— Простите, это номер Барона Дюпена?
— Нет, барона мы не видели! — огорченно ответствовал бородач, на всякий случай оглянувшись, — словно некий барон, не замеченный им поначалу, мог притаиться под стеганым одеялом. — Впрочем, мы только нынче прибыли из Филадельфии.
Я промямлил «Извините» и поспешил в холл, а оттуда на улицу. Барон часто менял гостиницы, а я в своем расстройстве проворонил последнее перемещение. Мысли мои путались, противоречивые планы рождались в воображении. И вдруг я почувствовал на затылке чей-то взгляд. Я замедлил шаг. О нет, то была не галлюцинация — то был красивый негр, уже виденный мной. Спрятав руки в карманы пальто, он стоял под уличным фонарем. Впрочем, мне могло и померещиться — фонарь освещал негра лишь мгновение, затем он шагнул из круга и растворился во тьме. Зато с другой стороны маячил один из двоих старомодно одетых субъектов, что следили за Бароном. Сердце упало, затем запрыгало. «Окружили! — думал я. — Окружили!» Я пошел быстро, почти побежал, вскочил в наемный экипаж и велел кучеру гнать обратно в «Глен-Элизу».
Ночь я провел не во сне, а в полубреду. Перед мысленным взором Дюпон и Барон менялись местами, сопровождаемые звонким, сладостным смехом Хэтти Блум. А утром явился посыльный с запиской от библиотекаря. Записка касалась человека, что передал для меня статьи об Эдгаре По, — те самые, в которых содержался намек на существование настоящего Дюпена. Библиотекарь вспомнил, кто передал эти статьи; точнее, он вновь увидел этого джентльмена и поспешил взять у него визитную карточку и переслать мне.
Человек этот был Джон Бенсон; имя мне ничего не говорило. Судя по глянцевой визитной карточке, уроженец Ричмонда; впрочем, от руки приписан балтиморский адрес. Выходит, некто хотел сподвигнуть меня на поиски истинного Дюпена? Некто имел мотивы для доставки Дюпена в Балтимор, с тем чтобы он расследовал обстоятельства смерти По? И для этой миссии некто избрал меня?
Говоря по правде, я не особенно надеялся пролить свет на личность и помышления этого человека. «Скорее всего, — думал я, — престарелый библиотекарь, пусть и из лучших побуждений, попросту обознался — и не мудрено, ведь прошло два года и видел он этого Джона Бенсона мельком».
Не Джон Бенсон, а образы, нынешней ночью словно выползшие из теней, меня окружавших, занимали мои мысли. И прежде чем выйти из дому, я достал коробку, где отец хранил револьвер, пригождавшийся ему в деловых поездках по не столь цивилизованным, как штат Мэриленд, районам. Револьвер я спрятал в карман пальто и лишь затем отправился по адресу, указанному в визитной карточке Бенсона.
Я шел по Балтимор-стрит и вдруг в отдалении, у витрины модного магазина, заметил Хэтти. Я несмело помахал ей, не представляя, какова будет реакция; может быть, Хэтти просто уйдет, притворившись, что не видит меня.
Неожиданно Хэтти бросилась ко мне и заключила меня в объятия. Невозможно выразить, как я обрадовался этому проявлению нежных чувств, с каким наслаждением обнял Хэтти; но сразу же испугался, как бы сквозь пальто она не почувствовала револьвер, как бы не вернулись, чтобы терзать ее, сомнения в моей преданности и здравом уме. Хэтти вдруг отпрянула, словно опасаясь недобрых глаз.
— Милая Хэтти, мой вид не вызывает у вас отвращения?
— Ах, Квентин, я прекрасно понимаю: вы открыли для себя некие новые занятия, которые я не могу разделить с вами, как некогда делила детские забавы.
— Вы не знаете, кто на самом деле эта женщина. Она воровка; она проникла в мой дом! Я все объясню; вы все поймете. Выслушайте меня — только не здесь, а где-нибудь в тихом месте.
Я взял Хэтти под локоть. Она осторожно высвободилась.
— Поздно, Квентин. Я приезжала в «Глен-Элизу» лишь за тем, чтобы объясниться. Помните, я говорила вам, что обстоятельства изменились?
Нет, только не это!
— Хэтти, я должен был поступать так, как считал нужным. Скоро все вернется на круги своя; все будет как раньше.
— Тетя запрещает произносить ваше имя и всем нашим друзьям сказала, чтоб не упоминали о помолвке.
— Ничего, тетю мы быстро умаслим. Что она там писала — будто вы нашли другого? Но это же неправда?
Хэтти чуть заметно кивнула:
— Правда, Квентин. Я выхожу замуж.
— Не может быть, чтобы вы решились на такой шаг из-за недоразумения в «Глен-Элизе».
Хэтти покачала головой; по лицу ее ничего нельзя было прочесть.
— Кто ваш жених?
Ответ не заставил себя ждать.
Из магазина, у витрины которого стояла Хэтти, вышел, пересчитывая сдачу, не кто иной, как Питер. При виде меня он виновато потупился.
— Питер? — вскричал я. — Нет, только не он!
Питер не знал, куда девать глаза.
— Здравствуй, Квентин, — наконец промямлил он.
— Значит, вы… вы помолвлены с Питером, Хэтти! — Я шагнул к ней ближе и зашептал так, чтобы слышать могла только она. — Дорогая мисс Хэтти, дорогая Хэтти, скажите только одно — вы счастливы? Одно слово, Хэтти!
Она помедлила — и кивнула, и протянула мне руку.
— Квентин, нам всем троим нужно поговорить, — вмешался Питер.
Но я не стал ждать объяснений. Я устремился прочь, я проскочил мимо Питера, не коснувшись рукой шляпы. Больше всего мне хотелось, чтобы они оба исчезли, растворились в воздухе.
— Квентин! Подожди! — звал Питер. Он даже пробежал за мной несколько футов, но прекратил преследование, поняв, что я не остановлюсь, или заметив ярость в моих глазах.
Я совсем забыл про револьвер; теперь его смертоносная тяжесть явилась для меня открытием. По иронии судьбы, путь к мистеру Бенсону лежал по самым рафинированным балтиморским улицам.
Отрекомендовавшись человеком, мистеру Бенсону незнакомым, но имеющим до него небольшую надобность, и извинившись за отсутствие пригласительного письма, я был препровожден чернокожим швейцаром в гостиную, на диван. Мебели в комнате оказалось меньше, чем требовали модные тенденции, зато на стенах красовались бумажные обои в восточном стиле — по нашим понятиям, совершенная экзотика, — служившие фоном для нескольких миниатюр и одного внушительного портрета. Портрет висел над диваном; поначалу я не обратил на него внимания.
Я не из научной среды и не знаю, способен ли художник добиться, чтобы изображенный на портрете как бы следил глазами за зрителем, или этот эффект — чистая игра зрительского воображения и нервов. Скажу только, что ожидание мое затягивалось; некое странное, беспокойное чувство заставило повернуть голову к портрету, а в следующий миг — и вскочить с дивана. Изображенный смотрел прямо мне в глаза. Лицо у него было несколько одутловатое, с отпечатком не слишком праведных привычек, а все-таки живое, полное бодрости — казалось, озаренное светом прошлых удач. Но глаза… «Нет, Квентин, не глупи, — сказал я себе. — Ты просто переутомился; ты перенапряг нервы. У этого человека, на портрете, больше морщин, волосы почти совсем седые, намечается второй подбородок — в то время как у него лицо худощавое и подбородок заостренный». И все же эти глаза! Они словно были вынуты из-под темных век Фантома, чей образ с достойной лучшего применения регулярностью возникал перед моим мысленным взором, чей голос настоятельно не советовал «тревожить напев похорон»; Фантома, с подачи которого начались мои изыскания, столь далеко меня заведшие. Я тряхнул головой, чтобы избавиться от нездорового наваждения, но тревога никуда не делась. А мистер Бенсон все не шел. Визит к Бенсону представлялся мне заведомо бессмысленным; теперь я остро чувствовал, до чего спертый воздух в этой проходной гостиной. Я решил оставить визитную карточку и возвратиться в «Глен-Элизу».
И тут послышались шаги.
Медленные, они доносились с лестницы; через несколько мгновений на площадке между лестничными пролетами появился мистер Бенсон собственной персоной.
— Фантом! — выдохнул я.
Да, это был он. Тот самый человек, что почти два года назад предупреждал меня не расследовать обстоятельства смерти Эдгара По; копия изображенного на портрете, только моложе. Тот самый человек, который словно растворился в сыром смоге; призрак, за которым я гонялся под балтиморским улицам. Теперь, вовсе не сознавая, что делаю, что свершу в следующий миг, я запустил руку в карман и нащупал рукоять револьвера.
— Что вы сказали? — переспросил человек на лестнице, прикладывая ладонь к уху. — Фентон? Нет, сэр, не Фентон, а Бенсон. Джон Бенсон…
Мысленно я уже приставил дуло револьвера ко рту Джона Бенсона — в конце концов, именно его рот искусил меня начать расследование, а что из этого вышло? Я принял целый ряд неверных решений, забросил друзей, спровоцировал на предательство Хэтти и Питера!
— Нет, я не называл вас Фентоном. — Не знаю, что за импульс заставил меня вселить в Бенсона мысль о том, что он — мой давний враг, наконец явившийся без антуража в виде сумерек, мороси и смога. — Я назвал вас Фантомом. — На последнем слове я скрипнул зубами.
Бенсон окинул меня изучающим взглядом, приложил палец к губам, как бы обдумывая мой ответ.
— Конечно!
Затем он возвел очи горе́ — так припоминают стихи — и продекламировал:
Сей фарс — сей неподъемный том
Заигранных клише!
Блазнит из-за угла Фантом —
И тошно на душе.
— Стало быть, вы мистер Кларк? Вот так сюрприз.
— Зачем вы передали мне ту статью? Вы хотели, чтобы я его нашел? Вы сумасшедший? У вас был особый план? — закричал я.
— Мистер Кларк, по-моему, имеет место недоразумение, — молвил Джон Бенсон. — Позвольте задать встречный вопрос: что привело вас ко мне?
— Вы остерегали меня расследовать смерть Эдгара По. У вас не хватит духу отрицать это, сэр!
Бенсон выпрямился с печальной усмешкой.
— Из вашей взволнованности осмелюсь заключить, что вы не послушались совета.
— Я требую объяснений!
— Буду счастлив их предоставить. Но сначала… — Бенсон вдруг обвел комнату неопределенным жестом.
На миг смешавшись, я извлек револьвер (моя рука до сих пор находилась в кармане) и уставился на руку Бенсона, словно ожидая, что сейчас он станет меня душить.
— Сердечно рад подобающему знакомству с вами, мистер Кларк. Я обязательно объясню, чем был вызван мой интерес к вашей особе. Но прежде удовлетворите любопытство, мучившее меня с нашей первой встречи, а именно: что вам за дело до Эдгара По?
— Я защищаю его имя от нечестивцев и предателей, называющих себя друзьями этого великого человека! — воскликнул я, с преувеличенной бдительностью ожидая реакции Бенсона.
— Значит, мистер Кларк, у нас действительно общие интересы. Около двух лет назад я был в Балтиморе по делам; к этому периоду и относится наше столкновение на Саратога-стрит. Я живу в Виргинии, являюсь председателем ричмондского общества «Сыны Воздержания». Летом сорок девятого года — как вам, по всей видимости, известно — Эдгар По приезжал в Ричмонд, останавливался в гостинице «Лебедь», где и встречался с членами нашего Общества, в том числе с мистером Тайлером, который пригласил мистера По на чай.
Мне вспомнилась короткая заметка из газеты, издаваемой в городе Роли; действительно, Эдгар По пополнил ряды Сынов Воздержания. «Мы сообщаем об этом событии, льстя себя мыслью, что членство такого джентльмена, как мистер По — одаренного от природы и отмеченного выдающимися достижениями, — не разочарует адептов воздержания». А всего через один месяц и три дня Эдгар По обнаружился в закусочной с сомнительной репутацией.
— Мистер По, подобно всем нам, дал зарок не притрагиваться более к спиртному. Он приблизился к бюро и с необычной для себя твердостью поставил подпись. Он влился в наши ряды позже всех; мы гордились тем, что среди наших братьев теперь человек столь выдающийся. Впрочем, были и скептики — хотя лично я их скептицизма не разделял. Ибо узнал, что бдительные члены комитета тайно следовали за Эдгаром По всюду, куда бы он ни направился в Ричмонде, и нашли, что он верен клятве. Вскоре после его отъезда, то есть в первых числах октября сорок девятого года, мы с ужасом узнали о его смерти в балтиморской больнице и с еще большим ужасом прочли, что смерть явилась результатом пьяного загула, начатого По в Балтиморе. Тогда мы, Сыны Воздержания, попытались собрать факты на месте, в Ричмонде, и к какому же выводу пришли? Что Эдгар По не пил. Увы, мы находились слишком далеко от места гибели поэта и соответственно места скопления фактов, чтобы повлиять на общественное мнение.
— Я всего несколькими годами моложе Эдгара По, — продолжал Бенсон. — Я присутствовал при его клятве, а также являюсь большим почитателем его творчества, поэтому Совет Общества направил меня в Балтимор для выяснения обстоятельств его смерти. Видите ли, я родился в Балтиморе и жил здесь до совершеннолетия, вот братья и решили, что шансов на успех у меня больше, чем у любого из них. Мне поручили провести тщательные изыскания и доставить в Ричмонд правдивые сведения о смерти Эдгара По.
— И что же вы обнаружили, мистер Бенсон?
— Первым делом я переговорил с врачом больницы, где умер По.
— С Джоном Мораном?
— Верно, его фамилия Моран. — Бенсон взглянул на меня, очевидно, впечатленный моей осведомленностью. — Доктор Моран признал, что не может утверждать, будто По выпил лишнего; однако он был в таком возбужденном, близком к помешательству состоянии, что доктор Моран не стал бы и утверждать обратное — иными словами, что По не пил.
Именно такой комментарий я сам слышал из уст Морана; совпадение подвигло меня больше верить рассказу.
— Когда вы виделись с доктором, мистер Бенсон?
— Если не ошибаюсь, через неделю после смерти По.
Выходило, что этот человек, этот неуловимый Фантом, взялся за расследование смерти По еще раньше меня.
— Ох, эти газеты! — вздохнул Бенсон. — Какой только напраслины не возводили они на Эдгара По! Какой только чепухи не писали! Балтиморское и нью-йоркское общества воздержания жаждали изрубить беднягу на куски. Да вы, наверное, в курсе. Вам ведь известно это их настроение — преподать урок всем пьяницам на примере человека, который дважды мертв, ибо после физической гибели попрано его достоинство. А я, мистер Кларк, знал, что Эдгар По неповинен в грехе пьянства, и всегда считал его гением; вообразите теперь мою… мое…
— Бешенство, — подсказал я.
Бенсон кивнул:
— От природы я человек спокойный и рассудительный, но вы угадали — я был взбешен. Где только я ни оставлял сообщения о своем желании узнать подробности о последних днях По, с тем чтобы подтвердить: он хранил клятву Сынам Воздержания. Однажды, штудируя в читальном зале газетные публикации, я случайно услышал, как вы просили библиотекаря собирать статьи об Эдгаре По. Я принял вас за одного из субъектов, что находят удовольствие в сочащихся ядом публикациях о предполагаемой деградации и бесчисленных прегрешениях Эдгара По. И вот я узнал у библиотекаря ваше имя, у прочих посетителей выяснил, что вы — местный адвокат, одаренный ясным умом, но обреченный подчиняться людям более напористым и самоуверенным. Еще мне сказали, что вам уже случалось представлять интересы периодических изданий. Я заподозрил вас в ангажированности печатным органом балтиморских трезвенников, пожелавших изобразить Эдгара По пьяницей в назидание прочим. Мне представилось, будто вы получаете мзду за то, что сводите на нет результаты моей миссии и мешаете ричмондским Сынам Воздержания. Вот почему, завидев вас на пути в читальный зал, я предостерег вас от вмешательства в это дело.
— Так вы считали меня очернителем доброго имени Эдгара По? — опешил я.
— В то время я всех считал очернителями, а себя — единственным защитником. Так-то, мистер Кларк! Знаете, каково это? Я обивал пороги издательств, домогался аудиенций с редакторами. Никто из них и слышать не хотел о том, чтобы помещать опровержения своих же статей. Тогда я сделал подборку газетных публикаций прошлых лет — тех, где Эдгара По превозносили, где отдавали должное его гениальным произведениям, — и вручил каждому редактору по толстой пачке. Таким способом я рассчитывал внушить этим щелкоперам, что покойный заслуживает большего уважения. Несколько статей я оставил библиотекарю для передачи вам — с той же целью. Полагаю, именно об одной из этих статей вы заикнулись в самом начале нашей пылкой беседы.
— То есть вы подбирали статьи наобум? — уточнил я.
— В общем, да, — согласился Бенсон, явно не понимавший причин моего недоверия.
— И не преследовали цель с помощью статей спровоцировать меня на определенные действия?
— Я только надеялся, что похвалы в адрес По, напечатанные в не столь кровожадные времена, заставят издателей задуматься об истинной ценности его трудов. А потом я возвратился в Ричмонд. В этот раз я приехал в Балтимор повидаться с родственниками и наткнулся на старого знакомого — библиотекаря. Каково же было мое изумление, когда этот достойный человек в великом волнении попросил мою визитку для передачи вам, мистер Кларк.
— Тогда, на Саратога-стрит, вы посоветовали мне не тревожить «напев похорон».
— Неужели? — Бенсон прикрыл глаза, как бы припоминая; в следующий миг на лице его мелькнула тень улыбки.
— Это цитата из стихотворения Эдгара По об умирающей молодой женщине по имени Линор. «Peccavimus; но не тревожь напева похорон; чтоб дух отшедший той мольбой с землей был примирен».
— Полагаю, вы правы, — последовал простодушный ответ.
Это простодушие взбесило меня.
— Неужели вы не вложили в эти слова некий двойной смысл? Неужели станете отрицать, что это было тайное, зашифрованное послание; что и эту цитату, подобно хвалебным публикациям, выбрали наобум?
— Я смотрю, мистер Кларк, у вас крайне неустойчивая психика. — Из этого комментария я заключил, что Бенсон не намерен и дальше отвечать на мои вопросы, однако он продолжал: — Знаете, почитателю Эдгара По очень трудно — точнее, невозможно — не подпасть под гипноз его текстов. Рискну предположить, что всякий человек, читающий По — будь то мужчина или женщина, — чувствует себя героем того или иного творения, полного тайн, которые автор и не думает раскрывать. Два года назад слова Эдгара По были будто бы пропечатаны в моем мозгу типографской краской; каждое слово, мной прочитанное, воспринималось как бы его глазами. Открывая рот, я подвергался риску выдать какую-нибудь фразу Эдгара По вместо своей собственной; мой голос более не принадлежал мне — им управлял интеллект этого великого человека. Я упивался мечтами и снами Эдгара По, я неосознанно изъяснялся — как с другими, так и с самим собой — образами поэта. Согласитесь, в таком состоянии я вполне мог подвигнуть человека вроде вас — то есть впечатлительного и восприимчивого — начать расследование. Вы в известном смысле угодили в ловушку — мою ловушку. Единственный выход — прекратить читать Эдгара По; вовсе прекратить. Что мне и удалось, правда, не сразу. Я исторг его из памяти и мыслей, однако боюсь, не до конца.
— Но вы ведь расследовали обстоятельства смерти Эдгара По? Что вы выяснили? Вы были одним из первых — если не самым первым — на этом пути; имели преимущества перед теми, кто пожелал узнать правду позднее!
Бенсон качнул головой.
— Почему вы остановились; почему бросили расследование на середине? — воскликнул я.
Он долго молчал, наконец заговорил, словно отвечая на совершенно другой вопрос:
— Мистер Кларк, я всего лишь бухгалтер; забывшийся, возмечтавший бухгалтер. Расследование в Балтиморе едва не уничтожило мою карьеру в Ричмонде. Вообразите человека, который с двадцати лет прилежно ведет гроссбухи и вдруг полностью теряет свои навыки, игнорирует ответственность перед фирмой; который не интересуется более собственным благосостоянием! Так вот, ущерб был настолько велик, что теперь я полностью завишу от своего дяди. Здесь, в Балтиморе, у него бизнес; сюда ваш покорный слуга вынужден приезжать ежегодно для выполнения скромной части работы. Именно с этим связан мой нынешний визит в Балтимор.
«Значит, на портрете изображен этот самый дядя, — прикинул я, — значит, вот откуда почти сверхъестественное сходство с Бенсоном».
— Балтимор во многих аспектах превосходный город; жаль только, что кучера употребляют спиртное на работе, когда от них требуется полный контроль над лошадьми, — посетовал Бенсон.
Я не обнаружил интереса к данному обстоятельству, чем пробудил в Бенсоне притихшего было верного Сына Воздержания.
— Сия пагубная привычка представляет огромную опасность для общества, мистер Кларк!
— У нас еще масса дел, Бенсон, — заметил я наставительным тоном. — Масса дел касательно Эдгара По. В ваших силах помочь нам…
— Нам? Разве еще кто-то занимается расследованием?
Что было ответить ему? Назвать Дюпона? Или Барона? Я ограничился повтором.
— В ваших силах помочь, мистер Бенсон. Вместе мы справимся. Мы раскроем правду, которую в одиночку вам раскрыть не удалось.
— Нет, мистер Кларк, я умываю руки. Кстати, вы ведь адвокат; неужели у вас недостаточно обязанностей? Неужели вы не знаете, на что потратить время?
— Я больше не практикую, — тихо сказал я.
— Понятно, — со знанием дела отозвался Бенсон; в тоне я уловил даже оттенок удовлетворения. — Мистер Кларк, известно ли вам, какое искушение сильнее и пагубнее всех прочих? Это искушение забыть о своих обязанностях. Вам следует научиться уважать себя настолько, чтобы ваши интересы не подвергались опасности. Неумеренная забота о ближних — даже если это благотворительность — рано или поздно пустит вас по миру. В глазах общественности Эдгар По — мученик и грешник; поверьте, эти понятия не всегда взаимоисключающие. Мучеником и грешником он останется, по нраву это вам или нет. Если разобраться, какое нам дело, жив По или мертв? Не кажется ли вам, что мы сочли его мертвым из неких соображений? В известном смысле По живехонек. Что до мнения о нем, тут неизбежны постоянные перемены. Если даже вы раскопаете истину, найдутся желающие опровергнуть ее в угоду новейшему поветрию. А мы с вами, мистер Кларк, не можем, не имеем права улечься на алтарь ошибок Эдгара По.
— Надеюсь, вы не подпали под влияние враждебных вам трезвенников? Надеюсь, не считаете, что всему виной постыдная слабость По?
— Ни в коем случае, — вяло запротестовал Бенсон. — Однако сами посудите, мистер Кларк, если бы По был осторожнее, осмотрительнее; если бы приноравливал свои страсти к нормам морали, а не только к потребностям своего беспримерного интеллекта, ничего дурного с ним, возможно, и не случилось бы. Тогда мельничный жернов, что он повесил себе на шею, не переместился бы на наши с вами шеи.
После разговора с Бенсоном меня несколько отпустило. Оказывается, я не в одиночку бился над загадкой смерти Эдгара По. Слова Бенсона подтвердили неправоту Питера Стюарта и тети Блум: расследование мое было начато не по наущению безумца. Совсем наоборот, меня подвиг на это бухгалтер.
Еще я спохватился, что чуть не совершил роковую ошибку касательно Барона и Дюпона; своевременность осознания очень меня радовала. Я был готов предать Дюпона в пользу преступника, фальшивого комедианта. И на каком основании? На основании второстепенных совпадений в прошлом Барона и литературного Дюпена! Но были и прискорбные итоги. Во-первых, я потерял Хэтти; потерял навек. Никогда больше не найти мне женщины, столь же тонко понимающей мою душу. Во-вторых, почти погубил адвокатскую компанию, созданную честным именем моего отца. В-третьих, разрушил дружбу с Питером. Но по крайней мере я не допустил того же в отношении Дюпона. Словом, по дороге домой от Бенсона я ощущал себя очнувшимся от глубокого, тяжелого сна.
Сколько надежд и веры вложил я в Дюпона, сколько времени ему посвятил, сколько усмотрел в нем соответствий персонажу Эдгара По! Если бы Дюпон хоть как-то противостоял деятельности Барона Дюпена; если бы давал мне больше поводов полагать, что в расследовании не отстает от Барона; если бы не бездействовал столь нарочито под громогласные притязания Барона; если бы опрашивал свидетелей и искал улики, подобно Барону, о, тогда взрывоопасное недоверие ни за что не закралось бы в мои мысли!
Итак, Дюпон сидел в моей гостиной. Для начала я вперил в него взгляд, затем приступил с вопросами относительно покорного бездействия в ответ на агрессивную предприимчивость Барона Дюпена. Почему Дюпон молчит, когда Барон Дюпен заявляет о своей победе, самым настойчивым тоном осведомился я. Впрочем, начало разговора читатель наверняка помнит — оно приведено в предыдущей главе. Я тогда предложил надавать Барону пощечин; Дюпон высказал мнение, что пощечины в расследовании не помогут. Я был вынужден согласиться. Вот что я сказал: «Резкие слова или действия лишь напомнят Барону Дюпену, что не один он играет в игру. А ведь он, мосье Дюпон, в свойственном ему самообмане, полагает, будто уже выиграл!» А Дюпон ответил: «Мне нравится ваша терминология, мосье Кларк. Действительно, Барон Дюпен склонен к самообману. Ситуация же прямо противоположная. Барон проиграл. Он дошел до конца; впрочем, как и я».
Тогда-то мои опасения за судьбу расследования перевесили мой же страх услышать правду.
— Что вы хотите сказать, мосье Дюпон?
— Эдгар По пил, — отвечал Дюпон. — Но пьяницей он не был. Напротив, он предпочитал воздерживаться от алкоголя. Мы можем со всей уверенностью сказать, что горячительного он принимал меньше, чем среднестатистический гражданин.
— Продолжайте!
— Беда Эдгара По не в невоздержанности, а в плохой переносимости алкоголя. Это вроде телесного недуга, незнакомого и непонятного большинству людей.
Я даже со стула привстал.
— Как вам удалось это выяснить, мосье Дюпон?
— Ох, научить бы людей видеть, а не просто смотреть! Вы, мосье Кларк, наверняка помните строчку из некролога, написанного не репортером, а знакомым По. Таких некрологов было сравнительно мало. Так вот, согласно воспоминаниям, мосье По «абсолютно менялся после одного бокала вина». В понимании большинства, это говорит о беспробудном пьянстве; характеризует мосье По как буйного алкоголика. На самом деле все наоборот. Клеветникам данное обстоятельство представляется главной уликой; это действительно улика, только не в пользу версии о пьянстве По. Я склонен считать — нет, почти уверен, — что По имел редкую восприимчивость к спиртному; алкоголь, даже в малых количествах, мгновенно оказывал воздействие на его психику, даже вызывал подобие паралича. В состоянии душевного расстройства, в компании низких, дурных людей По мог продолжать возлияния. Конечно, именно такая ситуация складывалась всякий раз во время застолий — поистине, трудно противостоять агрессивной гостеприимности уроженцев южных штатов. Но мы сейчас не об этом. Нас интересует первый бокал — или даже первый глоток, — доза, от которой По впадал в беспамятство. Заметьте — не беспамятство от неумеренных возлияний, а временное помутнение рассудка из-за дозы, почти неощущаемой обычным человеком.
— Значит, в тот день По не был пьян — так вы считаете, сударь?
— Пожалуй, допущу, что он выпил один бокал вина. Но конечно, не было ничего подобного заявлениям в печатных органах обществ трезвости. Ох, эти трезвенники — они всех меряют своей меркой; мнят себя столпами нравственности. Хотите, я покажу вам, как они действуют — точнее, как действовали в интересующий нас период?
Дюпон принялся перебирать газеты, рассортированные в ему одному понятном порядке, и наконец извлек «Сан» от второго октября 1849 года.
— Мосье Кларк, вам знакомо имя Джона Уотчмена?
Сначала я отрицательно покачал головой, но через несколько мгновений память откликнулась, и я подтвердил: да, знакомо. Погоня за Фантомом — то есть за мистером Бенсоном, членом Ричмондского общества «Сыны Воздержания», — привела меня в одну из самых популярных балтиморских пивных.
— Я принял этого Уотчмена за Фантома — у него было такое же пальто. На Уотчмена мне указал другой завсегдатай, столь же пьяный.
— Поверьте, мосье Уотчмен имел причину выпить лишнего. Незадолго до вашей с ним встречи рухнули его надежды прославиться. Вот, смотрите — два года назад эта заметка едва ли привлекла ваше внимание, но сейчас, полагаю, покажется весьма полезной.
И Дюпон ткнул пальцем в статью от второго октября 1849 года. От результатов тогдашних выборов зависело, в том числе, введение запрета на продажу алкоголя по воскресеньям (понятно, что ратовало за этот закон Балтиморское общество трезвости). Дюпон верно угадал: в свое время заметка не привлекла моего внимания. Вдобавок я достаточно насмотрелся на пьяных и потому в целом поддерживал Закон выходного дня. Однако странно было бы все силы направлять на борьбу за трезвость, совершенно забывая о прочих добродетелях.
Среди сторонников Закона выходного дня были главным образом члены Общества трезвости; их кандидату в палату депутатов вменялось добиться ограничения продаж спиртных напитков по воскресеньям. А этот избранник, не кто иной, как мистер Джон Уотчмен, был замечен в нескольких питейных заведениях, так что второго октября 1849 года разочарованные трезвенники сняли его кандидатуру. Но самое интересное — в заметке от лица трезвенников выступил член Комитета выходного дня доктор Джозеф Снодграсс!
— Получается, уже назавтра Снодграсса вызвали в закусочную «У Райана» к умирающему Эдгару По! — воскликнул я.
— Теперь вам понятно состояние Снодграсса? Как лидера фракции трезвенников его подвел собственный кандидат. Без сомнения, мосье Уотчмен проявил непростительную слабость. Однако сторонники Закона выходного дня почти наверняка подозревали, что их политические враги намеренно ввели Уотчмена во искушение. А теперь извольте обратить внимание на «Америкэн энд коммершиал эдвайзер» от двадцать пятого сентября сорок девятого года. Полагаю, сия крупноформатная газета даст вам более полное представление о злополучной закусочной.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |