Esse est percipi

О чем грустит малиновка

"Esse est percipi"

(Дж. Беркли)

Давай сразу уточним: я знаю, что ты не в восторге от этой идеи. Но мне необходимо выговориться, и ты это знаешь. Хочется понять, с чего всё началось. Нет, даже не так - вспомнить бы, с чего всё началось и почему. Это же обыкновенная человеческая черта - раскладывать всё по полочкам. Ну, мне-то уж она точно свойственна. Так что не обессудь.

Сейчас я сижу и, напрягая изо всех сил память, пытаюсь уловить тот самый - пиковый, я бы сказал, - момент. Но на ум так ничего и не приходит. Моя жизнь была совершенно обыкновенной, если не считать того, что я всегда увлекался фотографией - увлечение это сделало меня впоследствии популярным фотографом.

Зима в этом году выдалась сложной, даже опустошающей. Город приобрел молочно-белый оттенок, с вкраплениями грязной серости повседневных будней. Вдохновение покинуло меня. Жизнь утратила остроту, стала безвкусной. Я неделями не выходил из квартиры, погруженный в мучительный самоанализ и поиск ответов на такие вопросы, которые не обрели даже окончательной формулировки. Увлекся на короткое время философией, но утратил интерес достаточно быстро. Ничто не приносило истинного, продолжительного удовольствия. Радость превратилась для меня в миф. Моя душа отчаянно и безмолвно кричала. Мое тело было сосудом, еле сдерживающим потоки безграничной энергии, грозившей разорвать меня на части и разлететься в разных направлениях. Я ощущал в себе ярость тысячи рождающихся сверхновых, но всё обстояло хуже того - внутри меня, словно расползающаяся раковая опухоль, росла черная пустота одиночества. Критики отмечали рост числа депрессивных работ в моем творчестве. Темы саморазрушения, отчуждения в социуме, поиски смысла жизни проявлялись в унылых урбанистических пейзажах, заброшенных или сгоревших домах, в черно-белых тонах самих фотографий. Жизнь представлялась грязным серым пятном, растекшимся вокруг меня.

Я никогда не ладил с людьми, ты это знаешь. Я рос в постоянном, непрекращающемся состоянии войны со своим внутренним миром. Мои родители сказали бы, что во мне до сих пор не умер подросток. Ты, наверное, знаешь это лучше меня, тебе всегда было видней, правда? Что я мог ответить своим родителям? Нет, обвинять их в моей социопатии я не стану - это целиком моя вина. Я бы промолчал и не пытался переубедить их. Думаю, это достаточно взрослый поступок, ты так не думаешь? Я ведь добился многого благодаря своему упорному труду. В свое время мне пришлось пробивать себе дорогу в мир искусства, иногда принося в жертву самое дорогое. И ты знаешь, что я понял? Разве не удивительно, что осознание самых очевидных вещей приходит чаще всего невыносимо поздно?

Что ж, всё мое творчество, все душевные порывы - не более чем крик одинокого человека, не имеющего возможности жить с людьми, не желающего мириться с этим самоизгнанием. Я заставлял людей слушать меня, восхищаться мной, следовать за мной, считаться с тем, что я делаю. Но мое торжество было ложным. Люди всегда поклоняются и восхищаются тем, чего не могут понять. Людям необходимо следовать за чем-то. В самой человеческой психологии заложен инстинкт подчинения. И люди всегда с радостью следуют за грозными, могущественными силами, чтобы не разгневать их. Восхищение моими фотографиями стало нестерпимым для меня. Я хотел разозлить своих почитателей, хотел как будто бы низложить самого себя с божественного трона. Но это импровизированное самоуничижение лишь вызывало восторг, лестные оценки сыпались со всех сторон. Я чувствовал, что схожу с ума. Я не был их богом. Я был игрушкой, они игрались со мной. Не мной писались правила этой игры - я сам играл по чужим правилам, служил посмешищем, чудовищем, занимательным экземпляром в их претенциозном зверинце.

Масштаб трагедии был столь велик, что я не справился с нанесенным мне ударом. Впервые за свою жизнь я опустил руки, сдался. Вслед за опущенными руками тело размякало, падало на кровать. Бессилие, безволие, бессмысленность, беспросветность - всё смешалось во мне зимой этого года. Моя жизнь превратилась в безразличную ко всему прямую линию кардиограммы.

С самого дна пробуждались ото сна черные стороны моей души - такие, о которых я не мог даже и подозревать. Забытье стало единственным моим желанием - в то, что я смогу найти человека, который принял бы меня и которого я мог бы делать счастливым, никакой надежды не было. С безумным сладострастием я принялся сжигать в себе всё человеческое. Шли дни, росли дозировки - алкоголя, наркотиков, мне становилось всё хуже. Минуты забытья укорачивались, я чувствовал необходимость в новых, более сильных ощущениях. Я убегал от объективной реальности, но она неумолимо настигала меня - полуголого, заросшего, неухоженного, ощерившегося на белый свет полубезумным оскалом.

Уже не помню как, но поиски средств к собственной деперсонализации привели меня к необычной находке. Мне в руки попало несколько грибов мексиканской псилоцибе, и тогда новая вспышка надежды на уход в сладостное небытие с готовностью озарила остатки затуманенного рассудка. Неприхотливость этого гриба позволила мне выращивать его в домашних условиях. Я не переставал искать способы усиления эффекта, чтобы погружаться еще глубже в невменяемую, яркую краску галлюцинаций.

Я помню, как в первый раз после приема грибов грязно-серая пелена мира подернулась, спала. Словно оживающий труп действительность теряла бледность, наполнялась красками, а печаль уносилась в запредельные дали. Сонм космических голосов предвосхищал нисхождение ангельской благодати; очарованная неземным волшебством душа выбрасывала тело на улицу, в город, обретший жизнь. Я с упоением ел эти новые ощущения, поглощал сыплющиеся на меня знания с немыслимой быстротой. И в этот счастливый миг моей жизни я встретил тебя.

Я был у себя дома и съел пару грибов. Блаженное буйство красок застило мне глаза, улыбка заиграла на губах.

Оттаял снег, высвободив из своих ледяных оков истосковавшуюся по теплу землю. Солнце перестало девственно прятаться за затянутым облаками небом и гордо, дерзко высветило свое око, опустив взгляд на беспризорный город. Серые дома, сбрасывая с себя снежные шапки, радостно возвысились над деревьями, смущенно раскрывающих листья. Безмолвная природа загомонила птичьим щебетом; реки залили огромные пространства земли, широко раскинув свои неумолимые объятия.

Ты сидела в парке и читала Хемингуэя. Твой лоб забавно морщился, когда ты сталкивалась с описанием занимательной ситуации в книге. Ты словно вся дышала жизнью - у меня перехватило дыхание. Я не сразу осознал, что время остановилось, звуки умерли - в этот миг ты была моей единственной вселенной, существование которой я мог осознать. Развевались твои длинные черные волосы, бегал по строкам ловкий взгляд изумрудных глаз, едва шевелились в неразличимом шепоте бледно-розовые губы. Сильную погруженность в чтение выдавало взволнованное дыхание - ты сопереживала героям. Я боялся нарушить твой покой, но не мог оторваться от тебя. Чувство одновременного восторга и испуга совершенно парализовало мои мысли. Не помню, как ноги сами собой пошли, направляя меня к твоей скамье. Не отрывая от тебя изумленного взгляда, я сел рядом - и обрел власть над собой. Ты взглянула на меня - от меня не ускользнул оценивающий иронический огонек. О, ты ошеломительна своей особенной, внутренней красотой - я знал уже тогда, что у тебя удивительно прекрасная душа. Ты тоже знала всё наперед - и просто ждала, что я предприму дальше. Словно просыпаясь от сна, я извинился и, стараясь сохранить будничный тон, спросил у тебя о книге. Слово за слово, мы заговорили о Хемингуэе, Эдгаре По, Пабло Пикассо, Франсиско Гойе, Вуди Аллене, Милоше Формане, Майлзе Девисе, Чаке Берри и у каждого рождалось смутное ощущение родства, схожести. Но я видел испуг в твоих глазах, не в силах еще разгадать его причину. Мы договорились встретиться на следующий день. И только в моих ушах утих звон твоего "до завтра", ты растаяла вместе со всем дивным миром, вплотную окружавшим меня. Серые и черные щупальца реальности разорвали в клочья яркий и поющий мир иллюзий. Из моей груди еле слышно вырвался стон разочарования - более горькой утраты я не мог бы вспомнить, чем этот миг насильственного расставания.

За окном на земле расстилалась безжизненно-коричневая трава; серые, осунувшиеся многоэтажки вяло перемигивались огоньками окон. Прохладный вечер окутал мир бесчувственной прохладой, а ветер повсюду разносил ее обжигающе ледяное дыхание. Я посмотрел на себя в зеркало - желтые, стеклянные глаза; рот, едва сдерживающий крик; зернышки пота на высоком лбу; бледные впалые щеки. Комната рушилась, я терял опору и падал в небытие, уставший и разбитый.

Когда я проснулся, то первым делом выскочил навстречу неприветливому миру. Тяжелый дождь беспощадно линчевал дома, улицы, дороги, прохожих. Гул машин неумолчно звенел в напряженном воздухе. Я разрезал поток человеческой массы, стремясь отыскать парк и тебя. Я не мог выронить тот лучик надежды, что ты мне дала. Но в парке я тебя не обнаружил. Грустно скособочилась скамейка, на которой мы сидели, и безмолвно терпела непрерывный поток дождя. Я не замечал, что и сам я промок до нитки, - всё опостылело в эту минуту. Тело машинально развернулось и двинулось к дому; разум отказывался реагировать на внешние раздражители.

Мокрый, грязный, небритый и запущенный, я прошел к себе в квартиру, неуверенно шагая к запасам грибов. Силы покидали меня, но я успел съесть один гриб и упасть на пол. Безжизненно-белый потолок в комнате растекался перед глазами. "Весь мир стал потолком", - подумал я и засмеялся.

- Ты опоздал, - сказала ты.

Я улыбнулся потолку и извинился.

- Куда ты смотришь? Эй! - Ты сердилась на меня.

Я зажмурился, задержал дыхание. Почувствовав слабый аромат твоих волос, я открыл глаза. Ты недоуменно смотрела на меня. Шумела листва на деревьях. Весело переговаривались прохожие в парке.

- Самое смешное в тебе, что ты на ходу засыпаешь, - говоришь ты и улыбаешься, иронически и одновременно беззлобно.

Мир вокруг расцвел - а центром мира была ты, неповторимая, необычная, такая живая и обворожительная... Я недоверчиво сощурился.

- Знаешь, перестань так смотреть, а то я чувствую, что сказала какую-то глупость.

Я виновато улыбаюсь и стараюсь в своем взгляде высказать всю нежность, которую испытываю в настоящий момент. Но от тебя не скрывается чувство тревоги, не покидающее меня ни на секунду.

- Скажи мне, - говоришь ты.

Я беру тебя за руку - ты испуганно отдергиваешь ладонь. Я смотрю на свою брошенную кисть с непониманием и какой-то обидой. Как сказать то, что я чувствую? Ведь это скопление невиданных, противоречивых эмоций, сосуществующих в одном отрезке времени в одном сердце. Чувство - предвосхищение того, что завтра никогда не наступит.

- Перестань.

Но между нами стена отчуждения, и я не в силах понять что-либо. Растерянность не дает мне собраться. Мир вокруг иллюзорен или всё существует взаправду?

- Ты делаешь слишком много. Ты слишком многое взвалил. Ты привык взваливать на себя всё. И к чему это привело? Ты сидишь - и не можешь вымолвить ни слова. Но то, чего ты ждешь... Нет, нет, это не я - ты должен идти дальше.

Я не могу осознать происходящего, не могу понять того, что ты говоришь. Сколько прошло времени? Что я успел сделать? Что я забыл? Почему я чувствую жжение в своем сердце и решительное хладнокровие в одно и то же время?

- Сделай кое-что для меня, - говорю, наконец, я.

Ты - воплощение готовности помочь.

- Научи меня видеть то, что видишь ты. Научи меня дышать, как ты. Думать, как ты. Чувствовать всё то, что чувствуешь ты.

Я читаю в твоих глазах испуг и недоумение.

- Ты пока не понимаешь, - продолжаю я, - но если ты хочешь мне помочь, сделай то, что я прошу.

- Почему я?

Пробуждаюсь в бесцветном вагоне метро. Меня окружают каменные, ничего не выражающие лица людей. Рядом сидящие смотрят на меня с опаской. Что я сделал? Глаза сосредоточенно и быстро бегают от точки к точке. Я ничего не понимаю. Даже того, куда еду.

- Вы совершенно правы, - говорит человек справа от меня.

- О чем вы? - спрашиваю.

- Люди стремятся непонятно к чему. Шкала ценностей сошла с ума. А цены! - Мой собеседник, мужчина лет пятидесяти, с шляпой-котелком и усами, воздевает указательный перст. - Мы должны разрушить основы нашей культуры. Мы должны попробовать освободиться. Мы несвободны с самого рождения! Чего желаете вы?

- Выйти.

Выхожу на неизвестной мне станции. Я не помню, который час и почему я нахожусь в метро. Единственное, чего я хочу по-настоящему, - вернуться к тебе, в наш парк, к нашей скамейке. Вечно отверстая пасть подземки выплевывает меня на улицу. Улица обступает меня враждебной ухмылкой вечерних фонарей. Я мерзну, продуваемый струями немилосердного вечернего ветра. Пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь в расплывающейся невзрачной картинке города, но все попытки тщетны. Совершенно не помню того, как возвращаюсь домой и падаю на кровать. В голове пульсирует только одна мысль - торжественной дробью стучит нежно повторяемое мной имя. Сумеречные тени клубятся вокруг меня, ползая по стенам комнаты, а я чувствую себя в безопасности и раз за разом шепчу то, что трепетно хранит память: и вновь имя - твое имя.

В следующую нашу встречу я прошу прощения и стараюсь открыто рассказать о своих страхах. Ты с непередаваемой добротой и нежностью слушаешь - слушаешь! - меня. Твои глаза задумчиво смотрят на линии моих ладоней, словно пытаются прочесть невыразимо сложный жизненный путь. Я умолкаю, не находя больше слов, чтобы поведать о своих чувствах, и тогда ты говоришь:

- Если ты считаешь всё это подобием сна или бреда, почему я чувствую себя настоящей?

Я не знаю, что ответить тебе на это. Моя растерянность лишает меня возможности рассуждать трезво.

- Ты потерялся, - говоришь мне ты, - я чувствую, что тебе плохо. И что я в этом виновата.

Во мне вспыхивает досада - как я мог заставить тебя винить саму себя? Ведь я хотел лишь одного - счастья для тебя, но, выходит, служу причиной твоего горя.

- Однако, - говоришь ты, - я помогу тебе. Я хочу помочь.

С этого момента ты обрекла себя на кропотливую, почти безнадежную работу. Мы вместе много читали, беседовали о том, что первым приходило в голову. Я, вдохновленный твоей поддержкой, делал новые, оптимистичные фотографии. Мы вместе ходили по весело поющему городу и снимали улыбающихся прохожих, детей, солнечные блики в складках озерной воды, удивленных уток, прытких воробьев, величественные седые облака. Но ты уставала очень сильно. Ты видела, что я запутался окончательно, и пыталась всеми силами ободрить меня.

- Думай о том, что ты чувствуешь. Я здесь. Я существую, - говорила ты.

Но озадаченность моя росла, безумие крепло - я не знал, чему верить. Мгновение назад я видел бездушный, аморфный серый мир, неприветливо глазеющий на меня из окна спальни, а потом - твоя рука в моей руке, мы бежим наперегонки, гоняя жирных ленивых голубей в парке. Серый песок сменялся калейдоскопом - и что было по-настоящему?

Трясущимися руками я сжигал грибы где-то в лесу, далеко от людских глаз. Наверно, я чувствовал ломку в этот момент, но изо всех сил держался, чтобы не прыгнуть к костру и спасти несколько грибов. Грудь горела от жара - то ли костра, то ли переполнявших голову переживаний. Меня преследовали голоса и шепоты, дрожь била по телу, я не мог сосредоточиться на том, что реально.

Мы сидели у меня в комнате. Ты была спиной ко мне: по трясущимся плечам я понял, что ты плачешь. Я подошел, обнял тебя за плечи и тихонько поцеловал в шею. Ты положила свою руку на мою, нежно сжала ее.

- Я боялась, - сказала ты, - я видела, как ты смотришь на меня. Ты необычный. Я видела твое сердце - и меня пугало, насколько сильно оно любит, - ты поворачиваешься ко мне, кладешь руку на мою грудь. Мы оба ощущаем, как быстро бьется под ней взволнованное сердце. - Я хотела тебе помочь. Я вижу, что ты совсем потерялся. Твои глаза закрыты, а сердце жаждет правды. Сильнее правды оно хочет лишь одного - заботиться о другом, любимом. Когда я это поняла, я поняла и то, что сама хочу того же - заботиться о тебе. Я вижу - или хотела видеть? - что тебе это нужно. И я старалась изо всех сил сделать тебя живым. Я удивилась, когда поняла, что мне нравится это, что я хочу этого - заботиться, отдавать свой внутренний жар. Тебе. А самое прекрасное то, что я многое получала взамен от тебя. Но ты окончательно запутался. Я вижу твой блуждающий взгляд - ты даже не знаешь, существую ли я... И я не знаю, что делать. Я не знаю, что я еще могу сделать для тебя.

Ты снова плачешь. Я потрясен до глубины души, но внутри уже чувствуется зарождающееся тепло счастья. Боже, наверно, это самое лучшее признание в любви, которое я когда-либо мог познать! Разве не замечательно то, что двое людей безмолвно, не оговаривая ничего, понимают друг друга, понимают то невыразимое чувство, что владеет сердцами обоих? Я едва целую твои глаза, нос, щеки, губы, вкладывая в каждый поцелуй всего себя, всё то, что было значимо для меня, всё, что я берег в сокровенных тайниках души.

Лениво выглядывала из-под табурета грязная серая шляпка псилоцибе. Солнце из окна высвечивало мое бледное лицо. Я закрыл глаза, вдыхая аромат твоих волос, стараясь запомнить его на всю оставшуюся жизнь. Руки держали тебя в объятиях, я не смел их разжать, не смел отпустить тебя. Когда ты посмотрела на меня, то чувство нежданного счастья, которое испытывал сейчас я, передалось и тебе. Ты засмеялась, понимая, как и я, что всё будет хорошо.

Мои глаза были открыты.

Дата добавления: 2015-08-28