Сашка тёрся об меня бёдрами, и постепенно его движения перерастали в ритм. Сколько прошло времени, я не знал… Я плохо помню, что было дальше… помню лишь только некоторые моменты — что мои открытые глаза начали понемногу различать Сашкин рельеф в рассеянном свете ночника, и мне украдкой хотелось всё время смотреть и смотреть на него, и ещё помню, что тыкался, как слепой котёнок носом, где-то у него подмышкой, когда Сашка на мгновение остановился… Остановился для того, чтобы снять с меня последнее. «Снявши голову по волосам не плачут» — так, кажется, говорят? Но я вцепился в этот кусок ткани чуть ли не зубами. Для Сашки же это была новая возбуждающая игра — и мы боролись до тех пор, пока бедная материя не затрещала по швам… Этот звук остановил меня, так как я понял, что рискую наутро остаться без нижнего белья. До следующей субботы (прачечный день в нашей части, когда выдавались новые чистые комплекты белья) была ещё неделя… Что обо мне подумает кастелян, когда увидит разорванные клочья?.. Я разжал пальцы с таким же чувством, с каким альпинист выпускает верёвку из своих рук… Оказавшись без ничего, я чувствовал себя вскрытой ракушкой.
— Ну вот… Зайчик мой… Обними меня, пожалуйста… крепче… не бойся… Ах ты, зверёк мой…
Я всё ещё не мог поверить, что эти слова говорит он, Сашка… Они рождали во мне и стыд, и возбуждение, и трепет. Я знаю, что мне ничего не нужно было делать, выполнять, обдумывать — любое моё движение, кажется, приводило Сашку в экстаз. Раньше, до этого, я и подумать не мог, насколько он чувствен, гибок, красив… А какие у него глаза!.. Особенно при свете ночника… Это же синяя звёздная бездна!.. Я почему-то не замечал этого раньше. Видимо потому, что я лишний раз старался не заглядывать в его глаза — ведь, общаясь с ним, я постоянно был на «стрёме», мне было не до того… И ещё — я не мог доселе видеть этих, именно этих глаз — потому что там, «в той жизни» они у Сашки абсолютно другие… Эти большие, мягкие ладони, эти упругие, тёплые губы, которые обволокли меня…
Сашка, прерывисто дыша, вновь осторожно принялся вылизывать моё ухо, скулы, шею — и вскоре мы снова сжали друг друга в объятьях. Несмотря ни на что, мы всё равно были мужчинами — и поступали как мужчины. Пусть весь мир рухнет сейчас, пусть раскаянье и стыд испепелят меня в прах, но я хотел Сашку, я хотел его!.. Именно хотел — так же, как он хотел меня, — и будь что будет. Его объятия, словно тиски, сдавливали меня всё сильнее и сильнее, но теперь я уже не мог, не желал, чтобы они были иными. Я сам вкладывал всю свою силу, которую только мог, обнимая его и понимая, чувствуя, что именно это сейчас наш язык, наши особые слова. Язык, на котором можно говорить только правду. Язык, который не умеет лгать, в нём просто нет слов для лжи. Именно так мы говорили — как сильно, как безумно мы сейчас нуждаемся быть рядом друг с другом!
Обхватив мою голову, осторожными и плавными движениями Сашка потянул меня вниз. Его руки двигались медленно-медленно; казалось, что они чутко улавливали каждое слабое напряжение моих мышц.
И тут мною снова овладел страх… «Зачем?.. Нам ведь и так было хорошо. Зачем ему нужно это? Неужели ему мало, ведь он хочет именно этого? Господи! Я наверное никогда не смогу решиться на такое!.. Но он этого так хочет, я чувствую — по всему его телу. Но… как я смогу?»
Я резко прижался щекой к его животу, вслушиваясь, как стучит его сердце, сотрясая всё тело. Руки, держащие мою голову, дёрнулись, и в какой-то момент мне показалось, что сейчас вновь появится тот самый «Сашка, ефрейтор Кунсайтес», которого ничто не останавливало, который готов был идти напролом, невзирая ни на какие преграды. Но он остановился… Лишь его влажная ладонь как-то судорожно и трепетно поглаживала меня по ёжику волос.
— Ты не хочешь… — наконец выдохнул он. — Не хочешь… не хочешь…
Я слышал, как он почти с отчаяньем повторят эти слова: «не хочешь… не хочешь…» и его тело опять сотрясла дрожь. Он продолжал гладить меня по голове, словно маленького ребёнка, которого надо было успокоить. Движения его руки были спокойны и ласковы, но я слышал, как колотится Сашкино сердце.
— Прости… — он нашёл мою руку, притянул к себе, прикоснулся губами. — Прости…
Я не дал ему договорить, накрыв губы ладонью. Сашка опять поцеловал мою руку, но мягко отстранил её.
— Почему?..
Слова застряли у меня в горле:
— Не знаю… Ты перестанешь… Я боюсь, что ты перестанешь…
Я замолчал. Как я мог объяснить ему это?
— Чего боится мой Зай? Мой трусишка… — он снова крепко и ласково прижал меня к себе. И вдруг словно окаменел.
— Ты всё ещё… не доверяешь мне? — Спросил и замер.
Что-то вдруг изменилось, его тело напряглось, как будто одеревенело. Он с каждой секундой становился другим, словно отдалялся, хотя и продолжал лежать рядом. Становился чужим…
— Нет! Нет, не то! — зашептал я торопливо, отчаянно ломая все стены, возникшие во мне. — Не то! Саша, Сашенька… Я боюсь, что ты после этого перестанешь… Перестанешь… Ну кто я буду после этого?.. Кто?.. А я не хочу… Это будет неправильно… Это будет… низко.
Я замолчал, растерянно слушая его глухое рокотание, пока не понял, что он смеётся.
— Дурачок! Мой дурачок! — он сжал меня с такой силой, что я охнул. — Это будет здорово! Кто ты будешь?! Ты будешь моим Зайкой! Самым хорошим Зайчонком на свете! Моим! И только моим!
Сашка потрепал меня за ухо и взъерошил волосы. Я всё ещё недоверчиво отстранялся, упершись руками в его грудь.
— Это правда? Правда? Ты не шутишь?!
— Конечно, правда, зай-трусишка! Клянусь тебе… Чем мне поклясться, чтобы ты, наконец, поверил мне?
— Чем?..
И тут я, наконец, решился и выпалил:
— Саша, если всё так, как ты говоришь, если это так, то… может быть, ты сделаешь это первым?
Я в страхе запнулся. Остановился, напряжённо вслушиваясь в возникшую тишину.
Сашка молчал. И чем больше длилось его молчание, тем сильнее меня охватывал ледяной ужас.
«Он молчит! Молчит! Молчит!.. Господи, ну почему он молчит?! Пусть скажет хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь! Пусть скажет, что не может, но только не молчит! Ну почему?!»
Наконец, когда меня уже охватило отчаяние, Сашка укоризненно произнёс:
— Зай-Зай… Ты всё-таки мне не веришь. Ты думаешь, что я всё ещё играю с тобой. Думаешь, я боюсь начать первый?
Он ущипнул меня за нос. Прижал свои губы к моему уху:
— Только ничего «такого» не обещаю, знаешь ли. Я делаю это в первый раз…
И он ласково укусил меня губами за ухо, а потом стал опускаться ниже и ниже…
— Ой! — вырвалось у меня.
— Что, страшно? — поднял он голову, улыбнулся.
И вдруг — о, боже, я чуть было не подпрыгнул…
Сашка сполз на пол. Придавил меня к кровати своими ручищами…
…После нескольких движений он поперхнулся. Наверное, он тоже не ожидал. Это действительно было у него в первый раз.
— Может, не надо?.. — с надеждой прошептал я.
Пауза. Сашка переводил дыхание.
— Странно всё это… — глухо проговорил он. — Мне это делали, и не раз, а вот самому…
— Саш, может, не надо?.. — Я попробовал пошевелиться.
— Лежи-ка! — он снова придавил меня ручищами.
Я замер, вслушиваясь в свои ощущения. Шквал эмоций, ощущений, чувств рождали даже малейшие касания другого человека… Ни одно из собственных прикосновений не могло сравниться с трепетностью его губ. Это было… так приятно… Я смотрел на тусклый свет лампы ночника. Мои глаза наполнялись слезами — и постепенно замкнулись сами собой. Это было… так приятно… За закрытыми веками всё ещё маячило жёлтое пятно ночника. Я разрывался на части между ощущениями восторга, наслаждения и сильного страха, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху, к каждому звуку. Никогда не предполагал, не догадывался, что ночь может быть так наполнена звуками. Я знал, что запертую изнутри тяжёлую дверь Бункера можно было только взорвать, но всё равно каждый раз нервно вздрагивал от чудившихся мне шагов. Это была гремучая смесь страха и наслаждения… Это было… бесподобно…
Сашка остановился. Выпустив меня, тихо положил голову мне на колени.
— Что?.. — растерянно спросил я.
— Губы…
— Губы?..
— Угу. Устали… Никогда не думал, что это так трудно.
Я осторожно потянул его к себе, затаскивая обратно на кровать. Он лёг, обняв меня, и уткнулся лицом мне в плечо. Так и лежал притихший. Я попробовал найти его губы, но Сашка всё время отстранялся, уклонялся от меня.
— Ты чего?..
— Да так… — смущённо буркнул он в моё плечо.
И тут я, с силой ухватив за голову, повернул его лицом к себе и поцеловал в плотно сомкнутые губы.
После некоторого замешательства он ответил мне тем же, потом ещё и ещё…
Мне вдруг показалось, что сейчас он заплачет. Сашка вновь отстранил меня:
— Зай… Зай! Если бы ты знал… — голос его поднимался всё выше и выше… Неужели он сейчас заплачет? Нет! Только не это!
Мне так хотелось сказать ему: «Саша, миленький, только не это! Я готов сейчас отдать всё на свете, чтобы тебе было хорошо! Сделать всё, чтобы ты был счастлив. Клянусь, всё на свете!»
Я вновь закрыл ему рот поцелуем, и он сжал меня со всей силой, на которую был способен. Боль пронзила меня. Но я молчал. Я чувствовал, что так надо. Его тело говорило мне, что так необходимо…
Когда Сашка немного успокоился и расслабился, я решился…
Повторяя его движения, медленно, почти не дыша, словно ныряя на большую глубину, я опускался всё ниже и ниже. При каждом прикосновении Сашка вздрагивал, чуть сгибаясь, едва слышно постанывал. Наконец он совсем выгнулся, с шумом втянул воздух носом... Именно в эту минуту, мне так захотелось увидеть его, рассмотреть.
Звуки, которые издавал Сашка при каждом моём движении, походили на… рычание? Рычание… Лев?.. Да, словно лев… Словно лев… Мой львёнок! Я чувствую тебя, львёнок, чувствую, как ты скользишь по самому пику своего наслаждения, я это слышу… И я сделаю всё, что ты сейчас хочешь! Сквозь изгибы, сквозь судороги твоего тела, сквозь твои, уже неистовые стоны. Пусть всё катится — куда подальше, скатертью дорога… есть только ты один, один на всей Земле, — мой большой, сильный и ласковый Львёнок…
«Львёнок» порядком перепугал меня, когда разразился громким сдавленным звуком, похожим на вой, переходящий в рык. Я, конечно, никогда наяву не слышал, как рычит лев, если только в кино, — но, наверное, было что-то похожее. Мне показалось, что этот протяжный вой слышали на всех этажах Штаба. Сашка, сам того не ведая, вложил в этот воющий стон все долгие, одинокие месяцы воздержания, своих несчастий, тяжёлой изнуряющей работы и бесконечной тоски… Не знаю, может это всего лишь надумано, но в тот момент мне показалось, что в этом рыке было столько облегчения… Как будто в человеке что-то надломилось, треснуло и — потихоньку отошло, оттаяло…
Мы лежали, молча обняв друг друга. Такой покой окружал нас, что, казалось, весь мир замер, остановился и не сдвинется больше с места. Я слушал биение Сашкиного сердца и думал, что такое же чувство возникает в непогоду, когда за окнами ревёт ветер, хлещет проливной дождь, а в тёплой комнате горит огонь в камине. Тук-тук, — тук-тук, — тук-тук, — стучало его сердце. Это был мой камин…
— Хорошо и странно, правда? — тихо шепнул Сашка. — Будто и нет ничего там, наверху. Будто и нет армии…
Я молчал… Мне было приятно, что Сашка сейчас, в эти минуты, такой спокойный, тихий, тёплый… Казалось, я и сам по-настоящему успокоился только сейчас, когда Сашке, лежащему рядом, было так хорошо…
…Из шланга медленно вытекала прохладная вода. Её осталось совсем немного, на донышке, но нам вдвоём уже хватило… а когда последняя капля упала на пол, мы уже были там, в том космическом мире, молча, забыв обо всём, затихнув в ласковых объятьях друг друга…
Даже ночник пошли выключать вместе, вдвоём, потому что так не хотелось расставаться хоть на несколько секунд… Даже заснули вместе, вдвоём на моей койке, обнявшись. Заснули мгновенно, глубоким и здоровым сном, едва успев добраться до постели…
1 2 3 4 5 6 7 8
…Никогда ещё будильник Бункера не звонил так мерзко, как в то утро. Проклятье!.. Я выскользнул из тёплой кровати, чтоб побыстрее его выключить.
Помню, в первую ночь, проведённую в Бункере, я спросил Севу, отчего будильник стоит так неудобно — далеко от всех коек. Может, перенести его ближе, хотя бы на расстояние вытянутой руки?
— Не-а, — ответил Сева. — Это традиция. Сам потом поймёшь, что так лучше. Ведь он, зараза, будет звонить, пока не встанешь и не выключишь. Так больше вероятности, что не проспишь. Хотя я умудрялся. Традиция, это тебе не просто так… она, видишь ли, годами складывалась.
…Я пошарил на полу в поисках одежды, но так и не нашёл её. Пришлось всё-таки включить верхний свет… Натягивая на себя полуразорванные трусы, я смотрел на Сашку. Тот сел на кровати и, блаженно потягиваясь, улыбался мне. В его движениях действительно было что-то львиное — гибкое и ленивое. Протирая глаза, он сказал:
— Доброе утро, Зайчонок, — и вновь упал на подушку. — Как не хочется вставать!.. Иди ко мне …
Я подошёл и погладил его по лицу, зарылся пальцами в его волосы. Сашка приподнялся на кровати, обнял меня и осторожно поцеловал. Потом ещё раз, ещё. Я почувствовал, как просыпается его тело… и отстранился:
— Надо собираться, Саш, время уже.
Сашка вновь сел и заразительно зевнул — вот уж действительно: Лев.
— Ой, как неохота!.. Гадство!.. Ну почему так рано?..
Он откинул одеяло… и я вдруг почувствовал себя неловко… но не отвернулся. А этот же, нисколько не смущаясь, спокойно смотрел на меня и улыбался. И глаза его: синие и немного насмешливые. Он встал как был — голышом, и вновь потянулся, заламывая руки — вот он я, смотрите!.. Мне так захотелось дотронуться до него!.. — но вместо этого я пошёл к умывальнику. Почистил зубы, но умыться мне, впрочем, так и не удалось… Сашка подошёл сзади и обнял меня за плечи.
— Саша, времени нет.
— Вот-вот!!! И я про то же… — замурлыкал он, возвращая меня в зной своей саванны.
И мы — не раздумывая, а наоборот, опять забыв всё на свете — ринулись в пучину страсти…
…Весь день я видел его фланирующим по кабинетам с сияющей улыбкой. Ну что ж это такое-то?! Ни стыда, ни совести…А если кто узнает?
Ох, Кунсайтес, вы когда-нибудь доулыбаетесь, допрыгаетесь…
За этим днём был другой, а за ним следующий, и так далее. Небо не обрушилось на меня и не повергало в руины здание Штаба.
Работа складывалась как нельзя лучше. Карьера шла своим чередом. Моё звание было утверждено и обнародовано. К тому времени я уже прекрасно разбирался в бумажных потоках, циркулирующих в Штабе — каким образом документ совершает свой оборот в сложной структуре начальственных взаимодействий. Теперь я уже знал, какие ходы необходимо проделать, с какой стороны подойти, чтобы через месяц-другой стать младшим сержантом. Славка и Андрей злились на меня — им, конечно, было обидно. Они проиграли — и хорошо понимали это. Сейчас они, наверно, ненавидели меня. Но я знал — пройдёт время и мы встретимся точно так, как Сева и Сашка: «Славка, Андрей! Чертяки! Привет!» Мы будем так же искренне тереться щеками, радуясь встрече: «А помнишь тогда? Помнишь то-то?» Однако, всё это было ещё впереди, а пока они не упускали момента, чтобы сказать или сделать мне какую-нибудь гадость. Надо было потерпеть: ни они, ни я не были виноваты, что всё сложилось именно так. Пока же оставалось самое последнее. И самое трудное. Присвоенное мне звание ефрейтора означало, что Славка и Андрей скоро отправятся в «ссылку», в какие-нибудь дальние гарнизоны, где не хватало персонала.
Как потом оказалось, моего смирения и понимания хватило ненадолго. Мы стали часто ругаться, даже по пустякам. Андрей и Славка постоянно выступали против меня единым фронтом, наверняка всё ещё тайно надеясь, что можно переиграть хоть что-то. Такое было возможно, если выставить меня сейчас в крайне неприглядном свете в глазах начальства. «Бог дал — Бог и взял» — это означает, что начальство всесильно. Сегодня оно жалует тебя, а завтра… Завтра, кто его знает?..
Недели через две Сева поинтересовался, как долго я намерен держать их тут. Его слова вызвали моё искреннее удивление.
— Разве я это решаю? Кто-то меня спрашивает?
— Никто, — пожал плечами он. — Но никто и не запрещает. Брось. Хватит. Ты же знаешь, как это можно сделать. Так делай.
— Ты хочешь сказать, что полковник…?
— Ничего я не хочу сказать. Доиграй эту пьесу до конца — и это всё, что от тебя требуется.
— Подожди, подожди! Ты намекаешь, что…
— Ни на что я не намекаю, Косэ… — он посмотрел на меня из-под очков, и взгляд его был печальный-печальный.
Всё решилось буквально в следующие два дня.
Подойдя к моему столу, Андрей вдруг небрежно кинул мне кипу неотправленных рапортов.
— На, возьми.
— Это что?
— Это твоя работа. Ты у нас теперь большой начальник — вот и вкалывай. А я пошёл, — и он направился к выходу.
— Андрей! Подожди! А ну, стой!!!
— Ну чего тебе ещё?
— Андрей, ты что? — удивлённо спросил я.
— Я? Я — ничего. Ты начальник — ты и делай. Не зря же за лычки перед офицерьём на задних лапках танцевал? Ну так и вкалывай теперь сам. Понял?
— Да, вот теперь-то я понял. А сейчас возьми всё обратно и сделай.
— А то что? А то телегу накатаешь? Ну так мне всё равно! Теперь хоть целую книгу можешь строчить…
И он, засунув руки в карманы, вновь направился к выходу.
— Эй! Боец! А ну быстро вернись, когда тебе старший по званию приказывает!!!
Я был просто взбешён, хотя такого от себя не ожидал. Чтобы я мог приказать ему? А ведь думал — никогда не сумею… Андрей тоже был ошарашен такой смелостью, но потом подошёл-таки ко мне, вытащил одну руку из кармана и ткнул в мои ефрейторские лыки пальцем.
— Что, уже плечи жгут, да?
— Тебе что-то не нравится, рядовой?
— Ну-ну…
— Не надо «нукать». Сейчас ты возьмёшь бумаги обратно и всё сделаешь сам. И чтобы больше не «нукал» и не «вякал», понятно?!
— Ой, бля-я… Да ты оборзел! Тебе пора рожу набить!
— Да что ты говоришь?! Попробуй. Попробуй же! — завёлся я.
— Но ты, плесень хитрая, за Сашку прячешься!
— Что я делаю? За кого?! А ну, повтори!..
— Ты думаешь, я не вижу, как он подпрыгивает, когда у тебя какие-то напряги? Прямо — телохранитель! Сосёшь ты у него что ли? Может он и ты — голубые?
Я буквально онемел от таких слов. Ну и сволочь! Какое его собачье дело?! Да я за эти слова…
— Что ты сказал?! — в комнате появился Сашка.
Увидев, как у Сашки сжались кулаки, я кинулся к нему. Андрей осёкся и, видимо, здорово перепугался. Конечно, он не имел в виду того, что сказал, но этих слов было достаточно. Я виснул на Сашке, а он, захлёбываясь яростью и матом, пытался отодрать меня, чтобы достать Андрея. Тот же весь вжался в угол, бледный и дрожащий. Сашка сыпал проклятьями и угрозами, но мне всё-таки удалось кое-как увести его из кабинета.
Ситуацию спасло лишь то, что Сашка боялся нечаянно причинить мне боль. Иначе бедному Андрею сегодня пришлось бы ой как плохо…
На улице я накинулся на Сашку:
— Какого хрена ты вмешиваешься?
— Нет, ну ты слышал, что он сказал, а?! Слышал?! Говно какое! Да я ему…
— Саш, во-первых, он это не тебе сказал, а мне. Во-вторых, я и без тебя могу разобраться. Ну зачем ты встрял?! Кто тебя просил?
— Да я ему сейчас за его слова!… — всё порывался он обратно.
Я держал его за локоть:
— Ничего ты ему не сделаешь. Успокойся.
Мы простояли довольно долго. Сашка то успокаивался, то закипал снова. А я всё пытался объяснить ему, чтобы он так больше не делал.
— Косэ, я не могу смотреть, как кто-то наезжает на тебя.
— Саш, ну пойми же ты, наконец!!!– говорил я как можно убедительней. — Я не маленький ребёнок и могу постоять за себя сам. Ты же всё время мне об этом долдонишь. И правильно делаешь!.. Тем более, что это же Андрей. Андрей! Мы же столько прожили вместе!.. Ну, покричали друг на друга, повыпендривались — и всё. Всё!..
— Ничего себе, «повыпендривались». Ты что, не слышал, что он сказал?!!
— Успокойся. Ты только что матом его крыл — так по твоим словам, там ты и не такое с ним проделывал!.. — Я ревниво прищурился: – И когда вы, интересно, успели?! Вот и оставляй вас вдвоём-то…
— Чего?! С кем?! С Андреем проделывал?! Ты что несёшь-то?!
Смех и грех!.. Сашка даже не понял, что я лишь ловко поддел его, а когда понял — громко рассмеялся. Инцидент, как говорится, был исчерпан. Сашка успокоился. А, значит, предстояло возвращаться в кабинет — работы было невпроворот.
— Ну что — пойдём, Саш? — тихо спросил я.
Он наклонился и шепнул мне:
— Слушай, а ведь он попал в точку.
— Только вот не по адресу маленько…
— Чего-о?!! Я тебя сейчас съем, подлый заяц!!!
Но я уже предусмотрительно стоял у дверей Штаба.
Не знаю, какой вывод Сашка сделал из этого разговора, но, по-моему, он совсем рехнулся и воспринял всё всерьёз. Вот уж поистине — чувство сносит все башни. Во всяком случае я-то думал, что конфликт уже исчерпан, но на следующий день случайно заметил у Андрея здоровенный синяк на груди.
Блин…
И опять мне пришлось, уединившись с Сашкой, вправлять ему мозги. К тому времени я уже достаточно хорошо изучил его, — как говорится, всесторонне, — так что, по окончании долгих разговоров, он снова лез обниматься:
— Всех-то тебе жалко, Зайчонок мой.
— Нет, ну ты можешь мне пообещать, Сань?! Я тебя прошу, как человека — не трогай ты их, ни Андрея, ни Славку!.. Ты же только мне хуже делаешь. Неужели не понимаешь?! Меня же, из-за твоего буйного темперамента, могут в один день выпихнуть из Штаба ко всем чертям! Тебе это надо?!
Я был зол. Зол на то, что Сашка увиливал от ответа, и на то, что он называл меня «зайчонком» чуть ли не при всех. В конце концов Сашка всё-таки подчинился моим просьбам. Во всяком случае я больше ничего подобного в отношении Андрея не замечал.
Что и говорить — Сашка тоже во многом влиял на меня положительно. Моё «рацио» хорошо взаимодополнялось его «эмоцио». Он старался воспитать во мне человека сильного духом и абсолютно непреклонного перед проявлениями хамства и гадливости, особенно со стороны своих же. Я тоже, конечно, во многом старался учиться у Сашки — знал, что по характеру робковат, нерешителен и жалостлив, только тщательно маскирую это от других.
…На второй неделе моего пребывания в армии нас, несколько молодых «душков», направили в наряд по столовой. Всё было как обычно: работа, работа, работа. Там — подзатыльник от «деда», тут — пинок от «черпака»… В общем — как всегда. Где-то уже вечером, часов в десять, один из поваров, «азер», поймал меня, пробегающего мимо, и приказал:
— Возьмёшь вот эти ящики из-под хлеба, отнесёшь в подвал и поставишь к остальным.
«Надо — так надо».
Когда я уже спускался в темноту подвала, нащупывая ступени сапогом, то подумал: как-то странно это всё. Почему именно два ящика? Их ведь наверху целый штабель.
До этого я никогда не бывал в подвале столовой. Вот уж действительно — катакомбы. За дверью, в самом подвале, в углу горела одна тусклая лампочка, под которой за маленьким столом расположились трое солдат.
— Тебе чего надо? — довольно неласково поинтересовался у меня один из них.
— Да вот, принёс… — и с удивлением воззрился на штабель ящиков, от пола до потолка, братьев-близнецов тех, что я держал в руках.
— А-а… Ну, кинь куда-нибудь, — равнодушно махнул рукой другой боец.
Поставив ящики, я уж было собрался идти. Тот, который поинтересовался, что мне здесь надо, вдруг неожиданно позвал:
— Эй, постой-ка. Ты из наряда?
— Угу.
— Дух? Сколько отслужил?
«Ну вот, блин! И чего им всегда так важна точная цифра?! Вот козлина!» — подумал про себя, а вслух ответил:
— Две недели.
— Молодняк! Из учебки? Так это ваши сегодня по столовой скачут?
— Наши. Ну, я пойду?
— Куда торопишься-то? Садись с нами, чаю попей, отдохни.
Я даже растерялся от неожиданности. Кто они были, в смысле армейской иерархии, — я тогда в этом плохо разбирался. Для меня они все были «дедами». Первые дни в армии очень остро чувствуешь разницу в возрасте. Это на гражданке — один год больше, один меньше — мало что меняет, а там… В армии всё по-другому: вот мальчик и вот, через год, уже мужчина.
— Ноги-то, поди, устали с непривычки? — продолжал боец, улыбаясь.
Присесть, отдохнуть, напиться чаю — о чём ещё можно было мечтать? Да и ноги действительно гудели жутко.
Кто-то из троицы поставил на стол пустую кружку и кивнул на табуретку: садись, мол. Я уже так и хотел сделать, когда у меня в голове неожиданно зазвенели колокольчики: «Внимание! Опасность! Внимание!»
— Не. Спасибо, конечно, но… некогда. Наверху ещё столько работы, ребятам и так тяжело. Спасибо за приглашение.
— Ну ты, блин, ответственный! Да справятся они и без тебя!
— Не, я не могу. Спасибо, но надо идти.
— Вот, блин, молодняк какой пошёл! Ну чё, отпустить его, что ли?
— Ладно, пусть идёт. Видишь, пацан толковый, с понятием.
Когда я поднимался наверх, то всё ещё пребывал в недоумении: вот же, бывают и нормальные люди в армии. И чего я так завибрировал?
Но стоило только вновь вкатиться по жирному полу в ярко освещённую кухню — я уже забыл обо всём, вклинившись в работу. Работа, работа, работа…
В какой-то момент я заметил краем глаза — мой напарник по кухне прошёл к выходу с двумя другими ящиками. Ну, прошёл себе и прошёл… Через какое-то время я вдруг остро почувствовал, что не успеваю. Огляделся по сторонам в поисках своего напарника, но не заметил его нигде. Пришлось крутиться самому.
Он появился уже где-то около часа ночи, и я тут же набросился на него:
— Где тебя черти носили, мать-перемать?!
— Где надо… — огрызнулся он, не глядя на меня.
Тут я вспомнил, что видел его с ящиками. Разозлился ужасно!.. Тут — как белка в колесе, а он там, гад паршивый, чаи распивал! Ругнувшись ещё, махнул рукой: и так уже устал, как последняя шавка, ещё и ругаться… Лучше закончим по быстрому и — спать.
Взяв носилки с остатками ужина, мы потащились с ним в сторону свинофермы.
Возвращаясь назад, я вдруг заметил, что пацан идёт как-то странно: широко и неуклюже расставляя ноги, то и дело запинаясь.
Тогда я не придал этому значения: решил, что он просто устал.
С тех пор мы так и не виделись.
Я встретил его в тот самый день Спартакиады. Озадаченный тем, какое жалкое зрелище он из себя представлял, подошёл и попробовал поговорить. Но пацан был совсем не склонен к беседе.
Потом, уже в штабе, Сашка спросил меня: чего это я хотел от складского пидора?
У меня челюсть от удивления отвисла:
— Что ты имеешь в виду, Саш? Что значит «складской пидор»?
— Да то и значит. Его все пацаны со складов уже перетрахали. Я слышал, что ребята из батальона хотят поменяться со складскими. Своего на ихнего. Ну чего ты глаза-то выпучил?
«О, господи… Бедный парень».
Вот тогда-то я и вспомнил о той подозрительной «троице»… У меня внутри всё похолодело. Я ведь тоже был там, в том подвале. Я и не подозревал, как близко был сам к…
— Ты что, знал его раньше?
— Знал, мы ведь с ним одного призыва… И что, все в части об этом знают?
— Ну да, почти…
Я стоял, тупо уставившись в окно: вот так-то, оказывается, оно и случается… Начало-то примерно одинаковое: пожалели, приласкали — и… В памяти невольно возникло лицо Лёшки… Его округлённые от ужаса глаза — тогда, в столовой. Что-то теперь с ним? Во что его превратили?..
В жизни всё зависит от случая. Надо постоянно быть начеку. Наверное, в тот момент, когда Сашка рассказал мне про того пацана, назвав его «складским пидором», я почувствовал: как хорошо, что Сашка сейчас рядом со мной! Что бы я без него делал со своей добротой и жалостью?..
Как истинный «царь зверей», Сашка учил меня быть непреклонным — и я учился. Делая при всём этом, однако, свои выводы.
Один из таких выводов — не такой уж я, на самом деле, жалостливый и добренький. Во всяком случае, те слова Андрея я не забыл и не простил. Во-первых, это оскорбляло не только моё, но и Сашкино достоинство. Это раз. Во-вторых, памятуя о том, что «кто имеет уши, да слышит», я сделал в последующие дни именно так, как говорил Сева. И вот приказы на Славку и Андрея были готовы и подписаны в строевой, как полагается.
Когда пришлось выбирать место, то для Андрея всё было предопределено — «Пикет-11». Об этом «чёрном месте» мне как-то рассказал Сашка.
За точкой под названием «Пикет-11» ходила дурная слава. Сопоставив рассказы Сашки и покопавшись в документах, я убедился — не напрасно. Самая удалённая станция слежения в нашем округе располагалась где-то в высокогорье. Как про неё говорили — двести километров до ближайшей юрты. Даже вода там была привозная. Раз в месяц вертолёт доставлял туда продукты — и это была вся связь с миром, не считая, конечно, радиосигналов. Но дурная же слава точки «Пикет-11» была не в этом. Судя по тем же фактам и бумажкам, которые предпочиталось класть подальше и забывать о них как можно быстрее — однополая любовь там сильно практиковалась.
Кроме того, за это время мне довелось оформлять документы одного демобилизующегося студента «оттуда», такого же «духа» нашего призыва, но счастливчика, попавшего под приказ Министерства Обороны «О студентах вузов». Тогда, в тот год многих демобилизовали, на зависть остальным. От меня зависело то, как шустро бумаги сделают свой оборот. Боец был «по нашей линии», судя по кое-каким рапортам в «Особый отдел», а мне же очень хотелось узнать — правда ли то, что болтают об этой «точке»? Так я и выпытал у него всё, что хотел. Парень рассказывал неохотно, постоянно придерживаясь принципа: «Всё это было с моим другом Васей». Но того, что он рассказал, мне оказалось более чем достаточно.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |