Возле соседней палатки на дереве сидит девушка с татуировкой на щеке. Я киваю ей, надеваю рюкзак и гитару на плечо и иду в сторону тропинки, ведущей к шоссе.
- Пока, Каулитц, - слышу я за своей спиной, - ты уж найди близнеца своего. - И я понимаю, что этого не может быть, не могла она знать, кто я, не могла знать все это время и никак этого не показать, ни разу не спросить даже ничего - и в то же время не верить своим ушам глупо, и я нахожу в себе силы кивнуть и скрываюсь между деревьев.
**
Я вхожу в класс и в первый момент застываю от неожиданности - вроде все на месте, а Билла нет - по крайней мере, привычной белобрысой макушки нигде не наблюдается. Но уже через секунду вспоминаю, что белобрысости нашей общей больше нет места в жизни брата, и сразу же нащупываю взглядом черную челку и подведенные глаза - под ней.
Надо сказать, ничего приятного в этом осознании нет.
Молча сажусь рядом с Марией, Билл зыркает на меня неприязненно и отворачивается. Не то что я всегда сижу рядом с братом, просто, видно, он не в духе сегодня.
Урок проходит как-то невнятно. Наконец, звенит звонок, и нас отпускают на свободу. Я молча замедляю шаг, дожидаясь Билла. Он догоняет меня, также молча идем вместе к двойным дверям. Выходим из школьного здания, и в ту же секунду нас ослепляют фотовспышки.
"Боже мой, охрана", - проносится в голове у меня, и я тут же замечаю наш минивэн и Саки около него - но далеко, слишком далеко. К нам тянутся руки, волной накатывает оглушающий визг. Билл, вышедший первым, застывает от неожиданности и подается всем телом назад, наталкиваясь на меня. Я развожу полы толстовки в стороны, укутываю его, обнимаю обеими руками, черные колючие пряди лезут мне в глаза - я стараюсь протолкнуться сквозь толпу, но в то же время понимаю, что до Саки нам не добраться.
Сводя края толстовки у Билла на животе, вминаю его в себя, стараясь укрыть от десятков рук, проклиная нашу разницу в росте - "Саки! Помоги!" - и отчетливое ощущение стыда за то, что сам не справляюсь.
Кто-то дергает меня за дреды особенно сильно, и я просыпаюсь.
Все это становится похожим на болезнь. Сны, бесконечные сны на одну и ту же почти тему. И страшно вдруг делается - мне никак не избавиться от этих снов, ведь не могу же я перестать спать?
Поднимаю голову - я уснул прямо на креслах в зале ожидания аэропорта. Сижу и бессмысленно гляжу на огромное табло. Рейсы во Францию, Бельгию, Китай и Египет. Куда мне идти за тобой? Что-то должно мне это подсказать, наверное.
Жалею, что в аэропорту нет душа - очень хотелось бы помыться после ночи, проведенной в лесу. Отправляюсь в туалет и долго тру лицо холодной водой, чтобы прогнать остатки сна.
А потом поднимаю взгляд и внимательно смотрю в глаза Билла в своем отражении.
Часть третья. Темно-серое.
- Ну сколько можно?
- Да Билл, наверное, там красится сто лет.
- Ну да, прикинь, построил там типа всех, Густав и Жоржик под лавочкой боятся, а Том вообще нос из-под кепки не высовывает.
- Ну ты че, Билл не такой.
И я мысленно соглашаюсь с этой неизвестной девочкой, что ждет под дверью студии уже второй час подряд. Удивительно, что нас находят практически везде, где мы работаем. А вот дома и в его ближайших окрестностях, особенно нас с Георгом - не находят никогда... И слава богу.
Билл красится совсем не так. Билл спешно мажет глаза, глядя на время, нервничая и кусая губы, в то время как Георг сидит и бессмысленно глядит в потолок, я слушаю плеер и барабаню беззвучно по коленям, а Том вообще неизвестно где шляется. И только спустя пару минут, когда дверь-таки распахивается и за ней появляется Том, Билла как будто подменяют - движения его замедляются, он усилием воли делает непроницаемое лицо и продолжает красится гораздо более вдумчиво и аккуратно. Но Том не смотрит, он садится на диван рядом с Георгом и пихает его в бок. А потом приходит Дуня и начинает причитать, что, мол, вот опять мы то и опять мы се. Точнее, не мы, а Билл.
Но сейчас-то мы, вообще, совсем другим заняты, а Билл так и вовсе ходит ненакрашенный и злой, ищет какие-то свои тетради.
Близнецы знают друг друга лучше всех. Они не знают только одного - как каждый из них ведет себя в отсутствии другого. А это, на самом деле, очень немаловажный кусок паззла.
Том без брата делается несколько меланхоличным, чуть неестественным - все его шутки и примочки, казалось бы, точно такие же по сути - становятся натянутыми. Хотя это не все замечают, только те, кто провел с близнецами долгие годы. Вроде нас с Георгом, Йоста, Дуни, Саки, Тоби, Наташи. Том без Билла постоянно крутит головой, неосознанно, видимо. Ищет.
Но он бы никогда в этом не признался бы без улыбки. А значит - всерьез.
Билл без брата, напротив, внешне - гораздо более расслаблен. Наверное, если бы Том узнал это, он бы удивился.
Но что думает Том, я давно не понимаю.
Иногда он кажется мне очень жестоким. Я помню, в детстве, лет в тринадцать, Том никогда не смеялся над странностями Билла напрямую, но часто ставил его в весьма неловкое положение. Привезет им Симона каких-нибудь маек, сунет ему в шутку что-нибудь биллово, а он скорчит рожицу и скажет "издеваешься?" - и как-то неласково скажет, так, что Билл кукожился и отворачивался.
Но Билл сильный, он выдерживал и шел напролом, как трактор. Появлялись все более экстравагантная одежда, все более смелый макияж - мне всегда казалось, что он делал все это Тому назло, причем втихую, они никогда вслух не обсуждали подобного рода разногласия. Именно на подсознательном уровне - мол, да, Том, сегодня я надел сапоги со шнуровкой до колена, а все свои усмешки засунь себе в задницу. Том пожимал плечами и шел к девчонкам. Билла это, впрочем, тоже бесило - получалось, что весь его шоу-офф - зря.
Но у Билла были его поклонники, его слава, его песни. Казалось бы, тот простой факт, что у него, согласно пиар-статистике, примерно в восемь раз больше фанаток, чем у Тома, должен бы как-то повлиять на неуверенность Билла в себе. Но на поверку оказывалось, что ни восьмикратный, ни стократный объем вопящих девочек и одного взгляда Тома не стоит. Того скучающего взгляда, которым Том смотрит на очередные билловы обновки.
Ведь Билл и вправду не уверен в себе в его присутствии - но Том этого не видит, это заметно только со стороны. Не знаю, как другие, я замечаю четко.
Взглянуть хотя бы на их фотки с пляжа. Загорелый Том со своим торсом в кубики. И Билл - стриптиз от Каулитца-младшего, снял носки, и только. Джинсы до пяток, майка, черные очки. А все почему? Потому что Билл рассматривал как-то мальдивские фотографии и хмурился, глядя на себя. Я тогда еще комментировал количество пустых бокалов вокруг них, а он так разочарованно протянул: "Том тут красивый, а я - нет". И посмотрел украдкой на брата - я успел это заметить, Том нет. Ну и Том просто промолчал. Стал дальше листать фотки.
С тех пор Билл не обнажается на публике.
Также и на интервью. Билл говорит что-то, а я прямо кожей чувствую, как сильно он напрягается - не чтобы не дай бог ляпнуть чего-то, что не понравится нашим продюсерам, и не чтобы не оплошать перед журналистами - а чтобы Том не сказал чего-нибудь этакого после интервью. Он ведь говорил иногда. Даже не обидное, скорее - недоуменное. Мол, что ты там нес, никогда мы с тобой на хеллоуин не наряжались, не впутывай меня - красишься так красься, но не выдумывай, я тебе костюм никакой вампирский делать не помогал.
**
Билл хочет быть похожим на девочку. Так оно и есть, и нечего кривиться - это видно. Он мальчик, у него немало мальчишеского, но вот хочет быть он похожим - действительно, на девочку.
Только знаете, что? Девочки, вообще-то, разные бывают. Бывают очень спокойные, гордые, красивые и самодостаточные девочки, у которых голова не забита под завязку ни мужиками, ни сексом, ни сволочизмом бытовым.
Вот такой девочкой он и хочет быть.
Но пол бы он не сменил, нет. Ведь тогда он потерял бы самую большую свою драгоценность. И нечего ухмыляться. Я всего лишь о близнецовости.
Такая тонкая грань желаний.
**
Я читаю иногда то, что пишут фанаты про нас, и основная компонента моей реакции - страх, который сам же для себя маскирую иронией. Мне вправду противно читать большую часть того, что пишут, но я все равно читаю - чтобы знать. Как им нравится заставлять нас трахаться, плакать и умирать. Отчего-то мне кажется, что об этом обо всем нам хотя бы надо иметь представление. Чтобы понимать, на каком свете ты находишься. Астрид Линдгрен еще писала - стоит помнить, что за каждым симпатичным личиком имеется череп.
Но вот чего я совсем не понимаю, это фантазий, в которых Том и Билл - действующие лица, но не близнецы. Билл идет в новую школу и встречает там Тома, и они - блаблабла.
Билл встречает Тома? Вы смеетесь.
У них рожи одинаковые, неужели можно этого не видеть или как-то ухитряться игнорировать этот факт? Да ладно рожи, они сами в своей основе одинаковые, от макушки до пяток, до последней клеточки, усмешки, прищура, поворота кисти.
И даже не в этом дело.
Не было бы никакого Тома, не было бы никакого Билла, не будь близнецов - обоих - с самого начала - вместе. Они существуют только как парная структура. Несмотря ни на что.
**
Том уехал уже три дня назад. Йост в бешенстве, точнее, был в бешенстве первый день, сейчас он просто грызет ногти на руках (наверное, такими темпами скоро к ногам перейдет) и пишет ему смски в среднем каждые восемь минут, в основном состоящие из "будь осторожен будь осторожен будь осторожен". Том ограничивается короткими ответами вроде "я жив. пока по нулям" раза два в день, видимо, понимает, что иначе наш продуцент сойдет с ума.
Мы с Георгом ту неделю, что Том был здесь, все еще жили в нашей студийной квартире - пытались помочь Йосту и прочим советами по мере сил, ну и отвлечь Тома как-то. Но Том настолько мало напоминал человеческое существо в эти дни, что... честно говоря, лично я вздохнул с облегчением, когда он уехал. Не потому, что мы от него устали, конечно, а потому, что ему самому так было нужно. Он бы умер тут от тоски. А в тот день, когда он решился ехать, у него даже глаза зажглись по-новому - устремленность какая-то появилась, сосредоточенность. Йост топал ногами и рвал на себе волосы, но Том сказал только "уймись, я возьму с собой телефон", и дальше его слушать не стал. И от охраны отказался категорически.
Мы остались одни, на другой день Георг уехал к себе домой. А еще через сутки - снова вернулся.
"Я не понимаю, у нас ни то, ни се - не каникулы и не отпуск - и что мне дома делать? Родители на работе целый день, я по дому слоняюсь, скучно".
На самом деле дело было не столько в скуке, сколько в том, что впервые мы столкнулись с проблемой никомуненужности. До сих пор все наше время было расписано по минутам, а сейчас вдруг оказалось - решительно некуда себя приткнуть. Разумеется, мы давали интервью, но это отнюдь не занимало все время. Да и интервью нагоняли депрессию - "Как вы думаете, скоро ли..."
Играть мы тоже особо не могли, бас и барабаны без гитары не очень-то сочетаются. Оставались телефон и интернет. Но звонить было почти некому, а интернет увлек только Георга - у меня он слишком прочно ассоциировался с теми мерзостями, что я читал там про нас раньше.
Вечером мы выползли в клуб, но тамошняя обстановка была нашей обычной рабочей, и ничего, кроме усталости, мы в результате не получили. Георг, правда, под конец ухитрился нажраться, и потом, вися на мне по дороге обратно, шептал в ухо какие-то пьяные глупости. "Тебе не кажется, что Йост влюблен в Тома? Вон как ему строчит смски по двести раз за день". Я только вздыхал.
Сейчас - утро, Георг спит. А я сижу и думаю, что ничего, кроме как играть на барабанах, делать не умею. И как жить дальше, если наша группа действительно распадется, я и понятия не имею.
Может быть потому, что вряд ли смогу когда-нибудь играть в какой-то другой.
Близнецы не могли друг без друга гораздо более, чем мы не могли без них - но мы с самого детства вместе, все ж таки. Я слишком привык к тому, как Том лажает на барэ-аккордах после пьянок, как Георг вечно слишком резко меняет темп, не предупреждая никого, как Билл останавливается посреди песни ни с того, ни с сего и безмолвно ждет, пока мы не начнем играть всю мелодию заново - видите ли, ему что-то в его голосе не понравилось.
Я не хочу приспосабливаться к чьим-то чужим привычкам. Я бы мог, но я не хочу.
Близнецы научили нас кое-чему, если честно: надо всегда в жизни делать ровно то, что ты хочешь. Не в бытовом эгоистичном плане, конечно, а в глобальном.
Они ведь сами ровно так всегда и делали. Без них не было бы этой странной группы непонятного музыкального направления, со столь неоднородным составом и столь невнятным, казалось бы, стилем. Но им так захотелось, и она появилась.
Я слишком сильно чувствую себя частью того, что у нас было, чтобы даже думать о возможности менять брэнд.
Но что я буду делать вместо этого - ума не приложу.
**
Георг, наконец, проснулся. Уже почти четыре, для него - обычное дело. Я попытался с ним поговорить на тему профессии. Он признался, что не хочет об этом думать.
- Почему?
- Да хрен его знает. Эти мелкие исчезли, и как-то вообще неясно, что делать. Казалось бы.
- Но ведь надо же как-то что-то придумать, если и вправду - конец...
- Знаешь, - произнес он задумчиво, - я ведь старше вас всех. Мне уже двадцать, можно сказать, по социальным меркам - взрослый человек. Но мы все вместе живем, работаем - вот я и ощущал все время то, что сверстники мы. Особенно последнее время.
- Я тоже.
- Но ведь это неправда. Если вдруг все-таки - и вправду, типа все, проект кончился, то... Надо будет выплывать из детства, наконец, и привыкать жить взрослой жизнью, где тебя с ложечки кашей не кормят.
- И что ты думаешь делать?
- Все-таки непременно хочешь это обсудить? - вздохнул он, - ну а что мне делать, учиться пойду. Еще не поздно, самое оно.
- На кого?
- Вот об этом пока еще не думал. Там разберусь.
Я подумал немножко.
- А фанатки? Ты же без охраны будешь туда ходить, наверное.
- Посмотрим, - снова вздохнул Георг, - очень может быть, что к началу следующего учебного года проблемы фанаток и вовсе не будет больше существовать.
- Но это всего через три месяца.
- Не меняет сути.
Я сел на пол, привалившись спиной к кровати, на которой он валялся. Мне и вправду начало казаться, что он как-то взрослее стал. Говорить, по крайней мере.
- Выдержим, как думаешь?
- Человеческие существа и не с таким справляются, - невесело пошутил он.
- Пока вообще себе всего этого не представляю, - сказал я.
- Взаимно.
**
На следующее утро от Тома приходит смска. "Улетаю в Голландию". Йост рвет и мечет - почему в Голландию? Но поделать он снова ничего не может. Совершеннолетие близнецов давно лишило его древнего права дергания за поводки.
Йост хороший, но ведет себя как чрезмерно заботливая мама выросшего дитяти - тому уже за тридцать, а его все еще допрашивают, почему он проспал утром.
Только Йост все-таки не мама, а продюсер, что делает ситуацию еще более неудобной, неоправданной и неловкой. Ведь не про деньги же его спрашивать, неприлично как-то. Хотя я себе примерно представляю, что лично он теряет от завершения проекта. Скажем так, изрядное количество голодающих африканцев можно было бы прокормить.
Том хорошо от этих всех моральных проблем отделался - уехал, и все, к телефону не подходит, ограничивается смсками.
Впрочем, нас с Георгом тут тоже держит только привычка и страх перед новым.
**
Амстердам встречает дождем. А я ведь совсем не знаю этого огромного города, так знаменитого своей свободой нравов и "легкостью бытия". Мы играли здесь, было, но отели, рестораны и концертные залы - они во всех странах похожи.
Отчего я решил поехать именно сюда - сказать не могу. Никакой внутренней подсказки не было. Просто попытался прикинуть, куда бы отправился на твоем месте следующим пунктом.
Здесь не слишком-то жарко, а в аэропорту еще и работают кондиционеры. Честно выбиваю в автомате билетик, сажусь в электричку, и она буквально минут за двадцать довозит меня до центра.
Некоторое время сижу под навесом какой-то остановки, курю и жду.
Наконец, дождь заканчивается, асфальт на улицах влажно блестит, небо потихоньку начинает проясняеться. Я поднимаюсь и просто иду по улице в своей наглухо застегнутой толстовке и капюшоне. Думаю, что мне делать дальше.
И буквально в первом же баре встречаю Марлу и Грегора. Все последующее помню смутно.
**
У кассирши в супермаркете необыкновенно длинные ноги, метра три, наверное.
**
Падаю в канал. Блять, только я мог ухитриться упасть в канал. Ныряю и плаваю там, как рыбка, Подплывшая черная утка-лысуха клюет меня в висок, и меня поскорее вытаскивают на берег, почему-то совершенно сухим.
**
В следующий раз прихожу в себя за каким-то заляпанным столиком. Вокруг все зеленое, и в первый момент я пугаюсь, что-таки спятил. Но это всего лишь специфика освещения.
Марла и девушки-тройняшки сидят напротив меня, Грегор - справа, еще двое молодых людей - слева.
Смотрю на тройняшек, хочу их спросить, как они ухитряются жить вот так и не сходить с ума, но рот отказывается меня слушаться. Слава богу, передо мной - стакан воды. Кое-как его подхватываю и вливаю жидкость в рот, попутно изрядную ее долю упустив на штаны.
Откашливаюсь.
- Мы где? - спрашиваю по-английски, на всякий случай.
Тройняшки смеются, совершенно одинаково, что совершенно сбивает меня с толку. Марла, тонкая и высокая голландка с резкими чертами лица, даже не улыбается:
- Кофе-шоп.
- Оххх... - слова пока даются с трудом. - А где мы были... до этого?
- Когда именно? - любезно переспрашивает Марла. Я мотаю головой - на подробности я сейчас не способен.
- Эй, парень, - обращается ко мне Грегор, - ты хоть помнишь, кто ты?
- Да. - Ситуация абсурдна, но даже на улыбку нет сил.
- Уже хорошо. А что ты в Амстердаме делаешь, помнишь?
- Не очень, - признаюсь я. И тут вдруг как стукнуло по голове. Билл. - Да, да, конечно, - поспешно исправляюсь.
- Пойдем-ка выйдем, - говорит Грегор и хлопает меня по плечу. Я беру свои вещи, которые чудом сохранились при мне, мы кое-как проталкиваемся к выходу на улицу и подходим к ближайшему каналу. Я тяжело опираюсь на перила и гляжу в воду. Интересно, это я сюда падал? И падал ли вообще?
- Грегор?
- Да?
- Какой сегодня день?
Грегор достает из кармана пачку сигарет и небрежно выбивает себе одну. А я смотрю на него, и вдруг ощущаю странное покалывание в животе, странное - но знакомое. Такое же было перед разговором с Алехандро.
- Пятое мая, - отвечает он, раскурив свою сигарету.
- Грегор, ты ведь знаешь Билла? - лихорадочно. Он коротко взглядывает на меня.
- Ты о чем?
- Билл. - Я судорожно вглядываюсь в его спокойные черты лица. Грегор гораздо старше меня, у него уже волосы седые на висках есть. - Я его ищу.
- Я не знаю никакого Билла, - равнодушно говорит он. И я бы поверил ему, так естественно он выговаривает эти слова - но я точно знаю, что он врет.
- Посмотри на меня, - я дергаю его за рукав, - приглядись! Я же точно такой же, как он, он мой близнец!
- Ты насмотрелся на тройняшек и чересчур укурился, - столь же равнодушно отвечает Грегор, - первый раз? - я безнадежно киваю. - Оно и видно.
- Это было отвратительно, - говорю я. - Мне не понравилось.
- Так благодари небо. - Грегор затягивается и выпускает ровное колечко дыма.
- Грегор, - голос звучит почти умоляюще, - я же вижу, что ты лжешь. Ну Грегор! - Никакой реакции. - Я правду говорю, он мой брат! Почему ты не хочешь мне ничего рассказывать? Он попросил тебя? Что он тебе наврал? Он пропал, я вторую неделю ищу его! - Безэмоциональный взгляд в ответ.
- Я не знаю, о ком ты говоришь, Том.
- Послушай, - я кусаю губу почти до крови, - я говорю о Билле. Билл, такое черноволосое недоразумение. Высокий, тонкий, красивый. Накрашенный. На девушку похож, - я бы никогда не сказал этого, не будь ситуация столь отчаянной, - У него аллергия на яблоки. У него на подбородке родинка. Он ненавидит спать с раздернутыми шторами. Он обожает слово "шайсе". У него, когда он волнуется, глаза становятся в два раза больше. Грегор, мне нужно найти его, Грегор, пожалуйста... - наверное, это побочный эффект того, что я курил вчера - я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза, а голос срывает. Только этого не хватало, здесь, перед этим каменным чудовищем...
Но Грегор поворачивается ко мне и смотрит не меня неожиданно потеплевшим взглядом.
- Ладно, Том. Ты прав. Я знаю, кто такой Билл. Он был здесь, наверное, дней пять назад. Но я не знаю, где он теперь, я не могу помочь тебе ничем.
- Спасибо, - говорю я тупо. - Спасибо.
- Ты его, видимо - очень, - отвечает Грегор и выпускает еще одно колечко.
- Мне кажется, тебе не стоит с нами тут оставаться, - я оборачиваюсь и вижу Марлу. Она стоит позади нас, уперев руки в бока, - тебе не подходит такая жизнь, - в ее голосе - вызов.
- Марла, - укоризненно говорит Грегор.
- А что "Марла"? - переспрашивает она. - Погляди на него. Это мальчик, у которого всю жизнь был и дом, и бабки, и стая любящих родственников. "Мальчик из хорошей семьи", - слова так и сочатся ядом, но взгляд у нее грустный.
Я не говорю ей, что вижу свою мать раз в два месяца - максимум. Потому что, в сущности, Марла права. Это не моя жизнь, и мне такая жизнь - не нужна.
- Да тебе это самому не нужно, - озвучивает она мои мысли, - поезжай-ка домой, мальчик. И драгзов больше не пользуй, не надо оно тебе. Прошлому, так сказать, гостю столицы вот тоже не понравилось. Он все спрашивал "зачем вам это" и "помогает ли понять что-нибудь в жизни". А я ему объясняла, что ему уж точно не поможет, ему что-то другое надо. Я-то, конечно, не знаю - что.
Я отлепляюсь от перил и подбираю свои вещи.
- Спасибо, Марла. Ты, знаешь, права, - она смотрит на меня молча, - во всем. Передавайте привет тройняшкам, скажите им, чтоб не теряли друг друга. - Марла и Грегор вдруг одновременно улыбаются, и становятся отчего-то очень похожими. И я вижу, какие изможденные у них, на самом деле, лица.
Я махаю им рукой и иду на вокзал. Улицы, мосты, трехэтажные особнячки вплотную один к другому, баржи, лодки, фонари, лестницы. Прохожие улыбаются мне, некоторые предлагают сходить с ними куда-нибудь. По каналам плывут утки, в помойках копаются цапли. Девушка с дредами, в точности, как у меня, чуть не сбивает меня своим велосипедом - но я вовремя уворачиваюсь, а она виновато смеется и предлагает подвезти. Амстердам - наверное, и вправду чудесный город, но я снова этого не успел узнать, и мне уже пора. Мой пункт назначения - совсем с другим человеком.
**
В поезде очень накурено, но меня это, странным образом, успокаивает. Вокруг меня люди, последнее время их присутствие мне резко необходимо.
Я еду во Францию. Это чистое безумие, скорее всего, меня порвут там на тысячу маленьких кусочков, и не дай боже, если Билл действительно поехал туда.
Но что-то внутри меня говорит о том, что именно туда он и поехал. Потому что именно там нам всегда было спокойнее всего - несмотря на безумные толпы фанатов и проблемы с секьюрти на каждом шагу.
Потому что там нас больше всего любили.
**
А ненависть, пусть и бездумная, ведь, на самом-то деле - очень страшная штука.
Часть четвертая. Дымчато-рыжее.
Билл, наверное, никогда не замечал, что Том без него совсем не умеет быть. Если для Билла отправиться в магазин, например, в одиночку, было делом естественным - то Том готов был ныть целый час подряд, прежде чем Билл-таки согласиться пойти вместе с ним. Но ныть обычно не требовалось, Биллу нравилось выбирать шмотки для брата. В противоположность полному равнодушию Тома к билловой одежде.
Но последнее время все чаще и чаще искусственно заставлял себя уходить и проводить время без Билла. Вечерами он часто являлся ко мне в номер и говорил что-нибудь типа "Эй, Георг, ну что - пойдем встряхнем девчонок в этом городишке?". И мы отправлялись по барам, по клубам, по ресторанам - Йост только недавно начал отпускать Тома со мной, потому что мне-то он всегда доверял, как старшему, еще когда эти деточки только пить пиво учились, а вот их не отпускал одних долго. И правильно делал. И в смысле фанаток страшно, и просто - у Тома крышу сносило слишком легко.
Сначала ему было скучно. Всегда. Первые два часа в этих самых барах и клубах он сидел, изо всех сил стараясь согнать с лица откровенную тоску.
А потом он напивался, и дело принимало совсем иной оборот - откуда-то брались девочки, еще крепче выпивка, еще дороже сигареты, еще громче музыка - и вот Том уже танцевал с какой-нибудь перманентной блонди, забывая и про Билла, и про меня, и про время.
Чего я не мог понять, так это зачем ему все это было нужно. Потому что даже в пьяном сумасшествии, даже с талией какой-нибудь красотки в руках, даже в самом разгаре веселья - он и на пол-процента не был так счастлив, как бывал счастлив просто в компании с Биллом.
Но у Тома адские тараканы в голове, вряд ли он мог все это объяснить даже себе внятными словами, но, скорее всего, ему хотелось доказать самому себе собственную же самостоятельность. Именно себе, потому что Биллу он делать больно никогда не хотел, уж я-то видел это отчетливо, не важно, что там Густав болтает.
Густав всегда больше переживал за Билла, а у меня как-то по-другому вся эта картина твинсовая сложилась в голове - а я не чувствовал необходимости переживать за Билла, потому что едва ли у какого другого живого существа на всей планете нашелся бы человек, который настолько сильно бы его любил - так, как любил его Том.
А вот Тома мне было жаль. Потому что если Билл не мог разобраться с Томом, то Том не мог разобраться с собственной головой.
Но не объяснишь же ему этого. Таких вещей словами не говорят.
**
Парижский вокзал Сайнт-Лазар, как всегда, шумный и людный. Я совершенно не могу расслабиться - все время проверяю, не свалился ли капюшон и не смотрят ли на меня прохожие. Но, видимо, появление Тома Каулитца в Париже в одиночку, выходящим из общественного вагона - явление настолько неожидаемое, что беспокоиться мне не о чем.
Громко объявляют поезда, однообразное треньканье перед каждым сообщение неимоверно раздражает, и я поскорее выхожу на улицу с аналогичным вокзалу названием. Там людей еще больше, и все они спешат куда-то, натыкаются друг на друга, раздражаются, но не кричат, как итальянцы, а только одаривают друг друга мрачными взглядами. Машин - так вообще не протолкнуться, это одна из самых загруженных улиц в городе. Светофоры здесь - только жалкая попытка отрегулировать движения всех этих потоков людей и автомобилей.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |