Воспоминания с «Всех звездах»
Бренда танцевала в сумерках на розовом крыльце, одетая в телесного цвета джинсы от Глории Вандербилт. Из выставленных в открытом окне колонок во всю их мощь угрожала Дебора Хэрри:
—...Я возьму, возьму, возьму...
Бренда провела руками по облегающему густо-бордовому свитеру, по джинсам. Облизала губы и откинула назад голову. В свои одиннадцать лет она уже была удиви-тельно красива. И так грациозна, что я не сомневался — ей уготована слава знаменитой танцовщицы не менее как в Нью-Йорке.
Пройдут годы, и она переедет в Мемфис, где будет зарабатывать на жизнь массажем, не имея на это лицензии. Однако в этот вечер, когда бледно-оранжевое солнце от-свечивало в длинных черных волосах, казалось, что Линкольн-центр ждет не дождется ее прихода.
— Великолепно, Бренда, — оценила Натали. Она курила, опершись спиной на перила крыльца.
Бренда погладила вышитого на кармане лебедя.
— У тебя так красиво двигаются руки, они такие ловкие, — восхитился я. Да, мое замечание оказалось пророческим.
Мать Бренды, Кэйт, наконец уступила бесконечному нытью дочери и заплела ее волосы в несколько дюжин тоненьких косичек. Косички высохли, Бренда их расплела и теперь прыгала по дому с новыми, волнистыми волосами.
В вечернем свете кудрявая грива казалась волшебным темным нимбом вокруг головы. Когда девочка склоняла голову набок и слегка выставляла ногу вперед, вполне можно было представить, как она будет выглядеть на сцене.
— Она мне напоминает меня саму в ее возрасте, — сказала Натали о племяннице. Мне показалось, что в глазах Натали промелькнула печаль, но она тут же отвернулась.
— Надо бы сходить за пивом.
— М-мм, — промычала Бренда, — и мне тоже.
Натали рассмеялась.
— Плохая девочка. Ты еще слишком мала.
Бренда прекратила танцевать.
— Неправда. — Губы ее сложились в обиженную гримасу.
— Именно. Слишком мала. Тебе пиво нельзя.
— Тогда как насчет косячка?
Натали с улыбкой закатила глаза.
— Нет уж, хулиганка. А вот как насчет молочка?
— Что угодно, только не это, — решительно ответила Бренда. Она открыла дверь и вошла в дом. Через минуту пластинка резко, со скрежетом, остановилась.
Натали наклонилась, чтобы погасить сигарету о крыльцо.
— Я была точно такой же, как она. Такой же своевольной и свободолюбивой.
Чего у нас было хоть отбавляй, так это свободы. Никто не диктовал, когда надо ложиться спать. Никто не заставлял учить уроки. Никто не объяснял, что не следует до бе-зумия накачиваться пивом, а потом блевать на холодильник.
Почему же тогда мы чувствовали себя, словно в ловушке? Почему у меня сложилось ощущение, что в жизни нет выбора? Притом, что казалось, будто выбор — единственное, что у меня есть?
Я вполне мог покрасить свою комнату в черный цвет. Мог осветлить волосы и стать блондином. Когда Натали в один прекрасный вечер иглой от шприца проколола мне ухо, никто не сказал ни слова. Даже мама не охнула и не спросила:
— Что ты сделал со своим ухом, сынок?
Она ничего и не заметила.
Никто и никогда не указывал мне, что надо делать. Когда я еще жил с родителями— отцом и матерью, — то давление у матери могло подскочить уже оттого, что я хоть на дюйм подвинул в сторону пробковую подставку на столе.
— Пожалуйста, — сразу начинала просить она, — не трогай ничего, я только что все устроила именно так, как мне нравится.
В доме Финчей можно было запросто пробить в стенном шкафу дырку в потолке, чтобы попасть в комнату Хоуп, и никто не сказал бы ни слова. Никому просто не было дела.
— Ты свободная личность со свободной волей, — заключил бы доктор Финч.
И все-таки почему же я постоянно чувствовал себя настолько связанным?
Я всерьез боялся, что это чувство — будто я пристегнут к электрическому стулу — следствие какого-то душевного заболевания.
Больше всего на свете я мечтал вырваться на свободу. Но на свободу от чего? Вот в этом-то и заключалась проблема. Поскольку я сам не знал, от чего именно хочу ос-вободиться, я оставался в плену.
Я рассудил так: если я сам не знаю ответа, может, его знает кто-нибудь другой. Значит, мне нужен бойфренд. Он станет моим ключом к свободе, билетом на волю. Из того, в чем я застрял.
Прошло уже больше года с тех пор, как исчез Букмен. Надо было двигаться вперед. Мне шестнадцать, и я одинок. Жалкое зрелище.
В полночь, отправляясь автобусом в Амхерст, я внимательно рассматривал всех входящих и выходящих мужчин, в надежде найти подходящего кандидата. Мои стандарты были очень высоки: любой, кто пристально посмотрит на меня в ответ. Однако никто этого не сделал.
Я вышел возле Конверс-холла, прошел по центральной площади Амхерста и свернул направо. Так я мог дойти до супермаркета «Все звезды» и купить сигарет. Лишь открыв дверь магазина, я сразу понял, что направление моей жизни меняется бесповоротно и навсегда.
Такого клевого парня я не встречал в общественном транспорте или в магазинах в течение многих недель, а может быть, даже и месяцев.
Я беззаботно вошел в супермаркет и прошел к самой дальней полке, чтобы взять диетическую колу — специально, чтобы он увидел меня в джинсах «Келвин Кляйн». Хорошо, что к ним я надел красный свитер. В нем я казался не таким бледным.
Взяв банку колы, я небрежно направился к кассе, притворяясь, будто разглядываю содержимое полок. Сердце буквально выскакивало из груди. Оно стучало настолько сильно, что я испугался, вдруг он услышит и решит, что у меня проблемы со здоровьем и я гожусь не для серьезных длительных отношений, а лишь для случайной, мимолетной сексуальной связи. Именно этого я и не хотел: случайных связей. Мне они казались просто грязью, и вот так, без всякого разбора этим заниматься я не мог.
Я поставил банку на кассу и попросил:
— А еще, пожалуйста, пачку «Мальборо лайт».
Он дружески, слегка задиристо улыбнулся мне уголком губ и поднял руку, чтобы достать сигареты.
Сразу стало заметно, что под мышками у него большие мокрые пятна. Это меня взволновало. Сам я никогда не потел и из-за этого чувствовал себя девчонкой. Ненавидел эту свою особенность. Иногда, когда мы с Натали отправлялись на прогулку в город, я даже использовал ее спрей — специально, чтобы намочить рубашку на груди и под мышками.
— Приятный сегодня вечерок, правда? — заметил он, нажимая на клавиши кассы.
— Да, по-настоящему тепло.
— Жаль, что я должен сидеть здесь. Тем более что сегодня у меня день рождения.
Я был уверен, что он подмигнул. Наверняка он чувствовал ко мне то же, что я — к нему. В моей душе мгновенно зародилась маленькая — но растущая — любовь. Нужно было срочно что-то придумать, как-то продолжить разговор, чтобы он спросил, как меня зовут, а потом дал свой телефонный номер или пригласил на новый фильм. Тем более что последний фильм Трюффо я еще не видел и действительно хотел посмотреть. Однако в голове одновременно крутилось слишком много мыслей, и быстро соображать было трудно, а стоять, держа в руке сдачу, и молчать казалось совсем уж глупо.
Я сказал:
— Ну, пока, счастливо, — и направился к двери.
Я прошагал по улице футов двадцать, а потом перешел на другую, более темную, сторону и оглянулся. Сквозь витрину его было прекрасно видно.
Он разговаривал по телефону!
Я не сомневался, что он звонит своей собственной версии моей Натали и рассказывает: вот только что встретил своего настоящего парня, но тот ушел. Так что же теперь делать?
Ладно, эту проблему мы решим.
Я пробежал все шесть кварталов до дома и во дворе оказался уже совершенно запыхавшимся. Аккуратно открыл дверь своим ключом, а потом тихонько ее закрыл.
Мать с Дороти спали наверху. Они не сердились, если я приходил поздно, сам открывал входную дверь и проводил в доме ночь, не сообщая им об этом. Только не любили, когда я их будил. А если в их спальне горел свет, но дверь была закрыта, то мне не следовало их беспокоить.
Я не включал свет, пока не пробрался в кухню. Первым делом распечатал пачку сигарет и закурил. Потом прислонился к раковине и начал думать. Общая идея уже витала в голове, однако следовало тщательно проработать детали. Все должно быть обосновано.
И вот наконец после продолжительного созерцания газовой плиты в голове созрел план. Я тут же направился в столовую и открыл стеклянную дверцу книжного шкафа, в котором мать хранила ручки и бумагу. Схватил ручку и маленький блокнот и, вернувшись в кухню, уселся за стол.
Я сочинил один вариант записки, но почерк оказался настолько ужасным, что пришлось писать второй. Этот оказался получше, однако подкачала подпись, поэтому я начал заново. В итоге было написано пятнадцать или шестнадцать вариантов, прежде чем сочинение меня удовлетворило.
Аккуратно сложив письмо пополам, я засунул его в задний карман джинсов. Потом схватил со стола ключи и выскочил из дома.
Однако на сей раз мой герой оказался не один. Вместе с ним в магазине сидели две девушки и парень, все примерно одного с ним возраста. Он смеялся, красиво откинув назад голову. Я глубоко вздохнул, изобразил на лице выражение, которое мне самому казалось беззаботным и в то же время дружелюбным, и вошел в магазин.
Сначала все они продолжали беседовать. Поскольку я просто стоял и ждал, он в конце концов меня заметил и произнес:
— А, привет. Чего вернулся? Что-нибудь забыл?
Я уверенным шагом подошел к кассе. Его друзья расступились, чтобы меня пропустить. Я передал ему записку.
— С днем рождения. — Улыбнувшись, я вышел из магазина.
Снова проделал тот же фокус с переходом на другую сторону улицы, спрятался в тени и начал наблюдать.
Он развернул записку, раскрыл ее и начал читать, а потом сложил и передал друзьям. Они по очереди тоже все ее прочитали.
Потом он пожал плечами и развел руками.
Они все вместе засмеялись.
Унижение мое оказалось полным и совершенным. Внезапно мне почему-то стало очень трудно стоять. Я понял все ясно и точно. Он был натуралом.
Это открытие сопровождалось чтением вслух моего письма — в моей собственной голове и моим собственным голосом:
Привет! Понимаю, ты удивишься, но... когда я тебя сегодня увидел, что-то во мне сразу зазвенело. Хотел тогда же, сразу, тебе что-нибудь сказать, да застеснялся. Наверное, я слишком застенчив. А сказать я хотел, что очень рад знакомству и не прочь как-нибудь в ближайшее время с тобой увидеться. Номер в конце письма — телефон моей матери. У нее я живу часть времени, а еще я живу в Нортхэмптоне. Она все понимает, так что звони без опаски. Я действительно очень хочу с тобой познакомиться, но речь НЕ идет о случайной связи. Я СОВСЕМ не того сорта. Наверное, дело в том, что меня уже обижали раньше, и мне не хотелось бы снова ошибиться. Мне шестнадцать лет, для своего возраста я достаточно взрослый. Ах да, меня зовут Огюстен, но, возможно, я должен был написать это в самом на-чале. Вот вроде и все. Пока.
Огюстен.
На обратной стороне письма я написал «С днем рождения!», причем, как мне теперь казалось, ужасным девчачьим почерком.
Внизу был нацарапан номер маминого телефона. Теперь, возвращаясь домой, я очень боялся, что он или его друзья начнут звонить и издеваться. Так допекут, что мать будет вынуждена менять номер. Дороти придет в ярость, и мне придется во всем сознаться. А когда Дороти узнает, что я написал эту жуткую записку совершенно незнакомому человеку, она расскажет всем. Узнает Натали. А если узнает она, то узнают и остальные члены семейства Финчей. Включая Бренду.
Катастрофа.
Я полез в задний карман за сигаретами, но оказалось, что забыл их взять.
Тьфу ты, пропасть!
Одно я знал совершенно точно. Больше ноги моей не будет в этом супермаркете — ни за что на свете. С тех пор, когда я бывал у матери и они с Дороти за чем-нибудь отправляли меня в магазин, мне приходилось бежать значительно дальше, в «Камбердэнд фармз». К счастью, по ночам они меня за покупками не посылали: ведь «Все звезды» был единственным круглосуточным магазином в городке.
А вдруг они все-таки когда-нибудь меня туда пошлют? Вдруг им что-нибудь срочно понадобится?
Ну что же, может быть, именно в ту ночь его там не окажется. Даже очень может быть, что не окажется. Скорее всего он студент и у него много занятий. Он должен учиться, а поэтому не может работать каждую ночь.
А вдруг именно в ту ночь, когда мне придется туда идти, он и будет работать?
Дойдя до двери, я вконец измучился. Уже представлял, что мать с Дороти дожидаются меня, воинственно сложив руки на груди. Однако когда я вошел, в доме было совершенно тихо.
Еще ни разу в жизни я не чувствовал себя так погано и так запутанно. Тем более что виноват был во всем сам. Сам сделал себя узником, который не может ходить по опреде-ленной стороне улицы и заходить в определенный магазин.
В полной темноте я опустился на диван. Потом встал и пошел на кухню за сигаретами. Закурил и начал смотреть на тени африканских масок на стене, на мамины рисунки в рамочках, на книжные полки.
И я понял, зачем нужен советчик: чтобы сказать тебе, чего именно делать не следует.
|
