— Я очень благодарен вам, — грустно сказал Равальяк. — Но я иду исполнить свой долг.
— Тьфу ты, пропасть! Да катись ты отсюда вместе со своим долгом! Пусть меня рогатый черт самыми здоровыми вилами проколет, если я еще хоть раз с тобой свяжусь!
Равальяк ушел, очень огорченный этой размолвкой. Как вы понимаете, из тюрьмы его выпустили без всяких препон.
Около шести часов утра Парфе Гулар тоже вышел на улицу. Пардальян все это время терпеливо прождал в кабачке. Он сразу пустился вслед за монахом — но тот и не думал ни от кого прятаться: напротив, громко шумел, чтобы быть на виду. Наконец на улице Сент-Антуан он зашел в харчевню и заказал роскошный завтрак — из тех, что мог поглотить только он один; чтобы управиться с таким, нужно было часа два, не меньше.
Пардальян подумал, что ничего уже не добьется своей слежкой, и решил заняться другим делом — очень для него важным.
Так что он вернулся к себе в «Паспарту», тоже заказал себе отменный завтрак, желая перебить вкус отвратительной еды, которой ему пришлось довольствоваться несколько последних часов, проведенных в кабачке, а затем улегся спать. Проснулся он вечером, когда близилось время закрытия городских ворот. Шевалье прицепил шпагу, закутался в плащ и бодро отправился в путь.
«Проведу нынешнюю ночь близ клада, — думал он. — Должно же все-таки что-нибудь случиться!»
Глава 65
ПОМЕШАТЕЛЬСТВО САЭТТЫ
В сопровождении Саэтты Леонора Галигаи без дальнейших приключений вернулась домой. У дверей она его отослала, но бывший учитель фехтования сказал (ни от кого другого из слуг она бы не потерпела такой дерзости):
— Синьора, я желал бы поговорить с вами.
Леонора пристально поглядела на него огненным взором, и по губам ее промелькнула тень улыбки.
— Пойдем! — только и ответила она.
В кабинете Леонора уселась в кресло и с самым беззаботным видом обратилась к фехтмейстеру:
— Я гляжу, Саэтта, ты мрачен? Огорчен? Это из-за того, что я сказала Жеану Храброму? Ты боишься, что я и впрямь не хочу больше его смерти — так ведь?
— Какой у вас зоркий глаз, синьора! — ответил Саэтта то ли всерьез, то ли в шутку. — Ничего-то от вас не скроешь.
— Ну так успокойся, Саэтта, — зловеще произнесла Леонора. — Ничто не переменилось. Я хотела просто усыпить бдительность этого юноши. Завтра он уже будет в моих руках.
— Слава Богу! — с облегчением воскликнул Саэтта. — Вы сняли камень с моего сердца. Вы и представить себе не можете, как мне стало плохо, когда я подумал, что Жеана разорвало взрывом. Я места себе не находил, чуть было не проткнул сам себя шпагой! А как увидел, что он ходит живой, здоровый и посмеивается, так, Бог свидетель, чуть с ума не сошел от радости. А потом вы сказали, что не будете его трогать, — ну, посудите сами, как я взбесился!
Леонора тихонько засмеялась — и прекрасно знавший ее Саэтта весь задрожал от радости.
«Отлично, — подумал он, — тигрица проснулась. Берегитесь теперь, Жеан Храбрый!»
— Как будто ты меня не знаешь! — все еще смеясь произнесла Леонора. — Как ты мог только подумать, что я отступлюсь от своего! Да ведь прежде у меня вовсе не было вражды к этому юноше, — просто он мне мешал… ну, и еще я хотела угодить Кончини: он-то его ненавидит смертельно. А теперь ненависть поселилась и в моем сердце. Всеми казнями казнила бы я проклятого наглеца! Если бы не он, все уже было бы кончено!
— Король был бы мертв, а вы бы правили государством? — цинично уточнил Саэтта.
— Конечно! — с ужасающим хладнокровием сказала Леонора.
