V
Стоял душный день. Только из-под старого ореха тянуло прохладой, она пряталась там от солнца, от его жарких лучей.
Если смотреть со двора Салима, расположенного на пригорке, увидишь примыкающее к левому берегу горной речушки узкое ущелье, заросшее кустами шиповника и боярышника. По верхнему его краю растут высокие и раскидистые вязы, клены и осокори.
Из ущелья тоже веяло прохладой, над которой не властно солнце. Его лучи не могли пробиться сквозь многослойные ярусы густой листвы, не могли иссушить землю, с весны до осени хранившую влагу дождей и снегов.
Вдоль речушки, то приближаясь к ее берегам, то удаляясь от них, бежала в холмисто-степную Бжедугию дорога. И оттого, что уходила она из горных лесов в степи, она и сама пыглядела пустынной и тоскливой, словно ей не хотелось покидать здешние места.
Во дворе, под орехом, на скамейке, врытой в землю, работал Тамбир, делал седло для горячего скакуна. Он занимался шорничеством с тех пор, как бежал от князей и уорков в лес. И потом, когда из Тхамеза уехал в Кабарду, продолжал шорничать, учился там у лучших мастеров. На Дону Тамбир удивлял лихих казаков своими красивыми и крепкими седлами, отделанными серебром уздечками.
Рядом с ним лежали сабля и ружье - это лес научил его никогда не расставаться с оружием, быть всегда готовым к опасностям, ведь опасность могла подстерегать за каждым кустом.
Шерандука ждали еще позавчера, но вот минул один день и второй, а его все не было. Что бы это могло значить? Если мужчина не держит слова, он перестает быть мужчиной, да и просто уважаемым человеком.
Тамбир чувствовал, зачем приедет Шерандук. Узнал, где находится Тамбир, и, наверно, решил окончательно свести с ним счеты. "Нет, в этот раз тебе не удастся меня провести, как тогда в лесу. Больше я никогда не покину адыгскую землю: или ты погибнешь, или я. Здесь Мос небо и моя земля, на которой я родился и в которую лягу. Лягу только в эту землю".
Тамбир вспомнил Цицару. И где только он ее не искал, кажется, на адыгской земле не осталось даже малого уголка, где бы он ни побывал. Говорили, что Шерандук продал ее в Крым, но Тамбир не хотел этому верить. Ханаса-Мурада он заставил поклясться на коране, что тот, купив Цицару, не увез ее в Турцию. Но Хасан-Мурад и соврет, не дорого возьмет. "Если так, не сносить головы этому подлецу, я его на дне моря достану!"
После свадьбы, в первую брачную ночь, байколи Шеран-дука напали на жилье Тамбира и увезли Цицару.
Где она теперь? Что с нею? Знать бы, а там хоть голова с плеч в жестокой схватке с врагом.
За плетнем послышался стук копыт. Тамбир на всякий случай отложил в сторону ушивальник, потянулся к ружью.
У ворот показались Салим и Мишка, они вернулись с пасеки.
- Ну что тут, Тамбир, все спокойно? - спросил Салим, спешившись у ворот.
- Все спокойно... Все глаза проглядел, поджидая князя.
- Гость как ветер, не знаешь, когда и с какой стороны явится. Но ничего, нас врасплох не застанешь, встретим как надо,- подмигнул Салим.- Слава аллаху, Хасан-Мурад и Багдасар, соперничая друг с другом, в избытке снабжают нас порохом и свинцом. Мы недавно видели Хасан-Мурада - весь так и сияет, похоже, дела у него идут неплохо. Но мы должны помнить: Хасан-Мурад оскорбил нашего младшего брата. Он сказал Татау: "Ты пожал руку баткелю-гяуру, поэтому обязан хорошенько вымыть руки, прежде чем здороваться со мной".
- Это позор для всех нас! - воскликнул Тамбир.- Ведь я говорил Татау, если он оскорбит нашего младшего брата, будет иметь дело с нами, мы не простим ему этого оскорбления!
- Не торопись, Тамбир,- улыбнулся Салим, взглянув на гостя.- Болтун Татау кое-что уже получил от меня. Я сказал ему: может, тебе не мыть рук, может, лучше тебе отрезать их, а заодно и длинный нос, который дышал одним воздухом с гяуром?.. Все идет своим чередом, Гамбир, так что не унывай. Давайте-ка отведаем свежего меду.
И они принялись за дело - макали мягкий, еще теплый хлеб в душистый мед и ели так, будто вместе с хлебом и медом впитывали в себя все ароматы лугов. Им было хорошо, забыты, казалось, все беды...
Но Тамбир продолжал напряженно думать: у него при-
бавилось забот. Теперь он обязан не только искать Цицару, не только отомстить за нее и за себя, но и за Михаила Некрасова. И так будет! Тамбир не отступится от своего, он умеет держать слово, не то что князь Шерандук...
Прошло еще несколько дней.
Салим с друзьями сидел возле сарая. Они грелись на солнышке, говорили о том о сем, учили Мишку адыгским словам. И вдруг, как-то совсем неожиданно, у ворот показался князь Шерандук с байколями. Подъехали они почему-то не с бжедуг-ской стороны, а с шапсугской.
Салим знал, что у ворот стоят враги, но не посмел преступить закон предков, пошел к воротам, чтобы принять всадников по законам гостеприимства.
Один из байколей подъехал ближе к воротам и вызывающе крикнул:
- Салим! Если ты рожден матерью, садись, как мужчина, на коня и выезжай за ворота.
- Кто из нас мужчина, посмотрим потом. Но я думаю, прежде чем заговорить со мной, ты, по обычаю наших предков, должен поприветствовать хозяина дома, к которому подъехал. Эта усадьба Джанчатовых, она не мною создана и не со мной исчезнет. Я не знаю твоего имени, не знаю, какого ты рода, не суди меня за это.
- Да что мы слушаем эту болтовню!..
- Зиусхан, прикажи, и мы!..-¦ воинственно зашумели байколи, бряцая кинжалами.
Тамбир и Михаил, вооруженные, подошли ближе к Са-лиму.
- Байколи! Тише-е! - приказал Шерандук и выехал вперед.
Тамбир обратился к князю. Сказал спокойно, твердо:
- Шерандук! Если у тебя ко мне дело, я всегда готов с тобой поговорить, ты это знаешь. Но зачем же ты оскорбляешь дом Мосго хозяина? Разве ты уже не адыг, разве древние законы твоего народа для тебя уже ничего не значат? Пока я дышу, пока могу держать в руках оружие, я буду защищать все, чем жив человек.
Салиму тоже хотелось сказать свое слово, но в это время подошли двое тфокотлей, из-за плетня показалось трое всадников. Один из тфокотлей обратился к нему:
- Салим, почему ты не приглашаешь гостей в дом, почему они до сих пор на конях и смотрят на тебя сверху вниз? Нехорошо это. А вам, дорогие гости, я скажу так: не один Салим является хозяином тфокотля Тамбира и баткеля Мишки Не-
краса. Их взяла под покровительство вся Абадзехия. Сообщил я вам это потому, что вижу, вы готовы поднять оружие...
Князь пошел на попятную. Он понял, сколь серьезно оборачивается дело, умиротворяюще поднял руку и проговорил:
¦- Мы приехали в Абадзехию вовсе не для того, чтобы поднять против вас оружие. Бжедугское хасе считает, что за Там-биром Вайкоком есть долг. Пусть он вернет мне его. Я не буду возражать, если Джанчатовы, взявшие его под свое покровительство, захотят помочь ему в этом.
Старшин из тфокотлей ответил:
- Решение бжедугского хасе не является для нас законом. Здесь Абадзехия. Если ты обижаешься на тфокотля Тамбира, можешь высказать обиду перед абадзехскнм хасе. Однако нам кажется, обида Тамбира на тебя куда тяжелее.
- Ладно,- присмирел князь.- Я передам это дело вашему хасе.
Шерандук дал коню шпоры и поскакал, поднимая пыль. Байколи двинулись за ним.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ I
Али-Султан и Алкес жили жаждой подвигов, смелых, рискованных дел, им хотелось испытать свою силу и мужество. И вдруг такое...
Алкес лежал на спине, подложив руки под голову, и смотрел в звездное небо. Дарихат говорила ему, что так нельзя долго лежать, не к добру это, звезды не любят, когда слишком пристально разглядывают их. Пусть не к добру, но он любил лежать на спине и смотреть, смотреть на звезды, думать о них, даже разговаривать с ними, выпытывать их тайны. А у них ой сколько тайн! Сколько звезд, столько и тайн. Как бы, у кого бы узнать, почему они зажигаются только ночью. Почему солнце побеждает их днем? И еще интересно: луна всегда в окружении звезд. У нее столько друзей, ей так хорошо с ними. Наверное, потому она и такая красивая, и смотреть можно на нее долго-долго. А солнце? Почему у него нет звезд? Оно так одиноко в небе. Должно быть, потому и не терпит, чтобы люди глядели на него, любовались им. Если будешь долго смотреть на него, обязательно заболят глаза. Почему?.. И с людьми вот так же - если одинок человек, на него больно глядеть. Он тосклив и
яростен, как солнце. Почему?.. Разве может быть мужественным одинокий человек? Разве можно совершать мужественные поступки украдкой от людей?..
Когда узнал Алкес о предстоящих испытаниях мужества в Абадзехии, ему так хотелось поехать туда. Испытать себя на виду у всех, показать людям, чего он стоит. И пусть у его коня нет крыльев, но он быстр и легок, как птица. О таком коне говорят: ему не нужно повода, сам угадывает желание седока. Как жалко, что отец запретил ему тогда поехать на испытание.
И еще одно тревожило. Хороший у него сейчас конь, очень хороший, но Дарихат и Наго обиделись, что Алкес сменил белого рысака на нынешнего коня. Али-Султан тоже обиделся, но виду не подал. Пусть обижаются: если бы он вчера сидел на белом, то темиргойцы наверняка настигли бы его.
Размышлял, кручинился Алкес.
Где-то далеко послышался волчий вой. Потом ближе, ближе. Вой становился все более угрожающим и злобным.
Алкес достал из-под седла пистолет, насторожился. Встревожились, вскинули головы лошади. Заржали, забили копытами. Разорвалась тишина и будто истаяла. Проснулась степь. Конь Али-Султана заржал громче всех и рванулся в темноту.
Спустя немного времени басовито завыл на пригорке, в терновниках, матерый волк, наверное, вожак. Он будто подавал сигнал всей стае.
Вздрогнул во сне Али-Султан. Еще раз вздрогнул и вскочил:
- Что случилось?
- Ничего особенного... Прислушайся...
- Кто-то скачет?
- Я ничего не слышу,- недоуменно пожал плечами Али-Султан,- тебе что-то померещилось. Темиргойцы давно отстали и теперь спят по домам. Они испугались нас и сгоряча погнались, а потом поняли опасность и вернулись.
- Не надо так, Али-Султан. Если кто и испугался, так это мы с тобой. Но я сейчас не о том. Где-то поблизости бродит волчья стая. Совсем близко подходила.
- Так бы сразу и сказал, а я слушаю землю, когда надо слушать воздух. Я ведь и проснулся потому, что услышал вой, только сразу не понял... Ты разве не знал, что в этих местах много волков? Днем прячутся в терновниках, а ночью рыщут по степи, охотятся. Они страшны зимой, когда голодны. Даже на людей нападают... Волки - не беда, а вот что возвращаемся из похода с пустыми руками - это настоящая беда.
Алкес подумал, что Али-Султан прав: если бы они вернулись домой с табуном угнанных лошадей, это бы посчитали мужественным поступком, что бы ночью ни случилось.
- Нехорошо, очень нехорошо все вышло,- огорчался Алкес.
- А все виноваты эти поганцы, наши уорки. Думали сделать из них мужчин, а они вели себя... И теперь вон как дрыхнут - ни забот, ни тревог. Давай бросим их здесь и потихоньку уедем. Пусть дрыхнут, подлые.
- Что ты! Разве можно так! Раз уж мы взяли их с собой в такую опасную дорогу, не должны бросать. Да еще одних, в незнакомой степи. Что потом скажут о нас люди?..
- Поганцы они, поганцы! - все горячился Али-Султан. А потом достал пистолет и, подойдя к уоркам, выстрелил в воздух.
Встрепенулись уорки, вскочили. От растерянности не могли слова сказать. Но, услышав, как вдруг расхохотался Али-Султан, рассердились. Старший из них зло сказал:
- Шеретлуков, ты оскорбляешь нас! С самого начала, как только тронулись в путь, ты вел себя с нами оскорбительно - посмеивался, ехидничал. Имей в виду, мы - не твои мужики, и если ты не знаешь, куда силы девать, берись за оружие! - Уорк выхватил кинжал.- Я не помню, чтобы уорки великого князя Бжедугии в чем-нибудь уступали родовитым шапсугам!
Выхватил кинжал и Али-Султан:
- Сейчас я проучу тебя, трус! Засверкали кинжалы.
Алкес вскочил и кинулся к дерущимся:
- А ну - оружие в ножны!..- И обратился к старшему уорку: - Разве ты не знаешь, Хазрет, кем приходится мне тот, на кого ты поднял оружие?
- Знаю, зиусхан!
- А если знаешь, оружие в ножны!
- Зиусхан, разве продают душу, покупая честь? Твой младший брат оскорбил нас.
- Не в темиргойских степях, не ночью разбираться нам в этом.
- Если бы не ты, зиусхан, я проучил бы этого распоясавшегося Шерстлукова.
Али-Султан последним вложил оружие в ножны. Перезарядил пистолет, из которого выстрелил ради шутки. Его бешено колотившееся сердце стало успокаиваться.
- Собачье отродье, распустили вас! Разве вы не знаете,
что Шеретлуковы родовитостью не уступают бжедугским князьям, которым вы прислуживаете? - произнес он. Оба уорка взяли седла и направились к коням.
- Что вы задумали? - окликнул их Алкес.
- Нам здесь нечего больше делать, зиусхан,- ответил Хазрет.- Мы считаем себя оскорбленными и не можем быть спутниками родовитого, утратившего порядочность.
- Немедленно слезайте с коней! - возвышая голос, потребовал Алкес.- Мы вместе выехали из Туабго, вместе должны и вернуться.
- Будет так, как ты велишь, зиусхан.
В терновнике протяжно и угрожающе завыли волки.
II
Кансав Хаджемуков вышел из княжеской комнаты во двор и расхаживал вдоль сарая.
Дела его шли неплохо: стада не оскудевали, а множились. Не один табун породистых скакунов пасся на его угодьях. По всему Кавказу джигиты знают им цену и мечтают заполучить жеребца или кобылицу для племени, купить летучего скакуна под седло.
Тфокотли убрали пшеницу, теперь заняты кукурузой - хорошие, тучные поля у великого князя. И людям здесь хорошо. Иногда бывают неурядицы у тфокотлей, но это уж их дело, пусть живут, как им живется, лишь бы не противились княжеской воле.
С Алкесом тоже все в порядке. Ладит с родственниками, его уважают, а этой весной выступил на хасе - и очень умно. Старейшие остались довольны и сказали: "Он будет достойным великим князем Бжедугии". Вместо него, Кансава, будет великим князем Алкес. Печально это, да тут уж ничего не поделаешь - за летом неизбежно следует грустная осень, а там и зима, пора забвения.
Будет, будет Алкес великим князем, и в этом немалая заслуга отца. Сыновья, внуки и правнуки - это память в веках о делах предков, так пусть хоть это успокаивает душу, если жизнь человека так скоротечна.
Алкес после неудачного похода уехал в Крым. С той поры прошло уже несколько недель, а от него ни слуху ни духу, хотя по всем срокам он уже должен вернуться. Послать двух-трех уорков, но где сыщешь его, Крым-то большой! Или послать их к проливу, к переправе в Крым? Возможно, там что-нибудь слышали? Шеретлуковы недавно присылали гонца узнать, не вернулся ли Алкес. Выходит, и в Шапсугии его нет.
Надо было Кансаву самому поехать с сыном. Ничего, не рассыпался бы по дороге, зато душа была бы спокойна. И приняли бы Алкеса лучше, торжественнее, а это тоже немаловажно: как примут гостя правители, так потом будут принимать его и все деловые люди.
И все-таки, слава богу, пока особых причин для волнений нет; неважно, что они там задержались, только бы все было хорошо, только бы не увязались за ними какие-нибудь разбойники... вроде Мамруко. Немало их по земле шастает, особенно по крымской.
С прошлой весны не слышно его в здешних краях. "Или обиделся, что не очень-то ласково я встретил его? А может... и прикончил кто. Как знать, как знать. Слышно, его разыскивает какой-то темиргойский тфокотль..."
Отчаянно громыхая, поднимая несусветную пыль, мимо ворот Кансава прокатилась телега, запряженная волами.
"Посмотри на него!.. Рожденный от двух собак!.. Ехал тихонько, а как стал подъезжать к Мосму дому, погнал волов, чтобы наделать шуму и поднять пыль. И что там за рожа поганая сидит - не видать. Решил насолить своему князю. Или обиделся на меня и теперь мстит, трус негодный!"
Послать бы кого-нибудь из тфокотлей догнать, узнать, кто такой. Да некого послать: работники, как только Кансав появляется во дворе, тут же прячутся - так безопаснее и спокойнее.
"Надейся на этих бездельников,- гневался на тфокотлей князь,- а их днем с огнем не сыщешь, даже если беда какая случится. Она ведь всегда, всегда рядом... Вот нападут разбойники, некому будет отбиться... Надо поставить у дороги кого-нибудь из байколей, чтобы впредь никого не пропускали мимо нашего двора, чтобы не тревожили наш великокняжеский покой. Никого, даже птицу, не пропускать! Ишь вздумали громыхать телегой, собачье отродье. Однако кто же это прогромыхал? Наверно, Ламжий. Похоже, соскучились его ребра по плетке байколя. Ишь ты, напылил! А кто он, собственно, такой, этот Аамжий? Голь перекатная! Ничтожнее всякого ничтожества. Есть, есть среди них такие, которым хотелось бы излететь. Но как им взлететь, если их крылья еще в гнезде обрезаны!
С западной стороны подул ветер. Сначала зашумели верхушки деревьев, потом кроны. Зашелестела соломенная крыша, вот ветер прогулялся по огороду, скользнул по сафьяновым сапожкам Кансава, заглянул под черкеску. Потом рванул и зазвенел серебряными чеканками на дорогом кня-
жеском поясе, прошелся по белоголовым газырям, погладил мерлушковую шапку, обдул лицо.
Черные тучи выплыли из-за деревьев и стаей гончих псов пронеслись мимо.
Яростно завыл ветер, до слуха донося стук копыт.
Над кошарой на колу был насажен череп лошади. Он охранял скотину от дурных болезней.
Князь глянул на кошару и увидел всадников. Среди них был Алкес. Будто свежим ветром обдало князя, он взволновался, но тут же, как и полагается мужчине, взял себя в руки.
Следом за Алкесом ехали Мамруко и Макай.
"Где это он с ними повстречался? Что за компанию избрал? И едет с этими двумя прямо по дороге, на виду у всех. Нехорошо это, очень нехорошо. С Мамруко лучше встречаться ночью, в безлюдье".
- С добрым прибытием, Мамруко, рад тебя видеть в добром здравии... Валлахи, сын мой! Что же ты так долго не возвращался? Я уже начал волноваться.
Услышав, что приехали гости и вернулся Алкес, высыпала к воротам дворня, вышли и тфокотли, спрятавшиеся от князя. Шум, гам!..
Радостные приветствия... К седлу Алкеса приторочен какой-то груз.
- Зиусхан,- выслушав приветствия, заговорил Мамруко,- давненько не пересекались наши пути-дорожки. А ведь мы вместе провели молодость, но ты почему-то считаешь себя старым, и я должен пускаться в далекие путешествия с твоим сыном. Не говори, Кансав, я знаю, как ты сидишь в седле,- немало мы с тобой поездили, и не только по адыгской земле, много всего испытали. А теперь я был в дороге с твоим сыном и увидел, что он настоящий джигит. Умеет держать повод в руке, сделать послушным коня, умеет заставить людей уважать себя... Вот я и решил заехать к тебе, Мосму давнему другу... Говорят, что чрезмерная похвала равнозначна клевете. Но ты знаешь, я не велеречив и все-таки должен сказать: твой сын - превосходный парень, истый мужчина, с чем поздравляю тебя и всю Бжедугию.
- Ты прав, Мамруко, мы с тобой много раз седлали коней, отправляясь в дальнюю дорогу.- Кансаву было приятно, что похвалили его сына, но он старался этого не показать.- Однако что делать, время хоть и незаметно, а все же берет над нами верх. Только над тобой оно словно не властно, ты почти не изменился. Молод, лих!
- Кто крепок духом, тот молод и сердцем, Кансав,- рас-
хохотался Мамруко, вскинув свое широкое, грубоватое лицо.
- Этот груз отнесите матери,- приказал работникам Алкес.
Вечером, когда отец и сын остались вдвоем, князь сначала пожурил Алкеса за то, что он связался с Мамруко и Макаем, а потом сказал, что собирается использовать их в одном деле. Самый упрямый из бжедугских князей Камиш Казаноков пригласил его, Алкеса, на пир, который состоится завтра вечером. Будут там и князья Пшимаф и Кунчук.
- Отказаться от такого приглашения нельзя, тебя могут посчитать робким человеком... Не бойся, с тобой будут Мамруко и Макай, а эти люди самого шайтана способны утихомирить. Не подавай виду, что они приехали с тобой, держись от них в стороне, а они уж сами посмотрят, как и что - глаз у них наметанный и уши чуткие.
- Хитер ты, отец, мне этому надо еще поучиться.
- Учись, пока я жив. И помни: хитрость ¦-- второй ум, а бывает, хитрый умного одолевает.
После обеда, когда из кунацкой унесли анэ, Кансав заговорил с гостями о своем деле. Начал издалека:
- Не знаю, Мамруко, как ты ответишь,-- у меня есть к тебе небольшое дельце.
- Я счастлив, если у великого князя есть ко мне дело. Ты всдь знаешь: твоя воля - моя воля.
- Спасибо, храни тебя аллах... Если бы сегодня ночью вы напали на аул Камиша Казанокова, получили бы от меня столько, сколько захотели...
¦-- Князь, ты в ссоре с Камишем? Скажи, чем он тебя обидел?
- Он ведет себя так, что мудрено не обидеться. Напьется бузы, смешанной с медом, и несет всякую околесицу. Разве ты не знаешь, что он за человек? Он всегда, видите ли, умнее всех, а другие, по его словам, глупы, как утки. А уж бахвал какой! Послушать его, на всей земле адыгской нет храбрее его. И воины его - самые сильные, самые ловкие и бдительные. Ко мне в аул, говорит, чужой комар и тот не прилетит незамеченным. Вот и надо его хорошенько проучить. Пусть все шлют, какой он на самом деле растяпа...
Мамруко долго и сосредоточенно думал.
Кансав ждал, и в нем накапливалась обида на Мамруко за недоверие к нему, великому князю. "Вот свинья, я оказываю гму честь, а он еще раздумывает..."
Наконец Мамруко заговорил:
- Знаю, что Камиш отпетый хвастун, но, наверно, не
только из-за этого ты на него обижаешься. Я ведь тоже не дурак, кое-что понимаю. Но мне до этого дела нет. Называй цену.
- Дам белого коня, дам денег - это кроме того, что вы сами угоните из аула.
Макай презрительно оттопырил губы:
- Белый конь. Да разве это конь?
- Ты говоришь о шеретлуковском? - спросил Мамруко, не обратив никакого внимания на слова Макая.
- Разве в моих табунах нет других коней? -вопросом на вопрос ответил Кансав, все больше раздражаясь.- За воспитание Алкеса я дал Наго скотины более, чем достаточно, и не ему заглядывать в мои дела. Я говорю именно о шеретлуковском белом. Если Наго и обидится, это его дело. Такова моя, княжеская, воля.
- Хозяин - барин,- согласился Мамруко.- И белый конь хорош. Зря ты, Макай, морщишься. Но взять белого мы не можем Если бы ехали в Крым - другое дело. А ты, князь, за такое рисковое дело слишком малую цену назначаешь.
- Совсем малую,- поддакнул Макай.
Но Кансав и не думал скаредничать, он готов был дать и в десять раз больше, только бы проучить Камиша, а потому легко согласился на цену, названную Мамруко.
- Что ж,- обрадовался Макай,- мы нападем не только на аул Камиша, но даже ворвемся в его усадьбу. Такого шороху наделаем, будет небу жарко, а сам Камиш штаны не успеет надеть, как все будет кончено. Пусть ищет ветра в поле.
- Я прошу вас напасть на усадьбу сегодня вечером, когда Камиш будет там пировать с дружками.
К Камишу приехали гости с Верхней и Нижней Бжедугии. Буза и медовый напиток лились рекой.
Съели барашка, теленка, слуги едва успевали уносить со столов кости. Жег огнем душистый соус, приправленный травами и пряностями. Тосты, один красивее другого, звонкие, ублажающие душу, произносились без устали. Слыша их, можно было подумать, что жизнь на адыгской земле - сплошное благоденствие, а люди, собравшиеся в кунацкой Камиша,- добрейшие и славнейшие на всем Кавказе.
Алкес, несмотря на молодость, сидел на почетном месте, рядом с самим тамадой. Когда Кунчук, произнеся тост, поднял бокал, княжич насторожился:
- Подождите, потише!
- Да что с тобой, Алкес? Ты весь вечер сидишь будто па углях. Скажи, что случилось?
- Не знаю... Ничего не случилось, но у меня какое-то недоброе предчувствие. Должно что-то произойти, на сердце как-то тревожно.
- Напрасно ты тревожишься, Алкес,- важно ответил Камиш.- Что плохого может случиться, если ты у меня в доме, в Мосй неприступной крепости!
III
- Пойди узнай, один ли князь? - велела Тлятаней своей служанке.
Княгиня была занята одной мыслью: отчего так тосклив и печален Алкес? Она стала это примечать, как только он вернулся из Крыма. И хотя детство и ранняя юность сына прошли без нее, она чувствовала его душу, понимала каждый взгляд, слышала каждый вздох. Мать видела, как плохо, безо всякого аппетита, он ел, как тревожно спал. Сколько бессонных ночей провела она, пока Алкес находился на воспитании. Иногда ей казалось, что она не выдержит и убежит из дома, чтобы хоть через плетень, тайком увидеть свое дитя, но... суровы законы предков. Они-то и смиряли материнское сердце... Вот и младшего сына отдали на воспитание купцу Багдасару, и ей чудится постоянно, что мальчик плачет, зовет ее, протягивает к ней руки. "Аллах милостивый, быть матерью и ни разу не прижать свое дитя к груди! Зачем же ты тогда дал мне детей, если лишил материнской радости, за какие грехи? Каково матери, если не она, а кто-то другой видит первые шаги ее ребенка, слышит его первый лепет и смех..." - неот-иязно думала она. Говорят: кто у тебя на глазах - тот у тебя и и душе. Наверно, поэтому печаль и подавленность Алкеса немного приглушили ее тоску по маленькому Батчерию.
Вернулась служанка:
- У великого князя уорк Хазрет.
- Всегда у него дела. Никак не удается побыть одному. Когда уйдет Хазрет, скажешь.
"Не век же сидеть Хазрету у князя, уйдет когда-нибудь",- с досадой подумала княгиня и взялась за вышивание. Но работа шла плохо - мешали тревожные мысли... Не случилась ли с Алкесом какая беда, пока он был в Крыму? Не приведи аллах, если ему там повстречалась татарка и подпоила зельем, приворожила. Тогда уж горя не оберешься. Что же тогда будет с Джансурой? Бедная девушка совсем извелась, все думает об
Алкесе. Надо, наверно, позвать гадалку. Пусть она разбросит свои фасоли и скажет, что было с мальчиком... Рассказывают, несколько лет назад княжич из Верхней Бжедугии спознался с белым духом, днем и ночью пропадал в степи, а все это дьявольские потехи... Алкес тоже часто один-одинешенек, целыми днями пропадает где-то. Ни друзей у него, ни товарищей. Даже байколей не берет с собой для охраны. "Упаси нас, аллах, упаси, всемилостивый, даруй нашему дому, Мосму материнскому сердцу покой".
Вошла служанка и сказала, что Хазрет ушел.
- Хорошо. Вели приготовить мне пшенную кашу с буйволиным молоком. Да пусть получше разварят пшено, чтобы зернышко от зернышка отделялось, а то сварят размазню...
Кансав расхаживал по комнате, заложив руки за спину.
- Добро пожаловать, дочь Вочепшевых. Ты редкий гость в Мосй комнате. Проходи, проходи. Рассказывай, чем обеспокоена. А может, пришла чем-нибудь порадовать? Ну, чего же ты молчишь? Или, упаси аллах, нездоровится?
- Если бы я была больна, тебя пригласили бы ко мне. Здорова я, здорова милостью аллаха всемогущего,- княгиня приветливо и ласково взглянула на мужа. Она ждала, пока сядет муж, тогда уж и ей можно будет присесть, стоя - какой разговор.
- Что же за дело у тебя? Или просьба какая? - князю было приятно, что жена ласково ему улыбалась.
- Соскучилась по тебе, Кансав, вот и пришла. Боюсь, не случилось ли чего, не обидела ли я тебя невзначай, ты как-то стал избегать меня.
Князь продолжал стоять, не зная, куда сесть: на свое княжеское место или на диван, чтобы посадить рядом с собой жену.
Конечно, забудешь и о жене, если на тебя навалилось столько разных дел. Один затеял драку, другой занялся воровством, у третьего свадьба, у четвертого похороны. Если в Нижней Бжедугии спокойно, так в Верхней неурядицы... Однако княгиня пришла неспроста. Раньше она вот так не заходила к нему, ждала, когда муж пригласит. Значит, что-то серьезное... Лучше ему сесть на свое место...
Он сел. Жена опустилась на край дивана.
- Дочь Вочепшевых, валлахи, я не знал, что ты так скучаешь по мне,- сказал Кансав не без усмешки.-- Ведь это так давно было, когда мы дня не могли прожить друг без друга, а теперь время сделало свое дело. Мы с тобой не один десяток лет вместе, ты - да видит бог - никогда ничем не обидела меня. Думаю, и не сможешь обидеть. Ты добрая
женщина. Если между нами не будет согласия, разве смогут нас уважать уорки и тфокотли, да и в глазах наших шумливых князей мы потеряем многое... Сейчас у меня был уорк Хазрет. Жалко его: жена у него прямо какая-то сумасшедшая. Чуть ли не заставляет его пса водить на водопой. Так он мне рассказывал. Если это правда, то худо. Очень худо.
- Не годится в уорки тот, кто жалуется другим на жену. Разве достойный мужчина позволит себе такое! Даже тфокотль и тот бережет добрую славу семьи, а этот...- не понравилось княгине поведение Хазрета, и она этого не скрывала, хотя не женское дело вмешиваться в мужские неурядицы.- Лучше бы этот уорк надел на голову платок, а жене отдал шапку.
Такого нельзя ни уважать, ни надеяться на него.
- Я великий князь! Мои уорки обязаны мне говорить обо всем, даже о своих отношениях с женами и о разных дрязгах. Только тогда я смогу быть настоящим, крепким правителем, держать подчиненных в руках. Не на валунах держится власть, а па мелких камушках. Валуны-то видны всем, а вот что под валунами... Э, дочь Вочепшевых, если бы ты знала хоть половину того, что знаю я о своих уорках, ты, наверное, перестала бы их считать за людей. Думаешь, почему Хазрет мне свою грязь показал? Из-за любви ко мне? Он с удовольствием разрядил бы в мой лоб пистолет. Ему нужен не я, а хасе, Мос веское слово там.
- Тогда незачем ему носить звание уорка, надо прогнать его прочь! - вспылила княгиня.- При чем тут хасе? Разве оно его женило? Почему же оно теперь должно с ним разбираться? Разве он давал хасе обещание жить, как ему велят? Да и к кому он собирается обращаться? Разве те, кто в хасе, лучше его? Слышали мы и про них кое-что. Поговори с кем-нибудь о Шерандуке или Камише, и тебе такое скажут! Не проходит и недели, чтобы они не избивали своих жен, как последних рабынь. На коне, перед людьми, они прямо как сыновья Луны, а сойдут с коня, и сразу сыновья грязи... Не надо, Кансав, не хочу я говорить об этом... Не для того пришла я к тебе незваной...
Князь задумался. Он не помнил, чтобы жена его когда-нибудь вмешивалась в мужские дела, чтобы так резко судила о мужчинах. Что-то произошло с ней. Время, время - оно делает свое дело: одних оглупляет, других награждает мудростью, одних утихомиривает, в других зажигает огонь... В последнее время он не обращал на Тлятаней особого внимания, а сегодня увидел, что она опять начала хорошеть. Немного похудела и стала стройней, посвежела. А какой красавицей
была в молодости! Сколько пришлось ходить вокруг тебя, как ублажать твою гордыню, чтобы добиться твоей руки. Было все это, было и быльем поросло. А помнишь, дочь Во-чепшевых,- говорил про себя Кансав, глядя на жену,- когда мы везли тебя в мой дом, на нас напали всадники из Темир-гойи? Они хотели отбить тебя и увезти в Темиргойю для княжича. Ты сказала тогда: "Если кто осмелится подойти ко мне - заколю. И рука моя не дрогнет". Как ты была красива в те минуты, как я любил тебя!.. Да пропади он пропадом, этот Хазрет!"
Княгиня Тлятансй думала о другом. Украдкой глянула она на мужа, не догадался ли он о ее мыслях. Застыдилась княгиня, опустила глаза и стала себя укорять: зачем ей понадобился весь этот разговор об уорках, князьях? Ведь она пришла поговорить об Алкесе...
- Засиделись мы с тобой,- сказал Кансав.- Ты же знаешь, если кто-нибудь из уорков или князей узнает, что мы с тобой вдвоем сидим в княжеской, растрезвонит по всей округе.
- Не беспокойся, сюда никто не войдет. Я приказала...
- И все-таки зачем ты пришла, о чем хотела поговорить? Слушаю тебя.
Княгиня улыбнулась и осторожно спросила:
- Ты давно видел Алкеса?
- Сегодня утром заходил. А что?
- Ничего особенного не заметил?.. Князь насторожился:
- Нет. С ним что-нибудь случилось?
- Не тревожься преждевременно. Мне показалось... каким-то грустным он стал. Когда вернулся из Крыма, я это сразу заметила. Плохо ест. Анэ от него уносят с почти не тронутой едой. Даже когда друзья приходят, не перестает кручиниться. А в последнее время - все один и один. Куда-то надолго уезжает. Не дай бог, если свяжется с Мамруко или еще с каким-нибудь негодяем. Я приказала Мерзабечу не оставлять его одного - княжич стал убегать от него...
- Тебя только это беспокоит? - облегченно вздохнул князь.- Ничего тут нет особенного. Возраст у него такой, парень становится мужчиной - это всегда непросто.
- Да, но он убегает и прячется от байколей. Все время пропадает в приречных лесах.
- Это тебе и ему кажется, будто он скрывается от байколей, а они знают каждый его шаг. Как раз сегодня мне сказали, что он любит ловить рыбу у старых верб.
- А где эти старые вербы?
- Недалеко от аула.- И князь покровительственно улыбнулся княгине.
- Чему ты улыбаешься? Наверно, что-то скрываешь?..
- Ничего не скрываю, а улыбнулся потому, что ты - женщина, мать, а не понимаешь, почему грустен твой сын. Сколько лет ему? Пришло время задумываться. Женщине не дано проникнуть в душу молодого человека, так же как и мне, наверное, не понять девушку, которая тоскует, сама не зная отчего. Это тайна природы: расставаясь с беззаботной юностью, человек всегда тревожится. И не только за себя... Ведь скоро кто-то войдет к нему в дом, войдет, чтобы жить в нем и дать продолжение роду. Об этом не говорят вот так, прямо, как я,- это просто томит душу... А теперь слушай дальше. От тех старых верб, возле которых Алкес ловит форель, совсем недалеко до аула, в котором живет девушка на выданье -¦ Джансура.
Кансав поднялся с княжеского кресла и сел на диван рядом с Тлятаней.
- Я слышал, что и тебе нравится Джансура. Так чего же тревожиться, все идет своим чередом.
Княгиня мигом успокоилась, облегченно вздохнула:
- Если все это правда, то благодарение всемогущему.- Она встревоженно глянула на дверь и отодвинулась от мужа.- Не идет ли кто?.. Вернись на свое место. Я испугалась за Алкеса, подумала, может, здесь замешаны какие-то злые духи. Ну, вернись же в кресло, не ровен час - проворонят наши ротозеи и войдет кто-нибудь посторонний, потом на старости лет не оберемся позора... Джансура мне очень нравится. И мать у нее княжеского рода, и отец князь, достойный человек. Правда, завистливы и.жадны немного, но если это не беспокоит Алкеса, значит, так тому и быть. А ты как думаешь?
- Так же, как и ты, но если бы моя воля, я женил бы его на темиргойской княжне. Когда мы бываем в Абадзехии, нас там некому поддержать и нужны родственники в Темиргойе. Ты обманула мои надежды, родив Батчерия: если бы родилась девочка, я обязательно отдал бы ее в Темиргойю.
- Я хотела того же, но аллах распорядился иначе. Когда вырастет Батчерий, возьмем невестку из Темиргойи.
- Хорошо бы,- согласился князь.- Надо об этом позаботиться.
Кансав сел наконец в княжеское кресло, дав тем самым понять, что разговор окончен и ему надо остаться одному.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |