Шанхай. Книга 1. Предсказание императора 18 страница

Через три дня они достигли южной оконечности Великого канала. В темноте, на северо-восточном берегу, темнел Чжэньцзян, город самоубийц.

— Открыто! — крикнул одноглазый капитан, когда в дверь его каюты постучали, и спустил ноги из гамака. В каюту вошли Сказительница и ее занудный помощник.

Капитан зажег масляную лампу и посмотрел на незваных гостей, но ничего не сказал. Он ждал, чтобы они заговорили первыми.

— Мы подходим к Великому каналу, — сообщила Сказительница.

Капитан, глядя на эту женщину, диву давался: казалось, ей никогда не бывает ни холодно, ни жарко. Впрочем, сейчас был не самый подходящий момент ломать над этим голову.

— Ну и что? Вы же направляетесь в Пекин, — напустив на себя строгость, спросил он.

Сказительница шагнула вперед и положила ладонь на руку старого моряка.

— Нет, не туда, — мягко ответила она.

Почему-то ее сообщение не удивило капитана. Он уже давно понял, что цель этой труппы никак не развлечение вдовствующей маньчжурской императрицы. Все в творчестве артистов тому противоречило. Почти неприкрытая критика в адрес властей, восхваление любви двух людей в ущерб гражданскому долгу — все это никак не могло прийтись по вкусу маньчжурскому двору.

— Вот как? — все же спросил капитан.

Сказительница улыбнулась и, убрав руку, кивнула:

— Вы ведь знали это с самого начала?

— Возможно. — Капитан натянул штаны, застегнул пуговицы и только потом осведомился: — И куда же лежит ваш путь?

— В Нанкин.

Услышав это, капитан едва не поперхнулся.

— Мой корабль и близко не подойдет к землям, на которых орудуют тайпины.

— Мы и не требуем от вас этого. Просто довезите нас до конца Великого канала и под покровом темноты высадите на берег.

Капитан дернул головой вверх-вниз, как марионетка, и выплюнул:

— Всего-то? Чтобы навлечь на себя ярость маньчжуров? Может, вы не заметили отрубленные головы на кольях, которыми на протяжении многих миль утыкан берег? Эти люди нарушили куда как менее строгие законы, чем те, которые вы просите нарушить меня. У меня нет документов, разрешающих высадить вас там. А как мне быть, если корабль задержат, а вас на борту не окажется? Что я скажу проклятым маньчжурам — будто вы попрыгали за борт?

— Нет, вы скажете им, что мы захватили ваш корабль и под страхом смерти заставили высадить нас на берег.

— И вы думаете, они поверят?

— Поверят после того, как с вами поработает Лоа Вэй Фэнь.

Молодому Убийце идея не понравилась. Не этому его учили. Но после того как Сказительница объяснила ему, в каком затруднительном положении они оказались, юноша согласился.

Капитана усыпили с помощью крепкого вина с опием, а когда он уснул, в его каюту вошел Лоа Вэй Фэнь. Одним взмахом ножа он разрезал одежду моряка, обнажив его грудь и слегка обрюзгший живот, а затем положил ладонь ему на грудь. Капитан инстинктивно схватил юношу за запястье, но Убийца был сильнее и прекрасно тренирован. Он нанес мужчине короткий удар пониже левого уха, и глаза капитана закатились. Убийце требовалось, чтобы капитан лежал совершенно неподвижно. Любое неосторожное движение — и попытка спасти этому человеку жизнь могла провалиться.

Открылась дверь, и в каюту вошла Сказительница.

— Дайте мне, пожалуйста, лампу, — попросил Убийца.

«В этом мальчике таится и моя смерть», — выполнив его просьбу, подумала Сказительница.

Лоа Вэй Фэнь взял у женщины лампу и поднес ее к груди капитана. Затем надавил большим и указательным пальцами левой руки на кожу между ребрами, после чего наклонился и прижал ухо к груди капитана. Его интересовало не сердцебиение мужчины, а то, как работают его легкие. Пальцы юноши переместились на правую сторону груди. Наконец он нащупал то место, где под кожей, внутри грудной клетки, ритмично расширялось и сужалось легкое. Для него это было не сложнее, чем обнаружить несущую балку стены под штукатуркой.

Удовлетворенный, он вытащил нож и прижал его острие к определенной точке на груди мужчины. Лезвие проткнуло кожу, и из ранки потекла кровь. Лоа Вэй Фэнь задержал дыхание, и ему стали слышны все до мельчайших звуков в каюте. После этого он отточенным движением вонзил лезвие в грудь капитана и тут же вытащил его. Лезвие было стерильным — любая инфекция, попади она в рану, могла оказаться смертельной. Достав из сумки целебную траву, Убийца раскрошил сухое растение в рану и тут же зашил ее шелковой нитью.

— Он будет…

— Жить? Может, да, а может, нет. Но если он выживет, у него будет весьма убедительная рана, которую он сможет продемонстрировать маньчжурам. Где остальные члены экипажа?

— Их связали и посадили в трюм.

— Кто же будет править кораблем?

— Скоро из Чжэньцзяна прибудет человек, у которого имеется должок перед моей матерью. Он и приведет судно к тому месту, где нас будут поджидать лошади.

Через шесть часов все актеры вместе со своим реквизитом уже находились на берегу, в шести милях от Чжэньцзяна, а джонку отпустили в свободное плавание по Янцзы, где она непременно должна была привлечь к себе внимание маньчжуров. Пешком и на лошадях труппа отправилась в путь по местности, которую одноглазый капитан, без сомнения, назвал бы «настоящим Китаем».

И этот «настоящий Китай» был весьма опасным местом. Территория к северу от Янцзы, где они сейчас находились, считалась спорной. Одну неделю ее контролировали тайпины, другую — маньчжуры. Крестьяне были запуганы до предела, а каждый крупный землевладелец обзавелся собственной армией, чтобы защищать свое имущество. Первыми в безопасный Шанхай ретировались торговцы. Дороги тут были запущены, и лошади нередко проваливались в наполненные жидкой грязью ямы.

Первые два дня путешествия не ознаменовались какими-либо событиями. Время от времени труппа останавливалась, чтобы полюбоваться древними колоннами, возведенными предками нынешних китайцев в честь своих доблестных сынов, и чудом сельскохозяйственной ландшафтной архитектуры — рисовыми плантациями, которые нескончаемыми террасами покрывали склоны гор. Артисты делали также остановки на кладбищах, отдавая дань уважения умершим, и у буддийских храмов.

Дважды артистов задерживали даосские монахи, но, убедившись, что среди них нет христианских миссионеров, отпускали.

У тутовых деревьев

женщины

в траурных одеждах движутся,

как тени на рассвете.

Это были первые строки, которые Сказительница записала, когда они приблизились к первой из многих шелководческих ферм, разбросанных на пологих склонах горы Хуашань. Фу Тсун смотрела вокруг себя, а мысли у нее в голове вытравливались подобно изображению, наносимому на бронзовую пластину с помощью кислоты. Как отличалось все здесь от того, что она привыкла видеть в Шанхае! Каким древним был здешний мир по сравнению с тем миром, в котором она жила до этого!

Чтобы их пустили на ночлег, они дали еще одно представление — в большом внутреннем дворе, окруженном деревянной балюстрадой. На этот раз они начали с четвертого акта, где появляется Обезьяний царь. Сказительница внимательно следила за тем, как Лоа Вэй Фэнь повторяет все движения и реплики, которые она так долго с ним разучивала, готовя публику к выходу на сцену Принцессы и Слуги.

Сказительница осталась недовольна. Хотя движения с точки зрения техники были даже не просто правильны, а безупречны — молодой человек пытался в точности повторить то, чему его учили. Но разве можно сравнить мертвые ноты и живую музыку? В результате сцена убийства получилась столь формальной, что по толпе зрителей пробежала лишь слабая рябь.

Сказительница мысленно повторила слово «рябь» и удивилась тому, что оно произвело на нее столь сильное впечатление. Беззвучно проговорив его одними только губами, она повернула голову туда, где сидела группа крестьянок с детьми, наблюдавших представление. Хотя они сидели неподвижно, глаз Сказительницы уловил какое-то движение, какую-то рябь. Поначалу ей показалось, что это игра угасающего света, но, приглядевшись внимательнее, она увидела, что и на женщинах и на детях кишат гусеницы шелкопряда. Они были на их одежде, под одеждой, в волосах, в ушах… Одна женщина вытащила гусеницу из ноздри и сунула ее себе под платье.

Сказительница знала, что период превращения гусеницы шелкопряда в куколку — самый деликатный. В течение почти трех недель, за которые она плетет кокон, гусеница должна находиться в сухом и теплом месте. Единственным способом обеспечить шелкопряду столь комфортные условия — было носить на себе тысячи этих существ.

Подумав об этом, Сказительница поежилась. В течение трех недель днем и ночью ощущать, как на твоем теле копошатся червяки! Бррр… Но еще страшнее было смотреть на изувеченные руки этих женщин. Шелковые нити гусеница склеивала липкой жидкостью, и удалить ее можно было, только погрузив куколку в кипящую воду. Это делалось с помощью палки. Но процедура доставания куколок из горячей воды являлась очень деликатной, и произвести ее мог только человек. В результате ни одна женщина или девушка не могла взять в руку чашку, не заплакав от боли.

Сказительница записала:

Слезы женщин

Падают на воспаленные красные руки.

Но она не могла не признать, что шелк, который получается благодаря всем этим страданиям, прекрасен. И на ум ей пришли еще две строки:

Слезы женщин

Приносят красоту в этот мир.

Сказительница вновь повернулась к сцене, на которой разыгрывалось созданное ею действо. И нахмурилась.

«Нужно больше правды. Лоа Вэй Фэнь должен научиться танцевать, а не просто шагать по сцене, по-настоящему освоить жонглирование и акробатику, чтобы это стало искусством, а не просто выполнением поставленной задачи. И это искусство, как гусеницы на крестьянках, должно жить на нем и внутри него».

На следующее утро, когда труппа наконец покинула шелководческую ферму, Сказительница перебрала свой гардероб и выбросила всю одежду из шелка. Хотя актеры, занятые в ее пьесе, и дальше будут носить шелковые костюмы, самой себе она дала зарок: ни одна вещь, сшитая из «красоты, подаренной слезами», никогда больше не прикоснется к ее телу.

Следующим вечером появились тайпины во всеоружии. Они прослышали о продвижении труппы Сказительницы и поджидали ее. Артисты наткнулись на них сразу же после того, как повернули на запад и стали удаляться от северного берега. Немедленно позади них появился второй отряд, захлопнув ловушку.

Сказительница спешилась, жестом велев спутникам сделать то же самое. Откормленные тайпинские воины выглядели весьма уверенными, но не очень дружелюбными. Когда Сказительница вышла вперед, чтобы начать переговоры с командиром тайпинского патруля, она с удивлением заметила в высоких деревьях справа от себя едва уловимое движение. Скосив глаза, она различила в листве гибкую фигуру Лоа Вэй Фэня и, сделав глубокий вдох, приказала себе ни в коем случае не смотреть в том направлении.

— Мы пришли с миром, — начала она, но командир тайпинов, за которым следовали десять солдат, проехал мимо нее. Солдаты быстро вывалили на землю все содержимое телег и седельных сумок.

— Что это такое? — спросил командир, подняв длинный черный парик.

— Парик царя.

— А это? — осведомился тайпин, указывая на маску, ярко размалеванную в красный и черный цвета.

— Маска царедворца.

— А это? — Вопрос тайпина был адресован к женскому костюму с такими длинными рукавами, что они свисали до земли, хотя мужчина держал его высоко над головой.

— Костюм женщины в трауре, — ответила Сказительница.

Ее ответ, похоже, заинтересовал командира, и он повернулся к ней.

— Женщина в трауре — это ты?

Сказительница собралась с духом, хотя это было непросто, поскольку каждой клеточкой тела она ощущала близкое присутствие Лоа Вэй Фэня, затаившегося в кронах деревьев.

«Только бы мальчишка не натворил глупостей! — думала она. — Помоги мне Бог, если он вдруг решит защитить меня!»

С усилием заставив себя не смотреть в сторону деревьев справа от себя, она подняла взгляд на командира тайпинского патруля. Было очевидно, что он попал в плен ее красоты. Сказительница позволила себе улыбнуться. Тайпин улыбнулся в ответ.

— Я не женщина в трауре, командир, — сказала она.

— А я могу сделать вас очень грустной женщиной.

— Или — очень счастливой, если доставите меня ко двору Небесного Царя.

Тайпин был неподдельно удивлен тем, что эта высокая красивая женщины не испытывает перед ним страха. Он спрыгнул с лошади и шагнул к ней, но она не отступила. Вместо этого женщина почему-то бросила взгляд на деревья слева от него. Командир хотел было тоже посмотреть в том направлении, но вдруг увидел, как в отдалении мелькнул красный платок, а потом услышал гулкий топот копыт.

Он поспешно отступил назад. Из горла тайпина готово было вырваться проклятье, но он проглотил его.

Лошадь выскочила на прогалину и резко остановилась, когда всадник натянул удила. Затем он снял с шеи красный платок и вытер им вспотевшее лицо.

Макси Хордун посмотрел на Сказительницу и улыбнулся.

А Сказительница ответила искренней улыбкой этому белокожему и рыжеволосому фань куэй, который так часто сидел в глубине репетиционного зала в борделе ее матери. И в ее мозгу возникли новые строки:

Из темных лесов

Появляется варвар,

Словно мой ангел-спаситель, верхом,

И мир делает еще один виток.

Ее улыбка стала еще шире, но внезапно она ощутила возле себя что-то холодное и повернулась. Позади нее стоял мальчик-мужчина и смотрел на рыжеволосого фань куэй. На мгновение Сказительнице почудилось, что она заметила гримасу ненависти на лице юноши.

И тогда в ее голове возникли новые слова, но они были темными бутонами крови и боли.

Глава тридцать четвертая

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЗАПАД

Нанкин, оплот Небесного царства. 1857 год

Огонь факелов, отражаясь в фарфоровых рефлекторах, освещал теплый весенний вечер. Тишину нарушало лишь гудение насекомых, вившихся во внутреннем дворе, где на высоком кресле восседал сам Небесный Царь, звавшийся до обретения этого возвышенного титула просто Хуном Сюцюанем. По обе стороны от него стояли две юные красавицы с опахалами. Одна отгоняла насекомых от нижней части августейшего туловища, а вторая — от верхней. Его ноги не касались земли вот уже пять лет, он никогда ничего не ждал. За исключением этого момента. Сейчас он ждал, когда начнется опера «Путешествие на Запад».

Остальные пять правителей таллинской империи, окруженные царедворцами, наложницами и детьми, уже заняли отведенные для них места. Они тоже ждали. Позади них расположились тайпинские генералы, среди которых был и Макси. Сгорая от нетерпения, он переминался с ноги на ногу, словно стоял на раскаленных углях.

Наконец вышли музыканты и, поклонившись Небесному Царю, расселись слева от сцены. Некоторое время царила тишина, а потом зазвучали цимбалы и представление началось.

С правой стороны вышли двенадцать женщин и буквально поплыли по сцене. Плавно кружась, словно лебеди по воде, они исполнили песнь печали. Когда женщины удалились, зрители увидели неподвижно стоящего в глубине сцены маленького Слугу. Прозвучали рожки, потом — вновь цимбалы и — длинная нота, взятая на длинношеей двухструнной эрху. [54]Потом — тишина, затем вновь протрубили рожки, и на сцену торжественно вышел актер, исполняющий роль Царя Востока. Остановившись перед Небесным Царем, он принял драматическую позу и запел: «Приведите ее сюда, приведите ко мне мою дочь! Приведите дочь к отцу и в ее королевство! Приведите сюда мою дочь!»

Но вместо дочери к Царю подплывает Кормилица и удивительно высокими пронзительными стонами изображает печаль, терзающую душу ее госпожи. Несколько раз Царь Востока заставляет ее умолкнуть и велит привести к нему дочь. Наконец Кормилица уступает, и после этого следует изумительно красивая ария, в которой поется о тяготах долга, когда «муж девушки — царство, а сама она — дщерь государства». Царь Востока вновь требует, чтобы женщина выполнила его приказ. Прежде чем подчиниться, та подходит к владыке и, не боясь навлечь на себя его гнев, напоминает, что дочь — «самый драгоценный самоцвет в твоей короне», а ее отъезд «посеет слезы в твоем сердце».

Царь Востока приказывает Кормилице привести к нему дочь. Затем он и его советники поют о том, насколько тяжел груз по управлению государством, лежащий на их плечах, и заканчивают словами: «Даже наша возлюбленная дочь не столь важна для нас, как наше государство».

Духовые инструменты предваряют серию многообразных, переплетенных меж собой звуков, которые издали эрху. Когда они каскадом изливаются на зрителя, на сцене появляется юная Принцесса. Ее головной убор украшают два длинных пера, а рукава одеяния из чжэньцзянского шелка подвернуты, чтобы были видны руки. Она проплывает через всю сцену с такой грацией, что зрители хором испускают вздох восхищения. Наклон тела говорит о тяжести грусти, лежащей на ее плечах, торжественное появление на сцене — о высоком положении, головной убор с двумя роскошными перьями — о ее пленительной чувственности.

Оказавшись в центре сцены, Принцесса поворачивается лицом к зрителям, поднимает руку к голове, наклоняет одно из перьев к лицу, а затем принимает артистичную позу, встав на одну ногу, и широко, словно в крике, открывает рот. Вся эта сцена звучит как одна протяжная нота, взятая на эрху. Сама ее скорбь является музыкой.

Следующая сцена отличается редкостной трогательностью. Дочь рассказывает о своей преданности и покорности отцу, отец — о глубокой любви к дочери. Затем он велит ей отправляться к Царю Запада и стать его новой женой. Это необходимо ради заключения мира между двумя царствами. Она кланяется. Кажется, что все идет прекрасно — до тех пор, пока Принцесса, выйдя на авансцену, не вздымает руки к небу. Широкие рукава взлетают кверху и словно в растерянности зависают в воздухе. Трубы издают скорбный стон, и Принцесса поет песнь прощания.

Когда песня заканчивается, среди зрителей не остается ни одного человека, чьи глаза не увлажнились бы слезами. Небесный Царь Хун Сюцюань кричит «Хоа!», и этот крик хором подхватывают его придворные. Актриса ждет, собирается с силами и, когда восторженные вопли затихают, делает еще один шаг вперед.

Величественная, как сама вдовствующая маньчжурская императрица, Принцесса оглашает свою волю относительно того, как она желает проделать двухтысячемильное путешествие к будущему мужу.

Звенят цимбалы, и, словно не соглашаясь с ними, звучат трубы, а на заднем плане возникает маленькая фигура Слуги. Он не танцует, не скользит, не жонглирует и не показывает акробатических трюков. Он просто выходит вперед и низко кланяется.

Принцесса кидает взгляд на отца и выбрасывает рукава в его направлении. Но Царь Востока остается непоколебим: «Верь ему, дочь моя, ибо я вверяю ему твою жизнь».

Начинается суматоха, все царедворцы рассыпаются в разные стороны и принимаются беспорядочно перемещаться по сцене. Это создает ощущение урагана, уносящего возлюбленную дочь от отца.

Макси затаил дыхание. Ему довелось видеть, как Сказительница работает над этой сценой час за часом. Репетиции, внесение изменений, все новые и новые попытки, и все это ради того, чтобы, подобно женщине, хаотичное на первый взгляд движение было осмысленным изнутри и достигало определенной цели.

Макси ощущал красоту этого действа, и, когда он встал, чтобы во все горло прокричать: «Хоа!» — все головы повернулись в его сторону. Зрители были ошеломлены. Многие вообще не слышали, чтобы этот человек произнес хоть слово на Общем языке. И они тоже начали кричать «Хоа!», только теперь эти крики были адресованы ему. Но Макси это не волновало. Он видел, как прекрасны результаты труда Сказительницы, и снова выкрикнул «Хоа!» — ее опере и ей самой.

В следующей душераздирающей сцене Принцесса со слезами на глазах прощается с Кормилицей, а остальная челядь усыпает розовыми лепестками путь уходящей госпожи.

Путь Принцессы и Слуги начинается не очень гладко. Ей не хочется отправляться в путь, не нравится, что ее практически никто не сопровождает, она вне себя оттого, что единственный ее спутник — простой крестьянин.

Вводный танец двоих сопровождается молчанием зрителей, столь редким в пекинской опере. Танец объединил в себе физическое и эмоциональное начала, а кульминацией его стал жест Принцессы, указавшей на пол, после чего Слуга поклонился ей до земли.

Теперь путешествие начинается всерьез. Держа в правой руке маленький кусок бамбука с привязанной к нему бечевкой, Принцесса делает вид, будто правит лошадью, в то время как Слуга идет пешком. Они переправляются через реки, бредут по горам, бескрайним равнинам, жарким пустыням, и все это разыгрывается без каких-либо декораций, лишь с помощью телодвижений, танца и музыки — того, в чем и заключается волшебство пекинской оперы. Они нарываются на засаду врага и выходят невредимыми из сражения, встречают купцов и торгуются с ними, чтобы пополнить запасы воды и пищи, а также людей благородного происхождения, которые при виде них отводят глаза в сторону. Им встречаются даосские монахи, дающие им свое благословение. Им приходится наткнуться на разбойников с бешеными глазами, что грабят путешественников, на пилигримов, которые присоединяются к ним в их путешествии на Запад. Их спутники меняются, опасность постоянно возрастает, а Принцесса и Слуга становятся все ближе друг другу.

Наконец Слуга спасает Принцессу от падения в стремнину, которую они пересекают, но сам падает в воду. Бурный поток уносит его прочь и ударяет об огромный валун. Его нога сломана. Принцесса спешивается и настаивает, чтобы теперь на лошади ехал он. Когда же боль становится невыносимой, они разбивают лагерь. В ту ночь Слуга кричит во сне от боли, и тогда Принцесса подходит, ложится рядом с ним и поет под чарующие звуки эрху. Эта сцена заставила всех зрителей вскочить на ноги.

Затем действие разворачивается при дворе Царя Востока, который тоскует по дочери и пытается противостоять интригам царедворцев.

Сказительница ненавидела эту сцену, которая была нужна лишь для того, чтобы зрители поверили в выздоровление Слуги, который теперь мог продолжить путь. Сказительница всеми силами пыталась сдержать раздражение. Она понимала: зритель должен отдохнуть от истории Принцессы и Слуги, но не была уверена, что сейчас его нужно возвращать к Царю Востока. Она пошла на это лишь потому, что данный персонаж был уже знаком публике и его не нужно было снова представлять. И все же Сказительница думала: а если перепрыгнуть в повествовании вперед и перенести главных героев сразу ко двору Царя Запада? Но она прежде никогда не видела, чтобы история совершала прыжки во времени. Она не знала, как потом вернуться к нормальной хронологии. Она думала обо всем этом, как резчик, стоя у куска слоновой кости, размышляет о том, что из него выйдет.

Спектакль шел уже пятый час, но только подбирался к развязке четвертого из своих семи актов, когда в высокогорной расщелине семье, присоединившейся к Принцессе и Слуге в их странствиях, угрожает Обезьяний царь. Слуга должен сделать выбор между долгом хранить и оберегать Принцессу и долгом человека, призывающим его вступить в противоборство со злодеем и постоять за беззащитную семью. Для выражения внутреннего конфликта, происходящего в душе Слуги, был найден самый что ни на есть неожиданный способ: он жонглировал булавами и одновременно пел.

Во время следующей сцены зрители снова повскакивали на ноги, но уже не для того, чтобы рукоплескать или рыдать. А от страха. На сцене появился Лоа Вэй Фэнь.

Никогда прежде им не приходилось видеть того, что продемонстрировал он в роли Обезьяньего царя. Да и не только им. Такого не доводилось видеть еще никому в Срединном царстве. И то, как он прыжком появился на сцене, и то, как мчался по ней, чтобы схватить ребенка, и то, как утащил женщину на вершину горы, — все было совершенно уникальным, той самой точкой, где искусство и реальность сливаются воедино.

Сказительница с изумлением смотрела на юношу. Лоа Вэй Фэнь сделал большие успехи, поднявшись от формы к ощущению содержания. Но то, что он сейчас вытворял, и актерством-то нельзя было назвать. Между актером и его ролью практически не было дистанции. Опасность казалась реальной потому, что она была подлинной. В сотый раз Сказительница пожалела, что не потребовала предоставить ей больше информации об этом странном мальчике-мужчине, когда мать просила включить его в труппу.

Его игра была пугающей, гротесковой и удивительно красивой. Чтобы усилить эффект, Сказительница изъяла все диалоги. Обезьяний царь в исполнении Лоа Вэй Фэня не издавал ни звука, но музыка и неподражаемая убедительность его движений поднимала исполнение на совершенно новый, гораздо более высокий уровень. Опасный уровень, который одновременно притягивал и пугал Сказительницу.

Прислонившись спиной к столбу, она наблюдала развязку сцены. Насилия никто не ожидал, и оно стало тем, что про себя Сказительница определила как «запланированный экспромт». Когда зрители благодушно расслабились, Обезьяний царь совершил внезапный смертоносный прыжок.

От неожиданности Небесный Царь сначала откинулся назад на своем величественном троне, а потом и вовсе вывалился из него. Его ноги соприкоснулись с землей! Девушка, что отвечала за нижнюю часть августейшего туловища, поспешно опустилась на колени и тщательно удалила все комочки грязи, прилипшие к подошвам ее господина. Луна уже была высоко, и звезды раннего лета ярко блестели. «Брат Иисуса» поправил одеяния и, вскарабкавшись на трон, снова уставился на сцену.

Последние дни пути по опаляющей пустыне едва не стоили Принцессе и Слуге жизни. Умирая от жажды, они дважды натыкаются на колодцы, и каждый раз те оказываются высохшими. Спасаясь от обжигающего холода ночной пустыни, они спят обнявшись. Но не только для того, чтобы согреть друг друга своим теплом. Они стали любовниками.

Сказительница была весьма довольна результатом своих трудов. Она потратила немало усилий и расположила события в такой последовательности, чтобы они привели к задуманному результату. Поэтому происходящее на сцене выглядело органично и естественно. Так же естественно, как жест мужчины, открывающего дверь перед женщиной и пропускающего ее первой.

По мере того как приближается конец акта, главные герои начинают спотыкаться, не в состоянии идти дальше. Они даже подумывают о том, чтобы просто лечь рядышком на песок и позволить стервятникам, кружащим в небе, сделать свое дело. Однако чувство долга Принцессы по отношению к отцу заставляет их продолжать путь.

Вскоре торжественный хор духовых инструментов и цимбал возвещает о прибытии всадников Царя Запада. На сцене появляются все сорок актеров труппы, одетые солдатами и сжимающие в руках ветки бамбука, которые должны указывать на то, что они скачут на лошадях. За этим снова следует сложный и якобы хаотичный танец, и вот путешественники уже находятся в покоях Царя Запада.

Принцесса кланяется: «Мой господин и муж, могу ли я представить вам человека, который вел меня на протяжении всего пути от двора моего отца?»

«Довольно!» — кричит владыка Запада. Душа и помыслы девушки ему безразличны, и он приказывает отправить Принцессу в дом наложниц. Но когда ее выводят, она пытается бросить еще один, последний взгляд на Слугу.

Опера заканчивается немой сценой. Все актеры замирают, и под звучание единственной тоскливой ноты эрху из глубины сцены выплывает Принцесса. Она останавливается перед Слугой и поднимает руки. Затем, наклонив перья головного убора к губам, изгибает спину и испускает крик, звучащий на добрую терцию выше тонкоголосой эрху. Старинная скрипка достигает той же ноты, но голос Принцессы достигает квинты. Сердце девушки будто рвется наружу. Звук эрху преследует ее. Так они соревнуются до тех пор, пока внезапно разом не умолкают, словно провалившись в бездну. А вместе с ними туда же проваливаются и слушатели.

Публика в едином порыве вскочила с мест и завыла от восторга.

Затем звучат цимбалы, и Принцесса останавливается перед Слугой. «Как нам быть теперь?» — поет она. Не глядя на нее, он отвечает: «Я возвращаюсь в восточные земли. Один». Немая сцена разрушается, и Принцессу уводят в дом наложниц. Для Царя Запада она не более важна, чем новая лошадь. А Слуга уходит в обратный путь, чтобы преодолеть две тысячи миль, унося с собой память о Принцессе, которая его любила.

Даже несмотря на то что наступила глубокая ночь, Нанкин не спал. Это было совершенно нехарактерно для тайпинов, но нынче они праздновали премьеру оперы «Путешествие на Запад». То был странный праздник. Мужчины и женщины, как и всегда, оставались отделены друг от друга, и никто не пил алкогольных напитков, поскольку высочайшими эдиктами, продиктованными волей Небесного Царя, те были объявлены вне закона. И все же город торжествовал. Хотя, возможно, более точным было бы выражение «город расслабился». На улицах происходило нечто напоминающее танцы, и музыка раздавалась там, где раньше не звучала, и люди оскорбляли слух властей, оглашая ночное небо криками радости.

После того как актеры оперной труппы были представлены Небесному Царю и его двору, им позволили принять участие в гуляньях.

В ту ночь Сказительница бродила по улицам чужеродного города, завешанным самыми разнообразными лозунгами. Одни призывали народ трудиться не покладая рук во благо брата Иисуса, Небесного Царя, другие предупреждали людей о тяжких последствиях, которые влечет нарушение законов Небесного царства, особенно тех, что связаны с раздельным существованием мужчин и женщин. Большие плакаты призывали граждан регулярно молиться и соблюдать Шаббат, но самые большие предостерегали от употребления алкоголя и опия. Эти запреты в Небесном царстве являлись наиболее строгими.

Дата добавления: 2015-09-29