бывает.

Г е н н а д и й (сдерживаясь). Бывает. Бывает, сидит какая-нибудь гнида, в божественном расположении духа, и сортирует: этот слишком честен? Маскируется контра! К ногтю его! В того девушка влюбилась, а с ним не пошла? Ясное дело – французский шпион. Туда его, куда Макар телят не гонял. А к той-то тама добренький такой? Никак на Абвер работает... Про честь и достоинство вспомнил? Взять его, интеллигента гнилого, пока других не завербовал! А? Да такое Азефу, королю провокаторов, не снилось! Звоночек, сигнальчик, анонимка в пару строк – и нет человека. И местечко освободилось... И квартирка с дачей...

В а л е р и й (растерянно). Ерунда какая-то... Чтобы у нас – такое?..

С о н я (громко). У нас все готово!

Ю л и я. Евдокию Петровну приглашать?

Г е н н а д и й (выбрасывает папироску). Успеем.

Ребята идут к столу. Соня поднимает кружку. Ребята тоже.

С о н я. За победу!

Б о р и с. Смерть фашистам!

В а л е р и й. За... Победу!

Г е н н а д и й. За вас ребята...

Юлия молча чокается с ребятами, ставит кружку на стол, отворачивается. Остальные немного отпивают и тоже ставят свои кружки. Геннадий приглашает Соню на танец. Валера хочет пригласить Юлию, но та плачет, опустив голову на руки.

Б о р и с. А весной мы писали сочинение «Как я проведу лето». Сто лет прошло с той весны...

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Вечереет. Е в д о к и я П е т р о в н а доглаживает солдатское белье. Ю л и я складывает его в аккуратную стопку.

Е в д о к и я П е т р о в н а. И думать не смей! Я вот своего поздно родила. С кем теперь останусь?

Ю л и я. Ну, нельзя мне теперь, Евдокия Петровна!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Господь от Авраама жертву не принял, а ты дьяволу отдать хочешь?!

Ю л и я. Страшно мне. Да и не время!

Е в д о к и я П е т р о в н а. Мужик мой, первый, то же твердил: «Не время». То Мировая. То – революция... А на Гражданской голову сложил. На нем род и кончился... В деревне разруха, голод... Мужиков – одни увечные... Уполномоченные явились – в Москву, на индустрию вербовать... Тут с Егорычем и сошлись. Больной уж был, храни его господь, а на дите – хватило... Шарикоподшипниковый строили... Болота месили-осушали. Потом бетон лили – Стаханова перекрыть. И еще англичанина – комрада, из рабочих... А и то – ребеночка поднять сумели. Бывало, придешь в барак, ложка из рук валится... А Колюня обнимет, погладит и снова – жива... На заводе его и ранило. Он на зенитке сидел. Расчет – разом, а его на ящики на снарядные бросило... Спинкой.

Ю л и я. Вы, главное, надейтесь!

Е в д о к и я П е т р о в н а. И ты надейся, дочка... А мыслей дурных не держи. Грех это.

Ю л и я. А в тылу отсиживаться? Молодой и здоровой? С ребеночком? Не грех?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Ребеночек – это счастье! Ты никого не слушай. Особенно мужиков! Они, вон, поубивают друг друга... А мы сохраним. Нами народ-то держится. Бабами спасается. (Крестится.) Помилуй нас, грешных.

Ю л и я. А когда помолишься... Легче?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Помолись прежде.

Ю л и я. Не умею я.

Юлия пробует перекреститься. Евдокия Петровна поднимает Юлию, ставит рядом с собой.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Стань благоговейно, представь себя пред всевидящим Богом, и, совершая крестное знамение, произнеси: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь».

Ю л и я (повторяет про себя)....Аминь.

Е в д о к и я П е т р о в н а. «Отче наш» знаешь?

Ю л и я. Бабушка учила... Отче наш... Ежи еси... Эта?

Е в д о к и я П е т р о в н а. Молитва господняя.

Ю л и я. Я не до конца...

Е в д о к и я П е т р о в н а (твердо). Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси...

Входит Б о р и с с небольшой охапкой дров. Бросает дрова у печки. Евдокия Петровна обрывает молитву на полуслове. Юлия испуганно оборачивается.

Б о р и с. На пару часов хватит.

Ю л и я (резко). Не мешай.

Б о р и с. Да пожалуйста – хоть в монастырь. Только Евдокия Петровна, именно что, и в церковь ходила – свечки ставила, и ночи напролет молилась... А чего вымолила? Сына-калеку? Бомбы да зажигалки?

Евдокия Петровна без сил опускается на стул.

Ю л и я. Извинись.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Бог простит... А может, и правда – немцы нам за грехи посланы?..

Б о р и с. Какие еще грехи? Если даже и было что, так если пересчитать на верующих – вы их на сто лет вперед замолили.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Да разве мы знаем про все-то?

Б о р и с (принимается за угасающую печку). Ну-ну, давайте, уповайте на силы небесные. А Гитлер знай себе...

Ю л и я. Тебе на дежурство не пора?

Б о р и с. Сегодня – после концерта. Только прав Генка – толку от этих аэростатов! Маскировка – и то не помогает. Вон, Большой театр под лес заделали, декорациями из «Ивана Сусанина». Думали, вражеские самолеты заплутают как шляхтичи. А в вестибюль такая бомбища грохнула – на кривой не объедешь. А Вахтанговский? Вообще – вдребезги!

Пауза.

Ю л и я (пиная поленья, Борису). Это, по-твоему, дрова?

Б о р и с. Нету больше. Я все облазил.

Ю л и я. Нету? А парты? Столы?

Б о р и с. Ты что, Юлька? Это же школа!

Ю л и я. Была школа. А теперь тут раненые. Им тепло требуется!

Б о р и с. Ага... Запишут потом во вредители – не отмоешься.

Ю л и я (твердо). Я прошу тебя, Боря.

Борис, махнув рукой, уходит.

Пауза.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Так будешь молиться?

Ю л и я. Нет, Евдокия Петровна. Не верю я.

Е в д о к и я П е т р о в н а. Да больше-то?.. Не во что.

Ю л и я (поднимает лицо к небу). Он ведь и так все про меня знает. И как я мучаюсь, и как слаба я для этого всего... Так что ему стоит, всесильному и всевидящему, спасти меня? Ну хоть чуточку помочь мне – так, без моей неумелой молитвы... Научить, подсказать, как мне быть дальше. В чем я виновата? А, Славка, братик мой, ему за что мучится? Пусть хоть его-то спасет!

Евдокия Петровна испуганно крестится, беззвучно шепча молитву.

Входит С о н я. Устало садится на кровать, снимает ботинки.

С о н я. Что-то тихо сегодня. Даже тревогу не объявляли.

Ю л и я. Просто ее еще не отменяли.

Е в д о к и я П е т р о в н а, Умаялась?

С о н я (растирая ноги). Я? Да никогда! Скорее Геббельс от натуги лопнет.

Г о л о с (слабо). Мамаша! Мамаша...

Е в д о к и я П е т р о в н а. Иду-иду! Здесь я, сынок.

Уходит, захватив чистое белье. Юлия берет с печки чайник, наливает в кружку, подает Соне.

Ю л и я. Попей.

С о н я. И так ноги пухнут. А мне нельзя. Я – «Будь готов – всегда готов!».

Ю л и я (настойчиво). Выпей.

С о н я (отпивает глоток). И так объелась – обпилась. Пожадничала. До войны так не жировали.

Ю л и я. Я видела. Один кусок в рот – два в сумку.

С о н я. Больные, между прочим, тоже люди. Особенно лежачие. У них на фронте все, а кушать хочется. А если разобраться, линия фронта давно по Москве прошла... Вот я, например, боец медико-санитарной команды. Вот сегодня объелась – сильно спать потянуло...

Ю л и я. Ну и поспала бы часок.

С о н я. А вот и не моги! Кругом тиф, зараза. Эпидемия – не Гитлер, в два счета Москву захватит. А что это означает? Что люди не выйдут на работу. А что из этого следует? Следует снижение выпуска оборонной продукции. Значит, что? Умру, а заразы не допущу!

Ю л и я. На-до-е-ло!!! Умру! Погибну! До последней капли крови!.. Бред какой-то. Народ драпает... Одни собаки остаются. Увидят тебя – хвостом виляют. Людей еще в нас чувствуют.

С о н я. Люди и есть. Вон, Генка, знаешь, как мне помог!

Ю л и я. Гена? Он поможет. Он скоро так всем поможет...

С о н я. Он – сильный! Мои же больные – с ума все посходили. Я ему укол пришла делать, а он дверь шкафом заложит и не пускает. Вот Генка пару дверей и вышиб! А этого симулянта из нашей квартиры!.. (Смеется.) С женщиной!.. Так шугнул – обуться не успели. (Бьет себя в грудь и замирает от боли. Затем расстегивает кофточку.) Глянь, чего у меня там?

Ю л и я (удивленно разглядывает плечо). Кто это тебя?

С о н я. Синяк, что ли?

Ю л и я. Тут похуже...

Юлия промокает платок водкой и осторожно протирает Сонино плечо.

С о н я. А все из-за Генки! Ой!..

Ю л и я. Потерпи.

С о н я. Псих тоже. В одной квартире оказалось, что больной пропал. Кавалер Георгиевский. Добровольцем все рвался. С его-то диабетом? Оглядываюсь, а Генки тоже нет. Я к двери. Слышу снаружи замок запирают. Представляешь? Замуровать хотел в самый ответственный момент! Ну не псих?

Ю л и я. Не знаю.

С о н я. И окна забиты. Еле пролезла! Ой, больно!

Ю л и я. До свадьбы заживет.

С о н я. Думаешь?.. А я вот думаю, где мне теперь своего Георгиевского ковалера искать?

Входит Г е н н а д и й. Удивленно смотрит на Соню. Та застегивая кофточку.

Здрасьте.

Г е н н а д и й. Ну, Соня! Тебе не санитаркой, тебе в разведку надо – из любой западни выберешься.

С о н я. Обойдусь без ваших советов. (Подхватывает ботинки и спешит в соседнюю палату.)

Ю л и я. Соня, останься!

С о н я (уходя). Один больной сбежал, зато другой на месте.

Г е н н а д и й (глядя вслед Соне). Обиделась?

Ю л и я. Напротив, в окно вылезла, чтобы спасибо тебе сказать.

Г е н н а д и й. На улице такое делается лучше дома сидеть. Я бы ее выпустил. Когда – успокоится все... Лекарство Коле искал – нету. А перстень за бесценок или там – пулемет «Максим» – пожалуйста. И торговаться не будут. Смотреть тошно на это гадство. (Подбрасывает в печку дрова.) Ты звонила?

Ю л и я. Не буду я никуда звонить.

Г е н н а д и й. Юля. Ты не со мной спорь – ты лучше поспорь с теми, кто нас сюда послал.

Ю л и я. Сначала они говорили другое. Обещали, что мы просто закончим школу и вернемся в свободную Россию.

Г е н н а д и й. Да... Но ситуация изменилась. И они решили, что мы сначала должны помочь им.

Ю л и я. Ничего я им не должна.

Г е н н а д и й. Твое дело. Но ведь они не успокоятся. Я уже не говорю о Славке. Они просто пришлют сюда бумагу, которую ты подписала.

Ю л и я. Меня заставили.

Г е н н а д и й. Это ничего не меняет. Если родителей – ни за что взяли, то за обещание... Оказывать помощь Германии в борьбе против Советского Союза; агитировать среди населения в пользу Германии; не говоря уже о нанесении ущерба заводам и фабрикам... И прочие идиотские обязательства...

Ю л и я. А если бы я обязалась стать английской королевой, чтобы развалить английскую военную промышленность?

Г е н н а д и й. Самое смешное, что и это потянуло бы на десять лет без права переписки... (Закуривает.) Так ты звонила или нет?

Ю л и я (сломлено). Звонила.

Г е н н а д и й. Ну?

Ю л и я. Одни говорят так, другие – этак. Третьи шарахаются, как от чумной. В общем, вроде бы на месте. Верховный Главнокомандующий.

Г е н н а д и й (размышляя). Не похоже. А мне надо знать точно. (Пауза.) Сергею Илларионовичу не пробовала?

Ю л и я. Кто это?

Г е н н а д и й. Который пропуска на парады устраивал.

Ю л и я. А, сосед по даче.

Г е н н а д и й. Этот все знает. Комендатура Кремля, как-никак. Если еще не расстреляли.

Геннадий подводит под руку Юлию к телефону, подает трубку, набирает номер.

Ю л и я (упавшим голосом). Алло? Будьте добры, товарища... Сергея Илларионовича. Кто спрашивает? Знакомая. (Закрывает трубку.) Занят. Не может подойти.

Г е н н а д и й (торопливо). Скажи – заговор! На товарища Сталина готовится покушение!

Ю л и я (в трубку). Гражданка... А товарищ Сталин?.. (Геннадию.) Послали ко всем чертям.

Борис возвращается с ворохом обломков школьной мебели.

Г е н н а д и й. Позвони еще раз.

Б о р и с (тихо). Товарищ Сталин работает. Лучше ему не мешать.

Пауза.

Г е н н а д и й. Чтобы при Хозяине в Москве такое творилось?..

Б о р и с. Всех паникеров не переловишь.

Ю л и я (вешает трубку). Я только хотела спросить... Дома вещи остались. Можно ли забрать, если эвакуация?.. А там опечатано...

Б о р и с (кладет дрова у печки). Москву не сдадут.

Г е н н а д и й. Тоже мне, «Совинформбюро»!

Б о р и с. Я точно знаю. Как и то, что нет никакого дома, Юля. Ты забыла, что в него попала бомба. (Пытается раздуть пламя в печке.) Не горит чего-то...

Г о л о с. Утомленное сердце!.. Нежно с морем прощалось... И тогда ты призналась... Мамаша!..

Г е н н а д и й (Борису). Вашему оркестру солист не требуется? Вот бы кто спел от души: «Люби меня, как я тебя».

Входит усталая огорченная Соня. Пытается собрать разодранную в клочья газету.

С о н я. Я ему – про скорую и неминуемую победу, а он – слова разные. И тиф к тому же.

Г е н н а д и й (выхватывает остатки газеты, сует их в печку, разжигает). Гуманисты чертовы! Сам помрет и других за собой потянет!

С о н я. Больных надо лечить.

Г е н н а д и й. Надо! Только как-то гнусно все устроено: сначала дружно топчут, а после, еще дружнее, бросаются реанимировать. (Нервно.) Умные люди знают, что делать в таких случаях.

Ю л и я. И что же делают умные? А, Гена?

Г е н н а д и й. Укол. И никаких мучений.

Б о р и с. Для него. А для нас? Тоже никаких мучений?

Г е н н а д и й (неуверенно). А так лучше? Мать замучил. У вас, как гиря на ноге. Закон древней Спарты: не годится для жизни – не нужен обществу.

Б о р и с. Может, твоя хваленая Спарта потому и погибла?

Г е н н а д и й. Германия, на данный момент, имеет отличные шансы на полное покорение Европы.

Б о р и с. А у тебя – отличные шансы попасть на Лубянку.

Г е н н а д и й. Остынь, Боря, не испугаешь. Страшно мне знаешь, когда было? Когда сунули в воронок, и – в Бутырку. А в камере таких, как я – битком. А в соседней – младенцы надрываются. Да женщины беременные. Вот, где страшно! А главное, никто толком не знает, за что – про что. А после затолкали в товарняк и погнали. Без воды, на соленой рыбе. (Помолчал.) Там, в крыше, дыра была. А в ней – звезда. Смотрит на меня с черного неба. Подмигивает. Держись, мол, парень. Держись... И я в пустоте, одинокая, а держусь... (Снова, озлобленно.) А кто не выдерживал – с глаз долой, из списка – вон!

Дата добавления: 2015-09-29