В некотором отношении наши антисоциальные выпады поддерживались музыкой, которую мы слушали. Когда я начал учиться в Фэйрфэкс в 1977 году, панк-рок только начал проявлять себя в Лос-Анджелесе. Но это была крошечная субкультура. А Блэки, в свою очередь, был в центре новой музыкальной сцены. Он был одним из первых, кто регулярно посещал панк-рок клуб Маска, который находился на Голливудском бульваре. Когда панк-рок группы из Нью-Йорка приезжали в город, они играли в клубе «Whiskey», а мы с Блэки всё время крутились в мотеле Тропикана, захудалом старомодном классическом рае на бульваре Санта Моника. Там останавливались группы, и проходили вечеринки после концертов. В то время моим любимым альбомом была первая пластинка Blondie. Каждая из тех песен несмываемо отпечаталась на моей душе, и я был без памяти влюблён в Дэбору Гари.
Поэтому когда Blondie приехали к нам в город, мы направились на вечеринку в Тропикану. У них был люкс, и Дебби была в первой комнате. Мы начали разговаривать, и я был сражён, полностью растаял. В этом бредовом состоянии я думал: «Это единственный в жизни шанс. Ты, возможно, больше никогда не увидишь эту женщину. Давай, лучше делай что-нибудь». С полной серьёзностью я сказал:
— Я знаю, что мы совсем немного знакомы, но ты выйдешь за меня замуж?.
Она улыбнулась и сказала:
— Как мило, что ты спросил об этом. Я думаю, ты отличный парень. Но я не знаю, в курсе ли ты, что этот гитарист, с которым я играла сегодня вечером, и который сейчас в спальне…ну, это мой муж. Мы очень счастливы в браке, и в моей жизни на самом деле больше нет места для другого мужчины.
Я был сокрушён.
Мы с Майком начали постоянно тусоваться на панк сцене. Вскоре после того, как мы начали учиться в Фэйрфэкс, я привёл Майка в клуб Радуга однажды вечером. Перед тем, как прийти туда, мы выпили много крепкого пива Miche. Я был сдержанным в отношении алкоголя, но очевидно, что он был не таков. Мы сидели за столом Блэки, там были девочки, и играла музыка. Майк посмотрел на меня и сказал:
— Мне нехорошо.
Он ринулся к выходу, но не прошёл он и двух футов, как его начало тошнить по всему клубу. Они не хотели этого от двух несовершеннолетних ребят в их заведении. Его тошнило всю дорогу до парковки, куда они его выкинули. Затем они пришли за мной и сказали:
— Проваливай вместе с ним. Ты больше сюда не придёшь.
Я продолжал совершать попытки приходить туда весь год, но они действительно отказывались меня впускать. Пришло время найти действительно своё место.
Мой первый панк концерт состоялся днем в Палладиуме. Devo играли вместе с The Germs. Я стоял позади, просто очарованный. Эта музыка была охренительно крутой, эти люди выглядели невероятно, почти слишком круто для меня. Я никак не мог быть принят этой толпой, потому что они опережали меня на множество световых лет в том, что касалось стиля. Я помню, как подошёл к сцене, где люди входили и выходили из за кулис. Там была эта девушка с безумной панк-рок причёской. Она брала гигантские английские булавки и прокалывала ими щеку, одной за другой. Это было чем-то новым для меня.
Мы с Майком начали свой путь к этой новой сцене, где, в отличие от Радуги, меня не вышибали вон. В то время в Лос-Анджелес был всплеск удивительных групп: X, The Circle Jerks, Black Flag, China White, и список всё продолжался. Эта энергия была необузданная, более творческая, волнующая и претенциозная, чем кто-либо когда-нибудь видел. Мода, энергия, танцы, музыка, это было как Эпоха Возрождения в моём городе. Рок стал старым скучным животным, готовым умереть, а появилась свежая, безумная кровь, текущая по улицам Голливуда. Первая волна панк-рока прошла, но вторая приближалась. Это была сильная хардкор сцена, как, например, группы из Оранж Каунти. В Голливуде больше развивались творчество и оригинальность. The Screamers и The Weirdos были двумя первыми голливудскими панк-рок группами, и они звучали как никто другой.
Что было общим у всех этих групп, так это элемент анархии и нонконформизма. Тот первый альбом X, или все записи Black Flag того времени были шедеврами. Стихи Дерби Крэша из The Germs были лучшими из того, что было в мире панк-рока. Он был на абсолютно новом уровне развития.
Мы с Майком тусовались на парковке Старвуда, вероятно, лучшего тогда панк-рок клуба. И мы начали совать свои носы в дверь этого мира. В Старвуд было сложно пробраться, но была боковая дверь рядом с парковкой, которую охранял огромный вышибала. Если начиналась драка, и он на неё отвлекался, мы прокрадывались внутрь так быстро, как только могли. Иногда, если группа людей входила внутрь, мы пытались ползти использовать их как прикрытие. Когда не получалось пробраться внутрь, мы оставались на парковке. Но всем нам нечем было заняться, и мы следили за происходящим вокруг. Никто не приглашал нас тусоваться.
Однажды мы с Майком пробрались в Старвуд на концерт Black Flag. Мы были явно не в своей тарелке. Мы любили все эти группы, но мы неправильно одевались, носили неправильные причёски, неправильную обувь, и мы даже танцевали не как панки. У тех парней были действительно крутые ботинки с обмотанными вокруг них цепями и правильная комбинация рваной одежды и беспорядочных причёсок. Мы с Майком были счастливы иметь на двоих одну кожаную куртку.
Black Flag отыграли отличное шоу. Там на сцене был парень по имени Маггер, который был ответственен за безопасность. Каждый раз, когда кто-нибудь пытался запрыгнуть на сцену, потанцевать немного, а потом спрыгнуть, Маггер просто нападал на этого человека и втягивал его в зверскую драку на кулаках. Во время всего этого группа не допускала ни одной ошибки. Одному парню удалось пройти мимо Маггера и спрыгнуть со сцены в толпу. Он пролетел мимо меня и задел мою голову тяжёлым ботинком со стальным носом. Я почти потерял сознание.
Одной из причин того, что мы не сразу погрузились в эту атмосферу, было то, что мы всё ещё были образцовыми студентами в Фэйрфэкс. По крайней мере, я. Это было странное противоречие. Я курил тонны травы, принимал таблетки и пил по выходным. Но я никогда не терял контроль. Я никогда не пропускал школу. Для меня было важно учить только на «пять». Каким-то образом, я был бунтарём в получении хороших отметок, потому что большинство пьяниц и наркоманов не получали отметок вообще. Я не хотел быть как они. Когда я учился в младшей школе, мне выдали карту успеваемости, и там были только пятёрки, и это мне нравилось. Я хотел быть лучшим во всём, чем занимался. По своим принципам. Я не хотел именно учиться часами, чтобы добиться этого, но я хотел сделать всё, что нужно в последнюю минуту.
В то время мы все думали о колледже. В конце моего выпускного года мои отметки съехали вниз, и мне пришлось идти к миссис Лопез, моему учителю испанского, и просить, уговаривать и склонять её поставить мне четвёрку. У Майка были свои проблемы с отметками. Он всегда колебался между тем, что был великолепным учеником и абсолютно сумасшедшим. В наш последний семестр он вместе с Хайей посещал курс истории наград Дона Платта. Платт был сугубо деловым генералом, который полностью командовал своим классом. Он был лысым, но в отличной физической форме, с идеальным загаром, учтивым типом вроде Гэвина Маклауда.
Мы тусовались повсюду, как маньяки за неделю до его большого финального теста, и Майк не готовился к нему, поэтому списывал. Дон Платт был последним человеком на Земле, кем ты хотел быть пойманным за списывание. Он не боялся вызвать тебя перед всем классом и оскорбить. Как раз это он и сделал с Майком, который в тот день вышел из класса белый как призрак. Двойка по предмету Платта стала довольно большим препятствием для шансов Майка получить хороший средний балл.
Но это было не моё беспокойство. Я уже был одной ногой в колледже с моими отметками. На самом деле я хотел пойти к Дону Платту за одной из моих рекомендаций, чтобы я смог потом поступить в Калифорнийский Университет в Лос-Анджелесе. Я был учеником Платта три года и присутствовал на каждом уроке, поэтому я знал, что он даст мне самую лучшую из всех рекомендаций. Несколькими днями позже я пошёл к нему после школы, и у него на лице был очень недоброжелательный взгляд. Я попросил его написать мне рекомендацию, и он как будто заготовил речь:
— Каждый, кто ассоциируется с Майклом Бэлзари, мне не друг, и не получит от меня рекомендацию. К тому же я знаю, что вы с Майклом всё время списывали на моих уроках.
Это было абсурдом. Я, вероятно, был лучшим его студентом за десять лет. Единственный раз, когда я был всего лишь близок к тому, чтобы рассердить его, был в первом семестре. Меня выбрали делать доклад о Юрае Пи Леви, великом американском офицере флота. В процессе моего исследования я открыл происхождение слова «fuck». Оно происходило от ранних регистрационных журналов, которые хранил у себя капитан. Если члена команды наказывали за половое сношение, оно заносилось в журнал словом «FUCK» (оно означало незаконное половое сношение). Это был слишком примечательный факт, чтобы не поделиться им с классом.
И я стоял там и разглагольствовал о Юрае Пи Леви и флоте, всё это было похоже на цирк Монти Пайтона. Я дошёл до наказуемых нарушений, подошёл к доске и написал «F, U, C, K» огромными буквами. Я посмотрел на мистера Плата, и кровь подошла к макушке его лысой голове, но я ни разу не улыбнулся и продолжил объяснять эту концепцию. Тем временем Майк и остальная часть класса совсем распустилась, и Платт ничего не мог поделать. Я победил его.
А теперь он думал, что победил меня. Я попробовал уговорить его написать мне рекомендацию, но он не соглашался.
— Дверь там, — сказал он.
Я вышел оттуда в шоке. В итоге, я пошёл к учителю геометрии, он был очень добр и написал мне отличную рекомендацию. Но мне ещё нужно было свести счёты с Платтом.
Когда-то в том семестре я наткнулся на несколько картонных коробок с красивыми, большими чёрными и красными пластмассовыми декоративными буквами. Думая, что они могут понадобиться для занятия искусством, я оставил их себе. В конце выходных того Дня Памяти, в ночь перед тем, как мы должны были снова пойти в школу, Майк и я ездили по округе, под кайфом от травы. Мы слушали музыку, и ко мне в голову пришла великолепная идея.
Мы подъехали к шатру перед школой Фэйрфэкс и начали забираться на его верхушку, вооружённые нужными буквами. Затем мы написали «Дэнди Дон Платт лижет задницу», полили моторным маслом верх шатра и платформу со словами, чтобы предотвратить снятие кем-либо нашего послания.
Мы посмотрели на этот знак, поздравили друг друга, пошли домой и уснули. На следующий день, когда мы пришли в школу, вокруг этого шатра был целый шквал активности. Люди фотографировали его, а рабочие пытались обойти моторное масло и снять эти буквы.
Никто не подходил ко мне и Майку с расспросами. Мы даже не были подозреваемыми. Может быть, Платт вывел из себя достаточно ребят, чтобы нашлось множество людей с поводом для этого. Но конец этому всему ещё не пришёл. В конце того лета мы решили оставить послание для новых учеников в Фэйрфэкс. И мы снова вернулись к той коробке с буквами, влезли на верхушку шатра и написали «Дэнди Дон продолжает лизать задницу».
Глава 4 Под Нулевым Солнцем
Про «What is This?», о первых выступлениях Энтони, Фли и Хиллела, о наркотиках
Я был поражён тому, что меня взяли в Калифорнийский Университет в Лос-Анджелесе. Я не только учился в том же университете, что и мой отец, но ещё и Хайа, выбрала остаться дома и пойти в колледж со мной. Это было так, как будто планеты встали на одну линию.
Но я вернулся на землю довольно быстро. В Калифорнийском Университет в Лос-Анджелесе я никогда не чувствовал себя дома. В студенческом крыле то и дело сновали ботаники или азиатские дети, которым было вообще не до разговоров и смеха. Все там были всё время заняты. Я не подружился там абсолютно ни с кем за всё время. Кроме клубов и тусовок дома у Донди, встречаться с Хиллелом и Майком было гораздо важнее, чем изучать китайскую историю, которая была, и не спрашивайте почему, одним из предметов, на которые я подписался.
Вершиной этих несчастий было то, что мои финансы были полностью на нуле. У меня не было дохода, кроме двадцати долларов в месяц, которые моя мама присылала мне. Поэтому я вернулся к моим старым методам. Когда нужно было доставать учебники, которые были невероятно дорогими, я шёл в книжный магазин при кампусе, заполнял свою корзину, направлялся к выходу, проталкивал её мимо сенсоров, потом покупал жвачку и подбирал мои «бесплатные» книги на выходе. Когда дело доходило до еды, я шёл в школьный кафетерий, где был большой выбор горячих и холодных блюд, и заполнял поднос. Вместо того чтобы подойти к кассе, я шёл в обратную сторону в очереди, как будто я забыл что-то взять, так я доходил до её начала. А потом я выходил с едой. Меня никогда не ловили. Хилел часто приходил и присоединялся ко мне, потому что тоже был на мели. Те обеды вместе с ним были, пожалуй, самыми радостными моментами моей карьеры в колледже.
В тот год Хилел, Майк и я придумали то, что мы называли «обедать и смываться». Мы выбирали ресторан, где было много посетителей и официанток, например Канторс на Фэйрфэкс. Мы съедали нашу еду и выскакивали в дверь. Грустно было то, что мы не переставали думать, что эти официантки имели проблемы с чеком. И даже если ресторан не заставлял их платить за нашу еду, они не получали своих чаевых. Так было до тех пор, когда я осознал некоторые последствия моего прошлого поведения. И годы спустя я начал делать компенсации, возвращаясь в эти места и оставляя немного денег на их прилавках.
У Хилела было много свободного времени в тот первый семестр, потому что он не пошёл в колледж после школы Фэйрфэкс. Я встречался с ним после занятий, тусовался с ним по выходным и курил траву. Он поздно начал принимать наркотики, но трава ему очень нравилась.
Я наслаждался временем, которое проводил с ним, и я, конечно, не хотел учиться. Я ненавидел все мои занятия кроме одного: уроки описательного сочинения, которые преподавала молодая женщина-профессор. Каждую неделю мы должны были писать сочинение, которое она анализировала. Даже притом, что я был великим лентяем и дотягивал до самой ночи, прежде чем начать хотя бы думать о работе, мне нравились эти занятия. Я получал пятёрки за каждое сочинение, и мне нравилась Джилл Вернон, она оставляла меня после занятий и вдохновляла меня написать ещё.
Если бы одним из моих предметов было Региональное Употребление Наркотиков, или ещё лучше Продвинутое Употребление Кокаина, мои дела в могли бы идти лучше. Мне было четырнадцать, когда я попробовал кокаин. Я был на одной из вечеринок моего отца на Палм Стрит и наблюдал за тем, как все взрослые употребляют, и я уломал их сделать маленькую дозу для меня и помочь мне принять. В конце моего выпускного года в школе Фэйрфэкс, я начал снова употреблять. В один из первых случаев я был один дома и почувствовал себя так одиноко, что позвал Хайю. Я сказал ей: «Это самое лучшее чувство. Мы должны сделать это вместе». Я не понимал, что это дорога к смерти и безумию, я просто воспринимал это как прекрасное, прекрасное ощущение.
Насколько это чувство наполнено эйфорией, настолько кокаиновое похмелье наполнено ужасом. Десять кругов ада Данте. Ты попадаешь в тёмное, демоническое, угнетающее место в агонии дискомфорта, потому что все те химические элементы, которые обычно медленно выходят из организма, чтобы поддерживать тебя в комфорте в твоей коже, теперь исчезли, и у тебя нет ничего внутри, что бы могло поддерживать тебя в нормальном состоянии. Это одна из причин, почему я принял героин через несколько лет. Он стал восьмидесятифутовой подушкой, чтобы подавить кокаиновую пытку.
Я никогда не терялся, используя иглы для введения наркотиков. Однажды я даже превратил приём наркотиков в странный арт-проект. Я был ещё в Фэйрфэкс, и у меня с Хайей была ссора. Она игнорировала меня пару дней, поэтому я приехал в магазин её отца, где она работала. Я встал перед её машиной и средь бела дня воткнул пустой шприц себе в руку и вытянул несколько кубических сантиметров свежей крови. Потом я подошёл к её машине, впрыснул кровь прямо на ладонь, размазал её по рту и оставил кровавые поцелуи по всему её лобовому стеклу и боковому водительскому стеклу. Мой маленький романтичный кровавый проект сработал. Я пошёл домой, и позже тем же днём она мне позвонила:
— Я получила твоё послание. Это было так мило. Я тебя очень люблю.
К сожалению, кровь оставила пятна на стекле, и, несмотря на повторные мойки, мы никак не могли стереть все следы тех кровавых поцелуев.
Я умел обращаться со шприцами, но проблема была в том, как их достать. Я понял это однажды, когда шёл по супермаркету, где была аптека. Я увидел рекламу инсулина, и в моей голове возникла идея. Я понял, что если я подойду к прилавку, изображу больного диабетом и сначала закажу инсулин, то, когда я попрошу шприцы, они даже ничего не спросят. Я подошёл и попросил инсулин Ленте Ю. Аптекарь пошёл к холодильнику и взял коробку с пузырьками инсулина, и, когда он возвращался, я бесцеремонно сказал: «Добавьте-ка ещё пачку микро шприцов, троек». Без тени сомнения он захватил немного шприцов. Такое жульничество срабатывало долгие годы.
Моё употребление наркотиков уверенно учащалось в тот первый в Университете Лос-Анджелеса год. Я осознавал это, жизнь проходила в сплошных сейшенах, туда я ходил получать своё образование, которое включало посещение любого концерта, который я мог себе позволить. Я видел The Talking Heads и The Police. Я даже ездил в Нью-Йорк с Донди, чтобы навестить её семью и сходить на некоторые концерты. Был день рождения Донди, поэтому мы приняли немного кислоты и пошли в Трекс, чтобы и The Lounge Lizards, а потом в Боттом Лайн на Артура Блита. К нашему удивлению, с Блитом играл Келвин Белл, великолепный гитарист из Defunkt. То шоу было невероятным, и после того, как всё закончилось, я пошёл в бар и поговорил с Келвином Беллом о музыке, о его гитарной игре и записях, на которых он играл. Он был очень счастлив обсудить музыку с восемнадцатилетним подростком из Голливуда, который был накачан кислотой.
Я был в восторге, потому что Келвин был одним из тех людей, которые серьёзно погружали меня в музыку. У Донди был альбом Defunkt, и когда к нам домой приходили люди, он включал его и говорил: «Все в круг. Энтони будет танцевать». И я выделывал всякие движения. Танцы стали этаким игровым соревнованием для нас, и однажды мы все начали ходить на танцевальные конкурсы. Мы ходили в Оскоз, хиппи-панк-рок дискотеку на Ла Синега, и Хиллел, Майк и я принимали участие в конкурсе. Мы были безбашенными. Большинство людей делали обычные движения, которые все видели раньше, но мы выходили и придумывали новые ходы. Кроме охеренной аудиосистемы, у Донди была ещё и дорогая электрогитара с усилителем. По выходным, когда не работал секретарём на телефоне своего отца, он сидел и отрывался со своей гитарой. Он знал немного аккордов, но много играл мимо нот, поэтому, когда он начинал лажать, я обычно выходил из дома. Тем не менее, однажды Донди предложил мне, Майку и ему создать группу. Он играл на гитаре. Я пел, а Майк играл на басу. Даже при том, что это была больше шутка, нежели что-то ещё, мы репетировали несколько раз в театре его отца в Голливуде. Самым большим вкладом в этот проект было его название. Наш друг Патрик Инглиш обычно называл свой член «затычкой», и я думал, что это было фантастическое прозвище. Поэтому я стал Затычкой-Пузырём. Донди назвал себя Тормозным Марком. Я забываю имя Майка. Мы называли себя Затычка-Пузырь и Сутенёры Сисек (Spigot Blister and the Chest Pimps). Сутенёрами сисек были прыщи, которые проживали на достигшей половой зрелости груди Майка. Наши репетиции состояли в основном из шума. Если вспомнить, это было больше становлением личности, чем становлением музыки. Мы не писали песен и даже слов, мы просто создавали отвратительный шум, орали и ломали вещи вокруг. В конечном счёте мы потеряли интерес к этому проекту.
Но увидеть Келвина Белла было вдохновением для меня, и у меня было чёткое чувство, хотя не было конкретных средств достижения, что чем бы я ни занимался в итоге в жизни, я хотел дать людям почувствовать себя так, как эта музыка давала мне себя ощутить. Единственной проблемой было то, что я не был гитаристом, не был басистом, не был барабанщиком и не был вокалистом. Я был танцором и маньяком вечеринок, и я не знал, как воплотить свое желание.
Каждая моя попытка хотя бы задержаться на работе заканчивалась мрачным провалом. Ещё в Фэйрфэкс я прошёл через ряд дерьмовых работёнок, которые явно показали, насколько неспособным я был влиться в общество. Я работал в агентстве коллекций, я работал в пригородном магазине, я даже работал несовершеннолетним официантом в Импрове, но меня быстро доставали все эти занятия. В Калифорнийский Университет Лос-Анджелеса мне были так нужны деньги, что я читал на стенде «для дрянных объявлений, где мы можем эксплуатировать студентов и заставлять их работать ни за что» объявление, что богатая семья в Хэнкок Парке нуждалась в человеке для выгула собак, двоих шепардов. Я был не прочь ежедневно прогуливаться и ходить с собаками, но эта было какой-то пыткой, выгуливать этих собак всего за двадцать пять долларов в неделю.
В одно время в тот первый год я не мог больше платить Донди за аренду, поэтому мне пришлось выехать. Я вернулся всё к тому же стенду с объявлениями и нашёл одно, где было написано: «Жильё и питание для молодого человека, желающего принять участие в заботе о девятилетнем мальчике. Матери-одиночке нужна помощь: отводить и забирать мальчика из школы». Женщина жила в маленьком и странном доме в Беверливуде. Она была молодой матерью, которая была обманута каким-то чуваком и теперь жила одна с так называемым гиперактивным, испытывающим недостаток внимания ребёнком, которого лечили риталином. Я сразу ей понравился. Мои обязанности были не особо большими, в основном делать все для того, чтобы парень попадал в школу утром, и забирать его днём, покормив.
Для меня это было идеально. У меня была крыша над головой, какая-никакая еда в желудке и милая комната, куда регулярно приходила Хайа, и мы громко занимались любовью. Через некоторое время я подружился с маленьким парнем. Возможно, к нему было психологически сложно найти подход, но он не был гиперактивным и не страдал от недостатка внимания. Когда мы были вместе, он не был нервным или бесконтрольным. Я читал, что когда взрослые принимают риталин, то вместо успокающего эффекта, он стимулировал активный химический баланс. Однажды вечером пришли Хиллел и Майк, и мы решили проверить эту теорию. Вместе с украденной бутылкой отличной финской водки мы были готовы к гонке. Мы съели по горсти риталина и превратились в три пьяные кометы, носящиеся по дому. Мальчик отлично провёл время, и, когда его мама и её парень подвыпившие вернулись домой, она стала с нами тусоваться, не подозревая, что мы были под кайфом от лекарств её сына. Тем не менее, в итоге она уволила меня.
В университете я тоже был почти легендой. С первых недель я почувствовал себя отчуждённо в жизни кампуса, настолько посторонним, что я увековечил это чувство рваной причудливой стрижкой. Я решил постричь все мои волосы очень коротко, кроме затылка, где они были длинными до плеч. Я не подражал хоккеистам или канадцам, это была просто моя идея панк-рокерской стрижки. Вообще на неё меня вдохновил Дэвид Боуи в эру Pinups, но моя причёска не была огненно красной, и я не ставил волосы спереди, они были взлохмачены. Для людей в Университете это было отвратительно. Даже мои друзья были ошарашены ей. А Майк одобрил. Он всегда говорил, что одним из моих величайших достижений было изобретение этой причёски.
Верх моего отчуждения в Университете наступил позже в тот год. Майк, Хиллел и я только что закончили одну из наших Канторовских акций «обедать и смываться». Мы были под кислотой и слонялись по улицам. Мы проходили по аллее, и я наткнулся на все эти вещи, выброшенные какой-то задницей. У меня сразу же наступил кислотный момент ясности, и я полностью разделся и напялил эту огромную, странную, неподходящую одежду. В некотором смысле она даже была красивой и королевской; на штанах даже был какой-то переливающийся шёлковый узор, стремящийся вниз. На эту одежду, объединённую с причёской Затычки-Пузыря, стоило посмотреть. Я не ложился спать всю ночь, а утром пошёл на занятия в этом мистическом костюме задницы. Но у меня всё ещё было похмелье от кислоты, поэтому я вышел и лёг на газон.
Хайа нашла меня.
— Что с тобой случилось? — спросила она.
— Я был под кислотой и не спал всю ночь, поэтому сейчас я не могу врубиться в урок астрономии, — сказал я.
— Ты выглядишь ужасно, — сказала она.
Она была права. Я выглядел ужасно и чувствовал себя ужасно, и это был момент, когда я осознал, что я не собираюсь продолжать всё это. Но в то же время я не сознавал, что для Хайи и меня это также не могло продолжаться.
У меня было два прискорбных случая измены в тот год в Университете. Первый был с богатенькой девочкой-тусовщицей. Она постоянно приходила ко мне домой и не оставляла меня одного. До того, как мы однажды вечером пошли танцевать, я объяснил ей, что у меня есть другие серьёзные отношения. Но у меня есть лёгкое подозрение, что мы разрешили все проблемы в один момент той ночью и пошли обратно в ёё квартиру. Она начала соблазнять меня, и я помню, что думал: «Я собираюсь сделать это. Я сейчас пересплю с этой девушкой, и я буду вечно сожалеть об этом, я не могу остановить себя».
Она разделась, я потерял весь контроль и переспал с ней. Я отлично провёл время, а потом чувствовал себя сокрушённо, деморализовано и отвратительно. Ты инстинктивно знаешь, что всё будет совсем по-другому, и тебе придётся носиться с этой ношей как с огромным весом. В следующий раз, когда ты видишь свою девушку, ты не можешь смотреть ей прямо в глаза, так же как смотрел все эти годы.
Вторая измена была даже хуже. Я написал работу к одному из моих занятий, и мне нужна была помощь. Как оказалось, Карен, сестра Майка немного разбиралась в этом. У меня начинаются животные колики, когда я думаю об этом. У Карен был маленький дом в Лорен Кэньон, и Хайа высадила меня там. Снова я ставил себя в опасное положение, потому что связываться с Карен было рискованно. К моему приезду, Карен была уже пьяна от бутылки вина, и она только что съела чесночный суп, и это точно не заводило меня. Но была неизменно настойчива, а когда тебе восемнадцать, не нужно много провокаций, чтобы довести тебя до такого состояния, когда невозможно остановиться. В итоге мы предались очень, для меня, мучительной сексуальной игре. А за этим последовало очень много вины, стыда и разочарования в себе.
Я не имею в виду, что эти случаи уничтожили мои отношения с Хайей. Я мог разложить их по полкам, просмотреть как негатив и понять, что они ничего не значили, несмотря на мои чувства. Но кроме этого было достаточно другого багажа в наших отношениях, который, в конечном счёте, разрушил их. Тем не менее, главной проблемой был конфликт её лояльности к родителям и чувствами ко мне. Неодобрительные голоса её родителей всегда были у неё на уме. И кстати, отношение ее родителей становилось несгибаемым, потому что наши отношения прогрессировали. Однажды вечером, когда я всё ещё жил в доме Донди, Хайа и я провели несколько великолепных часов вместе. Мы были под впечатлением от того, что её родители думали, что она где-то в другом месте, а не со мной. Поэтому она была очень счастлива. Мы лежали в постели, разговаривали и смеялись, становилось поздно, и зазвонил телефон.
Я поднял трубку в надежде, что это звонил Донди, но мужской голос на другом конце был холоден как лёд и серьёзен как камень. Он очень походил на палача.
— Энтони, передай Хайе трубку.
Я смотрел на неё, и она знала, что нужно было ответить. Она начала слушать его тираду о том, какая она плохая, и что он от неё откажется. И она начала плакать. Я пытался сказать, что люблю её, и что они не думают о её личных интересах. Но она только вздохнула и сказала:
— Нет, это моя семья. Я не могу отвернуться от них.
И она пошла домой к людям, которые причиняли ей такую боль.
К концу того первого года в Университете, Хайа и я начали говорить о том, чем мы собираемся заниматься. Однажды Хиллел подарил мне чей, еврейскую букву, означающую жизнь, и я носил её на цепочке вокруг шеи. Я думаю, это настолько расстроило папу Хайи, что он позвал меня в свой дом и спросил меня о моём происхождении. Я объяснил, что практически полностью литовец, и ему это понравилось.
— Знаешь ли ты, что до Второй Мировой Войны десять процентов населения Литвы были евреями? — спросил он.
Потом он пошёл к своей библиотеке, взял несколько литовских книг по генеалогии и отчаянно пытался обнаружить, каковы были мои шансы иметь связь с еврейской родословной. Я пошутил над ним, но я знал, что эта связь была утеряна.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |