Я запеваю. Но Мия не подпевает. Более того, она тянется к моему лицу и ладошкой закрывает мне рот. Я умолкаю на полуслове.
— Звезд нет, — говорит она.
— Не хочешь петь «Мигалочку»?
— Звезд нет, — повторяет она, указывая на потолок.
Тут до меня доходит: Мия никогда не спала в закрытом помещении.
— А, вот ты о чем, — говорю. — Да, Мия, нам их не видно, но они по-прежнему светят нам с небес. Они никуда не ушли. Они ждут нас. Когда мы поем, они слышат нас.
Я опять запеваю, и на этот раз Мия вторит мне. Мы поем вместе, пока ее голос не затихает, а дыхание не становится размеренным и глубоким.
Она спит. Я надеюсь, что сон перенес ее в другое место, где ей намного лучше, чем здесь. Я тоже хотела бы уснуть, но не могу. Издалека доносится чей-то крик. Мужской голос. Потом шаги, сначала тихие, но по мере приближения к моей двери все более громкие. Остановились. У меня екает сердце. Приглушенные мужские голоса.
Пытаюсь придумать, что можно использовать в качестве оружия, если они войдут. Ничего.
Различаю отдельные слова их разговора, но смысла все равно не понимаю. Вот кто-то, похоже, сказал что-то веселое. Два низких голоса дружно смеются. Над кем они смеются? Надо мной? Над нами?
Снова шаги. Тише, тише. Все, ушли. Но, судя по звуку, ушел один человек, а голосов было два. Неужели кто-то все еще здесь?
Ручка Мии лежит у меня на плече. Я осторожно поднимаю ее и перекладываю ей на живот, вылезаю из-под одеяла и на цыпочках крадусь к двери.
Заглядываю в щель в ставне. Душа уходит в пятки.
В нескольких сантиметрах от моего лица — чей-то глаз. Смотрит на меня.
— Кто вы? — шепчу.
Я боюсь получить ответ, боюсь не получить его. Я снова в отчем доме. За дверью стоит мужчина, и я в ловушке.
Мой отец мертв, но тревога никуда не делась. Затаилась и ждет.
Ждет минут вроде этой. Я не дышу.
Глаз моргает один раз, другой и отодвигается.
Адам
— Вы молодчина, Адам. Для человека, попавшего в такой переплет, как вы вчера, мозг работает просто отлично.
Говорит тот тип со сдавленным лицом. Ньюсам. Задает вопросы, проводит новые обследования. А рядом с ним молча сидит Седой, у которого шрам и мерцающее число. Каждый раз, когда я смотрю на него, жестокость его числа поражает меня. Оно одновременно отталкивает и притягивает. В нем есть что-то, но я не понимаю, что именно. Пока не понимаю.
— Превосходно, — говорит Ньюсам. — Что ж, пришло время провести более серьезное обследование.
Не успеваю я и рта раскрыть, а ассистент уже продел под подлокотником моего кресла кожаный ремешок и затягивает его вокруг моего правого запястья.
— Что, черт во…
— Просто меры предосторожности.
— Нет, нет! Не хочу!
— Вы не должны двигаться, иначе ничего не получится.
Пытаюсь сопротивляться, но я слаб, а их двое и они сильнее. Левое запястье прижимают и привязывают к левому подлокотнику.
Другой ассистент выкатывает тележку с мониторами и мотком проводов, свисающих с нее, точно спагетти. Когда он приближается ко мне, до меня доходит, что он собирается прицепить эти проводки и присоски к моей голове.
— Нет.
— Это входит в процедуру оценки вашего состояния, — ровным голосом говорит Ньюсам. — Важный компонент лечения. Только и всего. Расслабьтесь. Попытайтесь расслабиться. И не двигайтесь, еще раз прошу.
Я не двигаюсь, а что мне остается? Челюсти сжаты, руки-ноги напряжены. Ассистенты опутывают меня всё новыми проводами. Голову мне можно и не брить: большая часть волос сгорела, когда я упал в огонь в ту ночь, когда погиб Джуниор, а остатки настолько короткие, что они без проблем прикладывают к моему черепу электроды. И еще они налепляют их на грудь, чтобы наблюдать за работой сердца. Присобачивают датчики к кончикам пальцев. Да что, в конце концов, тут происходит?! Похоже на эпизод из фильма про шпионов. Не это ли делают в кино, когда хотят узнать, лжет человек или говорит правду?
— Эй, хватит! А ну прекратите!
Что-то не так. Решительно не так.
Ньюсам притащил два стула и поставил их в метре от меня. На один уселся сам, другой занял Седой. Он все еще не сказал ни слова. Но его глаза… эти черные глаза… и это число… я не могу отвести от него взгляда.
— Сейчас я задам вам несколько вопросов, — говорит Ньюсам, — и хочу, чтобы вы ответили на них. Отвечайте то, что первым придет в голову.
— Хорошо. — Внутри у меня все вскипает. — Развяжите ремни.
— Что?
— Это первое, что пришло мне в голову.
— Я еще не начал. Я не задал вам вопроса.
Похоже, он раздражен. Но он первый начал всю эту чехарду с ремнями и присосками. Пусть не думает, что я буду ему помогать.
Он поворачивается к ближайшей группе мониторов и давит на какие-то кнопки. То и дело подносит руку к голове и заправляет волосы за ухо — густые каштановые волосы, которые могли бы быть у человека лет на двадцать моложе. Парик. Зуб даю, это парик.
— О чем вы думаете? — спрашивает он.
Я медлю с ответом, и он начинает наседать:
— Какие мысли одолевают вас сейчас? Вот сейчас. — Он щелкает пальцами у меня перед лицом.
— Да так… думаю вот, кто вас подстриг?
Один из ассистентов издает сдавленный смешок. Кажется, уголок рта Седого тоже чуть подергивается, но я не могу сказать наверняка. Ньюсам слегка щурится, и лицо его чуть розовеет. Он отворачивается и делает вид, что смотрит на мониторы, затем возвращается ко мне.
— Как вас зовут?
Начнем с детсадовского уровня.
— Адам.
— Адам, а дальше?
— Адам… Марш.
Фамилия моей мамы была Марш. Значит, я тоже Марш? Не помню.
— Сколько вам лет?
— Восемнадцать.
— Когда вы родились?
— Двадцать второго августа две тысячи десятого года.
Что-то я по-прежнему помню четко, что-то нет.
Он больше не смотрит на мониторы. Все его внимание сосредоточено на мне.
— Где вы родились?
— Не знаю.
— Что вы видите, когда смотрите людям в глаза?
«Не говори. Никогда не говори».
— Ничего.
— Ложь, — не поднимая глаз, говорит ассистент, что стоит ближе всех к монитору.
— Вы слышали, Адам? Попытайтесь говорить правду. Итак, что вы видите в глазах у людей?
— Черный кружок поменьше, цветной кружок побольше, белок.
— Вы видите кое-что еще.
— Это был вопрос?
Похоже, я его конкретно довел.
— Я знаю, что вы видите кое-что еще, — говорит он, подчеркивая каждое слово. — Что именно, Адам?
Мы и так находимся лицом к лицу, а теперь он наклоняется еще ближе. Вопросы и ответы сыплются градом.
— Ничего. Ровным счетом ничего.
— Вы видите числа, Адам?
— Нет.
— Ложь, сэр.
— Вы видите числа?
Не говори.
— Нет.
— Что ты видишь, ублюдыш пузырчатый? Что? Говори!
Дядя слетает с катушек.
В нашу милую беседу вступает Седой. Он поднимается со стула и кладет руку Ньюсаму на плечо.
— Все отлично, Ньюсам. Сделайте передышку.
— Что? — не понимает Ньюсам.
— Сходите проветриться.
— Не вижу необходимости.
Он сбрасывает руку Седого.
— Это приказ! — рявкает Седой.
Они становятся друг напротив друга, мгновение никто не произносит ни слова. Затем Ньюсам сдается. Он неодобрительно кривит рот и с гордым видом вышагивает из комнаты, жестом велев ассистентам следовать за ним. Дверь закрывается, и мы с Седым остаемся наедине.
Он пододвигает стул ко мне и приближает свое лицо к моему.
— В этом нет ничего плохого, — произносит он.
— В смысле?
— Нет ничего плохого в том, чтобы открыться.
Не знаю, что сказать. Если я ввяжусь в разговор, он может подумать, что нам есть о чем говорить.
— Я знаю, каково это, — говорит он. — Быть не таким, как все. Хранить секреты. Но некоторые секреты — как раковая опухоль. Они разрушают человека изнутри. Нет ничего постыдного в том, чтобы открыть такой секрет.
Неужели я проговорился? Числа — это секрет? Не помню. В памяти большущие пробелы. Помню детство с мамой, помню годы с бабулей. Смутно помню, как очнулся в этом месте. Мама и бабуля умерли, но что произошло с той девушкой? Той, которую я обнимал у костра? Я не знаю, кто это был. Или есть.
— Я могу помочь тебе, Адам. Ты ведь хочешь снова увидеться с Сарой, не так ли? Она здесь. Я могу вернуть тебя к ней, если ты будешь с нами сотрудничать.
Сара.
Светлые волосы и голубые глаза. 2572075. Это и есть Сара?
— У нее ярко-голубые глаза? — Вопрос срывается у меня с языка, прежде чем мозг успевает дать ему команду держаться за зубами.
На миг Седой нахмуривается, затем откидывается на спинку стула, складывает руки на груди и улыбается.
— Голубые глаза? Да. Да, это она, дружище. И если ты хочешь снова заглянуть в эти голубые глаза, прекращай свой цирк и отвечай как положено. Все зависит от тебя, Адам. Так что, я зову Ньюсама?
Сара
Я так и не заснула.
Дверь камеры отворяется, и внутрь вкатывают тележку с завтраком. Толкает ее тот же самый рядовой, который вел меня от лифта до камеры. Он не смотрит на меня. На тележке чай, молоко и тосты. Я не голодна, но понимаю, что нам надо поесть. Говорю:
— Вчера ночью… я слышала чьи-то голоса и шаги в коридоре.
Он оборачивается через плечо на открытую дверь, затем закрывает ее.
— Снаружи дежурит охрана. Это для вашей же собственной безопасности. Наверно, у них просто была пересменка.
Просыпается Мия. Она открывает глазки и осматривается. При виде рядового она тут же ныряет обратно под одеяло. Я подхожу к кровати, отгибаю уголок одеяла и поднимаю Мию.
— Доброе утро, солнышко, — бодрым голосом говорю я. — Кушать хочешь?
— Где папа?
Смотрю на рядового, потом снова на Мию.
— У него сейчас дела. Молочко будешь?
— Где папа?
— Мы с ним скоро увидимся. — Рядовому: — Увидимся, да?
— Я не могу ответить на этот вопрос, — отвечает он, не глядя мне в глаза. — Я не знаю. Я всего лишь… приглядываю за вами и кое-кем еще.
За заключенными, хочет он сказать. Сколько их тут? Кто они? Чьи крики я слышала накануне?
— Но вы ведь знаете, что здесь происходит, не так ли? Что это за место?
Не отвечает.
— Где мы? — напираю я.
Ему становится по-настоящему неловко. Даже лицо подергивается.
— Я всего лишь разношу еду и управляю лифтом.
А на остальное — плевать? Так, что ли? Он наверняка знает больше.
— Может быть, вам нужно что-нибудь еще? Мистер… Савл велел спросить.
— Если можно, для Мии одежду поменьше размером, а для меня, наоборот, побольше.
Он рад, что разговор перешел на более привычную ему и менее щекотливую тему.
— У нас здесь редко бывают дети, но… Я посмотрю, что можно сделать.
Мы едим второй тост, когда снова раздается стук в дверь.
Рядовой уходит, а в комнате появляется женщина. Увидев ее, Мия немедленно поворачивается к ней спиной. Это та самая тетка, которая пыталась утихомирить ее, когда меня привезли.
— Снова здравствуйте, — говорит она, протягивая мне руку. — Меня зовут Марион. Наше вчерашнее знакомство прошло не очень, но сегодня, надеюсь, мы вместе исправим эту оплошность.
Она выглядит на редкость уверенной в себе. На ней средней длины юбка, кардиган, на носу очки в металлической оправе. Мне такие раньше встречались — деловая колбаса, вся такая профессиональная-профессиональная, образцовый соцработник. Такая же тетка однажды забрала у меня Мию. Точно такая же.
— Пока я не увижу Адама — нет, — говорю, не пожимая протянутую руку.
Она улыбается и разглаживает юбку.
— Это невозможно. Давайте пока побеседуем, а дальше посмотрим, хорошо?
«Это невозможно». Почему? Потому что его не привезли? Потому что он мертв? Или все еще не пришел в себя? Что она скрывает?
— Я никуда не пойду и ни о чем не буду говорить, пока не узнаю, как он.
Складываю руки на груди и выпрямляюсь во весь рост.
— Он в порядке, — говорит она. — Вы увидитесь позже.
— В порядке? Что это значит? Вы его видели?
— Нет, но…
— Так откуда вы знаете, что он в порядке?
— Сара, — твердо произносит она, — мне сказали. Мне сказали, что он жив и в сознании. Сейчас его обследуют. Итак, где вы хотели бы побеседовать — прямо здесь или в переговорной комнате?
«Он жив. Слава Богу». У меня трясутся ноги. Я не хочу, чтобы эта гадина видела мое волнение, отворачиваюсь от нее и присаживаюсь на кровать, делая вид, что поправляю на Мии одежду, а сама делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.
Раз нам дают возможность выйти за пределы камеры, надо ею воспользоваться. Хватаю Мию в охапку и говорю:
— Пойдем, солнышко.
Марион ведет нас по коридору в переговорную.
Да, это вам не одиночная камера: тут стоят кожаные диваны, журнальный столик, поднос с чаем и булочками, даже кое-какие игрушки для Мии. На вид самые обычные, так, ерунда, которая есть у любого ребенка, но они выглядят так, точно попали сюда из другой эпохи. Пластмассовые машинки, игрушечный телефон, кассовый аппарат — банальные игрушки дохаосных времен. Мия никогда не держала в руках игрушек и никак не реагирует на них. Равнодушно смотрит и отодвигает в сторону. Берет в руки пупса, который открывает глаза, когда его сажаешь, и закрывает, когда укладываешь. Вот это Мии по душе.
На журнальном столике лежит папка. Марион садится на диван, кладет папку себе на колени и открывает ее. Что там внутри? Материалы обо мне? Об Адаме? Я сажусь на противоположный диван и снова скрещиваю руки на груди.
— Итак, вы с Адамом вместе уже достаточно долгое время.
Это не вопрос.
— Типа того.
— У вас есть ребенок, а скоро родится еще один, верно? — Она пытается казаться дружелюбной, но мне ее дружелюбие на фиг не сдалось. — Трудно, наверно, вам будет.
— Мы справимся, — отвечаю. — Мия у нас молодчина.
— Как вы думаете, на кого она похожа? На вас или на своего отца?
Стоп-стоп. На это минное поле мы не пойдем.
Официально Мия — дочь Адама. Именно это я сказала той назойливой соцработнице, которая докапывалась до меня в Лондоне. Помню, ответ сам сорвался у меня с губ. Но соврать все равно было легче, чем открыть правду. Впрочем, убедиться в том, что я соврала, проще простого, стоит только приглядеться к Мии. Да, проведя почти всю свою недолгую жизнь на воздухе, она приобрела более темный оттенок кожи, а волосики у нее курчавые, почти как афрокосички, но они светлые, и глаза у нее голубые, короче, все как полагается человеку из семейства Халлиган. А ведь она и есть Халлиган на все сто процентов.
— Не знаю, — говорю. — Я не сравнивала. Она — это она. Похожа сама на себя.
— Неужели вы с Адамом не играли в эту игру? Чей это носик? Чьи это ушки?
— Нет, — обрываю ее. — Мы не играем в игры.
Вероятно, она просекла, что к чему, но решила пока не развивать эту тему.
— А что скажете о ее способностях? Для своих двух лет она очень хорошо говорит. Кроме того, насколько я знаю, вы — художница. Как у Мии с рисованием? Расскажите.
Художница. Я почти забыла о том, что когда-то умела и любила рисовать. За прошедшие два года я не брала в руки ни карандаша, ни кисти, ни даже уголька.
— Вы ведь нарисовали на стене свое видение Хаоса, так? Сильная работа.
Еще одна тема, которую я меньше всего хотела бы мусолить. Мои сны, мои кошмары — лучше о них не вспоминать. Не хочу, чтобы кто-то копался у меня в голове.
— Как тот образ явился вам, Сара? Откуда вы узнали о том, что произойдет?
— Это было два года назад. Зачем вспоминать?
Она кладет папку на стол перед собой. Я пытаюсь прочесть, что там написано, но она убирает папку из моего поля зрения.
— Но это же поразительно, Сара. Вы видели будущее. Вы смогли выразить увиденное. Откуда пришло то видение?
— Ниоткуда.
— Перестаньте. Оно наверняка откуда-то пришло, вы не могли взять и выдумать его.
Зараза. Что ж, раз она так, то пусть получает.
— Почему не могла? Из головы — вот откуда я взяла ту картину.
С вызовом смотрю ей прямо в глаза. Она сидит на краешке дивана, подавшись вперед.
— Вам снился сон?
— Да. Один и тот же, много раз. Каждую ночь.
— Вы видели Адама и Мию, город в руинах и горящие здания?
— Да. Да. Именно. Но больше этот сон мне не снится. Перестал.
— Что вам снится теперь, Сара?
— Ничего. Я перестала видеть сны.
Я потеряла Мию в этом холодном и безлюдном месте. Я выкрикиваю ее имя…
— Вам вообще не снятся сны?
— Именно.
— А Мия? Ей снятся такого рода сны? Как вам кажется?
— Никак. Она — моя дочь, вот и все.
Пусть этот тягостный разговор закончится.
— Что она видит, как вы думаете? Она видит числа, даты смерти, как ее отец, или визуальные образы, как вы?
Поднимаю Мию с пола и усаживаю себе на колени. Она по-прежнему вертит в руках куклу.
— Ничего. Она просто ребенок.
Марион улыбается, но только губами. Глаза у нее холодные и пристальные.
— Не просто ребенок, Сара. Ей уже два года. Она может ходить и говорить. Давайте посмотрим, а? Может быть, она согласится что-нибудь нарисовать для нас.
Она встает и обходит вокруг журнального столика.
— Не трогайте ее, — прошу я.
Ситуация выходит из-под контроля. С вопросами о себе я еще справлюсь, но, если Мии будут давать задания, это совсем другое дело. Это опасно.
— Я ее не трогаю.
— Вы понимаете, о чем я.
— Давайте дадим ей вот это.
Марион открывает тумбочку и достает стопку листов бумаги и восковые мелки.
— Мия, — говорит она, — можешь выбрать какой-нибудь симпатичный цвет и нарисовать для меня картинку?
Мия смотрит на нее, корчит рожицу и утыкается лицом мне в плечо. Она все еще не простила Марион за вчерашнее.
Нисколько не смутившись, Марион кладет мелки и бумагу на пол. Несколько секунд Мия искоса разглядывает их. Я вижу, что она заинтересовалась. Мия слезает с моих колен и опускается на пол рядом с мелками. Никем не понукаемая, она хватает синий мелок, низко-низко склоняется над бумагой и начинает водить по ней мелком. Сначала неуверенно, потом все более осмысленно. Я не хотела, чтобы ее заставляли рисовать, но не могу оторвать взгляда. Марион напряженно всматривается в рисунок, заглядывая через плечо Мии.
На протяжении минуты Мия осторожно выводит на бумаге линии и очертания. Подержав некоторое время мелок в кулаке, она перехватывает его и теперь держит его между большим и указательным пальцами.
— Удивительно, — говорит Марион, — девочке ведь всего два года. Видимо, талант ей передался от вас.
— Она никогда не видела, как я рисую, — отвечаю я и только затем понимаю, что так оно и есть на самом деле.
На мгновение меня охватывает тоска по той части меня самой, которую я потеряла, и по детству, которого не было у Мии.
— Скорее всего, это врожденное, — говорит Марион. — Просто есть, и все. А у нее это есть, вы согласны?
Она что-то строчит в своих записях, затем поднимает голову и опять пялится на Мию, отчаянно стараясь ничего не упустить.
Я не вполне понимаю, что она рисует, но это явно что-то конкретное. Что-то, имеющее форму картофелины, от которой отходит несколько линий. Затем она удивляет меня еще больше. Посмотрев на мелки в пластмассовом футляре, откладывает синий и выбирает розовый. Обводит им вокруг синего пятна. Откладывает розовый и берет красный. Рядом с первой фигурой рисует еще одну.
Я опускаюсь на пол рядом с ней. Ее рисунок гипнотизирует меня.
— Это прекрасно, Мия, — говорю. — Что ты рисуешь?
Она согнулась над листом бумаги, высунув кончик языка.
— Рисует, — говорит она. — Ми рисует.
— Я знаю, — говорю. — Очень красиво. А что это?
Она усаживается на пятки и указывает на свой рисунок:
— Мама и папа.
Я — сине-розовая картофелина; Адам — красная.
По спине пробегает холодок.
Она видит нас как цвета.
Точно так же, как бабушка Адама.
При нашей первой встрече Вэл описала мою ауру, ту цветовую дымку, которая окружает меня. Я слышу ее голос, резкий и скрипучий: «Сиреневый, естественно, и еще темно-синий. И все залито розовым».
Я смотрю на дочь, а она поворачивается и улыбается мне, гордясь своей работой. Я улыбаюсь ей в ответ.
— А как же Марти и Люк?
Когда я произношу их имена, в горле встает комок. Последний раз, когда я видела братьев, Люк прижимал ладони к разбитому лицу, а Марти плакал.
Мия берет другие мелки и рисует еще две картофелины; одна зеленая с желтым, другая оранжевая.
Если бы Адам был здесь, то он видел бы ее число, но мне ни к чему видеть его. Я и так знаю.
2022054.
И у нее не просто число Вэл.
У нее дар Вэл.
Адам
— В последний раз спрашиваю: что ты видишь, когда смотришь мне в глаза?
Смотрю на Ньюсама, на его приплюснутое лицо, вижу смерть в его глазах. Рядом с ним Савл. «Не спрашивайте меня, что я вижу в глазах Савла, — я не смогу описать это словами».
— Я вижу число.
Это правда. Это ответ на его вопрос, но мне становится тревожно, когда я произношу эти слова.
«Не говори, Адам. Никогда не говори».
— Что означает это число?
— Дату вашей смерти.
Это опять правда, но почему у меня возникает ощущение, что я поступаю неправильно?
— Какое у меня число?
Молчу.
— Какое у меня число? — повторяет он.
«Не говори, Адам. Никогда не говори».
— Я не говорю людям их числа, — отвечаю, вторя голосу, что раздается у меня в голове. — Это неправильно.
— Но я прошу тебя сказать. Какое у меня число?
— Вы что, не слышали? Я не говорю людям их числа.
— Адам, ты делаешь это ради Сары, помнишь? — вступает Савл. — Не бойся, скажи. Ты поступаешь правильно.
— Как думаешь, ты — единственный человек, способный видеть числа? — заводит свое Ньюсам.
— Нет. Не знаю. Может быть, другие тоже умеют. Я не в курсе.
— Ты прав. Другие люди их тоже видят. Другие люди называют числа и поступают правильно.
Правду ли он говорит, не разберешь. Не исключено, что просто пытается развязать мне язык.
— Какое у меня число?
Меня чуть наизнанку не выворачивает. Ну что они никак не отвяжутся, в самом деле? Ремни сдавливают тело, я кручусь и изворачиваюсь. Я пошел им навстречу ради Сары и знаю, что у меня нет выбора… и все же я чувствую, что поступаю неправильно.
— Я не хочу этого говорить.
— Просто назови его.
Он навис надо мной и дышит мне прямо в лицо.
— Не хочу.
— Говори.
— Не могу.
Я хочу, чтобы он отодвинулся, но он не делает и шагу назад. Капля его слюны шлепается мне на щеку.
— Назови его. Какое у меня число? Скажи его. Скажи его. Скажи его.
— 8112034.
Силы разом покидают меня. В изнеможении я откидываюсь на стул. Голова опускается на грудь.
— Ну вот. Совсем нетрудно, да?
Я не отвечаю. Мне нечего сказать.
Он смотрит на мониторы, потом на распечатку с результатами последних измерений.
— Ты сказал правду. Сам видишь, в этом нет ничего страшного. И это не больно. Пойми. Мы тут никого не пытаем, просто занимаемся научной работой — собираем факты, делаем измерения, выводим доказательства.
В голосе его слышится самодовольство. Похоже, считает, что знает ответы на все вопросы. Я только что сказал ему, когда он умрет, а он и ухом не повел. Никакой реакции, ничего человеческого, ноль эмоций. Он кладет распечатку и заводит волосы за уши.
— Осилишь еще несколько вопросов?
— Нет, — качаю головой, — устал я.
— Мы только начали.
— Не-а. Я устал.
— Адам, это важная работа. Мы здесь пытаемся спасти британскую нацию. Люди вроде тебя — наша главная надежда. Нам нужно поколение сильных лидеров, людей, способных навести порядок, поднять страну на ноги, вернуть ей то, что она потеряла за годы Хаоса.
— Я-то тут при чем?
— Нам нужны такие люди, как ты, — напирает он. — Ты можешь помочь нам понять будущее. Нам нужны интеллектуальные системы раннего предупреждения. Ресурсов крайне мало, Адам. Мы должны знать, в каком случае от нашей помощи будет толк, а в каком не стоит тратить время и силы.
— Вы прекрасно обойдетесь без меня. Выходите наружу и смотрите по сторонам. Голодающие и больные всюду. Просто начните откуда-нибудь. Сделайте хоть что-нибудь.
— Но если им все равно суждено умереть? Мы не можем тратить ресурсы впустую, Адам. Мы хотим разумно и эффективно их использовать.
— Значит, вы хотите, чтобы я говорил, когда надо заморачиваться, а когда можно тупо забить? А пошли вы!..
Ньюсам молча отходит от меня. Смотрит на Савла, который спокойно сидит и внимательно слушает.
— Зря ты так ругаешься, Адам, — произносит Савл. — Правительствам приходится принимать трудные решения.
— Я не в правительстве.
— Если ты не с нами, ты против нас.
Молчание.
— Нам необходимо твое абсолютное содействие, Адам, — нарушает тишину Ньюсам. — Это важно. Мы должны понять, как работает твой мозг. Мы очень хотим, чтобы ты поделился с нами своими возможностями. Ты мог бы стать нашим козырем. Ты мог бы стать лидером.
— Я тоже хочу понять, честное слово, но зачем вы меня связали? За что унижаете?
— Два года назад ты убил мальчишку. Вчера ты убил одного из наших лучших сотрудников. Ты ждал другого обращения?
Ага. К тому обвинению добавилось еще одно. Сколько раз можно повторять? Когда мне наконец поверят?
— Я никогда никого не убивал.
Пытаюсь сесть ровнее, выпячиваю подбородок. Все, что он говорит, — ложь. Пусть замолчит.
— Ты выходишь из себя. Ты не контролируешь свое поведение, когда гневаешься. Ты непредсказуем.
Я отворачиваюсь. Но он прав. Я действительно выхожу из себя, действительно теряю контроль.
Более того, я вот-вот потеряю его окончательно, если он будет и дальше наседать.
— У тебя есть выбор, Адам. Ты можешь помогать нам, поддерживать нас, быть частью большой команды, перед которой стоят благородные задачи. Или можешь сопротивляться, упрямиться, ребячествовать и потерять все. Или исчезнуть. Вы с Сарой можете исчезнуть. Пропасть.
Долгая тишина.
— Что вы имеете в виду?
Я знаю, что он имеет в виду, но хочу, чтобы он сам сказал это. Хочу, чтобы он раскрыл передо мной свои карты.
— Кто знает, где ты сейчас? Кто будет скучать по тебе?
Девушка. Моя девушка. Сара. Знает ли она, что я здесь? Будет ли она скучать по мне? Я не могу ответить Ньюсаму. Перевожу взгляд в пол.
Этот чувак мне не нравится. Я не хочу, чтобы он взял надо мной верх.
— А кто будет скучать по тебе? — переспрашиваю. — Когда ты услышал свое число, то и бровью не повел. Теперь ты знаешь, когда умрешь. А хочешь узнать, как это будет?
Попался, мерзавец! Выпучился, пытаясь взглядом пригвоздить меня к стулу, но я-то вижу, как он нервно облизывает губы, и знаю, что у него сухо во рту. Я знаю, что страх поразил его в самые кишки.
— Я вижу числа, тут ты верно говоришь. — Не свожу с него глаз. — Но я еще и чувствую их. Так вот ты… Ты умрешь от удушья. Ты дышишь быстро-быстро, но кислород не поступает в легкие. Воздух отравлен, с каждым вдохом ты становишься слабее и беспомощнее. Ты вытошнил все, что было внутри, и теперь выкашливаешь желчь, но она застревает в горле, и ты задыхаешься, хватаешь ртом воздух, но уже слишком поздно. Ты падаешь на землю и катаешься по собственной рвоте. Все. Все кончилось.
В комнате ни звука.
Савл проводит языком по губам. Его глаза горят, словно яркие лампочки. Впиваются в мои. Ему нравится, что я унижаю Ньюсама. То, как я описываю его смерть. Он весь в напряжении.
Несколько секунд Ньюсам не двигается с места. Он смотрит на меня, я смотрю на него. Наконец он моргает и подносит руку к голове, чтобы заправить волосы за ухо. Он отодвигается от меня, качая головой.
— Очень хорошо, — выдавливает он. — Чудесное выступление. Ай да молодец. Вы фиксировали эти страшилки? — обращается он к белым халатам, стоящим возле мониторов. — Что говорят приборы?
Поворачиваю голову. Один из белых халатов держит распечатку в руке.
— Красивая линия, ровная и непрерывная. — Он взволнованно смотрит на своего босса. — Он говорит правду.
Сара
— А где Мия? — спрашивает Марион. — Разве Мии нет на рисунке?
Поднимаю на нее глаза. Она все еще строчит, поглядывая на Мию, точно на зверюшку в зоопарке.
Я изо всех сил пытаюсь не показать этого, но внутри у меня все бурлит. Мия видит то же, что видела Вэл. Рехнуться можно. Будь Адам здесь, он бы сразу разобрался, что к чему. Тут все непросто. Нет, это поразительно. Поразительно.
Мия замирает с мелком в руке. Видно, что она колеблется: с одной стороны, ей неприятно присутствие Марион, ей не хочется реагировать на ее вопросы; с другой — она только что открыла для себя рисование и хочет рисовать дальше.
— Не останавливайся, — говорю. — На твоем рисунке кое-кого нет, верно? Без тебя мы не семья. Нарисуй себя. Нарисуй Мию.
Она смотрит на мелки, и ее ручка надолго зависает над футляром. Затем она оглядывается на меня, безмолвно моля о помощи.
— Не знаешь, какой выбрать цвет? — мягко спрашиваю я.
Она качает головой.
— Просто выбери любой. Выбери самый симпатичный цвет. — Я достаю желтый мелок. — Как тебе вот этот? Желтый, как солнечный свет. Как твои волосы. — Вручаю ей мелок и ерошу ее золотистую шевелюру.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |