Начала финансового права — основополагающий правовой критерий конкретизации финансового законодательства постсоциалистических государств: теоретико-методологические проблемы

Начала финансового права — основополагающий правовой критерий конкретизации финансового законодательства постсоциалистических государств: теоретико-методологические проблемы

Нам представляется общепринятым утверждение, что законода­тельство — одна из форм существования права. Следовательно, конкре­тизация законодательства имеет своей естественной целью уточнение, прежде всего, субстанциональных качеств и свойств права, опосредуе­мого нормативными предписаниями статей законов, всем массивом соответственного законодательства, определенную рихтовку этого зако­нодательства. Иначе говоря, конкретизация — один из способов приве­дения в полное соответствие, адекватное состояние формы права — законодательства — с его содержанием, то есть универсальным крите­рием конкретизации законодательства является содержание права.

Второй чертой исторической дискуссии о сущности и содержании конкретизации законодательства, несомненно, является тот неоспо­римый факт, что понимание конкретизации законодательства жестко детерминировано правопониманием соответственного субъекта пра­ва, научной школы или отдельно взятого ученого. Ярчайшим подтвер­ждением последнего является развернувшаяся научная дискуссия по основному вопросу на нашем международном симпозиуме. Нет по­требности излагать ее смысл от себя — это в любом случае будет субъективным и небеспристрастным взглядом — лучше ознакомиться с материалами симпозиума непосредственно каждому желающему.

Убедительно продемонстрировать вышеуказанную детерминанту можно также на примере развития правовой мысли и юридической практики во Франции. Так, Шарль Луи Монтескье писал: «Законы в са­мом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вы-

текающие из природы вещей; в этом смысле все, что существует, име­ет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у су­ществ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека...»'. Ведя речь о положительных законах государства, Ш.Л. Монтескье резюми­рует: «Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату — холодному, жаркому или умеренному, — качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов — землевладель­цев, охотников или пастухов, — степени свободы, допускаемой устрой­ством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются... сово­купность их образует то, что называется Духом законов»².

Не менее колоритна философская доктрина закона Ж.Ж. Руссо, пи­савшего: «Когда я говорю, что предмет законов всегда имеет общий ха­рактер, я разумею под этим, что закон рассматривает подданных как це­лое, а действия — как отвлеченные, но никогда не рассматривает чело­века как индивидуум или отдельный поступок. Таким образом... всякое

действие, о&ъект которого носит индивидуальный характер, не относит­ся к законодательной власти <...> законы... суть акты общей воли»³.

Вольтер, опираясь на более богатый опыт законодательного регу­лирования общественных отношений, призывал различать явления закона и справедливости, подчеркивая неустанно, что справедли­вость — это естественная потребность человека, субстанционально она универсальна и по своей природе не может быть адекватно отра­жена ни в одном законе⁴.

Гораздо раньше Фома Аквинский писал, что «любой закон направлен к общему благу» и что «законом, по-видимому, не является то, что не спра­ведливо». «Следовательно, — резюмировал он, — каждый закон, установ­ленный людьми, постольку является законом, поскольку выведен из зако­на природы», а «закон природы один и тот же для всего». Законы, установ­ленные людьми, по Ф. Аквинскому, создаются путем «конкретизации или некой спецификации (курсив мой. — П.П-) велений закона природы»⁵.

В чем именно должен заключаться смысл этой конкретизации? Что же и кто именно должен конкретизировать в законе? Историче­ский опыт и на эти вопросы дает множество ответов. Так, в Деклара­ции прав и свобод человека и гражданина 1789 года закон трактуется как источник неотъемлемых прав и свобод человека и гражданина', то есть и конкретизация его не должна выходить за определенные смы­словые границы, а конкретизировать законодательство по природе вещей надлежит законодателю.

Однако в истории Франции было время, когда неуравновешенная другими ветвями власти исполнительная власть практически свела к нулю процесс законотворчества, чем в огромной степени породила кризис Третьей республики во Франции в 1877 году.

С установлением Четвертой республики во Франции была пред­принята попытка легализации так называемых декретов-законов, то есть законодательных актов, обладающих силой закона, но издавае­мых органами все той же исполнительной власти. Национальная ас­самблея Франции предприняла ряд шагов по делегированию части своих полномочий правительству². Тогда Государственный совет Франции дал следующее разъяснение по данному вопросу: «Испол-

нительные органы власти также являются субъектами законодатель­ной инициативы и вправе издавать подзаконные нормативные акты, развивающие или конкретизирующие (курсив мой. — П.П.) положе­ния законов. Только закон вправе давать толкование положений, со­держащихся в Конституции и Декларации прав и свобод человека и гражданина»¹.

Отсюда, уравнивание юридической силы закона и декрета приве­дет к нарушению основного закона государства и общества — консти­туции. Но нельзя не заметить и того бесспорного факта, что устране­ние пробелов в законодательстве путем издания соответствующих декретов является более оперативным способом, нежели ожидание необходимого закона, которое, как убеждает, например, постсовет­ская практика законотворчества Украины, нередко растягивается на многие годы.

Для решения этой дилеммы Конституционный совет Франции, как известно, предложил развести два неодинаковых понятия, отражаю­щих такие же разные явления общественной жизни, а именно: «кон­ституционные положения» и «основные принципы права». Для зако­нодательного регламентирования первого блока вопросов необходи­а
мы i ильки законы, а в сфере «основных принципов права» могут быть использованы как законы, так и декреты. Это позволило сохранить принцип верховенства закона и одновременно не лишить органы ис­полнительной власти правомочий соответственно конституционному принципу сдержек и противовесов².

Еще одной из объективных предпосылок корректности и научно­сти дискуссии о сущности и содержании конкретизации законода­тельства, по нашему мнению, является необходимость достижения ее участниками своего рода конвенции о содержании понятия «законо­дательство», выработки общего подхода к его пониманию. В этой свя­зи значительный научный, прежде всего, методологический интерес представляет собой решение Конституционного Суда Украины от 9 июля 1998 года № 12-рп/98 о толковании термина «законодательст­во». Конституционный Суд Украины установил, что термин «законода­тельство», используемый в части 3 статьи 21 Кодекса законов о труде Украины при определении сферы применения контракта как особой формы трудового договора, следует понимать, что им охватываются законы Украины, действующие международные договоры Украины, согласие на обязательность которых дано Верховной радой Украины также постановления Верховной рады Украины, указы президента Украины, декреты и постановления Кабинета министров Украины, принятые в пределах их полномочий и в соответствии с Конституцией Украины и ее законами¹.

Для нашего исследования важными являются аргументы, приве­денные Конституционным Судом Украины в обоснование своего ре­шения. В частности, Конституционный Суд отметил, что термин «за­конодательство» довольно широко используется в правовой системе в основном в значении совокупности законов и иных нормативно-правовых актов, регламентирующих ту или другую сферу обществен­ных отношений и являющихся источниками определенной области права. «В законах в зависимости от важности специфики обществен­ных отношений, которые регулируются, этот термин употребляется в разных значениях, — подчеркивает Конституционный Суд Украины, — в одних имеются в виду только законы (курсив мой. — П.П.); в иных, прежде всего кодифицированных, в понятие «законодательство» включаются как законы и иные акты Верховной рады Украины, так и акты президента Украины, Кабинета министров Украины, а в некото­рых случаях — также и нормативно-правовые акты центральных ODra-

нов исполнительной власти»².

Из вышеизложенного следует, что Конституционным судом Ук­раины было дано официальное толкование термина «законодательст­во», исходя из его широкого понимания. Однако, по нашему мнению, воспринимать его буквально и механически экстраполировать на весь массив нормативно-правовых актов, регулирующих финансовые от­ношения с участием государства, было бы ошибочным. Хотя в то же время формально не заслуживает упреков за данное решение и Кон­ституционный суд Украины. Такая коллизия может быть объяснена тем, что основания для расширительного толкования термина «зако­нодательство» имелись в самой тогдашней Конституции Украины (кстати, сохранились они и в ныне действующей редакции Конститу­ции). Так, этот термин употреблялся в ней всего пять раз: в части 1 статьи 9, части 1 статьи 19, части 8 статьи 118, частях 1 и 2 пункта 12 раздела XV Конституции Украины. Это послужило, например, доста­точным основанием для одного из ведущих конституционалистов Ук­раины В.Н. Шаповала для вывода о том, что в Конституции Украины термин «законодательство» употребляется как в узком, так и в широ­ком его понимании '.

Действительно, в пункте 12 раздела XV Конституции Украины он употреблен в узком его значении. Из содержания статей 9 и 19 Кон­ституции Украины вообще нельзя делать однозначный вывод об узком или широком смысле употребляемого в них термина «законодатель­ство». А в части 8 статьи 118 тогдашней и ныне действующей Консти­туции Украины термин «законодательство» употребляется однозначно в широком смысле этого слова: «Решение председателей местных государственных администраций, противоречащие Конституции и законам Украины, другим актам законодательства Украины (курсив мой. — П.П.)> могут быть соответственно закону аннулированы пре­зидентом Украины или председателем местной государственной ад­министрации высшего уровня»². Приведенное положение Конститу­ции Украины говорит о том, что актами законодательства являются не только Конституция и законы, но и подзаконные акты.

Для регулирования публичных финансов такой подход неприем­лем, на что имеется прямое указание в той же Конституции Украины: «Исключительно законами Украины устанавливается Государственный бюджет Украины и бюджетная система Украины; система налогообложения, налоги и сборы; основания образования, функционирования финансового, де­нежного, кредитного и инвестиционного рынков; статус национальной валюты, а также статус иностранных валют на территории Украины; порядок образования и погашения государственного внутреннего и внешнего долга; порядок выпуска и оборота государственных ценных бумаг, их виды и типы...»³. Следовательно, применительно к регули­рованию публичных финансов термин «законодательство» может употребляться только в узком понимании его смысла, буквально как закон, то есть естественной формой финансового права является за­кон, о каких бы иерархических уровнях этого права речь ни шла — обыкновенных финансово-правовых предписаниях, принципах фи­нансового права, конституционных финансово-правовых положениях, началах финансового права.

¹ См.: Шаповал В.М. Верховенство закону як принцип Конституцм // Право Ук­раТни. — 1999. — № 1. — С. 5—7.

^? КонституЩя УкраТни (з офщмним тлумаченням Конститущйного Суду Украши) — КиТв, 2005. —С. 67. ³Там же. — С. 50.

Если три первых иерархических уровня финансового права ис­следуются учеными давно, то примерно год назад мне уже приходи­лось констатировать на страницах ведущего в Украине теоретическо­го издания по правоведению «Право Украины» в специальной поста­чительно бесспорный факт о том, что категория «начала фи­нансового права» принадлежит к числу совершенно не исследованных в науке финансового права¹. Такое положение вещей является тем более неудовлетворительным, поскольку потенциальный эвристиче­ский и правоприменительный потенциал этой категории способен превратить ее в условиях постсоветских науки финансового права и финансового права как отрасли правового регулирования не только в ведущую, но именно в системообразующую категорию, место кото­рой в настоящее время по большому счету продолжает оставаться вакантным. Это предположение высказывается нами на том основа­нии, что в началах финансового права имплицитно представлены суб­станциональные качества публичных финансов и финансового права, их роль в общественном прогрессе.

Основанием и несущей конструкцией советского финансового права являлась однобокая, исключительно иерархично устроенная его этатистская парадигма, которая продолжает оставаться господ­ствующей в финансовом праве РФ и Украины до настоящего времени. Эта парадигма исходит из понимания финансового права как исклю- чительно государственно организованной воли. Этатистская пара­дигма

постулирует, что финансы — атрибут только государства, что их возникновение и существование, а также возникновение и существо­вание финансового права обусловлены лишь государством, что един­ственным предназначением финансового права является обеспече­ние финансовых интересов государства, а системообразующей кате­горией финансового права и науки финансового права — категория «финансовая деятельность государства» и т. д. Этатистский подход к финансовому праву как исключительному праву государства изымать в свою собственность как можно большую часть вновь созданного первичными производителями общественных благ прибавочного об­щественного продукта неизбежно трансформируется в односторон­нее понимание и реализацию его исключительно как системы пози­тивных норм, обеспечивающих по существу только интересы институ­тов публичной власти, прежде всего и главным образом интересы го­сударства.

Выражению и защите интересов всех других, кроме государства, субъектов финансовых правоотношений в этатистском финансовом праве, в лучшем случае, отводится второстепенная роль, если она вообще рассматривается, а сами их интересы учитываются фактиче­ски лишь с позиции их содействия максимальному удовлетворению государственного интереса. В этой этатистской однобокости, узости и состоит, по нашему мнению, главный методологический изъян со­временной теории финансового права, ее критериального ряда. Кри­терием действующего финансового права РФ и Украины был и оста­ется неправовой принцип властеотношений субъектов финансовых правоотношений. Это можно проиллюстрировать статьей 2 «Отноше­ния, регулируемые законодательством о налогах и сборах» НК РФ: «Законодательство о налогах и сборах регулирует властные отноше­ния (курсив мой. — П.П.) по установлению, введению и взиманию на­логов и сборов в Российской Федерации, а также отношения, возни­кающие в процессе осуществления налогового контроля, обжалова­ния актов налоговых органов, действий (бездействия) их должностных лиц и привлечения к ответственности за совершение налогового пра­вонарушения»'.

Аналогичного понимания сущности финансового права придер­живается и Конституционный Суд РФ. В частности, в пункте 2 мотиви­ровочной части постановления Конституционного Суда РФ от 14 июля 2005 года № 9-п отмечается: «Конституционная обязанность платить законно установленные налоги и сборы... имеет публично-правовой, а не частноправовой (гражданско-правовой) хапактрп. соответствующих правоотношениях предполагает субординацию, властное подчинение одной стороны другой... соответствующие ор­ганы публичной власти наделены правомочием в односторонне-властном порядке (курсив мой. — П.П.), путем государственного при­нуждения взыскивать с лица причитающиеся налоговые суммы...»². Всего же, по моим подсчетам, Конституционный Суд РФ на протяже­нии своей деятельности более трехсот раз квалифицировал финансо­во-правовые отношения как властные.

По нашему мнению, именно в трактовке финансовых правоотно­шений как властеотношений кроется основополагающая причина не­эффективности финансового права постсоветских государств. Анта­гонизм между действующим постсоветским финансовым правом и по существу новыми рыночными публичными финансами продолжает сохраняться. Он только временно приобрел в последние годы в наших странах в силу различных причин преимущественно латентный харак­тер. Следовательно, продолжает оставаться и неизбежность настоя­щей юридической революции в финансовом праве, поиск и нахожде­ние поистине нового финансового права с его новым, соответствую­щим сегодняшним общественно-политическим и социально-эконо­отрасль права, мы исходим из того, что отношения, возникающие по поводу Fp прял тлима с мическим реалиям, критериальным рядом. Свою лепту в этот процесс способна внести конкретизация финансового законодательства, если понимать ее в вышеизложенном нами смысле.

В науке финансового права эта проблема уже недвусмысленно признается, осмысливается и порой даже предлагаются варианты ее разрешения. В частности, известные ученые и практики юристы-финансисты Г.А. Тосунян и А.Ю. Викулин еще в 2003 году предложили концепцию «нового финансового права» как средства преодоления кризиса этатистского финансового права с его критерием властного подчинения всех иных субъектов финансовых правоотношений госу­дарству. Они выступили против доктрины так называемого ограничи­тельноготолкования финансового права и пришли к выводу, что в на­стоящее время возможно выдвинуть гипотезу о формировании в сис­теме права новой профилирующей отрасли права, «имеющей своим предметом одновременно публичные и частные (точнее, корпоратив­ные) финансы» и предложили именовать эту отрасль новым финансо­вым правом¹. Развивая свою мысль, Г.А. Тосунян и А.Ю. Викулин ут­верждают: «Объединяя публичные и корпоративные финансы в одну финансов, всегда имеют более или менее выраженный пуб­личный характер». Под публичностью в данном случае понимается не только властный (курсив мой. —• П.П.), но еще и общественно значи­мый, общесоциальный характер складывающихся отношений»².

Излагая систему «нового финансового права», ее авторы резю­мируют: «...будучи единственной отраслью права, «новое финансовое право» характеризуется внутренней расчлененностью, дифферен­циацией на относительно самостоятельные (автономные), но взаимо­связанные между собой части. При этом связи между частями (струк­турными элементами) «нового финансового права» носят устойчивый характер и обеспечивают целостность рассматриваемой отрасли». К числу структурных элементов «нового финансового права» Г.А. То-сунян и А.Ю. Викулин отнесли: «бюджетное право; налоговое право; банковское право; страховое право; валютное право; инвестиционное право; фондовое право; законодательство о защите конкуренции на рынке финансовых услуг; законодательство о рынке ценных бумаг; законодательство о финансовом контроле и аудиторской деятельно­сти; законодательство о противодействии отмыванию доходов, полу­ченных преступным путем, и др.»³.

При более пристальном рассмотрении этой концепции становится очевидным, что относительно новой в данном случае оказалась лишь попытка объединить под началом «нового финансового права» публич­ные и частные финансы. Все остальное в науке финансового права встречалось уже многократно и раньше. Очевидно, поэтому на предло­женную «затравку» ученые юристы-финансисты «не клюнули» и никакой дискуссии в науке финансового права по данному поводу не получилось.

Четыре года спустя этот так называемый расширительный подход к предмету финансового права, предложенный Г.А. Тосуняном и А.Ю. Викулиным, в Украине поддержал молодой ученый юрист-фи­нансист А.Т. Ковальчук, к сожалению, не ссылаясь на первоисточник. В частности, в недавно вышедшей книге он резюмирует, что «к пред­мету финансового права в рыночных условиях принадлежат не только государственные финансы, но и финансовый капитал, продуцируе­мый частным и корпоративными секторами, поскольку в конечном счете все это — финансовые ресурсы общества. Регулирующее влия­ние финансового права, — утверждает он, — распространяется на все финансовые отношения, независимо от того, где они формиоуются: в рамках государственного, корпоративного или частного секторов экономики. Финансовое право также опекает всю финансовую сферу независимо от типов собственности и форм хозяйствования. Поэтому некорректным является суженное представление о предмете финан­сового права, то есть его ограничение исключительно рамками пуб­личного права» (курсив мой. — П.П.)¹-

Перед тем как высказывать собственное отношение к вышеизло­женной гипотезе о так называемом новом финансовом праве (о фи­нансовом праве в расширительном смысле), считаем необходимым изложить сущность позиции современного классика теории финансо­вого права П.М. Годме, который на протяжении нескольких десятиле­тий тщательно изучал публичные финансы и финансовое право клас­сического, достигшего зрелых форм рыночного общества — Франции второй половины XX века. П.М. Годме предложил по итогам проде­ланной им кропотливой аналитической работы весьма обоснованные, важные для постсоветских стран поучительные выводы. В частности, он пишет, что несомненно, между государственными и частными фи­нансами имеются некоторые черты сходства. И в той и в другой об­ласти возникают аналогические проблемы — установление бюдже­тов, ограничение расходов, контроль, отчетность, кассовые опера­ции. «Иногда представляется целесообразным, — продолжает свою мысль П.М. Годме, — допускать некоторую аналогию проблем госу- дарственных финансов и проблем частных финансов с целью их луч­шего и более легкого разрешения, но при этом ни в коем случае не следует забывать о фундаментальном различии между государствен­ными и частными финансами»'.

Таким образом, Г.А. Тосунян и А.Ю. Викулин лукавят, замечая вскользь в своей уже неоднократно упоминавшейся статье о том, что выделенное нами утверждение признанного классика финансового права П.М. Годме «однозначно свидетельствует о том, что наряду с государственными финансами он признает право на существование и за частными финансами»². Во-первых, частные финансы, будучи ат­рибутом объективно существующего гражданского общества, сами являются объективной реальностью и ни в чьем признании в качестве таковой не нуждаются. Во-вторых, буквальное и систематическое прочтение П.М. Годме свидетельствует только об одном, а именно, что «ни в коем случае не следует забывать о фундаментальном разли­чии между государственными и частными финансами», которые су­ществуют объективно.

Но на констаттации єтого факту Годме не останавливается -

он указывает непосредственно на эти различия. «Основное различие между ними обусловлено тем фактом, что состояние частных финан­сов и динамика частных финансов зависит от законов рыночной эко­номики, — подчеркивает П.М. Годме. — Состояние же и динамика го­сударственных финансов определяется решениями государства и действиями публичной власти»³. Из этого, обращает он внимание, вытекает ряд последствий, отличающих государственные финансы от частных. П.М. Годме указывает на эти последствия.

Во-первых, пишет он, государство может в принудительном по­рядке обеспечивать свои доходы посредством системы налогообло­жения. Именно таким образом обеспечивается возможность расхо­дования государственных средств. Вместе с тем, отсутствует прину­дительное исполнение в отношении самого государства. Что же каса­ется частных лиц, то положение здесь обратное: они не могут в при­нудительном порядке обеспечивать свои доходы и, следовательно, могут оказаться не в состоянии выполнить свои обязательства.

Во-вторых, государственные финансы связаны с денежной сис­темой, которая в большей или меньшей степени управляется госу­дарством, тогда как эта денежная система не зависит от воли частных собственников, распоряжающихся своими финансами.

В-третьих, частные финансы ориентированы на получение прибы­ли. Государственные финансы, наоборот, являются средствами осу­ществления общего интереса и имеют своей целью их расходование.

В-четвертых, размеры государственных финансов несравнимо больше, чем размеры частных финансов, которыми распоряжаются отдельные лица.

«Этих различий вполне достаточно, — резюмирует П.М. Годме, — чтобы рассматривать финансовое право как самостоятельную науку, которая, несмотря на свою связь с частными финансами, четко от­граничивается от последних и не оставляет места для того, чтобы создать единую науку о финансах, объединяющую как государствен­ные, так и частные финансы (курсив мой. — П.П.)»'. Мы всецело и полностью разделяем позицию П.М. Годме.

Реальность такова, что ни в РФ, ни в Украине антагонизмы между но­вым рыночным содержанием публичных финансов и их старой формой — финансовым правом, созданным по критериям и стандартам еще совет­ского периода развития, продолжают оставаться неразрешимыми и чре­ватыми для обществ самыми отрицательными последствиями. Следова­тельно, не теряет своей актуальности, а скорее, наобооот. Поиск и нахождение

дение адекватного решения проблем, возникших перед финансовым пра­вом вследствие кардинально изменившихся в постсоветский период пуб­личных финансов, в частности и финансов общества в целом.

Мы полагаем, что ключом к успешному решению всего узла дан­ных проблем может и должна стать прежде всего замена критерия властеотношений субъектов финансовых правоотношений критерием правового начала — принципом формального равенства их между собой, равенства частного и публичного начал в финансах общества. Этот критерий, выработанный в рамках либертарного правопонима-ния B.C. Нерсесянцем², способен стать логически последовательной концептуальной основой для преодоления оголтелого этатизма в фи­нансовом праве, с одной стороны, и выхолащивания нормативной сущности финансового права как явления, с другой стороны. На ос­нове критерия правового начала (принципа формального равенства) можно диалектически «снять» противоречия между различными под­ходами к пониманию финансового права и объединить их познава­тельные потенциалы, которые, несомненно, востребованы современ­ной финансово-правовой действительностью.

' ГодмеП.М. Финансовое право / Пер. сфр. — М., 1978. — С. 42 ² См.: Нерсесянц B.C. Право - математика свободы. - М.,' 1996; Нерсесянц В С Философия права: либертарно-юридическая концепция // Вопросы философии -2002. — № 3. — С 8; и др.

Безусловно, при этом речь не идет и не может идти в принципе об объединении финансово-правовым режимом публичных и частных фи­нансов о чем убедительно писал в свое время П.М. Годме. Напомним, что, по Гегелю, индивидуальные интересы, частная собственность, в том числе частные финансы принадлежат к царству гражданского об­щества. К царству правового государства, по его же оценкам, принад­лежат публичные интересы, публичная собственность, в том числе пуб­личные финансы. Так же, если принять во внимание, что гражданское общество и государство в их институциональном измерении являют собой две неотъемлемые составные части единого явления — соответ­ственного социума, которые в действительности атрибутивны и не мо­гут существовать одно без другого, а также то, что в реальности одни и те же субъекты одновременно являются частными лицами в отношени­ях гражданского общества и гражданами в отношениях с публичной властью, прежде всего государством, субстанциональные свойства публичных и частных финансов на всех уровнях, включая и начала, про­должают оставаться принципиально различными, несопоставимыми. Поэтому и формы их существования также должны быть адекватны­ми— финансовое право и гражданское право. Однако критерии построения и принципы действия финансового права постсоциалистического государства в силу изложенных выше имплицитных факторов об­речены на кардинальную трансформацию в направлении и пределах

определенных их исконными естественными потребностями субъектов соответственных правоотношений и конституциями государств.

Глубинные начала финансового права обусловлены первичной необ­ходимостью индивида и государства обеспечить свое существование, сохранить себя как явление, как феномен, то есть появление и сущест­вование этих начал продуцируются первородными инстинктами самосо­хранения индивида и государства. Однако если индивид является про­изводительной силой общества и в силу своей природы сам способный создавать условия своего воспроизводства (в том числе создав из себе подобных социум, выделив из последнего на соответственном этапе развития государства), то государство такими свойствами не обладает. Иначе говоря, имея естественную потребность в функционировании го­сударства, индивид обречен удерживать не только себя, но и государст­во, сам распределять через соответственные общественные институты в необходимых пропорциях созданные им блага между собой и государ­ством. В современных условиях цивилизованной формой такого распре­деления является финансовое право. Именно этот феномен обществен­ной жизни современного цивилизованного общества и призвана адек­ватно познать постсоциалистическая наука финансового права и тем самым выработать теоретические предпосылки новой, по-настоящему эффективной финансовой политики государства как особого субъекта финансовых правоотношений, ибо государство может играть в послед­них роль от исключительно конструктивной до крайне деструктивной.

Финансовое право в своей субстанциональной сущности являет­ся юридической формой вышепродемонстрированной нами социаль­ной данности. Оно в одинаковой мере подвержено историческим, нравственным и национальным, то есть переменчивым во времени началам и универсальным, независимым от времени его началам. Собственно, субстанциональная сторона его начал выражает его уни­версальность, независимую ни от места, ни от времени — оно было в прошлом, является в настоящее время и останется в будущем правом распределительных, перераспределительных и контрольных отноше­ний в обществе по поводу публичных финансов, то есть той частицы частной собственности частного собственника, которая передается им в публичную собственность, независимо от того, в какой истори­ческой и другой форме эта субстанция проявляется.

Длительный исторический период, в классической форме вклю­чительно до появления демократических парламентов государств, вместо финансового права существовало финансовое неправо. Толь­ко с победой буржуазных революций и утверждением вследствие это­го идей юридического либерализма, ознаменовавшего собой завершение средневековья в правоведении и правоприменении, возникло финансовое право как мера свободы субъектов финансовых правоот­ношений. Однако оно еще оставалось, так сказать, неравным финан­совым правом для различных субъектов финансовых правоотноше­ний, а поэтому было, скорей всего, финансовым субправом.

Естественным призванием финансового права с позиций естест­венно-позитивной доктрины финансового права и принципа социаль­ного натурализма, как следует из ныне действующих Конституций РФ и Украины, является обеспечение общественно необходимого ком­промисса по поводу публичных финансов между производителями общественных благ и публичной властью, установление и поддержа­ние баланса их естественных прав и законных интересов, создание правовых механизмов и конструкций, благодаря действию которых станут все полнее, в меру возможностей, удовлетворяться на основе принципа конкуренции заявленных общественных потребностей сами эти потребности, с одной стороны, и не угнетаться, а наоборот, при­ращиваться возможности частного сектора общественного произ­водства удовлетворять собственные потребности и производить од­новременно все более весомый публичный финансовый продукт, что позволит полнее обеспечивать возвышающиеся публичные потреб­ности будущего в публичных финансах, с другой стороны.

Для того чтобы все это из потенциальной возможности транс­формировалось в реальность, финансовое право, преодолев в собст­венной эволюции неизбежные исторические этапы становления и развития от финансового неправа в рабовладельческом и феодаль­ ном обществах, через неравные для различных субъектов финансо­вых правоотношений права и обязанности финансовое субправо бур­жуазного, социалистического, современных российского, украинско­го и других постсоциалистических, то есть этатитстких обществ, при­звано стать равным для всех субъектов финансовых правоотношений мерилом соответственных прав и обязанностей, согласования их ин­тересов. Иначе говоря, пока что господствующий в нем критерий вла­стеотношений субъектов финансового права должен трансформиро­ваться в критерий правового начала — принцип формального равен­ства всех субъектов финансовых правоотношений.

Своеобразным прототипом для будущего финансового права Ук­раины может быть действующее право ЕС. Главным его свойством и является равенство как инструмент. Это равенство явилось следстви­ем другого императива современной эпохи — признания наивысшей непреходящей ценностью прав человека, его свобод. Приобретение правами человека как феноменами естественного права непосредст­венной правомочности, их проникновение в саму ткань юридической материи стало не только самым значительным правовым явлением феодаль­современной эпохи, но и непреодолимым императивом финансово-правовой действительности. Именно поэтому наиважнейшим онтоло­гическим измерением, началом финансового права является его суб­станциональное свойство масштаба (мерила, критерия) прав и обя­занностей субъектов финансовых правоотношений по поводу публич­ных финансов. С позиций естественно-позитивной доктрины права и принципа социального натурализма таким масштабом истинного фи­нансового права должна стать его равность как инструмента для всех субъектов финансовых правоотношений. Это аксиома.

Ключевым гносеологическим началом финансового права с тех же правовых позиций является его объективная нормативность, вы­раженная и закрепленная в соответственных позитивных формах, прежде всего в конституции государства. Эта нормативность прояв­ляется с содержательной стороны в периодическом отторжении со­ответственной части вновь созданной частной собственности у ее производителя — первичного собственника и таком же периодиче­ском поступлении и зачислении этой доли вновь созданной частной собственности в собственность соответственного публичного субъек­та. На определенном этапе общественного развития государством устанавливаются позитивные, то есть внешние атрибуты этой норма­тивности, ее целые юридические конструкции. Важнейшей особенно­стью проявления нормативного характера финансового права пост­социалистических государств должна стать необходимость позитив­ного фиксирован'/,-;) его в исключительно финансовых законах госу­дарства, принимаемых по специальной процедуре. Положительный

опыт такой практики финансово-правового регулирования в ряде го­сударств Европы имеется давно.

Наиважнейшим аксиологическим (ценностным) началом истинного финансового права являются принципы формального равенства сто­рон финансовых правоотношений и адекватности их интересов по по­воду публичных финансов (более известный в праве как принцип спра­ведливости), достижение на этом основании правового консенсуса между ними. Эта задача исключительно сложная, особенно в условиях господства правового нигилизма с обеих сторон. Однако отказ под лю­бым предлогом от достижения такого консенсуса угрожает государст­ву, всем другим субъектам финансовых правоотношений, обществу в целом чрезвычайно опасными осложнениями и угрозами. Для того что­бы начала финансового права могли играть объективно присущую им исключительно важную роль в регулировании финансово-правовой действительности и тем самым выполнять свою историческую миссию, они должны быть нормативно закреплены в основном законе государ­ства непосредственно или выведены из него конституционным судом соответственного государства. Действующие Конституции РФ, Украи­ны содержат в себе достаточные предпосылки для этого. Позитивное закрепление начал финансового права другим способом также сыграет положительную роль, однако не позволит сполна воспользоваться за­ложенным в них глубоким внутренним потенциалом.

Таким образом, критерий правового начала (принцип формально­го равенства субъектов финансовых правоотношений), как убеждает анализ, способен сыграть в постсоветском финансовом праве роль ключевого звена, взявшись за которое можно поочередно вытащить всю цепь самых разнообразных его проблем, привести в надлежащее соответствие постсоциалистическое финансовое право с постсоциа­листическими публичными финансами, а законодательство по вопро­сам публичных финансов — с финансовым правом.

Дата добавления: 2015-08-29