Саэтта поглядел на нее с кровожадной яростью. Он понимал, что так оно и есть: Леонора будет беспощадна, а Жеану конец. Она не успокоится, пока не уничтожит его.
— Синьора! — сказал он. — Вы знаете: долгие годы я только и живу, что этим мщением. Так что не прогневайтесь, если я спрошу вас: что именно вы собираетесь делать?
— Я отвечу тебе завтра, Саэтта. Пока же знай вот что: мой человек, Сен-Жюльен, занимается этим фанфароном и его красоткой. Завтра он передо мною отчитается, и если он верно исполнит мои распоряжения — а я думаю, так оно и будет, — то оба они окажутся в моих руках.
Саэтта был вне себя от восторга… А Леонора добавила еще:
— И я так отомщу, что твоя месть, Саэтта, покажется тебе по сравнению с моей детскими игрушками!
Лучше бы Леонора Галигаи этого не говорила! И она бы, конечно, промолчала, если бы дала себе труд понять, что двигало ее доверенным лицом.
С того самого дня, как Саэтта похитил сына Пардальяна — а это было восемнадцать лет тому назад, — он мечтал, чтобы Жеан кончил свои дни на эшафоте, подобно дочери Саэтты. Со временем это стало у него навязчивой идеей, манией, родом помешательства! Иначе он своей мести не мыслил: он же сам только что сказал, что чуть не наложил на себя руки, когда услышал, будто Жеан погиб иным образом.
Леонора Галигаи совершенно доверяла Саэтте и обсуждала с ним все свои злодейские замыслы. Разумеется, она знала, что делает, ибо Саэтта был верен ей и не предал бы ее даже под пыткой.
Однако мы видели и другое: он, не колеблясь, отправился к Сюлли и навел того на след миллионов, которых домогался Кончини. Этот поступок старого бретера никак не мог пойти на пользу его госпоже, но решился он на него потому, что опасался итальянца, который мог бы убить Жеана не так, как он сам мечтал.
Знай обо всем этом Леонора, она бы, конечно, задумалась и скорее всего промолчала. Но она ничего не. знала и нечаянно задела самое больное место Саэтты, покусилась на то, что было ему дороже самой жизни. Это было страшно опасно и могло опрокинуть все ее хитроумные планы…
Саэтта нахмурился, хотел что-то возразить, но отчего-то промолчал и только многозначительно хмыкнул — как хочешь, так и понимай. Леонора, конечно, приняла это неопределенное хмыкание за одобрение. Ненадолго она умолкла, а потом, словно забыв про бретера, продолжала, обращаясь к самой себе:
— Кто бы мог подумать, что эта девица, к которой так воспылал Кончини, — родная дочь короля? А вдруг и Жеан об этом знает и вся его любовь — просто тщеславный расчет? Вдруг этой тайной можно как-то воспользоваться?
И она погрузилась в раздумья.
Саэтта понял ее и тоже принялся размышлять.
— Синьора, — наконец сказал он, — нельзя ли благодаря этой девице, раз она, как вы говорите, королевская дочь, убить разом двух зайцев?
— Что вы имеете в виду? — с интересом спросила Леонора.
— Еще не знаю… но я придумаю. Вы говорите, завтра она будет в ваших руках, а Сен-Жюльен всегда исполняет ваши приказания?
Леонора кивнула.
— Ну вот, — продолжал Саэтта, — можно было бы, к примеру, отвезти ее в какое-нибудь уединенное местечко под Парижем… А потом… да-да-да, так и надо сделать… Вот что, сударыня: король принимает в ней участие — это мы с вами точно знаем, однако же он не хочет, чтобы правда стала известна, и поэтому навещает дочку только тайком…
— То, что король не хочет оглашать, что он ее отец, — перебила Леонора, — по-моему, несомненно. А участие в ней… ну, не знаю. Ничто этого не доказывает. Она пропала на целый месяц, а он даже не попытался ее отыскать.
— Просто она к нему не обратилась. А если бы обратилась, если бы написала, что ее заперли в монастыре против воли, — как вы думаете, поспешил бы он ей на помощь?
— Может быть! — задумчиво сказала Леонора. — Но к чему ты клонишь?
— А вот к чему. Девицу запирают где-то под Парижем. Она пишет королю — своему отцу — и зовет его на помощь…
— Вряд ли она это сделает.
— Сделает, синьора. Мы за нее это сделаем!
— Так, понимаю…
— Итак, она зовет отца на помощь, и он не посмеет отказать Бертиль. Но раз он не хочет открывать своего отцовства и вообще обожает всякие рискованные таинственные приключения, значит, он поедет к ней с предосторожностями, проще сказать — тайно. Охраны, следовательно не будет, а это самое главное; будет только один-два доверенных человека. Вы согласны?
— Очень может быть.
— Итак, синьора, — торжествовал Саэтта, — представьте: мы предупредили Жеана Храброго, и он окажется на месте одновременно с королем. Король попадает в беду — вполне, знаете ли, возможная вещь, особенно если немного помочь судьбе. Тут являемся мы, хватаем Жеана и обвиняем его в цареубийстве. Вот и все! Вы, синьора, добились своего — а я своего! Что вы на это скажете?
— Пока ничего, — холодно ответила Леонора. — Подожди до завтра, Саэтта, а теперь ступай. И запомни, что Кончини о моих планах ничего знать не должен; он думает одно, я — другое.
Саэтта, молча поклонившись, вышел, мрачный и недовольный. У Леоноры, думал он, все решено заранее, и она не хочет менять свое решение. И посылать Жеана на эшафот она вовсе не собирается.
До утра Саэтта лежал без сна в своей каморке и размышлял. Его терзали жестокие душевные муки, ибо он понимал, что ему придется решиться на скверный поступок. «Что ж, — думал он, — раз другого пути нет… «И все же он колебался.
Рассвело. Саэтта наконец уговорил свою совесть и отбросил все колебания, опоясавшись шпагой, он вышел из дома.
Направился он в особняк Кончини, на улицу Сент-Оноре, но на сей раз не к Леоноре, а к самому хозяину. Пробыл у него Саэтта минут пятнадцать и покинул его с очень довольным видом.
Глава 66
СОКРОВИЩЕ
События, о которых мы ведем речь, происходили в одно и то же время, поэтому мы вынуждены постоянно переходить от одного персонажа к другому.
Когда Аквавива закрыл за собой дверь, Жеан стремглав помчался прочь. Мы знаем: смутить его было нелегко. Но монах говорил так, что наш герой весь похолодел от страха и волнения.
— Вот черт! — бормотал он. — Лучше бы я позволил этим разбойникам спровадить на тот свет мерзкого медоточивого монаха! Похоже, у него странные представления о благодарности! Да, но тогда бы я стал соучастником убийства, а это отвратительно! Однако так или иначе — наши с ним дела еще далеко не закончены, и мне, быть может, не всегда будет так везти, как везло до сих пор… А! Будь что будет, поживем — увидим! Но почему все-таки он хочет убить меня? Он же знает: я не унижусь до доноса… Не только знает, но и показал мне свое убежище! А впрочем… Гм! В самом ли деле он там и обретается? Кто сказал, что он не съедет оттуда завтра же? Да это и неважно… Словом, я его не знаю, ничего ему не сделал — а он хочет убить меня. Что-то тут неладно… В чем же дело?
Так размышляя, он дошел до Монмартрских ворот. Там Жеан подозвал сержанта, украдкой показал ему условный знак, переданный Аквавивой, и сказал:
— Рюйи.
До этой минуты Жеан еще не был уверен, что монах не лжет ему, но тут убедился в могуществе Аквавивы. Сержант сам открыл ему калитку и проводил со всеми возможными почестями. Жеан глазам своим не верил.
Он долго петлял, прежде чем подошел к заброшенному карьеру, а, забравшись внутрь, принялся обшаривать все углы, в любой момент ожидая наткнуться на засаду или ловушку… Свободно вздохнул Жеан только за потайной дверью, в подземном ходе, который вел в пещеру. Там он чувствовал себя в безопасности.
В пещере Жеан зажег факел и уселся на сундук. Он наполнил из бочонка бутылку и потихоньку, сам того не замечая, выпил ее до дна. Затем юноша встал и взволнованно зашагал по подземелью. Много раз он проходил мимо коридора, что вел к погребу — погребу с лестницей, под которой лежали миллионы, и каждый раз поглядывал туда… но не заходил.
Вдруг он остановился, вскинув голову, пожал плечами и пробормотал себе под нос:
— А почему бы и не пойти? Что тут такого?
Жеан схватил факел и направился в погреб. Он остановился перед лестницей, долго разглядывал ее, а потом присел на корточки и стал смотреть на нижнюю ступень.
— Вот они, миллионы… — шептал Жеан. — Если, конечно, моя бумага не ложная.
Он огляделся и вздрогнул. Близ лестницы в углу были навалены всевозможные инструменты — и на самом верху кучи лежали кирка с лопатой!
— Странно! — сказал Жеан вслух. — Раньше я их тут не замечал!
Он взял лопату и кирку в руки и осмотрел: обе в прекрасном состоянии, но покрыты толстым слоем ржавчины. Ясно: они лежат здесь давно — пожалуй, много лет. Жеан прошептал:
— Нет, черт возьми, я тогда думал о своем, мне было не до того — вот и не заметил всех этих лопат. Я пришел в пещеру после взрыва, нашел проклятую бумажку, разволновался и с тех пор сюда и близко не подходил. И потом — нет же никаких признаков, что здесь кто-то был.
Но все же в нем родилось подозрение. Он взял факел, наклонился, осмотрел внимательно землю — и выпрямился вновь со словами:
— Нет, тут никто не копал, это сразу видно. Просто я устал — вот и лезет в голову всякая чепуха…
Вернувшись в пещеру, он закутался в плащ, потушил факел и улегся на солому. Спал он плохо — все время ворочался, просыпался; его мучили мерзкие кошмары…
Утром Жеан проснулся весь разбитый, с тяжелой головой, но не вышел поскорее на свежий воздух, как накануне, а надолго задумался… Наконец он решился: встал, зажег факел и пошел к погребу со словами:
— Я только гляну одним глазком! Так мне будет спокойнее. Может, там и нет ничего?
Жеан был бледен; крепко сжав челюсти, он беспокойно оглядывался. Схватив лопату, он еще немного помедлил, передернул плечами, будто сбрасывал с них тяжелый груз, и начал копать.
Больше часа он остервенело рыл, так что весь покрылся потом; впрочем, время от времени юноша останавливался — передохнуть и выпить глоток вина. Ему уже начало казаться, что никакого клада тут вовсе и нет — где ж это видано, зарыть сокровища так глубоко, что до них невозможно докопаться. Под лопатой — одна только вязкая глина…
И вдруг глина кончилась. Жеан наткнулся на какую-то плиту — большую, судя по всему, правильной формы.
Утерев пот со лба, он принялся за дело еще усерднее.
Вскоре перед ним открылась вся плита целиком. Жеан поднял ее и увидел черное отверстие. Он опустил туда факел и заглянул. Внизу оказался маленький погребок, аккуратно и прочно обложенный камнем. Жеан бросил лопату вниз и сам спрыгнул следом. Погреб был неглубоким, и кладоискатель сразу разглядел то, что в нем находилось.
— Вот и гроб! — воскликнул Жеан.
И впрямь: возле одной из стен стоял большой дубовый гроб — на вид прочный и тяжелый. Жеан осмотрел его и стал пытаться поддеть крышку лопатой, как ломом, — но вдруг одна мысль остановила его:
— А если тут покойник?
Мы с вами прекрасно знаем, что Жеан ничего не боялся, однако он вовсе не хотел святотатствовать.
И потом — что греха таить: хотя Жеан и гнал от себя эту мысль, но в глубине души ему очень хотелось присвоить сокровища… Понятно, что нашему герою было не по себе, как любому, кто задумал дурное дело.
К тому же добавьте сюда обстановку: мрачный погреб, где даже нельзя выпрямиться во весь рост; стены, покрытые налетом соли; гулкие плиты пола, зловеще гудящие при каждом шаге; полусгнивший гроб… В неверном багряном свете дымного факела все это выглядело очень таинственно и страшно.
Как тут не расстроиться нервам, не проснуться воображению? Вот Жеану и стали мерещиться страшные фантомы, причудливые тени, жуткие призраки…
При всей своей отваге Жеан почувствовал, что волосы у него на голове зашевелились. Ему почудился какой-то невнятный гул, который вскоре сменился хором голосов! Их были тысячи — и все они на разные лады кричали одно и то же:
— Вор! Вор!
Наш герой сидел на корточках перед гробом. Голоса, обвинявшие его в несовершенном еще преступлении, звучали так внятно, что Жеан даже поднял голову — посмотреть, откуда они звучат…
Вскинув голову, он машинально поднял вверх факел — и окаменел, бледный, потрясенный; застыл, устремив глаза к своду пещеры… Наверху, над краем ямы увидел чье-то лицо; человек испытующе смотрел на Жеана и казался таким грустным, что из груди юноши чуть не вырвалось рыдание, а на глаза навернулись жгучие слезы… Он в ужасе прошептал:
— Это же господин де Пардальян!
Господи, неужели он пришел сюда, неужели он следит за Жеаном?! Какой позор, какой стыд, что его застали над этим гробом, занятым таким неблаговидным делом! Опомнившись, Жеан выскочил из ямы, обежал все подземелье… и никого там не увидел.
Он был так потрясен, что устремился с факелом в дальнюю пещеру. Опять никого.
Жеан подошел к потайной двери, открыл ее, выглянул наружу… Нигде ни одной живой души.
— При всем своем проворстве он бы не сумел так быстро скрыться! Мне просто померещилось!
И, закрыв дверь, Жеан подтащил к ней тяжелый сундук с оружием:
— А если все-таки не померещилось, если он еще вернется, то ему придется для начала отодвинуть сундук. Я услышу шум и буду знать, что он здесь.
После чего Жеан вернулся к лестнице, так и не придя в себя от пережитого потрясения. На всякий случай он перерыл груду инструментов, осмотрел все закоулки, где мог бы спрятаться человек, — и убедился: в подземелье никого нет. Это была лишь иллюзия…
От волнения он произнес очень громко:
— Я бы умер со стыда, если бы он застал меня в этом погребе! А она? Если бы она только знала!
Но тут буйная натура Жеана взяла верх: он в гневе топнул новой и крикнул, словно уговаривая сам себя:
— Но почему? Почему? Провались все к дьяволу! Я же не вор, я хочу только посмотреть!
Он успокоился, опять спустился в яму и стал вскрывать гроб. Но подними Жеан голову еще раз — и он опять увидел бы лицо Пардальяна. Нет, ничего ему не почудилось, ибо и тогда, и сейчас это был Пардальян собственной персоной. Он глядел на сына и, усмехаясь, шептал:
— Не вор, говоришь? Ладно, вот сейчас и проверим…
Жеан несколько раз с силой нажал лопатой и снял крышку с гроба. Внутри оказался еще один — свинцовый. Его открыть оказалось потруднее, но Жеан и с этим справился.
Второй гроб был доверху набит опилками. Жеан уже вполне овладел собой и думал только об одном: вдруг после стольких трудов он ничего не найдет? Юноша засунул руки в опилки по локоть и…
— Ларец! — радостно воскликнул он.
Пригоршнями раскидав опилки, он увидел массивный железный ларь. Жеан попытался поднять его, но. несмотря на всю свою недюжинную силу, не смог даже сдвинуть с места.
— Тяжелый, черт побери! — пробурчал Жеан.
Ларь был закрыт на два больших замка. Не раздумывая и уже не стесняясь, Жеан сбил их, дрожащей рукой приподнял крышку — и, пораженный, застыл.
В ларе были три отделения.
В первом, самом большом, лежала груда золотых монет — пистолей, дублонов, дукатов…
Во втором — бесценные украшения самой лучшей работы: кольца, цепочки, колье, браслеты, ожерелья, серьги, броши, пряжки на пояса и на башмаки… Украшения, украшения — множество изящных вещиц из драгоценных камней в самой изумительной оправе.
В третьем, самом маленьком отделении оказались геммы и неоправленные камни: бриллианты, жемчуг, сапфиры, рубины, изумруды, топазы… Сколько блеска… даже глаза хочется закрыть!
Жеан все разглядывал и разглядывал эти баснословные сокровища, сваленные в кучу в самом простом железном ларце. В горле у него пересохло, на лбу выступил пот, в глазах потемнело… Он стоял недвижно, как статуя, не смея верить тому, что видел, и его занимала одна только мысль:
— Если я захочу — все это будет моим! Вот оно, твое состояние, Жеан Храбрый! Возьми только несколько камушков — и ты уже богат! Кто узнает? Кто сможет заметить, что здесь чего-то недостает?
Жеан переоценивал свои силы — искушение, надо признать, было чересчур сильное. Он должен был пасть — и он пал.
Внезапно юноша вскричал, словно желая подбодрить сам себя:
— Кто узнает? Кто? Мне довольно только протянуть руку, чтобы добыть богатство и счастье вместе, — так неужто я, безумец, не сделаю этого? И почему? Из-за чего? Из-за ложно понятого чувства чести? Да ну их к дьяволу, эти предрассудки!
И он, словно помешанный, весь дрожа, запустил руку в отделение с драгоценными камнями и зачерпнул полную пригоршню — сколько смог удержать.
Лицо Пардальяна омрачилось, взгляд посуровел. Выпрямившись во весь рост, шевалье на мгновение задумался, а затем решил спуститься к Жеану и обличить вора прямо на месте преступления.
Глава 67
ВЛАДЕЛЕЦ КЛАДА
Теперь воротимся к Сен-Жюльену — шпиону Леоноры Галигаи. Мы помним, что обещали показать его в деле — за исполнением загадочных приказаний страшной флорентийки.
Во вторник утром, в то самое время, когда Жеан Храбрый решил проверить, существует ли сокровище в действительности, Сен-Жюльен направился к заброшенному карьеру — тому, из которого вели подземные ходы под эшафот.
С ним шли четыре человека весьма подозрительной наружности. Все они были закутаны в широкие плащи, полы коих топорщили огромные рапиры. У входа в карьер Сен-Жюльен остановился. Рядом с ним как из-под земли возник еще один человек.
— Ну что? — шепотом спросил Сен-Жюльен.
— Он зашел туда и еще не выходил. Впрочем, теперь пускай выходит — у нас все готово.
— Попался! — обрадовался Сен-Жюльен.
Он подал знак своим спутникам и быстро зашагал вверх по крутому склону холма.
Четыре разбойника — они давно знали, что им надо делать — последовали за незнакомцем и скоро, подобно мокрицам, укрылись в ямах вокруг карьера.
Сен-Жюльен направился в аббатство. Очевидно, он не был там незваным гостем: несмотря на ранний час, его тотчас приняла сама аббатиса Мари де Бовилье.
Вышел он из обители вместе с монастырским байи [38] и с шестеркой дюжих молодцов в касках, при шпагах и с пиками: они составляли полицию, стражу и вооруженные силы Монмартрского аббатства одновременно.
У часовни под холмом Сен-Жюльен расстался с байи и его подчиненными, но зато встретился с дюжиной оборванцев, очень напоминающих тех, что залегли у карьера.
Все это были люди, специально нанятые для этого дела. Само собой, Кончини о них ничего не знал.
Сен-Жюльен повел свой отряд к дому Перетты и разместил вокруг на заранее выбранных позициях. Когда открыли городские ворота, все уже было готово.
В этот час Гренгай с Эскаргасом вышли из Парижа через Монмартрские ворота — ближайшие к их каморке — и направились, как всегда, сидеть в карауле у дома Перетты.
Возле холма Лагранж-Бательер Эскаргас и Гренгай расстались. Гасконец зашагал через болото к поместью Лагранж-Бательер. Оно стояло как раз за домом Перетты; из ее двора туда вела калитка.
У самой ограды дома Перетты через болото были перекинуты дощатые мостки.
Эскаргас охранял заднюю дверь (через нее входили в дом Пардальян с Жеаном), а Гренгай — переднюю.
Эскаргас миновал ограду поместья Лагранж-Бательер — и вдруг споткнулся о веревку, спрятанную в траве.
Страшно ругаясь, он рухнул на землю, но встать уже не успел: из-за стены выскочили четыре головореза и с быстротой молнии набросились на гасконца. Спустя несколько мгновений Эскаргаса схватили, крепко связали, воткнули в рот кляп и понесли в какой-то погреб возле часовни Святого Мученика.
Минут десять он провел в невеселых размышлениях, а потом к нему присоединился Гренгай — тоже связанный и беспомощный. Его постигла та же участь, что и Эскаргаса.
Счастливо и ловко завершив это дело, неутомимый Сен-Жюльен со всех ног бросился опять к карьеру, оставив вокруг дома Перетты-милашки десять наймитов.
Перед ним явился тот же человек, что и в прошлый раз. Сен-Жюльен спросил:
— Ну что?
— Пока ничего, — лаконично ответил тот.
— Вот черт! — воскликнул Сен-Жюльен. — Неужели уйдет?
— Погодите, сударь, не спешите. Появится, куда денется!
— А оттуда точно нет другого выхода?
— Да как сказать… Карьер уже много лет, как заброшен, — теперь, пожалуй, никто и не скажет, далеко ли тут тянутся выработки и в какую сторону. Были старики, так они помнили, — да все померли. А я, к примеру, никогда не слышал, чтобы тут был другой выход.
— Ну подождем, — мрачно сказал Сен-Жюльен.
А теперь нам пора вернуться к Жеану Храброму — мы оставили его как раз тогда, когда он запустил руку в сокровищницу — и, соответственно, Пардальяну, собиравшемуся гневно обличить его.
Итак, Жеан с безумным видом посмотрел на полную пригоршню драгоценных камней, поискал машинально, куда бы спрятать добычу, — и вдруг, с силой швырнув камни на место, воскликнул:
— Нет, я не сделаю этого!
Пардальян — он уже было ступил одной ногой в яму — опять бесшумно вылез наверх и уселся на куче земли. Лицо его просветлело, и он прошептал:
— Ну, я же говорил! Не мог я в нем так ошибаться! Однако, черт возьми, и натерпелся же я страху — в жизни так не пугался!
Жеан же тем временем задумчиво проговорил, рассуждая сам с собой:
— В прежние времена мне, несмышленышу, случалось обчистить припозднившегося прохожего — но меня извиняла моя молодость. Мне говорили: это честная дележка, ибо тот, у кого ничего нет, отнимает у другого лишнее. Я так и думал. Но теперь я знаю истину. Бертиль открыла мне глаза. Господин де Пардальян своим примером показал мне, что такое истинное благородство и великодушие — видя его бескорыстную дружбу ко мне, я краснел при воспоминании о том, каким был прежде. Если я совершу это мерзкое дело, то смогу ли я пожать его честную руку и заглянуть в глаза той. в ком для меня все? К чему богатство, если вся моя жизнь будет отравлена? Нет, уж лучше бедность и даже нищета, чем презрение тех, кого я люблю!
Пардальян наверху удовлетворенно кивнул. Глаза его заблестели еще ярче обычного, а лукавая улыбка стала ласковой и воистину отеческой.
Он шептал:
— Отлично! Значит, моя дружба и мое уважение ему дороги не меньше, чем любовь невесты! Занятно! Ведь он не знает, что я ему отец!
Пардальян был решительно неисправим: так и не научился ценить сам себя…
А Жеан тем временем, терзаясь стыдом и угрызениями совести, совсем разбушевался:
— Раздробить бы на мелкие косточки череп, в котором родилась эта гнусная мысль! Пускай бы палач сжег руку, совершившую это мерзкое дело!
Пардальян — он уже совсем развеселился — усмехнулся про себя:
— Еще чего! Тогда уж тебе точно никогда не удастся пожать мою честную руку!
— Я заслужил страшную казнь, и я сам себя накажу, — произнес Жеан.
— Эй, что такое? — насторожился Пардальян. — Не собрался ли этот дурачок, чего доброго, покончить с собой?
— Я сознаюсь им в своем преступлении. И если после этого они отвернутся от меня — я заслужил их презрение.
— А! — успокоился Пардальян. — Ну, если так — тогда ничего!
Жеан резким движением закрыл ларь, опять забросал его опилками и как можно тщательнее закрыл крышки обоих гробов. На секунду он задумался… Дух его усмирился; он вытянул вперед руку, словно давая клятву, и произнес:
— Я не знаю, кто хозяин этих сокровищ. Но он может быть уверен: если в подземелье не явится другой грабитель, то владелец найдет здесь все в целости и сохранности!
Пардальян чуть было не крикнул: «Ты и есть хозяин!» Но время уже близилось к восьми, пора было приниматься за дело, если он и впрямь желал уберечь сына от неминуемой беды…
Шевалье проворно встал. В стене возле лестницы за его спиной был открыт лаз. Пардальян юркнул в него и вернул на место каменную плиту на ловко замаскированном штыре. Ниже человеческого роста из кладки вынули несколько кирпичей — так что можно было видеть и слышать все, что происходит в подземелье. Пардальян пригнулся и стал смотреть. Жеан как раз закрывал отверстие плитой.
Итак, можно было спокойно уходить — сын Пардальяна выдержал испытание с честью. Шевалье заложил кирпичами отверстие, вышел через известный нам карьер у подножия холма Пяти Мельниц и поспешно, решительно, с присущей ему при некоторых обстоятельствах суровостью на лице направился к городу.
— Ну, господин Аквавива, посмотрим, кто кого! — твердил он про себя.
Примерно в то же самое время — было начало восьмого утра — Сен-Жюльен вернулся поджидать Жеана у заброшенного карьера.
Жеан же спокойно и методично приводил в пещере все в порядок — даже тщательнейшим образом утоптал землю под лестницей, чтобы скрыть малейшие следы лопаты. Работа была трудная, утомительная и заняла целый час. Так что неудивительно, что юноша почувствовал себя совершенно разбитым и решил поспать.
Проснулся он около одиннадцати утра, бодрый и свежий — крепкий сон восстановил его силы и уверенность в себе. Разум Жеана избавился от невыносимого бремени. Он радостно расхаживал по пещере и что-то насвистывал.
Юноша разжег костер, поджарил себе яичницу, отрезал большой кусок ветчины, несколько ломтей колбасы и съел все до последней крошки — ни горе, ни опасность, ни переживания никак не сказались на его аппетите. Хлеб был, правда, черствоват, но зато вино холодное и такое отменное, что и мертвого поставило бы на ноги. Позавтракав, Жеан почувствовал себя сильным, как Самсон.
— Должно быть, сейчас около полудня, — решил он. Лицо его стало невыразимо нежным — как всегда, когда он думал о Бертиль, — и юноша сказал тихонько:
— Пойду к ней!
Он вышел из пещеры. Сперва Жеан продвигался осторожно — пробовал землю под ногой, вглядывался острым взором в окружающие предметы, внимательно прислушивался, держа руку на эфесе шпаги… Но понемногу юноша успокоился и ускорил шаг.
У выхода из карьера он осмотрелся кругом — никого — и привычной пружинистой стремительной походкой направился на улицу.
Однако сделав шага три-четыре, Жеан вдруг беспомощно вытянул вперед руки и громко закричал: земля ушла у него из-под ног.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |