Первая восьмёрка: Очки, черная обувь, чёрный пиджак, чёрная рубашка, красно-чёрный галстук.

Первая восьмёрка: Очки, черная обувь, чёрный пиджак, чёрная рубашка, красно-чёрный галстук.

***

Безнадёга

Перестань отражаться в лужах и зеркалах,

Я устал бить копытом у чужого порога

И обрывками дней встречать на дорогах…

Обвалились мосты, превратилось все в страх.

Тусклый взгляд за окно, по стеклу дождь «бабах!»,

На задворках я в уличных прячусь гробах.

Я не много хотел, для меня ты так много,

А из ямы рыдает, кричит безнадега.

То, что преданно здесь, то не продано там.

Я отрекся три раза до нужного срока.

Под ногами вдруг хруст - и Земля пополам,

А из туч льется солью моя безнадега.

Отними полнебес, солнце кровью из ран,

Воронье мне несет вести прямо от бога.

Слишком сильно, я – весь, а весь мир – пополам.

На груди у тебя: цифра, дверь опечатана и моя безнадега.

***

Висящий Есенин

Есенина повесили на Сталина,

Есенина повесили на фонаре,

И висят, как на люстре хрусталины,

Есенины, скучая по земле.

На каждом столбе по Есенину,

На яблонях вместо яблок висят,

Как крестики нательные,

На груди города, как ленты гирлянд.

Горожане, под ним проходящие,

Задирают забрызганные лица ввысь.

Но вместо дождливого неба - глаза молящие,

Роняющие, как тучи, слезы вниз.

Он висит искусственно трезвый,

Как пластмассовый виноград,

Ну, раз не пускают в город небесный,

То пусть хоть на землю опустят назад.

И снится по ночам висящему Есенину

Во сне болезненном, как будто наяву,

Что он созрел уже, и что, подставив лестницу,

Садовник грязный руку протянул к нему.

***

Стихотворение о том, как люди превращаются в деревья

Я стою на земле, прислонясь головой к облакам,

Я хочу разглядеть эти крыши печальных домов,

И я знаю, что где – то внизу, как вызов снегам,

Ты идешь, возвращаясь походкою тихой, домой

Я решаю как Гамлет извечный для мира вопрос.

Мои ноги уж корни пустили и стали твердеть,

Свиты гнёзда, птенцы появились средь длинных волос,

Им так хочется петь, им так хочется петь и лететь

Чёрно – белые крыши – приюты для тёплых котов –

У колен растянулись, как плёнки немого кино.

Ты глядишь на улыбки витринных мультяшных китов,

Хоть давно повзрослела, быть может, что слишком давно

Ты проходишь в метель по сугробам и скользкому льду,

Как всегда ожидаю, когда ты махнёшь мне рукой,

Разорвал я закат пополам тем, что просто зевнул,

Я жду лета, зарплаты, а, может быть, встречи с собой.

***

Выбор

На улице так хреново, что даже стихи не получаются.

Склеиваешь их, как вазу, воспоминаниями и именами.

Как только придумаешь начало, вся мысль разрушается,

Наверное, виновато время, стоящее между нами

А так все довольно неплохо, заметил только - имя твоё

Давно не рифмуется с счастьем, а ведь рифмовалось.

Ощущение такое, что язык наш превратился в гнильё,

Да и этой трухи уже почти совсем не осталось.

Странно, а ведь небо осталось и кажется таким же синим

Как было тогда, когда мы говорили с тобой как боги,

А кроме него по всей объятной, невеликой России,

Куда ни плюнь, всё, как бухгалтерия, в которой подводятся итоги.

Я жду, когда кончится время в часах, и можно будет купить новые,

Но чем меньше его остается, тем дольше оно тянется.

Вот так и приходится пить на кухне чай вприкуску с тревогой

И делать вид, что беспокоит недостаток средств, а остальное нравится.

Или уподобиться розово – черным девочкам, заполонившим город,

Ведь у меня есть хорошая справка, мне всё прощается.

В чём - то они правы: когда жарко, а тебя одолевает холод,

Между «Да» и «Нет» не нужно выбирать третьего, а стоит прощаться.

***

Декадент

Чумной поэзии век нелёгкий жил,

Этой заразой вскормлен, на ней рос,

В синих оковах тонких, изношенных жил

Смелый недуг развивал свой медленный рост.

Пил по утрам портвейн, вечером чёрный чай,

Молча крестил чело на образа у окна,

Чай свой делил с подругой, имя коей Печаль,

Ну, а портвейн она всегда выпивала одна.

Тихо ходил в одежде, как если б снимали кино:

Чёрное, белое – кофе со сливками, как капучи –

Но. Тогда бы присутствие в кадре не смог бы никто

На кинопленке, железной дорогой бегущей, от тьмы отличить.

И карасей, заброшенных ветром на берег пологий потоком,

Таких разноцветных и резвых, словно мгновения,

Он, собирая камнЯми, прятал в свой мятый кокон,

Без интонаций твердил, как контуженный, стихотворение:

«Был я в тебя так пылко, пылко и пылко,

Ну, а сейчас лишь пылью, былью и молью…

Я всё копил, словно свинья - копилка,

Жадность сгубила, схорон обернулся болью».

***

У костра

Взор, защищенный от солнца, платком я протер,

Жгуче закапал огромные дозы в глаза.

И на туристский, пришпиленный к почве, шатер

Неразбодяженным антисептическим пала слеза

Жарко и едко лизал первобытный костер,

Полькой скартавленный - храм католический жёг,

Глянцем пускавший ворон, журнальный листок,

Русский «вудсток» свои бледные крылья простер

Белостью мертвого ночью мелькнула в лесу,

Кошкой приметы плохой обернулась с росой…

Так, как и ты, я завишу от времени су –

ток. Я зеленый с утра, а к закату дышу синевой…

Строки без плеска нырнули в холодную лужу золы,

Желто – осенний сплетал журналист их небритый худой,

С блеском бумагу мы в краску вгоняли сплошь до зари

И воронье с лиц стирали последней, зеленой и мокрой листвой.

***

Поэт Погосян

Мой товарищ Армен Погосян

Армянин, а, быть может, армян,

Он кропает стишки удалые

И не любит ходить по гостям.

Говорил Погосян мне Армен,

Что ужасно не любит «Кармен»,

А безе иногда кушать любит,

Запивать тем, что налил бармен.

Он – армян, он совсем не грузин,

Ну, быть может, ещё армянин,

Он, решительно выпив портвейн,

Как на крыльях, летит в магазин.

До общаги его донеся,

Вижу, как от раздумий устал

Гениальный поэт Погосян

Армянин, а, быть может, армян.

***

К сожалению, Бог умер. Я присутствовал лично на похоронах.

Ближе к гробу, чем все, словно в бронзе отлитый, стоял старый Ницше,

Он рыдал, как река, и в его непролазных, дремучих усах

Губы в такт щебетали, как песню, молитву на Идише

Под суровые брови небес подступил Гефсиманский сад,

В нем справляли поминки березовым соком притихшие серые лица

И шептали, но я разобрал только что – то про РАЙ и про АД,

Вдруг, стыдливо опомнясь, стали дружно гадать: может всё это снится?

Словно дым, из трубы выдул медный последний аккорд музыкант,

Сверху градом потело сквозь ватные тучи весеннее солнце.

По отцовски за плечи обнЯл герра Фридриха сдержанный Кант,

Чайкой ввысь взмыла речь, полетела над вихрем остывших эмоций:

«Guten Tag, хмурый брат, не поверишь, а я и не знал, что Он жил,

Что в горшках, обожженных вручную, растил на балконе Свободу.

Соболезную. Здесь, у дороги, порядком печальных могил,

Демиурги тут спят, сочиняя всех нас, точно скверную оду».

После слов – тишина…, не слыхать, как ударами падают комья земли,

Топот ног уходящих, несущий поспешную смерть насекомым.

Несмотря на весну, всё в природе, как будто, играет в «Замри!»,

Слышно только щелчок – это лист отделился от старого клёна.

***

Конец первой восьмерки.

Вторая восьмёрка: Очки, чёрная обувь, «стальной» пиджак, бардовая рубашка, «бронзовый» галстук.

***

Необъяснимое чувство тревоги на границе миров

Смотрю на окраину города, вросши в тайгу,

Стою пред пейзажем, тяну маячок – сигарету.

Сигналю пришельцам, никак удушить не могу

Застрявшего камнем в груди пустозвона поэта,

Поэтому звоном в пустОты скатился огонь,

Ещё две минуты назад разомлевший закатом,

Умчался, собою печать наложив на ладонь,

Укрылся в неведомых списках, в гримерках, за кадром.

В квадрате всё спит, дежурим лишь я и Бог.

Бессонниц долгОтами меряясь, скукой сгораем,

На карте нолями с крестами подводим итог,

По клеткам Е2, Е4 и вдаль по маршруту трамвая.

Песчинкой в дырявых, как сито, античных часах,

Такой уникальной, как всякая в мире песчинка,

В пространство пускаю, подкидываю на руках

Звезду, скомкав в мячик от пачки фольгу – золотинку.

А в комнате вещи шевелят частями, шепча.

Зовут в неживую материю переродится,

И мёртворожденный внутри просит роль палача

И душит, хрипя, и в меня хочет перерядится.

В священную ночь, отнявши у времени такт,

К луне адресую, завыв, серенаду немого поэта,

Целую в уста, обольщаю змею – плагиат,

Молитвой скулю до седого, как ужас, рассвета.

***

Переменчивость

Над кроватью расстелили небо простынёй,

Кляксами по веточкам расползлись грачи,

Гулкий шаг звучит в груди, я - не излечим,

Пусть весна в моей больнице, я - всегда больной.

В стрОках развевается твой стерильный звук,

В буквах вытянулась грустью нижняя губа,

Образ вылакан и вытерт до изгибов рук,

Обмакнул в него перо - лишь твоя слеза.

Девственную плоскость бегло изувечил цвет,

Ты бледнее – четче слово в завитках гирлянд,

Утекаешь через пальцы, глядь, и больше нет,

В догонялки по пространствам, вечный эмигрант.

Выцвел нимб; сухой и ломкий, вряд ли воскресишь,

Но ведь неизменна в мире круговерть всего,

Изменяешь состоянье из мечты в стекло,

В марте с крыш волнАми моря в статике висишь.

***

Вылазка на измене

Ты ведь даже не знаешь, как можно пять суток в неделю не спать

И при этом всё время, без отдыха, без перекура бояться.

Нелегко мне, поверь, зубы в мел раскрошив промолчать,

Но намного сложней обо всём расколоться, поклявшись, признаться.

Каждый раз выходить за пределы известных доныне систем,

Отвергающих всё, что способно явиться началом отсчёта,

Приспособиться жить без подпорок, страховок, логических планов и схем,

Истончать словно тень, исчезая, как личность в преддверии взлёта.

Или может паденья. (От отсутствия координат ни черта не понять:

Где есть верх, а где низ, где всемирное зло, где сугубо конкретное доброе дело,

Где внутри, где снаружи, где свобода живет, где стоит каземат).

И пропасть, не оставив ни капли дождя, ни искры от пожара, ни тем более мертвого тела.

Под дождём из молекул в безликом пространстве вершу моцион.

В окуляр не узреть, не упрятать в пробирку, не отметить на контурной карте —

Я теку по каналам судьбы, по траншеям для времени, как электрон.

Завершив марафон,финиширую снова на призрачном старте.

Ты ведь даже не знаешь, как можно пять суток в неделю не спать...

***

Предчувствие

Переступаю битых слов стекло -

В нём отражения всплывают поминутно,

Начертанные в древности стилом

Не очень чётко, но не слишком мутно.

И в них, за стенкой из пластмассы и фольги,

Под ворохом тряпья, под грудой шума,

Гребцы толчками разгоняют корабли,

Перевозящие фантомы в гулких трюмах.

Предчувствие стучится о нутро,

И мне мерещится в блаженной жиже утра,

Как-будто на пол скинул мир пальто -

На миг явилась истина как-будто.

И я признаюсь лишь зеркальным двойникам,

Что в ней загробием, в которое так верил,

Стал проржавевший заводской конвейер,

Жужжащий по пустующим цехам.

А голос называемого Богом

Передает с оттенком цифровым:

«Процесс закончен в срок. Деталь готова.

Её в контейнер, перейдём к другим».

***

Миру месть!

Когда прощу, тогда прощу корыстно,

УподоблЮсь немому божеству,

Инъекция и вирус впрыснут. Выстрел.

Бросок за пазуху простому большинству,

Щипок под дых, щекотка укоризны,

Подкожный чёс и за зубовный зуд

Для толстокожих, мелких и капризных

Во чреве мачехи неподотчетный суд,

Удар, ревкомитет, сирени ветка,

Перетекающая в метрополитен

И я прощу… Ещё немного, детка,

И их тела отволокут от стен.

***

Стихотворение о превосходстве музыки

Полны карманы все моих стихов

На четвертных и в клеточку листочках,

Как будто из вселенной Дураков –

Каракули без запятых и точек.

С фантомами утраченных углов

И новые, и давние, и прочие,

Кусачие и вовсе без зубов.

Их лучше не читать, тем паче к ночи.

Их лучше б не писать, а тихо сжечь.

Забыть вернуть, как карандаш конторский.

А лучше не писать, а сразу в печь -

Попотчевать старуху слогом черствым.

Им власти не сыскать в тугих сердцах,

Сгодятся руки лишь ожечь и лица.

Скупы, как заговор. Им – песням мертвеца

В наряды нот вовек не облачиться.

***

Единство отражений

Отец мой небесный настойчиво смотрит в глаза,

Сквозь шквалы видений безмолвно о многом сказал,

Теперь вот десницей на душный, гремящий вокзал,

Заботлив и мягок отправил, подвёл, указал,

Словами певцов выдал каплю о сути весны,

О том, что во мне породить смогут смутные сны,

О тех, кому просто не должен насущного дать,

А только любовь, чистоту, пустоту.

Благодати печать оставил в знаменьях,

В скупых зеркалах и в дождливом окне

В трескучем от искр огне, и в суровой луне.

С трудом различив, осязаю как будто плескание гладь

Дыхание древности, что отдувает мне прядь

Со лба.

Ну а в каждой второй слышу праздничный отзвук его,

Над лужей склоняясь смотрю на него Самого

Взирает из мокрого люка, как в зеркальце в небо и в сумерки лет,

Глядится из окон строений, из лиц в переулках, из рек.

Он смотрится.

Сам о себе, для себя говорит

И всё что в нём есть, о начальном единстве тоскует, болит.

***

Комплимент

"Этот город, как бранное слово,

Смысла нет в нём святость искать..."

Серый город течёт комплиментом,

Камнем пальцев хватаясь за нервы,

Не одним сумасшедшим поэтом

Создавался - я (мягко) не перый.

И неоновым светом бликуя,

Шепелявя шопотом влажным,

Небо томный асфальт поцелуем

Наградит, а прохожего каждого

Позовёт в сыновья и пророки,

Обернёт во Святых и Блаженных.

"Ну а город?" - ты спросишь с упрёком,

Он возьмёт и укутает бережно их.

Ночью Невским гуляя пари я,

На что хочешь готов удержать,

В девках встречных есть дева Мария,

А не только дешёвая блядь.

Я простывший, шагающий бегло,

Не иду даже - к Свету несусь,

А на встречу мне если не первый,

То второй каждый, точно, Иисус.

***

Конец второй восьмёрки.

Третья восьмёрка: Очки, чёрная обувь, белая рубашка, без галстука.

***

Стихотворение о занятиях и ощущениях

Оказалось бывает и так. Можно тосковать по профессии.

Не считал вероятным думать, что по ней можно тосковать,

Но тоске плевать на мои возможности, она пухнет в геометрической прогрессии,

Набивается в невесты, просится в жены, и приходится, морщась, её целовать.

Осточертело катать, возить, раскладывать, размещать.

Платят мало, но устаешь и выглядишь, как дворОвый пёс.

Пустите… Пустите меня назад в печать! Снова хочет писАть

Пес, которому не крюк две тысячи верст.

Уже двадцать шесть. Нет сил. Не жизнь, а одни декорации.

Не хочу выливаться. Я занят! Я спать. Я домой бы сходил.

Тоска нарастает комом, втыкается в сублимацию,

Не царское дело самовывозом заниматься, да и нет сил.

Самоощущаюсь выкидышем, самовыжимаюсь, соковыжимаюсь,

Самоизмываюсь, и когда пишу, и когда вожу.

Извращаюсь, не в себя немедленно, и верно превращаюсь,

Но тут ничего не поделать – гружу и пишу.

Пишу с ощущением, что дефлорирую космос, что фёрст ин спэйс,

Улыбка несёт много света и чуть-чуть добра,

Зовут вовсе не так, но в таком же объёме присутствует спесь,

И очень печально, что не улыбаюсь на работе по утрам.

Стихи противоречат элементарным законам физики,

Как и процессам, протекающим в некоторых головах,

Не выдерживают струю конструктивной, желчной критики,

Но, видимо, одобрены в мутных, кипящих в верхах.

Не хочу снова кривляться, читать, выступать –

Изматывает, будто вагоны грузил. Нет сил – вроде уже говорил.

Если б была моя воля профессию себе определять,

Я б, как вчера, кроссовки поэтессе той подносил.

***

Стихотворение о смутном, разном и личном

Оперным дождём дева моросит под слепым окном,

Вторя комарам, peppers-ы жужжат из чужих колонок,

Заскулю и сам - нету сигарет, надо б в гастроном,

Загляну в карман - денег нет совсем, и, как призрак, тонок

ВременнОй барьер, мировой платок. Выйду - заблужусь

В наслоеньях сна: где-то меж вчера и скользящим утром.

Знаешь, без тебя, Город проходя, до смешков боюсь

Хрупкости основ, черноты Невы, утра перламутра,

И тд, тп, темноты как ты, и круженья масок,

Синей синевы, липкой скукоты, и смешенья красок,

Разделенья дней, вздыбленных коней, и пустых колясок,

Стонов журавлей, сладких слёз, людей, коллективных плясок.

Помню поцелуй, нынче осквернять я пугаюсь губы

Хлебом и водой, низостью молитв и улыбкой грубой -

Всё пойдет во вред. Кто-то разольёт кетчупом по крышам

Спелый-спелый свет. Отрезвлял разврат, только тоже вышел.

...так мелькнет СТОЛЕТ. Шлейф седых комет проскользнет сверкая,

Я ушел дождём прошлым сентябрем, но куда не знаю...

Выпаду, когда все уснут цветы, мелодичным снегом,

Проявлюсь в глазах или в волосах изумрудным небом,

Отыщусь в стене, в сердца глубине земляничным цветом,

Просто обними. Я не уходил. Где я только не был.

***

Я приду к тебе осенью! Слышишь? Осенью! О-сень-ю)

Оберну её в твою весну и в своё лето,

Небо жидкое-жидкое с частой-частой проседью,

Заверну в голубую фольгу от конфеты.

На белом кончаются короли рок-н-ролл,

Отцы-мудрецы подыхают лёжа,

Вот возьму и умру в полёте над полом,

Хоть, наверно, не вышел для этого рожей.

Отродясь не выходил и сейчас не вышел,

Может быть, ни чертой. Совсем не получился,

Вопреки всем законам физическим выжил,

Того больше - летать не во сне научился.

Не почину и рангу пританцовываю под рАггу,

Топчусь по опавшему на влажное солнцу,

Несу людям любовь и добро, ношу очки и телагу,

Небритый, весёлый, солёный, как боцман.

...мокрые тени мелькают редко и мимо,

Дворы колодцами тёмными в стон Города вросли,

Перелом зонтика, сказитель с речитативом,

Плюс, бесстрашие на люк наступившей ноги...

Имя перекатывается шариками хлеба,

С привкусом нёба и эклера немножко,

Я - терракот, гуляющий под небом,

Ты, сама по себе, терракошка.

Подождём дождя или сразу чай будем?

Тебе чай, мне кофе крепко-сладкий.

Может, опять о времени напрочь забудем?

Я на крепкое и сладкое очень уж падкий.)

Поцелуй не убивает, а делает выше,

Лето с весной послевкусием на губах,

Только тише, ведь эта осень всё слышит,

И музыкой плачет в твоих не зелёных глазах.

***

Утреннее

"...и всем вокруг грустно, а

Мне светло, что ты есть..."

Юрий Устинов

"Снежно-нежного утра...", - прошепчу, ведь кричать не желаю.

Вновь тебя разыскал, чтоб сказать: "С добрым утром.) Прувет!"-

Шёпот мерно шуршит. То трещит, с целым миром сгорая,

То несётся, как поезд, от края пространства до края,

Хоть и нету краёв, нет пространства и нет слова "нет".)

Снова нотами плачет оглохший почти композитор,

Нервно сдув с крышки пыль и от перьев прочистив пюпитр

(Что три века назад отделились от ангельских крыл),

Его белый сюртук спинку стула и Город накрыл.

Ван сгущенку пролил на пяток, так похожих на блюдца, палитр.

Через утро - насквозь... Нахожусь в тесном теле трамвая.

Я напомню всё то, что чуть сам впопыхах не забыл,

За окном, меж прорех сюртука, всюду зайцы петляют,

Я ответом тебе каждый раз поутру возникаю

Из подушек, из сахара, соли, муки и белил.

Мы джемуем за вечностью вечность, не уставая,

Всё впервые - дебютный концерт проиграл на сердцах наших снег,

Я зайчишек, забывших купить счастливый билет, собираю,

Вжившись в образ, и в лодку, в бороду деда Мазая,

Будто не было вовсе всех пройденных в поисках лье.

Говорят, очень скоро, уже в декабре,

остановят счет лет.

Всё, что было - то будет, что будет - того я не знаю.

Этот Город сегодня прикинулся раем.

"Снежно-нежного утра тебе, моя дорогая",

Мне светло, что ты есть..." - я шепчу, погружаясь в рассвет.

***

Стихотворение о бесконечности конца и безначальности начала

Не понять ни за что, в чём же разница между концом и началом.

Бесконечность туннелей, живой светофор с целым спектром цветов,

Массой ртов и десятком портов и причалов. Счастье с надрывом кричало

Прямо в уши: "Готов?!" - и я нервно кивнул, мол, теперь-то готов.

Всё по силам, ничто не страшит - в этом полностью честен с тобою.

Заиграться - не страшно. Весь ломанный путь есть всего лишь игра,

Часто-часто я был управляем виртуозной и зыбкой игрою,

И срезал, и отращивал вновь белоснежные рожки, стальные крыла.

...тут так много зеркал, и без счёта предпоследних последних попыток,

Опоясанный рельсами с грустной улыбкой то ползу, то бегу,

Грёз и гроз бы с лихвою хватило на тысячу пошлых, слащавых открыток,

На три озера слёз, и одну, словно поздняя осень беду.

Больше робости нет, нет бесценных, ущербных надежд и сомнений,

Много радуги в прошлом, лишь май в настоящем и в будущем май,

И Вселенная - мать, а Отец - порожденье бессонных, нелепых томлений,

Значит я буду Жить (с большой буквы), и в муках рождаться, и опять погибать.

***

Нанана

Пирсингом во рту язык распят,

Провозвестник неба, как Исус,

Оттянул его почти до пят,

Песнь Отца сквозь зубы понесу.

Громкие кричат от языка,

Я косноязычием бренчу,

Говорю - выходит: "нанана" -

Связи нет, я лучше помолчу.

Речевой не точен аппарат,

Поднастроить бы на нужную волну,

Сбит прицел, фальшивит пятый лад,

Но достаточно, чтоб целовать весну.

***

Диптих о цвете

Игра отправит игрока во враждебный мир Промежутка. Задача — выжить и выбраться оттуда как можно скорее. Единственный способ вырваться из него — это заполнить свои сердца Цветом.))

ОтЧасти

Цвета меняются один на другой,

Люди откалываются от теплой вазы,

Отрываются, и падая вниз головой,

Переливаются в воздухе девочки-стразы.

Нарастают стремительно в боях и на краях

Противоположенные, и этим однообразные,

Но так же, как капли, сливаясь в морях

Со временем переходят в холодную базу.

Таких как ты персонажей я не видывал

Сразу в расход если б чуть повернул голову.

Эту радугу и Лев Толстой бы не выдумал

Даже смотреть запрещали в твою сторону

Цикл за циклоном, секунды ноги закидывают

Всё затаённое, после становится счастьем,

Таких как ты никогда персонажей не видывал

Да и тебя разглядел лишь только отчасти.

Изначальное

Всё изначальное ясно,

Любовь оживляет камни

передвигает руки

и открывает губы

Безмолвные словно рыбы

Огромные будто глыбы

На побережье теплом

Волна молоком топлёным

Снова сиреневым катит

Снова вставать. и хватит

Хватит всем спать выходим

Дальше по клеткам и взглядам

Мы ускользаем слюною

В темноте кинотеатров

В мягких сиденьях салонов

Синих шестёрок, копеек

Так до рубля не хватавших

Потом и дымом пропавших

Глыбами новостроек

На побережье теплом

В синем и сине-зелёном

В грустном и красно-солёном...

***

Диптих для В. С

Ветер

(В.С. первой)

Проношусь уже целый вечер

По её драгоценным веткам,

По сырым потаённым тропкам.

Быстро-солёный, как ветер,

Забинтованный в тёплый свитер,

А мне братья на встречу свищут,

И по-братски тебя мне ищут

По твоим сверхсекретным тропочкам,

По вокзалам, проулкам и пробочкам,

По военно-окопным норочкам,

Но никак не найду Т...)

***

Веронике

Я плачу, я плачу слезами ручьистыми плачу,

рыдаю

Я знаю, чтО

с белых высот этих капель горячих скорее всего не заметно,

И слушать тебя,

и слышать тебя это просто вершина удачи.

Я знаю

то радость со счастьем, как сливки и кофе, писЯт на писЯт,

Точно

нА половину.

Из красных и жидких кусочков моих ткёшь узор на картине

Висящей на точно такой же и глубже и дальше.

И мне говоришь, трепанируя, точно владея губами,

Без фальши (вот этой)), до дна, без вот этой вот "фальш"-и.

И больно немного, и даже чуточек обидно

Проснулись людские рефлексии,

может быть спать не ложились?

Скрывать вроде нечего, кроме ветвистых инверсий

Тебе меня видно?

Тебе меня видно.

Тебе меня видно).

Как всё интересно. ПисЯт на писЯт - точно Гамлет,

И сливки повсюду, а может быть снег - всё одно, всё иное).

Я снова в словах, в буквах, в знаках, и запах и гаджет...

Нас двое, вас двое, их двое. ЧтО мертвО? Что живое?)

***

Начало.

Дата добавления: 2015-08-29