Еще один примечательный штрих, бросающийся в глаза в наиболее острых ситуациях – когда нашим пациентам приходилось терпеть не просто оскорбительное любопытство или насмешки, а и прямые гонения. Для немногочисленного, достаточно замкнутого сообщества, каким является население небольшой деревни, рождение такого необычного существа становится настоящей сенсацией. На памяти местных жителей ничего подобного не случалось. Но как обычно реагируют люди на появление чего-то незнакомого, непонятного, условно говоря, на встречу с инопланетянами? На первый план выходит простодушный интерес – как у ребенка, впервые открывающего мир. Откуда же берется враждебность, напор воинственной злобы? Это говорит о каком-то сильнейшем предубеждении, переходящем по наследству: сам я никогда не соприкасался с этим явлением, но точно знаю, что оно опасно, может мне навредить.
Мы вступаем, таким образом, в область суеверий, предрассудков, уходящих корнями в седую древность. Я очень серьезно отношусь к суевериям, одному из самых причудливых феноменов массового сознания. Они никогда не возникают на пустом месте – только в тех случаях, когда силы разума не хватает, чтобы победить сильнейший, угнетающий психику страх. Суеверия, эти сгустки фантазии пополам с реальностью, помогают вытащить страх на поверхность сознания, облечь его в слова, подобрать объяснение. Сверх того, они же подсказывают ряд действий, создающих уверенность, что мы отводим от себя опасность, мы защищаемся от того, что служит первопричиной страха... Тот самый путь терапевтического воздействия, каким идут при излечении страхов врачи. И если суеверие продолжает жить – рядом с телевизором, полетами в космос и прочими техническими чудесами, – то это верный показатель, что и породивший его страх жив.
Так может быть и в основании невидимой стены, которой люди стараются отделить от себя гермафродитов, лежит страх? В первую минуту это предположение кажется нелепым. Чего тут можно бояться? Кого бояться? Какая угроза может исходить от этих несчастных, робких, забитых существ, пугающихся собственной тени? Я остановился на этой версии как на единственной, проливающей свет на все наши вопросы. Но когда занялся проверкой этой гипотезы, убедился, что так оно и есть. Конечно, это совсем не тот страх, который возбуждают в нас грабители или убийцы. Он темен, иррационален, необъясним, и вызывает его не конкретное лицо, а сам этот казус, допущенный природой. Хочется его проигнорировать – в самом деле, чего только на свете не бывает, при чем тут мы? – а в то же время что-то подсказывает, что и к нам он имеет какое-то отношение, смотреть не хочется. но и глаза отвести трудно. "Становится не по себе, когда он подходит", "неприятно даже думать о нем", "не могу с ним нормально разговаривать", – так передается это ощущение.
Обратите внимание: никто не говорит о том, каков он, этот человек, о котором нельзя сказать, кто он – мужчина или женщина. Никто и не пытается в чем-то его уличить. Речь идет о нашей собственной реакции, которая почему-то оказывается мучительной. Если вспомнить, то даже темные старухи в родной деревне Юрия не обвиняли его в том, что он специально воздействует на коров: это с коровами что-то происходит вблизи от него, отчего у них пропадает молоко. Нетрудно догадаться, что эти самые коровы – всего лишь аллегорическая, сказочная форма для выражения того же душевного состояния, которое более развитое мышление определяет по точной психологической шкале: не по себе, неприятно думать, тяжело разговаривать.
Мне это напомнило одну характерную ситуацию, с которой каждый из них хорошо знаком по собственному опыту. Помимо способности запоминать, нам свойствен и другой, не менее драгоценный дар – забвение. Все, что беспокоит, причиняет боль, постепенно отступает куда-то в глубину, в тень – энергетические ресурсы психики не безграничны, они должны быть сконцентрированы на том, что актуально для человека в данный момент. Но достаточно бывает случайного, чисто внешнего впечатления – попалось под руку старое письмо, встретился давний знакомый, музыка может послужить сигналом или запах – и мгновенно срабатывает эмоциональная память, и то, что казалось давно остывшим пеплом, снова превращается в обжигающий огонь.
Может быть, по схожей причине возникает и дискомфорт в разбираемых нами случаях? Пробуждаются какие-то неясные, но явно тягостные ассоциации; начинают вибрировать душевные струны, которых мы не слышим в себе, пока нас не заставят вспомнить, что не только мужчинами и женщинами заселен наш привычный мир...
То, о чем я говорю, станет, наверное, понятнее, если напомнить об одной шумной дискуссии, в которую так или иначе оказались втянуты все.
Сознательный гермафродитизм
«Сегодня слово "эмансипация" у многих вызывает скептическую улыбку, ибо слишком много противоречий принесло оно. Статистика, далекая от каких-либо эмоций, свидетельствует: в 1969 году женщин с высшим и средним специальным образованием у нас было в 62 раза больше, чем в 1928-м; 9,5 млн. дипломированных специалистов-женщин составляют 60% от общего числа специалистов...
Многое изменилось в положении женщины. И все-таки чего-то ей не хватает... Я думаю, что женщина психологически не готова к правам и свободам, которые свалились на ее голову.
Многовековое угнетение вызывало в женщине неверную самооценку, которая по инерции перебралась и в сознание современной женщины. Настало время осознать свой новый социальный статус. Но как это сделать?
Известно, что многое в духовном мире человека предопределено воспитанием, средой, книгами, творениями культуры. Значит, моральная готовность женщины к тем огромным социальным изменениям, которые произошли в нашей стране, должна быть воспитана с самого раннего детства. Пока же мы наблюдаем удивительно стойкую инерцию в воспитании девочек. Сами родители дают ей установки, которые в дальнейшем приводят к определенному разрыву жизненных устремлений мужчины и женщины.
От воспитания зависит чрезвычайно многое в судьбе женщины, и при правильном подходе к ценностной ориентации девочки, думаю, могут быть опрокинуты все суждения о влиянии биологических свойств женщины на ее психическую сферу. Польские социологи пришли к выводу, что черты женской психики, если таковые существуют, скорее результат культурных факторов, чем врожденных, связанных с полом. Они являются прежде всего результатом системы воспитания девушек, что в значительной степени обусловлено сложившимся в общественном сознании представлении о роли женщины...»
Почта принесла это письмо в редакцию "Литературной газеты", когда тема эта только еще начинала обозначаться на печатных страницах. В дальнейшем ей предстояло на полтора-два десятка лет завладеть общественным вниманием – редкий пример постоянства интересов! Особенно удивительно было в этом то, что богатым потенциалом развития сюжет, как вскоре выяснилось, не обладал. После того, как позиции были заявлены и подкреплены аргументами, началось движение по кругу. Ни одна из спорящих сторон не хотела сдаваться. Но и вырвать победу силой несокрушимых доказательств своей правоты тоже не удавалось никому. Счет оставался ничейным. Тем не менее интерес к теме не падал, азарт спора все нарастал и нарастал. Так бывает в тех случаях, когда предмет обсуждения глубоко задевает нашу личность – само проговаривание уже как бы выученных наизусть слов позволяет разрядить накапливающееся психическое напряжение.
Правда, обсуждение затрагивало широкий круг явлений, благодаря чему его монотонность не так бросалась в глаза. Ситуация в обществе в целом, в сфере трудовой деятельности, в семье, – под одним и тем же углом зрения: нынешнего (т. е. на конец 60-х годов) положения мужчин и женщин.
Как сформулировал бы я это сегодня, темой дискуссии были проблемы социального пола. Появилась жгучая общественная потребность – проанализировать реальное наполнение всех связанных с этим слов и понятий, актуализировать в сознании эталоны, стандарты и стереотипы половой принадлежности, а главное – оценить, насколько мы сами в своем быту соответствуем этим стандартам.
Я был одним из тех, кто открывал эту дискуссию, – друзья, работавшие в редакции "Литературной газеты", попросили прокомментировать то самое читательское письмо, которое я привел выше. Насколько удавалось, следил за ходом полемики. Мне не казалось странным то, что бросается в глаза сейчас: почему эта проблема так всколыхнула общество уже после полувекового юбилея советской власти?
С "многовековым угнетением" было давным-давно покончено. Уже как минимум третье поколение подрастало, сызмала готовя себя к исполнению принятых в советском обществе половых ролей по примеру родителей. Девочки и мальчики знали, что им нужно хорошо учиться, чтобы иметь возможность выбрать профессию по душе, получить образование, найти работу, по которой главным образом и будут судить, кто они и чего стоят. Обе роли, мужская и женская, уже давно в этом смысле были идентичны, как и пути, которые вели к самоутверждению в этих ролях.
Небольшую поправку вносило рождение детей. Мужчины не уходили в декретный отпуск в связи с беременностью и родами, им не приходилось вскармливать младенцев. Но и на этом этапе роди далеко не расходились. Для женщин материнство означало лишь недолгую паузу в ее обычных занятиях. Это потом уже общество осознало, что в первые три года жизни ребенок должен составлять единое целое с матерью, а в те годы, когда начиналась наша дискуссия, рабочее место женщины пустовало всего несколько месяцев. Это сказывалось и не положении мужчин в семье. Уход за ребенком перестал рассматриваться как чисто женское дело, родительские обязанности перестали строго делиться по полу. Что в конце концов нашло отражение и в законе. Материнские льготы стали распространяться и на отцов.
Все эти примечательные черты семейного и общественного быта давным-давно стали нормой. Но никто из участников дискуссии этого почему-то не замечал. Мы все словно попали под гипноз: то, с чем все сжились, вдруг показалось новым и пугающим.
Моя статья, называвшаяся "Мужчина и женщина: стирание психологических граней?", с этого, по существу, и начиналась: "В последнее время общественное мнение большинства стран мира серьезно обеспокоено усиливающейся на наших глазах "феминизацией" мужчин и "маскулинизацией" женщин. Юридическое равноправие полов, коренные изменения положения мужчины и женщины на производстве, в общественной жизни, в быту, семье, сближение многих норм морали и поведения, наконец, "гибридизация" внешности, связанная с модой на женские прически у мужчин и брючные костюмы у женщин, – все это создает впечатление сглаживания различий между "сильным" и "слабым" полами, вызывает горячие споры, дискуссии, тревогу и озабоченность".
Мужские локоны и женские брюки – это, пожалуй, единственная в моем перечне примета времени. Все остальное имело уже очень длительную историю. В первые послереволюционные годы, ярко окрашенные экстремизмом, не только разные права для мужчин и женщин, но и само разделение общества по полу представлялось строителям нового мира глупым пережитком прошлого. Это, между прочим, нашло выражение в том, что впервые, наверное, в истории было введено в обиход стандартное обращение – "товарищ", полностью игнорировавшее половую принадлежность. Существовали, правда, параллельно "граждане" и "гражданки", но они воспринимались как нечто чужеродное, противостоящее "товарищам" в классовом и идейном смысле. Встают перед глазами фотографии, которые десятками видел я в старых архивах: подчеркнуто укороченные стрижки (целый ведь ритуал существовал обстригания традиционных женских кос), кожаные тужурки, у пояса – кобура, жестко сведенные у переносицы брови... Разве что в насмешку можно было сказать, что это – слабый пол!
А годы войны? О них-то как можно было забыть? Опасности, трудности, жертвы падали на всех поровну, без разбора. Слово "солдат", как и слово "враг", стало универсальным, утратило род. Шанс выстоять давала только сила. Слабость – и не только в пекле войны, но и тылу – утрачивала всякие права на существование.
Так почему же нам понадобилось столько времени, чтобы все это заметить, а заметив – испугаться?
Дело, как я теперь догадываюсь, было в том, что в 60-е годы мир и в самом деле столкнулся с новым явлением, свалившимся на него, как кирпич на голову: с сексуальной революцией. Демон, которого европейская цивилизация веками держала на цепи, вырвался на свободу и, как и следовало ожидать, обратил в прах все устои. Нравы, воззрения, мораль, житейские привычки – все подверглось кардинальному пересмотру. Но сильнее всего изменилось самоощущение, мужское и женское. Отсюда и настоятельная потребность – заново пересмотреть, перепроверить весь набор своих привычных представлений. Что значит – быть мужчиной? Что значит – быть женщиной? В чем теперь, после всех перемен, заключается "зерно" той и другой роли – в психологии, в характере, в поведении?
Из того, что эти вопросы стали так мучительно актуальны и для нас, следует, что свою версию сексуальной революции переживало и наше общество. Естественно, в наших условиях не могло быть и речи об открытой, гласной манифестации ее постулатов. Какое там! Уже то, что хотя бы в специальной литературе появилась возможность обсуждать проблемы секса, казалось почти неправдоподобным. Я написал о "сближении многих норм морали" – для массовой печати это был предел допустимого, еще полслова, и получилось бы, что я покушаюсь на моральные заповеди, обязательные для всех без исключения членов общества... Но призрак сексуальной свободы, непрошеный, не называемый по имени, все равно бродил по нашим необъятным просторам, искушал, толкал молодых и не очень молодых людей на поступки, шокирующие пуритански настроенных наблюдателей. Границы, отделяющие допустимое от запретного, пришли в движение. Еще неясно было, какое положение они займут, но возвращения на прежнее место не предвиделось.
Все, что мы привыкли включать в понятие "эмансипация" – политическое и юридическое равноправие, отсутствие ограничений в образовании и трудовой деятельности, совпадающий по большинству параметров образ жизни и т. д. – действительно уже давно стало нормой. Но все это заиграло новыми красками, когда стала добавляться еще одна важнейшая составляющая – сексуальное партнерство.
Однако, попутно высветился и еще один чрезвычайно важный нюанс. Оказалось, что старые, давно потерявшие актуальность идеалы женственности и мужественности каким-то чудесным образом полностью сохранились в массовом сознании – как эталон, с которым сверяются все сегодняшние впечатления. Женщина – нежная, кроткая. мягкая; хранительница очага, готовая забыть о себе ради тех, кого она любит, – мужа и детей. Мужчина – сильный, твердый, решительный, рыцарственный, бесстрашный, кормилец семьи, защитник... Живые, реальные люди вокруг нас были далеки от этих прекрасных образцов, в чем и заключалась соль проблемы. Правда, если точно придерживаться фактов, то все черты, предусматриваемые стандартами "истинно мужского" и "истинно женского" характеров, вовсе не оскудели. Никто даже не доказал, что они встречались чаще в том прошлом, которое воспринималось нами как золотой век. Ну в самом деле, разве только по книгам были нам знакомы смелость и решительность в мужчинах, нежность и мягкость в женщинах? А с другой стороны – не случайно, наверное, такие выражения, как "бой-баба" или "мужчина-подкаблучник", родились задолго до того, как появились термины феминизация, маскулинизация...
Но вот с чем мы действительно почти не сталкивались, так это с жесткой поляризацией типов, с их выстроенностью в одном ключе. Живые характеры были многомернее, да и просто богаче оттенками. Они поворачивались разными гранями в зависимости от того, в какую ситуацию попадал человек. Мягкость, уступчивость, самоотверженность не очень-то помогали женщине, если ей приходилось решать сложные производственные или управленческие задачи. Чтобы добиться успеха, она поневоле должна была упражнять в себе качества, знаковые для сильного пола – твердость, властность, умение постоять за себя. А мужчине этих же самых свойств, неизменно выручавших его в жизненной борьбе, оказывалось явно недостаточно, когда он, допустим, выступал в роли отца. Ведь эта роль теперь тоже претерпела огромные изменения. Отец, чего раньше не было, стал близок и доступен детям, он их нянчил, кормил, купал, утирал им слезы, мазал йодом ссадины на коленках, и уже одно это стимулировало появление в его характере черт, чуждых "настоящему мужчине": сентиментальности, мягкости, жалостливости, которую исстари презрительно именовали бабьей...
Поразительно красноречивый снимок выбрала редакция, чтобы проиллюстрировать мою статью. Двое мужчин, идя навстречу друг другу, толкают перед собой детские коляски с таким видом, словно они каторжники, прикованные к тачкам. Фигуры напряжены, лица хмурые, никакого удовольствия они не выражают. Наверняка у каждого из двух отцов нашлось бы занятие получше, чтобы провести свободное от работы время, и все их мысли сейчас, похоже, – об этом. Но надо – значит надо!
Уж если мы завели дискуссию, думаю я задним умом, следовало бы обратить больше внимания на другое – как выросло значение индивидуальности каждого человека и в том, как воспринимают его окружающие, и в его собственном самоимидже. Быть самим собой, ценить уникальность, неповторимость своего "Я" стало несравненно более насущным, чем культивировать в себе качества, соответствующие стереотипу, и подавлять чуждые ему проявлений. Вот что на самом деле знаменовало собой новый этап психологической эволюции, вто что принесла с собой вторая половина XX века!
Мужское и женское начало в человеке утратили свою самодержавную власть. Их присутствие стало обозначаться игрой оттенков, полутонов, и сама способность различать эти нюансы и реагировать на них означала выход на более высокий уровень психологической зрелости общества. Благородное вино, имея один и тот же химический состав, отличается на вкус знатоков особым букетом. Так же проявляется и специфика пола: не в особом поведении, не в особых свойствах интеллекта, а скорее в легких многоцветных бликах, завершающих психологический портрет.
Но понимание этого пришло не сразу, поначалу мы слишком были поглощены своей тревогой. Если уместно воспользоваться этим термином, перед нами предстало новое явление – социальный гермафродитизм, и вызвал он ту же реакцию, что и биологическая двуполость – неприятие, отторжение и бессознательный страх. Да впридачу еще это уродство обступало нас со всех сторон, лезло в глаза, явно пыталось занять наступательную позицию!
Перечитаем еще раз письмо читательницы, с которой мы публично поспорили. Против чего она протестует, чего добивается? Завоеванные права и свободы, полагает она, изменили женскую психику, но – недостаточно. Остается что-то специфическое, присущее только женщинам, и это им мешает. Думаете, разрыв между полами неизбежен, поскольку берет начало в биологии? Ошибаетесь! Не природа лепит духовный облик женщины, а социум – традициями, воспитанием, образами, увековеченными в искусстве. Если отключить девочку от этих каналов воздействия, если не напоминать ей ежечасно, что она – будущая женщина, которой в дальнейшем предстоит реализовать себя в соответствующей социальной роли, если, короче, выработать унифицированную систему воспитания детей, цель будет достигнута – половая дифференциация исчезнет.
Эта позиция, как показали, в частности, и отклики на мою статью, была достаточно редкой. Преобладал прямо противоположный взгляд – осуждение мужеподобия в поведении и складе характера, требования изменить образ жизни женщины, вплоть до призывов "вернуть их в семью". Меня тоже, как сейчас помню, больно задел пафос этого письма. Женоподофобия – ненависть к женщинам – неприятна в мужчине. Но особенно сильно задевает оно в женских высказываниях – как след старого, не изжитого эмансипацией, комплекса неполноценности, тонко подмеченного Гончаровым в романе "Обрыв". "Почему вы считаете нас, женщин, бедными существами?" – спрашивает героиня у своего нового знакомого, ссыльного нигилиста. "Да как же вас не жалеть? – иронизирует он. – Вы то и дело твердите: ах, как бы я хотела быть мужчиной, это моя самая заветная мечта! Выходит, если бы сбылась эта мечта, женщин вообще не свете не осталось бы!"
Так куда же идет развитие цивилизации? Есть ли естественный предел у наметившихся тенденций сближения полов? И правда ли, наконец, что биологическая основа пола может безропотно капитулировать перед натиском целеустремленных воспитателей?
Разделение на два пола, счел я необходимым напомнить читателям, возникло в процессе эволюции как фактор, усиливающий адаптацию вида к среде и резко повышающий шансы на выживание. Естественное разделение функций между самцами и самками укрепляет позиции в борьбе за существование, а главное – в выращивании потомства.
"У вида "гомо сапиенс", – писал я, – биологические различия между полами были углублены в процессе социальной эволюции, поскольку они были полезными и необходимыми. Однако, и в прошлые времена, и теперь изменения в характере социальных ролей не были и не могут быть произвольными, безграничными: они базируются на биологических основах, все попытки игнорировать которые приводит в печальным результатам".
Формирование личности тесно связано с бессознательным выбором определенной модели поведения. который совершается в психике ребенка под влиянием ближайшего окружения. Сначала "присваиваются" внешние черты, потом происходит глубокое отождествление своего "Я" с личностью этого выбранного эталона. Взрослые корректируют, направляют этот процесс, причем, лишь частично – на сознательном уровне. Когда мы "со значением" хвалим мальчика за то, что он защищает сестренку, а девочку ругаем за нежелание помыть после обеда посуду, мы ясно понимаем, почему и зачем это делаем. Но многое и, возможно, самое важное в направлении полового развития детей родители тоже делают бессознательно.
Спросите у любой женщины: кто из ее детей вызывает в ней более сильную нежность? Сам вопрос покажется ей обидным: матери одинаково дороги и сыновья, и дочери! Но в статье я привел данные, полученные американским исследователем М. Льюисом, который установил, что это далеко не так.
В первые шесть месяцев матери дотрагиваются до сыновей значительно чаще. Это бесконтрольная, не фиксируемая самими женщинами потребность, доставшаяся им по наследству от многих поколений праматерей. Связать ее можно с тем, что будущий мужчина, наследник, представлял большую ценность для семьи. Но известно и другое: в численности новорожденных сыновья преобладают, а уже через несколько месяцев равновесие восстанавливается, то есть природа делает мальчиков более хрупкими, уязвимыми...
А ближе к году картина резко меняется. Теперь матери чаще дотрагиваются до дочерей, а между собой и сыновьями увеличивают дистанцию. Эти различия заметны только при очень внимательном наблюдении, как бы через увеличительное стекло. Возраст, когда мать начнет сознательно сдерживать свои эмоции, чтобы не испортить сына "сюсюканьем", еще впереди. Речь пока идет о крошках, не умеющих ходить, разговаривать, если есть такая счастливая возможность, их даже еще не отлучают от груди. Но уже в эту нежнейшую пору мальчики меньше контактируют с матерями, что создает основу для самостоятельности, независимости, способности брать на себя ответственность.
Затронул я в той давней статье и вопрос, который продолжает занимать меня до сих пор. Два одинаково любимых, одинаково родных лица склоняются над ребенком: отец и мать. Какой внутренний компас поворачивает взгляд сына к отцу, а дочки – к матери, когда начинается бессознательный поиск объекта идентификации? Думаю, что окончательному выбору предшествует некий подготовительный этап, когда ребенок пытается примерить обе модели, но останавливается на той, освоить которую ему, в силу биологических особенностей, легче. О "принципе легкости" у нас говорят значительно меньше, чем он того заслуживает, будучи одним из важнейших регуляторов психической жизни. Именно он заставляет отдавать предпочтение самым коротким и простым путям к поставленной цели, он предохраняет от излишних затрат энергии. И он служит самым надежным мостиком, соединяющим две стихии, к которым принадлежит человек, – его биологическую предрасположенность и способность к социальной самореализации. То, к чему есть врожденный талант, дается играючи. Если же мы беремся не за свое дело, природа немедленно сигнализирует об этом целым комплексом неприятнейших ощущений. Например, мальчик, органически наделенный высоким уровнем болевой чувствительности, может сколько угодно мечтать о выступлениях на боксерском ринге, но природа не позволит ему заниматься этим видом спорта.
То же самое происходит и при выборе определенной половой роли. Биологическая предрасположенность к ней обуславливает легкость ее исполнения, а поощрение социального окружения закрепляет достигнутые успехи. Так постепенно у ребенка складывается чувство его половой принадлежности, вырабатывается определенный характер поведения. Возникает глубокое осознание собственной личности как личности мужчины или женщины.
Сегодня я мог бы дополнить это рассуждение рассказом еще об одном интереснейшем американском исследовании. В его программу, кроме многого другого, входило наблюдение за естественным поведением больших групп детей 6-8 лет. Вот воспитатель выводит их на прогулку в сад и предоставляет самим себе. Начинается "броуново движение": дети бегают, играют, шалят, беспрерывно создаются и распадаются маленькие компании. Каждый ребенок ведет себя в соответствии со своим характером и темпераментом, так что поначалу кажется. что никаких иных закономерностей в их поведении не существует. Но если посмотреть внимательнее, выясняется каждый раз, что дети разного пола ведут себя по-разному. Девочки стараются расположиться поближе к взрослому, чаще обращаются к нему, задают вопросы, вообще заметно, что они учитывают его присутствие. Мальчики – наоборот. Они держатся в отделении и в пространственном смысле – ближе к границам участка, и в психологическом. У них меньше вопросов к воспитателю, они меньше нуждаются в его одобрении. Это явно один из факторов, способствующих тому, что дети, хоть они проводят какое-то время в общей игре, никак не чуждаясь и не стремясь обособиться, все-таки чаще сбиваются в однополые стайки.
Подчеркну один принципиальнейший момент. Как и в опытах М. Льюиса, речь одет о достаточно тонких градациях. Нельзя сказать, что мальчики вообще не подходят к воспитателю или что девочки хорошо чувствуют себя только у него под крылом. Различия обнаруживают себя при суммировании итогов большого числа наблюдений, скорее статистически, чем визуально. И уловить их можно только при сравнении. Если разделить лист бумаги пополам, на одной половине подробно описать поведение мальчиков, а на другой – девочек, картинки получатся примерно одинаковые. И только когда начинают их сопоставлять, половые различия проступают в виде определенных тенденций.
Я представил себе: а что, если бы подобный эксперимент был поставлен, допустим, сто лет назад? И сразу понял, что даже чисто технически это было бы делом неисполнимым. Мальчики и девочки не могли бы составить такую большую, устоявшуюся смешанную группу. Они росли врозь, их воспитывали разные люди – и по-разному. Даже в одной семье, среди любящих друг друга братьев и сестер, непререкаемый обычай воздвигал невидимую стенку. Если бы девочка и захотела поиграть в "мальчишеские" игры, ее бы строго одернули. Если бы мальчик и захотел прижаться к матери, он бы не получил такой возможности. Замкнутые в своем, особом мире, будущие мужчины и женщины по-разному проходили путь психического развития, у них формировались несхожие рефлексы, потребности, способы внутренней самозащиты.
Постоянно читая в старых романах, как героини чуть что падали в обморок и у них приключалась горячка, я думал: уж не притворялись ли они? Или это авторское преувеличение, литературная условность, призванная подчеркнуть драматизм событий? Мне тоже случалось видеть, как в стрессовой ситуации женщины лишались чувств. Но это были единичные эксцессы, и требовались для них исключительные, напоминающие удар молнии потрясения. Но потом, уже глазами психоэндокринолога, я проследил путь воспитания тех слабонервных женщин и понял, что притворство, если оно и имело иногда место, вовсе не было делом обычным. Девочка росла в оранжерейных условиях, ее опекали, лишали малейшей самостоятельности. Ее познания о мире были резко ограничены и почти не подпитывались собственным опытом. Даже в играх ее ограждали от ситуаций, связанных с риском, с опасностью испытать резкую боль. И как настоящий оранжерейный цветок, она становилась беззащитна перед травмирующими факторами среды. Ненатренированная эндокринная система пасовала даже перед незначительными, по мужским меркам, стрессами, и запредельное напряжение вызывало психический эффект, подобный короткому замыканию...
Ну, а в наше время? Любой скажет, что никаких половых различий нынешняя система воспитания не учитывает. Ее даже порой сурово упрекают в этом. Маскулинизация женщин, феминизация мужчин, этот двуединый лик социально-психологического гермафродитизма, вызывавший такую бурю во многих душах, потому, мол, и возник, потому и стал он возможен, что наша цивилизация отказалась от разных подходов к детям. В детском саду они вместе, в школе – вместе, игрушки – общие, развлечения – одинаковые...
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |