Со школьных лет мы привыкли, что наши литературные классики говорили прописными истинами. «В человеке все должно быть прекрасно». Или –– «Всем хорошим во мне я обязан книгам». Звучные,

Со школьных лет мы привыкли, что наши литературные классики говорили прописными истинами. «В человеке все должно быть прекрасно...». Или –– «Всем хорошим во мне я обязан книгам...». Звучные, благородные сентенции эти, со временем, множась, превращали школьную литературную программу в какой-то салон Капитана Очевидности, а её светочей –– в почтенных мумифицированных покойничков. Ни поговорить, ни поспорить, ни поругаться, наконец.

Но это, к счастью, лишь заблуждение. Ошибка. Живы они, живы –– да и знают о наших днях побольше нас с вами!

Открываем дискуссионный клуб. Горят софиты, перешептываются зрители. Установлен круглый стол с микрофонами. Уже бегут к дверям в студию шустрые помощники режиссера:

–– Николай Васильевич, Михаил Осипович, проходите, устраивайтесь... Алексей Максимович, позвольте провожу...

А вот встрепенулся и ведущий:

–– Федор Михайлович! Александр Сергеевич! Ну, Слава Богу! Наконец-то!..

–– Начну цитатой, популярной во время русских волнений конца XX века и сохранившей свою актуальность в наши дни: «Что же будет с Родиной и с нами?»

Максим Горький: Совершенно чуждый национализма, патриотизма и прочих болезней духовного зрения, все-таки я вижу русский народ исключительно, фантастически талантливым, своеобразным. Даже дураки в России глупы оригинально, на свой лад, а лентяи –– положительно гениальны. Я уверен, что по затейливости, по неожиданности изворотов, так сказать –– по фигурности мысли и чувства, русский народ самый благодарный материал для художника.

Я думаю, что когда этот удивительный народ отмучается от всего, что изнутри тяготит и путает его, когда он начнет работать с полным сознанием культурного и, так сказать, религиозного, весь мир связующего значения труда –– он будет жить сказочно героической жизнью и многому научит этот и уставший, и обезумевший от преступлений, мир.

–– Но почему же тогда, по мнению наших зарубежных гостей, «русские не улыбаются»?

В. В. Розанов: Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он на тебя острым глазком... И все понятно. И не надо никаких слов.

Вот чего нельзя с иностранцем.

–– Так все-таки, Россия — это Европа?

А. И. Герцен: Я знаю, что мое воззрение на Европу встретит у нас дурной прием. Мы, для утешения себя, хотим, другой Европы и верим в нее так, как христиане верят в рай. Разрушать мечты вообще дело неприятное, но меня заставляет какая-то внутренняя сила, которой я не могу победить, высказывать истину — даже в тех случаях, когда она мне вредна.

Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не знаем ее, а судим a livre ouvert (спонтанно, без подготовки; буквально «[переводя] с листа» –– Ред.) по книжкам и картинкам… Наше классическое незнание западного человека наделает много бед, из него еще разовьются племенные ненависти и кровавые столкновения.

Во-первых, нам известен только один верхний, образованный слой Европы, который накрывает собой тяжелый фундамент народной жизни, сложившийся веками, выведенный инстинктом, по законам, мало известным в самой Европе. Западное образование не проникает в эти циклопические работы, которыми история приросла к земле и граничит с геологией. Европейские государства спаяны из двух народов, особенности которых поддерживаются совершенно розными воспитаниями...

Во-вторых, и тот слой, который нам знаком, с которым мы входим в соприкосновение, мы знаем исторически, несовременно. Поживши год, другой в Европе, мы с удивлением видим, что вообще западные люди не соответствуют нашему понятию о них, что они гораздо ниже его.

–– Сформулируем вопрос иначе: поднимется ли Россия с колен?

Д. С. Мережковский: Все человечество в наши дни — под ношею крестною, но на России сейчас — самый острый край креста, самый режущий. Глубина неутоленного страдания — глубина наполненной чаши. Никогда еще не подымало человечество к Богу такой глубокой чаши, как в наши дни, и эта чаша — Россия.

Россия гибнущая, может быть, ближе к спасению, чем народы спасающиеся, распятая — ближе к воскресению, чем ее распинающие.

–– Тогда еще проще: будем ли мы счастливы при нашей жизни?

Д. И. Писарев: Счастье завоевывается и вырабатывается, а не получается в готовом виде из рук благодетеля. И самая трудная часть задачи состоит именно в том, чтобы составить себе понятие о счастье и отыскать себе ту дорогу, которая должна к нему привести...

–– Так что же, как говорится, «за веру, царя и отечество»?

А. С. Пушкин: С одним буквальным исполненьем закона не далеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти. Государство без полномощного монарха — автомат: много-много, если оно достигнет того, до чего достигнули Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движеньем палочки всему подавал знак, никуды не пойдет концерт. А кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрыпка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, «верховодец верховного согласья!»

–– Ну почему в России всегда и во всем бояре виноваты, а царь ни причем!

Н. В. Гоголь: Тот из людей, на рамена которого обрушилась судьба миллионов его собратий, кто страшною ответственностью за них перед Богом освобожден уже от всякой ответственности пред людьми, кто болеет ужасом этой ответственности и льет, может быть, незримо такие слезы и страждает такими страдания, о которых и помыслить не умеет стоящий внизу человек, кто среди самых развлечений слышит вечный, неумолкаемо раздающийся в ушах клик Божий, неумолкаемо к нему вопиющий, тот может быть уподоблен древнему Боговидцу (пророку Моисею –– Ред.), может, подобно ему, разбить листы своей скрижали, проклявши ветрено-кружащееся племя, которое суетно скачет около своих же, от себя самих созданных, кумиров.

–– Кого же «звать на царство»?

М. Е. Салтыков-Щедрин (иронически): Градоначальник никогда не должен действовать иначе, как через посредство мероприятий. Всякое его действие не есть действие, а есть мероприятие. Приветливый вид, благосклонный взгляд суть такие же меры внутренней политики, как и экзекуция. Обыватель всегда в чем-нибудь виноват, и потому всегда же надлежит на порочную волю его воздействовать. В сем-то смысле первою мерою воздействия и должна быть мера кротости. Ибо, ежели градоначальник, выйдя из своей квартиры, прямо начнет палить, то он достигнет лишь того, что перепалит всех обывателей и, как древний Марий, останется на развалинах один с письмоводителем… Каковы суть градоначальниковы права и обязанности? Права сии суть: чтобы злодеи трепетали, а прочие, чтобы повиновались. Обязанности суть: чтобы употреблять меры кротости, но не упускать из вида и мер строгости. Сверх того, поощрять науки

–– Вопрос, который волнует сегодня всех: помирятся ли когда-нибудь русский Иван Иванович с украинцем Иваном Никифоровичем?

Ф. М. Достоевский: России надо серьезно приготовиться к тому, что все эти освобожденные славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества. Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьезной беды они все непременно обратятся к России за помощью. Как ни будут они ненавистничать, сплетничать и клеветать на нас Европе, заигрывая с нею и уверяя ее в любви, но чувствовать-то они всегда будут инстинктивно (конечно, в минуту беды, а не раньше), что Европа естественный враг их единству, была им и всегда останется, а что если они существуют на свете, то, конечно, потому, что стоит огромный магнит — Россия, которая, неодолимо притягивая их всех к себе, тем сдерживает их целость и единство. Будут даже и такие минуты, когда они будут в состоянии почти уже сознательно согласиться, что не будь России, великого восточного центра и великой влекущей силы, то единство их мигом бы развалилось, рассеялось в клочки и даже так, что самая национальность их исчезла бы в европейском океане, как исчезают несколько отдельных капель воды в море. России надолго достанется тоска и забота мирить их, вразумлять их и даже, может быть, обнажать за них меч при случае.

–– Итак, весь этот абсурд –– надолго?

А. П. Чехов: Хохлы упрямый народ; им кажется великолепным всё то, что они изрекают, и свои хохлацкие великие истины они ставят так высоко, что жертвуют им не только художественной правдой, но даже здравым смыслом.

–– А Новороссия имеет право на существование?

Л. Н. Андреев: Я не утверждаю самонадеянно, что у нас будет победа. Но я говорю: нам нужна победа, как никому из ныне борющихся. Победу или почти верную гибель всего русского народа – вот что несет нам неизвестное будущее… Но мы чувствуем каждою частицею души нашей и то, что вне победы – для нас нет спасения. И мы будем драться, будем еще дальше и дальше влачить наше темное существование, ибо вне победы – для нас нет спасения. Не будем загадывать о конце всех этих ужасов: ведь все равно загрызем друг друга от самопрезрения и ненависти, если останемся живы, но биты. Нас много погибло и еще много погибнет, но что ж!.. Наденем на себя гробы и станем у разверстой могилы, куда уже ушло столько наших любимых, но ядовитого мира из рук «победителя» не примем!

Это – не слова, это – голос самой души России: вне победы для нас нет спасения.

–– Тогда вновь вопрос о Европе. Опустится ли снова железный занавес?

Ф. М. Достоевский: Вновь сшибка с Европой (о, не война еще: до войны нам, то есть России, говорят, всё еще далеко), вновь на сцене бесконечный Восточный вопрос, вновь на русских смотрят в Европе недоверчиво... Но, однако, чего нам гоняться за доверчивостью Европы? Разве смотрела когда Европа на русских доверчиво, разве может она смотреть на нас когда-нибудь доверчиво и не враждебно?

И. А. Ильин: Европе не нужна правда о России, ей нужна удобная о ней неправда. Европейцам нужна дурная Россия: варварская, чтобы «цивилизовать ее по-своему», угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить, реакционная, чтобы оправдать для нее революцию и требовать для нее республики, религиозно-разлагающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформации или католицизма, хозяйственно-несостоятельная, чтобы претендовать на ее сырье или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии.

–– Но эта же неприязнь существует не только в Европе. Когда уже наши собственные доморощенные «снобы» перестанут презирать «Рашку»?

Ф. И. Тютчев: Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего всё более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей... Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т.д. и т.п., что именно бесспорным наличием в ней всего этого им и нравится Европа... А теперь что мы видим? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, всё более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. Они никогда так сильно не ненавидели прежние установления, как ненавидят современные направления общественной мысли в России.

Что же касается Европы, то, как мы видим, никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации нисколько не уменьшили их расположения к ней... Словом, в явлении, о котором я говорю, о принципах как таковых не может быть и речи, действуют только инстинкты....

–– Интеллигенция и народ когда-нибудь начнут понимать друг друга?

М. О. Гершензон: Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, значит не все сказать. Может быть, он не понимает нас потому, что мы образованнее его? Может быть, ненавидит за то, что мы не работаем физически и живем в роскоши? Нет, он, главное, не видит в нас людей: мы для него человекоподобные чудовища, люди без Бога в душе,–– и он прав, потому что как электричество обнаруживается при соприкосновении двух противоположно наэлектризованных тел, так Божья искра появляется только в точке смыкания личной воли с сознанием, которые у нас совсем не смыкались. И оттого народ не чувствует в нас людей, не понимает и ненавидит нас... Мы для него даже не просто чужие, как турок или француз: он видит наше человеческое и именно русское обличие, но не чувствует в нас человеческой души, и потому он ненавидит нас страстно, вероятно с бессознательным мистическим ужасом, тем глубже ненавидит, что мы свои. Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, –– бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной.

–– И когда все это закончится?

К. И. Чуковский: В России надо жить долго — интересно!

–– Нет ли ощущения какой-то иной, совершенно неожиданной, надвигающейся катастрофы? Ну, например: наступит глобальное потепление и что тогда станет с Петербургом?

Н. В. Устрялов (жест в сторону А. С. Пушкина):

Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия...

И кажется ныне, что глубокий смысл таится в этом сравнении и страшное пророчество... «Неколебимо, как Россия...»

Ужели и в самом деле неразрывны судьбы России с судьбами этого странного, жуткого и вместе с тем все же прекрасного, мистически неповторяемого, единственного города?..

Есть в нем какой-то особый, сверхэмпирический лик, яркий при всей его эмпирической туманности, одухотворенный при всей его эмпирической бездушности. И недаром его или обожают до поклонения, или ненавидят до неистовства... Логикой истории и силою вещей Россия вновь вернется к пути и традициям Петра. Правда петербургской идеи и национальная реальность Петербурга должны быть раскрыты до конца и освящены высшим утверждением. Опять, и на этот раз уже окончательно, будет преодолен старый русский бунт творческими силами русской души. Иначе нынешний закат Петрова города станет и крушением Петрова дела, закатом России.

–– А если перейти к менее драматическим прогнозам. Как изменятся люди и мода через … дцать лет?

Н. Я. Данилевский (наставительно): Теперешние моды, например, суть применения французского вкуса и понятий об изящном к жизненным потребностям; поэтому в так называемых articles de Paris (предметы роскоши –– Ред.) и вообще в модных товарах Франция будет иметь перевес над прочими странами –– даже не потому, чтобы эти изделия французской промышленности были в самом деле наилучшими в своем роде (это может быть, но может и не быть), а по одному тому уже считаются они везде лучшими, что они французские.

–– Большие сомнения вызывает проходящая ныне реформа образования...

Л. Н. Толстой (задумчиво): Народное образование всегда и везде представляло и представляет одно, непонятное для меня, явление. Народ хочет образования, и каждая отдельная личность бессознательно стремится к образованию. Более образованный класс людей — общества, правительства — стремится передать свои знания и образовать менее образованный класс народа. Казалось, такое совпадение потребностей должно было бы удовлетворить как образовывающий, так и образовывающийся класс. Но выходит наоборот. Народ постоянно противодействует тем усилиям, которые употребляет для его образования общество или правительство, как представители более образованного сословия, и усилия эти большею частью остаются безуспешными.

–– Несколько пришедших «эсэмэсок»: «Так будет ли когда-нибудь в России закон и порядок?», «Почему на улицах так грязно?», «Почему русские за границей так не любят других русских?», «Почему вокруг нас одни хамы?»

А. С. Пушкин: Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератор — я раздражен, как человек с предрассудками — я оскорблен, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.

При подготовке к беседе были использованы следующие материалы: «Заметки из дневника» М. Горького, «Уединенное» В. В. Розанова, «Былое и думы» А. И. Герцена, «Царство Антихриста» Д. С. Мережковского, «Роман кисейной девушки» Д. И. Писарева, «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. В. Гоголя, «История одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина, «Дневник писателя» Ф. М. Достоевского, письмо А. П. Чехова к А. С. Суворину от 18.12.1893, «Горе побежденным» Л. Н. Андреева, «Мировая политика русских государей» И. А. Ильина, письмо Ф.И. Тютчева к А. Ф. Аксаковой от 20.09.1867, «Творческое самосознание» М. О. Гершензона, воспоминания Л. Либединской о К. И. Чуковском («Литературу надо любить», 1973), «Судьба Петербурга» Н. В. Устрялова, «Россия и Европа» Н. Я. Данилевского, «О народном образовании» Л. Н. Толстого, письмо А. С. Пушкина к П. Я. Чаадаеву от 19.10.1836.

По поручению редакции дискуссию вел проф. Ю. В. Зобнин.

Дата добавления: 2015-09-28