— Что за барышня? Ты когда научишься докладывать?
— Раньше была в контрразведке, сейчас не знаю, куда её сунули, — обиделся Воробьёв. — Не кричи на меня, Никанорыч…
— Хорошо, прости…
— Куда полетела наша бумажка, установить трудно. Да известно куда!
— Машинистку не трогай, — велел полковник. — Подготовь дезинформацию: какой-нибудь документ, но не сильно горячий. Придумай! Принесешь, согласуем…
Воробьёв помолчал, потрепал бороду.
— Никанорыч, поехали по грибы? Белых нет, но опят — море. Что-то ты злой стал, сердитый, развеяться бы тебе.
— Эх, брат, тут вокруг такие белые вылазят, — многозначительно сказал Арчеладзе. — Очень круто всё заворачивается… Мне вчера гранату в машину закинули, с Колхозной площади поворачивал…
— Да ты что?!
— Учебная, с боевым запалом… Когда замедлитель горел, вдруг так хорошо стало. Вишнёвый «Москвич», — полковник усмехнулся. — Кто там Есенина преследовал? Чёрный человек? А меня вот — «вишнёвый»…
— Слушай, надо же срочно собирать совещание! Никто же не знает!
— Ничего не собирать! Не знают, и хорошо. Я сам тут разберусь. Очень меня заело. Этот «вишнёвый» оскорбляет меня лично! А во мне всё-таки есть капля крови горца.
— Ну, гляди, Никанорыч, — проговорил Воробьёв. — Мне эти игры не нравятся… Не езди хоть без охраны.
— Спасибо тебе, иди, работай, — пробурчал Арчеладзе. — Пригласи Локтионова.
Он уткнулся в рапорт. Старший группы прямо писал о себе, что он профессионально непригоден к оперативной работе. Кто действительно был непригоден, тот рапортов обычно не писал. Хотя бы тот же Редутинский, которого вчера хотелось убить.
Всё предсказал проклятый парапсихолог!
Полковник включил селектор.
— Вчера у меня был… парапсихолог, — сказал он секретарю. — Помнишь? Глаза бешеные?
— Так точно!
— Он сегодня не звонил?
— Звонил, да я ему дал отбой, как вы распорядились, — выжидающим топом отозвался секретарь.
— Ещё позвонит — пригласи ко мне.
— Есть.
Локтионов встал по стойке «смирно» у порога. Арчеладзе подал ему рапорт:
— Возьми и брось в корзину.
— Он от меня ушёл, — с внутренней злостью сказал Локтионов.
— Кто — он?
— Объект. Вишнёвый «Москвич».
— А ты сразу рапорт? — возмутился полковник. — Посмотрите, какие мы самолюбивые!.. Ничего, он и от меня вчера ушёл. Ты его пометил?
— Я лично поставил в задний бампер радиомаяк, — признался старший группы. Через три минуты он перестал сначала работать. Потом заработал… Но оказался на заднем бампере «Жигулей» девятой модели. Я мотался за этими «Жигулями»…
— Ты в следующий раз привяжи этот «Москвич» тросиком к своей машине, посоветовал полковник. — Никуда не уйдёт. Или верёвочкой. Иди и трудись. Всё!
Он ушёл в комнату отдыха, налил стакан вина и выпил до обеда, чего никогда не позволял себе. Ему казалось иногда, что он, как чёрный таракан, видит исходящую из тела радиацию. Она представлялась тонкой, бестелесной пылью, которая остаётся на стенках гильзы после выстрела. Эта пыль, прикипевшая в тканях, конечно же, не размывалась красным вином…
Стронций медленно делал своё дело. Неужели и его после смерти похоронят в свинцовом гробу?
Неожиданно заверещал телефон в кабинете. Арчеладзе давно привык к их голосам — каждый звучал по-своему, но этот будто бы был незнакомым и каким-то мерзким. Он выглянул из комнаты отдыха и сразу понял: звонил красный прямой телефон шефа.
Тот самый, что мёртвым простоял все два года.
Полковник не спеша налил ещё полстакана, выпил и только тогда поднял трубку.
— Господин полковник, прошу вас зайти ко мне, — мягко предложил Комиссар.
Он всех называл господами и делал ударение на этом слове. Это был его стиль. Арчеладзе же принципиально говорил ему «товарищ генерал», тем самым подчёркивая его комиссарство. А тот ничего не мог поделать, ибо по уставу все ещё были товарищами.
Шеф предложил ему сесть, попутно оценивая психологическое состояние подчинённого.
— Прошу вас, Эдуард Никанорович, приоткройте завесу таинственности вокруг вашего дела, — Комиссар миролюбиво улыбался. — Меня интересует лишь ваша работа в среде оппозиционных сил.
— Меня эта работа как раз мало интересует, — холодно ответил полковник. — Я не занимаюсь политикой.
— Но ваша агентура работает в этой среде.
— Да и нет. Потому что мне нужна лишь некоторая информация, связанная с основной деятельностью отдела. А вообще это бесперспективное дело. За два года ничего ценного не получил.
Комиссар покивал головой, будто бы соглашаясь, и тут же спросил:
— Как вы считаете, на какие средства существуют патриотические партии и движения? Кто их финансирует?
— Никто, с миру по нитке!
— Этого не может быть.
— Может, — буркнул полковник. — Насколько я представляю, патриотизм всегда существовал на энтузиазме, на любви к отечеству.
— Любопытное суждение…
— Чего уж любопытного, товарищ генерал? И прошу вас, не привязывайте меня к политике. Мне лично всё равно: левые, правые, красные, белые…
— Да Боже упаси! — замахал руками Комиссар. — Мне, наоборот, нравится ваша позиция. Мы должны служить отечеству, а не политикам… Скажите, господин полковник… с какими проблемами сталкивается ваша агентура во время работы среди оппозиции?
Полковник посмотрел на него оловянными глазами:
— Красных флагов не хватает.
— Красных флагов? Мне нравится ваш юмор!
— Это не юмор. Старые износились, ОМОН много изорвал. А новых не шьют. И кумача не выпускают.
— А если серьёзно? — Комиссар заскрипел кожаной курткой.
— Если серьёзно, то в рядах оппозиции мне скучно работать. Для меня там ничего нет. А проблемы? Одному агенту сломали рёбра в давке, двоих омоновцы измолотили дубинками, попали в больницу. И ещё один получил воспаление лёгких.
— Понимаю, понимаю, — закивал шеф и неожиданно переключился: — Вы сегодня собрались в командировку?
Полковник внутренне насторожился, вспомнив о «стукачах» в своём отделе, но тут же расслабился: спецрейс самолёта заказывался через аппарат шефа.
— Да, мне срочно нужно вылететь в Ужгород.
— Прошу вас, господин полковник, отмените командировку, — с нотой требовательности произнёс Комиссар. — Перенесите на несколько дней.
— Это невозможно, — категорично заявил Арчеладзе. — Извините, вынужден не подчиниться.
— А если это мой приказ?
Наглость его уже перехлёстывала через край. Комиссар пытался подмять отдел и его, полковника Арчеладзе, под себя! Вообще бы следовало взорваться и хлопнуть дверью.
И тут же доложить «папе». Однако красивее было уйти отсюда с дипломатической улыбкой.
— Придётся отменить приказ, товарищ генерал. Мой патрон дал «добро» на командировку. Увы!
— Ну, коли так! — тоже дипломатично разулыбался шеф. — Не смею задерживать.
— Честь имею! — кивнул полковник и вышел. И возвращался в свой отдел обескураженным, силясь объяснить, с чем связан этот несостоявшийся приказ. То ли Комиссарчик что-то пронюхал про амальгаму — а такого быть не может! Даже Воробьёву словом не обмолвился, — то ли это просто провокация, проявление своей воли и прихоти: а вот захочу — отложишь командировку.
Срочно нужен Нигрей! Может, он что прояснит… А если Нигрей вляпался? Не смог использовать «мочалку»?.. Он едва сдерживался, чтобы не бежать коридорами, но в свою приёмную буквально ворвался. Секретари вытянулись.
— Нигрей объявился, — доложил телефонист, — через час будет здесь.
— Эдуард Никанорович, обед подавать? — спросил секретарь-порученец. — А то в двенадцать спецрейс…
Они были спокойные, как слоны!
— Подавай, — обронил полковник и шагнул в услужливо распахнутые перед ним двери. Сразу же прошёл в комнату отдыха и выпил стакан вина. Выгонять проклятый стронций, так уж выгонять! Но к обеду притронуться так и не смог, ходил из угла в угол, пихал стулья, дёргал занавески и не мог справиться с возбуждением. То ли, в самом деле, из организма потоком выделялся стронций, превращая его в ядерный реактор, то ли шалили нервы, и следовало ехать собирать опята. А тут ещё зазвонил телефон «неотложных мероприятий», и начальник опергруппы сообщил новость: в квартире на улице Рокотова никого нет! Охи, вздохи и восклицания, считанные со стёкол, не что иное, как магнитофонная запись. При исследовании это подтвердилось. Иностранец и гражданка Жуго могли уйти только через подвальный этаж, который имеет выход на тыльную сторону дома. А наружка, естественно, наблюдала за подъездом… Кроме того, установили, что Кристофер Фрич — сын Джонована Фрича, представителя шведской стороны фирмы «Валькирия», погибшего недавно, а точнее, исчезнувшего бесследно на Урале при неясных обстоятельствах. Нет трупа — нет факта гибели…
Опять «Валькирия», опять Урал. И опять исчезновение, теперь уже Фрича-сына. Воруют их, что ли, этих иностранцев?!
Нужно было выезжать на военный аэродром, а Нигрей задерживался. И когда, наконец, он вошёл в кабинет, Арчеладзе неожиданно для себя обнял его, затем отстранил и, унимая возбуждённое дыхание, спросил:
— Где? Дай сюда!
— Кто? — не понял Нигрей, поглаживая места, где были казацкие усы.
— «Мочалка»!
Тот пожал плечами и молча протянул ему «записную книжку». Полковник открыл сейф, спрятал её и показал кулак:
— Больше не получишь!
— Я и не просил, — скромно сказал Нигрей.
— Полетишь со мной! — приказал Арчеладзе. — По пути доложишь.
— Хорошо… Мне бы где перекусить только.
— Ты хочешь есть?
— Вчера обедал последний раз…
Полковник усадил его за свой столик с обедом и приказал есть. А сам сел и вдруг ощутил, что успокоился. Сидел и смотрел, как уставший, без «мочалки» измочаленный парень, почти не жуя, глотает пищу и сопит при этом, потому что простыл насквозь. Видимо, ползал где-то — колени и локти в травяной зелени и засохшей земле. А одет в какие-то обноски — рядился то ли под пастуха, то ли под бича. И запах от него, будто месяц жил в теплотрассе — кисло-тухлый…
И по тому, как Нигрей спокойно воспринимал реальность, ел и не прикидывался, не стеснялся поедать обед начальника, Арчеладзе невольно осознал, что он бы так же спокойно воспользовался «мочалкой», если бы потребовалось. Осознал, что сам, своей рукой давал ему «записную книжку», ставя, таким образом, его на грань гибели, делая из него самурая…
У полковника не было детей, он никогда не испытывал отцовских чувств и потому не знал, что это такое. Но ему нравилось смотреть сейчас, как ест Нигрей. И спешить не хотелось: пусть лётчики лучше прогреют двигатели…
Реактивный самолёт-разведчик, оборудованный пассажирским салоном, взлетел на полчаса позже. Когда преодолели звуковой барьер и утих рёв двигателя, полковник согнал эксперта и подсел к Нигрею. Тот всё понял и начал докладывать.
То ли от разреженного воздуха, то ли от информации у Арчеладзе затрещало в ушах.
Вчера в двадцать три часа двенадцать минут к Комиссару приехал иностранец Кристофер Фрич. Машину — красную «Ниву» оставил на обочине шоссе и до дачи добирался пешком. Профессионально миновал все посты охраны — шеф жил на старых, но ещё охраняемых госдачах, — проверил, есть ли наружка в пределах поместья Комиссара, преспокойно обошёл и её, после чего скрылся в доме, где его ждали. Разговор состоялся в кабинете в мезонине, так что пришлось снять «прилипалу» с окна в зал и перекинуть её на нижнее стекло окон второго этажа. Эти южнокорейские «прилипалы» никуда не годятся, поскольку хорошо пристают лишь к чисто отмытому стеклу, а окна у Комиссара оказались пыльными, в разводьях, и в течение часа «прилипала» дважды отваливалась. Хорошо, что в кабинете горел яркий свет, а на улице было по-осеннему темно. Суть беседы сводилась к следующему: у Кристофера Фрича в связи с исчезновением отца возникли большие проблемы с наследованием огромного состояния — золотых приисков в ЮАР, алмазных копей в Африке и недвижимости в США, Канаде, Испании и Англии. Для того чтобы не ждать какие-то сроки в десятки лет, требовался труп либо документальное подтверждение смерти отца, составленное английскими властями, а не российскими. Кристофер просил Комиссара, во что бы то ни стало, отыскать тело отца и обязался не только финансировать самые крупномасштабные розыски, но и полностью взять на себя расходы на организацию проведения экспедиции, которая бы продолжила дело, начатое фирмой «Валькирия». В свою очередь, Комиссар брал на себя решение всех вопросов с российскими официальными властями, фрахтование авиатехники и надёжную внешнюю охрану районов поиска тела и пропавшего вертолёта, а также всех районов работ экспедиции. Сомнения у Кристофера вызывала нестабильная политическая обстановка в России, однако Комиссар заверил, что в самом скором времени она стабилизируется и можно приступать к делу уже сегодня.
Остальное время пути до Ужгорода полковник думал о фирме «Валькирия». Информация Нигрея была настолько серьёзной, что требовалось время, чтобы осмыслить и оценить её. Нигрей же, выложив всё, что было за душой, тут же приткнулся в кресле и безмятежно уснул. Без усов и бороды он совсем походил на мальчишку, только что приползшего из-за линии фронта…
Любимым писателем у полковника был старый смершевец Богомолов.
Ужгород теперь был на территории чужого, сопредельного государства, и проводить здесь любые оперативно-розыскные мероприятия следовало только с разрешения властей. Полковник знал, что можно всегда договориться со своими украинскими коллегами, но не хотелось выдавать им объект внимания. Он один знал, зачем приехали и что следует искать. В документах прикрытия значилось, что проводится рядовое плановое обследование нефтепровода и отчуждённой под него земли — нет ли ям, не предусмотренных проектом, несогласованных дорог через трубу и всевозможных строений, которые могли выстроить по недомыслию местные жители.
В новом, чужом государстве нравы остались старые, российские, и их неистребимый дух помог без всяких трудностей получить автомобиль «УАЗ» и провожатого — самого начальника нефтеперекачивающей станции. Он тут же предложил поскорее объехать участок, чтобы осталось побольше времени на шашлыки. Арчеладзе лишь многозначительно и довольно похмыкал. Вот если бы там, за настоящим кордоном, оказался такой начальник, тогда бы можно и поверить, что отыщется перекачанное золото…
Вдоль трассы нефтепровода была строительная дорога, ещё не успевшая зарасти, и поэтому инспектировать трубу было очень просто: сиди и смотри из машины, делая скучающе-деловой вид.
— На плане тут у тебя должна быть контрольно-измерительная станция, — позевал полковник. — Работает она, нет?
— Она никогда и не работала! — весело признался начальник. — Зачем спроектировали её, когда есть одна у границы?..
— Деньги девать было некуда, — предположил полковник. — Мы же в какой стране жили?
Станция оказалась довольно далеко от города, в пустынном, лесистом месте с узкими вереницами полей. Где-то на них ползал трактор — поднимали зябь. День выдался солнечный, тёплый, вокруг пестрела листьями набирающая силу осень. Полковник выбрался из машины, потянулся, разминая затёкшие мышцы.
— Хорошо здесь! Эх!..
Каменное здание станции без присмотра начало ветшать, окна были давно выбиты, железные двери кто-то унёс вообще, густая крапива поднималась до середины стен.
— Варвары! — объяснил начальник. — Такое здание!..
И выжидающе посмотрел на Арчеладзе. Тот лениво махнул рукой:
— Мы сактируем эту станцию и спишем. Сколько сейчас её балансовая стоимость?
— Не помню, но документы можно поднять сегодня! — чему-то обрадовался начальник. — Может, пока вы тут пишете акт, я сгоняю в город, привезу бумаги и… пообедать пора?
— Пообедать бы не мешало, — подыграл Нигрей. Полковник молча полез через крапиву в дверной проём, оставив их без ответа.
— Оборудование и приборы разгрохали… — заворчал он. — Разворовали… Хорошо, хоть трубу не утащили. Документация на оборудование тоже потребуется! Что же ты, брат, сразу мне не сказал про эту станцию? — укорил он начальника.
— Дорога хорошая, я быстро привезу! — заверил тот.
— Давай, — разрешил полковник. — Одна нога здесь — другая там…
Едва «УАЗ» отъехал, Арчеладзе подтолкнул эксперта:
— Теперь ты! Быстро! Мне нужно знать всё, что делали на этой станции, где какие приборы стояли, зачем. Про каждую гаечку расскажи! А ты, Нигрей, напиши акт. Только профессиональный, понял?
— Понял, — спокойно проронил Нигрей.
При первом, поверхностном осмотре остатков оборудования эксперт сразу же выявил лишний отводок от трубы нефтепровода с фланцем, закупоренным толстой стальной плитой на тридцати болтах. Тут что-то стояло, возможно, какой-то массивный агрегат, не имеющий функционального назначения для станции. Когда же эксперт осмотрел груду металлолома, сваленного в углу, то нашёл основание этого агрегата, точно совпадающего по болтам крепления с фланцем. Он сохранился лишь потому, что весил пару центнеров и навряд ли мог пригодиться в хозяйстве. Однако внутренности чугунного изделия были вырваны ломом и, по всей вероятности, были латунными — осталось уплотнительное кольцо.
Цветные металлы ценились теперь чуть ли не на вес золота.
Эксперт определил, что найденное основание агрегата являлось нижней частью какого-то клапана, рассчитанного на высокое давление. Полковник распорядился взять пробы с бетонного пола, со стен, потолка и части агрегата для металлометрического анализа и, жалея, что находку нельзя увезти целиком, вышел на улицу.
Плакало российское золото! Вот откуда убежало оно, соединясь с «чёрным золотом». Неужели та американская сыскная фирма, что бралась найти исчезнувшую часть казны, сразу же нашла её след и потому отказалась работать, несмотря на хороший процент?
Россия в буквальном смысле вылетела в трубу.
Эксперт заканчивал фото — и видеосъемку окрестностей станции, когда на дороге показался «УАЗ». Начальнику нефтеперекачивающей станции дали подписать акт, и тот тут же развернул походную шашлычницу.
Шашлыков отчего-то не хотелось, но запах был одуряющим и будил у полковника его кавказскую часть крови. Нигрей и эксперт взялись помогать хозяину — раздували фанеркой угли, переворачивали шампуры и глотали слюнки. Полковник же, сначала прогуливаясь, направился по отчуждённой полосе земли в сторону границы, а потом незаметно разошёлся, погруженный в нелёгкие размышления, и отшагал километра четыре. Засыпанная землёй труба, эта кровяная жила, резала пространство, словно инверсионный след самолёта. Лента земли шириной в полста метров летела через леса, поля, взгорки и была совершенно мёртвой: здесь позволялось расти лишь чертополоху, который выжил другие травы. Любой же кустик или деревце беспощадно вырубались. Нельзя было ничего сажать, сеять, переезжать в неустановленном месте, строить, разводить костры…
Нельзя было делать ничего на этой земле, отчуждённой и превращённой в какую-то ничейную полосу.
Полковник не был никогда земледельцем, не имел даже дачного участка; более десяти поколений Арчеладзе служили России, будучи воинами. Однако сейчас он ощутил мертвящий дух, исходящий от этой пустой, во имя чего-то отторгнутой земли. Ему показалось, что он идёт по кладбищу, где хоронят снятый слой грунта, заражённый радиоактивными выбросами.
На мёртвую землю он насмотрелся в Чернобыле. Эта, на первый взгляд безопасная, ничем не отличалась… Из земли выделялся стронций в виде белёсого порохового налёта.
Начальник НПС догнал его на машине встревоженным, однако успокоился, видимо решив, что ревизор горит от служебного рвения и готов пешком обходить трассу.
После первого тоста хозяин попросил разрешения снять железо с крыши станции, — мол, по конфигурации у него дом точно с такой же крышей и не нужно перекраивать листы.
— Снимай, — разрешил полковник. — Всё равно пропадёт.
После второго тоста и второй партии шашлыков начальник НПС решился осторожно намекнуть, что железобетонные плиты перекрытия вроде бы получаются совсем ни к чему на списанной станции. Полковник согласился.
— Ну, если нет крыши и перекрытий — зачем нужны стены? — отважился хозяин, когда выпили по третьей. — Я посмотрел: кирпич белый, крепкий, а раствор между ними слабый. Разобрать можно.
— Раз пошла такая пьянка — режь последний огурец! — провозгласил Арчеладзе. — Разбирай!
— А трубу я прикажу засыпать, чтоб всё чисто.
— Засыпай! Чтобы и следа не осталось!
Из людей, как из отчуждённой земли, тоже выделялась белая пыль стронция.
После шашлыков сразу же поехали на аэродром. Прежде чем распрощаться с гостеприимным хозяином нефтепровода, полковник посоветовал, если понадобится, выкопать все трубы и взять на себя. Или вообще приватизировать и станцию, и нефтепровод, пока кто-нибудь не опередил.
И оставил его в полном недоумении.
В Москву прилетели около семи часов вечера. Хотелось поехать домой, выпить соды и лечь: от шашлыков всю ночь мучила изжога. Однако он, сглатывая горечь, сел в свою машину и без всякого сопровождения отправился по адресу, где жил ещё один исполнитель перекачки золотого запаса Сергей Васильевич Жабин. В Ужгороде он заразился мстительным чувством, которое теперь перерастало в тихую злобу. Ко всему прочему, моделируя в своём воображении примерную схему изъятия части государственной казны, он попытался представить главное лицо в этой операции — инициатора и руководителя. И тот образ, что нарисовался в сознании, разочаровал и неприятно поразил его. Это должен быть человек, по внутренней и внешней сути очень похожий на «папу». Только такой, невидный, тихий, скрытный, умеющий вовремя уйти в тень, чтобы потом вовремя же выйти из неё; человек, имеющий невероятную твёрдость воли, какую-то глубинную внутреннюю способность влияния на первых лиц в государстве и возможность управлять, не будучи официальным должностным лицом. Таким статусом обладали умудрённые прозорливые старцы, начальники тайных канцелярий. Ни один гладко зачёсанный, холёный и напомаженный член ЦК не мог бы управиться с такой задачей столь оригинально и блестяще. Все они, так или иначе, выросли из «начальников НПС», умели когда-то молниеносно организовать шашлыки и под них выклянчивать себе железа на крышу или должность повыше.
Образ «папы» втемяшился в голову и, как всякая навязчивая идея, медленно обволакивал сознание подозрительностью и недоверием. Полковник знал, что так нельзя — выполняя задание «папы», его же и подозревать, что это, наконец, непрофессионально: не имея абсолютно никаких улик и фактов, выдвигать подобные версии. Мало ли что взбредёт!
Однако помимо воли — будто полковнику кто-то на ухо нашёптывал — он твердил себе, что Комиссара он вычислил вот так же, по наитию. Ведь и зацепиться не за что было! Подумаешь, сделал замечание по поводу младшего Зямщица. А ведь именно за это полковник тогда зацепился, и Нигрей вчера добыл потрясающую информацию. Не почувствовал бы, пропустил бы мимо ушей то, что не было сказано вслух шефом, — так бы и остался с носом, так бы и думал о Комиссаре, как о «партийном» выдвиженце, идейном дураке.
Он как-то механически перебирал в памяти государственных чиновников, кто бы ещё был похож на «папу» своим прошлым и настоящим, и выделил единственного, такого же непотопляемого и живучего, правда, несколько мужиковатого на вид, человека, которого всегда называл про себя колченогим: двойник «папы» был хромым. Но сейчас и его простецкий вид очень хорошо объяснялся: скорее всего, это являлось маской, камуфляжем, данным от природы, чтобы скрывать внутреннюю сложность его ума и деятельности. Однажды Арчеладзе увидел его очень близко, причём в ситуации нестандартной. Было это в восьмидесятом году, в майорские времена, когда он попал в отдел по борьбе с терроризмом: тогда уже начали подкладывать бомбы и взрывные устройства на площадях, в метро и автобусах в виде случайно оставленных сумок и портфелей. Как-то он проверял безопасность на международной книжной ярмарке, устроенной в павильоне ВДНХ, — ожидался приезд Колченогого. Конечно, кому надо было взорвать бомбу, тот бы нашёл место, куда её спрятать, — каждую книгу не перелистаешь, все щели и ниши не проверишь. Оставалось попросту наблюдать за визитом Колченогого и в случае чего быть неподалёку. Крупный партийный деятель приехал с четырьмя охранниками, которые освобождали пространство вокруг шефа, — ярмарка есть ярмарка. Колченогий с каменным лицом хромал между стеллажей с книгами, слушал объяснения организатора ярмарки и кое-где останавливался на минуту-другую. Любопытствующий народ, признав его, пялил глаза сквозь просветы в стеллажах: не каждый день увидишь того, кто есть в учебниках истории. И вот кто-то из зевак толкнул стеллаж, на верхней полке которого стояли раскрытые фолианты какого-то издания. Одна книга начала медленно складываться. Арчеладзе видел это, мог бы сделать два-три шага и поймать её на лету. Но не сделал этого, почувствовав дерзкое, тайное желание напугать каменного гостя, вывести его из себя, увидеть страх в вельможном взгляде. Толстый фолиант, потеряв опору, рухнул вниз на пустотелый жестяной короб. В полной тишине грохот показался оглушающим. Охранники ринулись к шефу, видимо, прикрывая его телами, а один подпрыгнул на полметра вверх, будто раненый кабан. Устроитель выставки отчего-то присел и заслонился руками.
Лишь Колченогий даже глазом не моргнул. На его лице медленно вызрела циничная улыбка и будто стёрла с него мужиковатый, добродушный вид. В этот миг он презирал всех, кто был близко. Не спеша, повернувшись на грохот, он прохромал к стеллажу, поднял книгу, полистал её и поставил на место.
«Папа» бы поступил точно так же…
На сей раз полковник не хотел придумывать и обосновывать новую версию; она складывалась сама собой, пока он ехал к Жабину.
Лишённые власти и влияния, бывшие партийные деятели давно бы уже воспользовались перекачанным на Запад золотом, чтобы взять реванш на всевозможных избирательных кампаниях. Наверняка бы нашли способ приобрести своё телевидение, радио, сытно кормить свою прессу. За такие деньги через подставных лиц можно было всё это купить за рубежом и преспокойно вещать оттуда. Если они организовали и провели столь блестящую операцию по переброске части золотого запаса страны в западные банки, то у них было бы кому заставить эти деньги работать на себя.
Золото перекачивали те, кто и сейчас остался у власти либо сохранил удивительное влияние на неё, оставаясь в тени. И воровали они у себя же не из корыстных побуждений — личная нажива это слишком просто для таких личностей, как «папа» или Колченогий. Они и так имеют всё, хотя ведут несколько аскетический образ жизни. Они преследовали высшие интересы переходного периода к новым экономическим отношениям и общественному устройству. Помнится, после восемьдесят шестого года весьма бурно заговорили о необратимости перестройки. Видимо, этого требовал капиталистический мир, особенно страны Большой семёрки. И первому президенту не было там места до тех пор, пока он не сделал залог этой необратимости. Все разговоры о ней стихли, как по команде.
Однако сказать об этом народу значило мгновенно получить непонимание и полное недоверие, ибо половина населения страны жила за чертой бедности, стремительно разваливались промышленность и сельское хозяйство. Не обеспеченный золотом рубль пал на колени перед долларом. Если бы этот залог был официальным, то в Россию бы сейчас хлынули инвестиции частного капитала, застрахованные золотом. Но, похоже, он носил чисто политический характер и ведал о нём ограниченный круг лиц, имеющих влияние во всём мире.
Полковник излагал перед «папой» все официальные версии и получал «добро» на разработку и реализацию. Интересно, что бы он сказал в связи с этой? И вообще, как он отнесётся к тому, что Арчеладзе отыскал способ перекачки золота и исполнителей этой операции?
Первый вариант: объявит её полным заумным бредом и отправит во внеочередной двухнедельный отпуск собирать опята в подмосковных лесах.
Второй вариант: получив доказательства перекачки амальгамы, решит, что отдел выполнил свою миссию и далее его существование нецелесообразно. Искать золото за рубежом станет ГРУ.
И третий, крайний вариант: из вишнёвого «Москвича» на сей раз бросят боевую гранату…
Американские сыскари просчитали всё это, возможно, получили дополнительную информацию из надёжных источников и исчезли.
Хорошо служить в частной фирме. Взять бы вот да приватизировать отдел!
Придётся перед «папой» выказать свою растерянность и доложить ему только об исполнителях и контрольно-измерительной станции, не выдвигая никаких версий. Пусть «папа» сам подскажет, где искать злоумышленников…
Если выводы Арчеладзе верны, значит, его всё равно держат за идиота.
Полковник отыскал квартиру Жабина и позвонил, машинально отметив время. Дверь открыла молодая женщина в бордовом вечернем платье. Помня неудачу с Птицеловом, Арчеладзе решил быть выдержанным и корректным.
— Я хотел бы увидеть Сергея Васильевича, — любезно проговорил он. — Мы с ним не знакомы, но у нас есть общие знакомые.
— Вот так, да? — кокетливо спросила женщина. — Пожалуйста, входите, — сняла цепочку и крикнула в глубь квартиры: — Серёжа, к тебе пришли!
Она дала ему тапочки и проводила к двери боковой комнаты.
Жабин оказался матёрым, породистым человеком лет пятидесяти. Одет был, несмотря на домашнюю обстановку, довольно аристократично и по-благородному чуть небрежно. Похоже, не зря называл себя Жабэном… Арчеладзе представился и получил в ответ фразу, только без кокетства:
— Вот так, да?
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |