— Да, это так.
— У вас есть какие-нибудь соображения на тот счет, кому и по какой причине понадобилось сжигать книги Каракса?
— Почему вообще сжигают книги? По глупости, по неведению, из ненависти… Кто его знает.
— Но вы-то сами как думаете? — настаивал я.
— Хулиан жил в своих романах. Тело в морге было лишь его частью. Душа Хулиана осталась в его историях. Однажды я спросила Каракса, что вдохновляет его на создание всех этих образов. Он мне ответил, что все его персонажи — это он сам.
— Значит, если бы кому-то пришло в голову уничтожить Хулиана, он должен был бы уничтожить эти истории и этих персонажей, так?
Нурия вновь улыбнулась своей усталой печальной улыбкой.
— Вы мне напоминаете Хулиана, — сказала она. — До того, как он потерял веру.
— Веру во что?
— Во все.
Нурия в темноте приблизилась ко мне и взяла меня за руку. Не говоря ни слова, она провела пальцами по ладони, словно хотела прочитать мою судьбу по линиям руки. От ее прикосновения рука у меня задрожала. Я поймал себя на мысли, что пытаюсь представить себе контуры ее тела под этим старым платьем, будто с чужого плеча. Мне захотелось дотронуться до нее, почувствовать биение ее сердца под кожей. Наши взгляды на мгновение встретились, и мне показалось, она прочла мои мысли. В этот момент я еще сильнее ощутил ее одиночество. Когда я снова взглянул на нее, я увидел спокойный отрешенный взгляд.
— Хулиан умер в одиночестве, убежденный в том, что никто никогда не вспомнит ни о нем, ни о его книгах и что его жизнь не значила ровным счетом ничего, — сказала она. — Но ему было бы очень приятно узнать, что кто-то хочет, чтобы он продолжал жить, что кто-то хранит о нем память. Хулиан всегда говорил: мы существуем, пока нас помнят.
Меня охватило болезненное желание поцеловать эту женщину, я испытывал к ней необычайное влечение, как никогда прежде, даже к призраку Клары Барсело. Нурия прочла это в моем взгляде.
— Вам пора, Даниель, — прошептала она.
Что-то во мне страстно повелевало остаться, затеряться в полумраке наедине с этой незнакомкой и слушать, как она говорит о том, что мои жесты и мое молчание напоминают ей Хулиана Каракса.
— Да, — пробормотал я.
Она молча кивнула и пошла проводить меня. Коридор показался мне бесконечным. Нурия открыла дверь, и я вышел на лестничную площадку.
— Если увидите моего отца, скажите, что у меня все хорошо. Обманите его.
Я простился с ней, вполголоса поблагодарив ее за потраченное время, и протянул ей руку. Нурия Монфорт Даже не обратила внимания на мой формальный жест.
Она положила руки мне на плечи, порывисто приблизилась и поцеловала меня в щеку. Мы посмотрели друг другу в глаза, и на этот раз я, дрожа от волнения, отважился прикоснуться губами к ее губам. Мне показалось, они приоткрылись, и ее руки потянулись к моему лицу. Но в следующий момент Нурия отшатнулась и опустила глаза.
— Думаю, лучше вам уйти, Даниель, — прошептала она.
Казалось, она вот-вот расплачется, но прежде чем я успел что-то сказать, дверь в квартиру закрылась. Я остался один на лестничной площадке, ощущая ее присутствие с другой стороны, спрашивая себя, что же произошло со мной там, в полумраке. В двери напротив замигал глазок. Я махнул ему рукой и сбежал вниз по ступенькам. Выйдя на улицу, я понял, что уношу с собой ее лицо, голос, запах, что они запечатлелись в моей душе. Я нес прикосновение ее губ, след ее дыхания по улицам, полным безликих людей, спешивших прочь из контор и магазинов. На улице Кануда мне в лицо ударил ледяной ветер с моря, унося с собой городской шум и суету. С благодарностью приняв его отрезвляющий удар, я зашагал по дороге к университету. Пройдя по Лас-Рамблас, я повернул на улицу Тальерс и углубился в ее узкий бесконечный полумрак, представляя себе темную гостиную в доме Нурии Монфорт, где она, должно быть, молча сидела сейчас в сумерках, одна, снова и снова раскладывая по порядку свои аккуратные папки, карандаши и воспоминания, с уставшими от слез глазами, обращенными в прошлое.
Вечер подступил незаметно, подул холодный ветер, и закат ярко-красным покрывалом опустился на город, скользя в просветах улиц и домов. Я ускорил шаг и через двадцать минут фасад университета вынырнул передо мной из полумрака, словно корабль цвета охры, севший нынешней ночью на мель. Привратник филологического факультета сидел в своей будке, наслаждаясь чтением лучших современных авторов, золотых перьев нынешнего века в спортивном выпуске «Эль Мундо». Студенты, похоже, все уже разошлись. Мои шаги гулким эхом раздавались в пустых коридорах и галереях, ведущих во внутренний двор, где желтовато-красный свет двух фонарей едва нарушал вечерние сумерки. У меня промелькнула мысль, что Беа, возможно, подшутила надо мной, назначив встречу здесь в такой поздний час, и сделала это, чтобы посмеяться над моей излишней самонадеянностью. Листья апельсиновых деревьев во дворе университета трепетали серебристыми каплями, а шум фонтана расползался под сводами, проникая во все уголки. Я разочарованно и, быть может, с некоторым трусливым облегчением окинул взглядом двор. Она была там, сидела на скамье, и ее взгляд скользил по сводчатым стенам. Ее силуэт четко выделялся на фоне фонтана. Я задержался у входа, чтобы рассмотреть ее, и на мгновение мне показалось, что я увидел отражение Нурии Монфорт, мечтательно смотрящей в никуда на своей скамейке на площади. Я заметил, что у Беа не было с собой ни папки, ни книг, и подумал, что, возможно, у нее в тот день нет занятий. Получается, она пришла специально, чтобы встретиться со мной. Проглотив комок в горле, я двинулся вперед. Беа услышала мои шаги по брусчатке, которой был выложен двор, и подняла на меня глаза, улыбаясь, словно не ожидала встретить меня.
— Я думала, ты не придешь, — сказала Беа.
— То же самое я подумал про тебя.
Она продолжала сидеть на скамье, напряженно выпрямившись, сжав руки на коленях. Я спрашивал себя, как получается, что я чувствую ее такой далекой, читая каждую складочку ее губ.
— Я пришла, чтобы сказать тебе, что ты сильно заблуждаешься в том, что сказал мне тогда, Даниель. Я выйду замуж за Пабло и, что бы ты ни показал мне этим вечером, уеду с ним в Эль Ферроль, как только он вернется из армии.
Я смотрел на нее, как смотрят на быстро уходящий поезд, понимая, что последние два дня блуждал в высях собственных фантазий, а теперь реальность со всей своей неумолимостью обрушилась на меня.
— А я-то думал, ты пришла, потому что захотела меня увидеть, — в отчаянии я попытался улыбнуться.
Мое замечание заставило ее покраснеть.
— Я пошутил, — солгал я. — Мне действительно хотелось показать тебе ту Барселону, какую ты ни разу не видела. Так, по крайней мере, у тебя будет повод вспоминать обо мне и о Барселоне, куда бы ты ни уехала.
Беа грустно улыбнулась и отвела глаза.
— Я чуть было не пошла в кино. Чтобы только не встречаться с тобой, понимаешь? — сказала она.
— Почему?
Беа молча посмотрела на меня. Потом пожала плечами и посмотрела куда-то вверх, словно пыталась на лету поймать ускользающие слова.
— Потому что боялась: вдруг ты окажешься прав, — наконец произнесла она.
Я вздохнул. Нас окружали сумерки, тишина и ощущение заброшенности, которые всегда объединяют малознакомых людей. Я почувствовал, что способен произнести вслух все, что взбредет в голову, даже зная наперед, что после этого нам не доведется больше разговаривать.
— Ты его любишь?
Она взглянула на меня с сердитой улыбкой:
— А вот это не твое дело.
— Ты права, — ответил я. — Это только твое дело.
Ее взгляд стал холодным.
— А тебе какая разница?
— А вот это не твое дело.
Она больше не улыбалась. У нее дрожали губы.
— Все знают, что я очень ценю Пабло. Моя семья и все…
— Но я для тебя почти незнакомец, — прервал ее я. — И мне хотелось бы услышать это от тебя.
— Что услышать?
— Что ты его любишь на самом деле. И что ты не выходишь замуж только для того, чтобы вырваться из дома и уехать подальше от этого города и твоей семьи, туда, где они не причинят тебе боль. Что ты уезжаешь, а не бежишь.
В ее глазах заблестели слезы ярости.
— Ты не имеешь права говорить со мной так, Даниель! Ты меня не знаешь.
— Скажи, что я ошибаюсь, и я уйду. Ты его любишь?
Мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
— Я не знаю, — прошептала она наконец. — Не знаю.
— Однажды кто-то сказал: в тот момент, когда ты задумываешься о том, любишь ли кого-то, ты уже навсегда перестал его любить.
Беа безуспешно пыталась разглядеть иронию на моем лице:
— Кто это сказал?
— Некий Хулиан Каракс.
— Твой друг?
— Что-то вроде, — сказал я, сам удивляясь этим словам.
— Ты должен обязательно нас познакомить.
— Сегодня же вечером, если хочешь.
Мы вышли из университета под небом, истерзанным воспаленными ссадинами. Шли бесцельно, сами не зная куда, скорее чтобы привыкнуть к шагам друг друга, стараясь говорить на единственную тему, которая нас сближала: о ее брате и моем друге Томасе. Беа рассказывала о нем, как о чужом человеке, которого любишь, но которого совсем не знаешь. Она избегала моего взгляда и натянуто улыбалась. Я чувствовал, что она жалеет о том, что сказала мне во дворе университета, что ее собственные слова причиняют ей боль, гложут изнутри.
— Слушай, ты ведь не расскажешь ничего Томасу о нашем разговоре? — вдруг попросила она. — Не так ли?
— Конечно, нет. Я не расскажу об этом никому.
Беа рассмеялась, и было заметно, как сильно она нервничает.
— Сама не понимаю, что на меня нашло. Не обижайся, но иногда гораздо легче говорить с незнакомцем, чем с кем-то, кто тебя хорошо знает. Интересно, почему?
Я пожал плечами.
— Наверное, потому, что чужие люди нас воспринимают такими, какие мы есть на самом деле, а не такими, как им бы хотелось нас видеть.
— Это тоже сказал твой друг Каракс?
— Нет, это я только что придумал, чтобы произвести на тебя впечатление.
— А как ты воспринимаешь меня?
— Как загадку.
— Это самый странный комплимент из всех тех, что мне когда-либо делали.
— Это не комплимент, это, скорее, угроза.
— Объясни.
— Загадки для того и нужны, чтобы их разгадывать, чтобы узнать, что скрывается внутри.
— Возможно, ты разочаруешься, увидев, что внутри.
— Возможно, буду очень удивлен. И ты тоже.
— Томас не говорил мне, что ты такой нахал.
— Наверное, потому, что все свое нахальство я приберегал для тебя.
— Почему?
Потому что я тебя боюсь, подумал я.
Мы зашли в старое кафе рядом с театром Полиорама. Сев за столик возле окна, заказали бутерброды с ветчиной и кофе с молоком, чтобы согреться. Спустя некоторое время, официант, тщедушный тип с гримасой хромого беса на лице, подошел к нам с видом важного лица, находящегося на официальном визите:
— Это вы закаывали бутерброы с вечино?
Мы дружно кивнули.
— Очен жаль, но я выужден сообщить вас от имей руковоства, что не остало ни ломтя вечины. Моу преложить вам свиную коубасу нехкольких сортов, тефтели, жаакое. Все самое свежее, певый сор. Есь ще сардины, это на случай, ехли вы не можете есь мясо по релииозным убеждениям. Ведь седня пятница…
— Мне только кофе с молоком, больше ничего не надо, спасибо, — ответила Беа.
Я умирал с голоду.
— Принесите нам две порции картофеля фри под майонезом, — сказал я. — И не забудьте хлеб, пожалуйста.
— Бует сделано, сеньор. Вы уж прохтите за неудоство. Обычно у на есь все, даже большевиская икра. Но седня вечером был полуфинал Еврокуфка, пришло стоко нароу, вы се даже не представляеть, что за игра.
И официант удалился, церемонно раскланявшись. Беа с интересом наблюдала за ним.
— Откуда он? Из Хаэна? [? ] Этот акцент…
— Из Санта Колома де Граманет, [? ] — уточнил я. — Ты, наверное, редко ездишь в метро.
— Отец говорит, что в метро полно всякого сброда, и, если едешь одна, тебя могут облапать какие-нибудь цыгане.
Я хотел ей возразить, но промолчал. Беа рассмеялась. Вскоре принесли кофе и картошку, и я, не думая о приличиях, с жадностью набросился на еду. Беа не попробовала ни кусочка. Обхватив обеими руками дымящуюся чашку, она, улыбаясь, наблюдала за мной со смесью любопытства и удивления.
— Что же такое ты собирался показать мне сегодня, чего я никогда раньше не видела?
— Много разного. То, что я покажу тебе, имеет отношение к одной истории. Ты мне как-то сказала, что обожаешь читать…
Беа кивнула, удивленно подняв брови.
— Ну, так вот, это история о книгах.
— О книгах?
— О проклятых книгах, о человеке, написавшем их, об одном персонаже, сошедшем со страниц романа, чтобы предавать эти книги огню, о предательстве и об утраченной дружбе. Это история о любви, о ненависти и о мечтах, живущих в тени ветра.
— Так пишут на обложках дешевых романов, Даниель.
— Видимо, это потому, что я работаю в книжной лавке и перечел их множество. На самом деле эта история так же реальна, как и то, что хлеб, который нам принесли, по меньшей мере трехдневной давности. И как все правдивые истории, она начинается и заканчивается на кладбище, хотя это кладбище несколько отличается от тех, что ты видела.
Беа улыбалась, как ребенок, которому пообещали показать фокус или загадали загадку.
— Я вся внимание.
Я допил последний глоток кофе и несколько мгновений молча смотрел на нее, думая, как сильно мне хочется спрятаться в этом прозрачном, ускользающем от меня взгляде. Я думал и об одиночестве, которое настигнет меня сегодня же ночью, когда мы с Беа простимся, когда у меня не будет больше ни фокусов, ни историй, чтобы удержать ее рядом. Я думал о том, как мало могу предложить ей и как много мне от нее хотелось бы получить.
— У тебя уже мозги скрипят, Даниель, — сказала она. — Что ты там задумал?
Я начал свой рассказ с того далекого рассветного утра, когда, проснувшись, никак не мог вспомнить лица своей матери, и все говорил и говорил, уже не останавливаясь, до того самого момента, когда очутился в наполненном тенями и мраком доме Нурии Монфорт. Беа молча слушала меня, внимательно смотря мне в глаза, без малейшего намека на осуждение или насмешку. Я рассказал ей о своем первом визите на Кладбище Забытых Книг и о той ночи, которую провел за чтением «Тени ветра». Я рассказал о своей встрече с человеком без лица и о письме Пенелопы Алдайя, которое всегда носил с собой, сам не зная почему. Я рассказал, что так и не смог поцеловать ни Клару Барсело, ни одну другую девушку, и как у меня дрожали руки, когда губы Нурии коснулись моей щеки несколько часов назад. Я рассказал, что только что понял, о чем вся эта история: она об одиноких людях, о потерях и о невозвратности былого, и поэтому я настолько погрузился в нее, что она переплелась с моей собственной жизнью. Так читатель забывает себя на страницах очередного романа, потому что те, кого он жаждет любить, — всего лишь тени, родившиеся в душе чужого ему человека.
— Не говори больше ничего, — прошептала Беа. — Только отведи меня в это место.
Была уже глубокая ночь, когда мы очутились у входа на Кладбище Забытых Книг на улице Арко-дель-Театро. Взявшись за ручку дверного молотка в виде головы черта, я постучал три раза. На улице дул ледяной ветер, пропитанный запахом угля. Мы укрылись в дверном портале, ожидая, пока откроют дверь. Лицо Беа было в нескольких сантиметрах от меня. Она улыбалась. Вскоре за дверью послышались легкие шаги, и раздался усталый голос хранителя.
— Кто там? — спросил Исаак.
— Это Даниель Семпере, Исаак.
Мне показалось, будто он выругался вполголоса. Вслед за тем послышался шум и скрежет замка, достойного быть описанным в романах Кафки. Наконец дверь приоткрылась и в отблесках светильника показался орлиный профиль Исаака Монфорта. Увидев меня, сторож вздохнул и закатил глаза.
— Даже не знаю, зачем было спрашивать, — сказал он. — Ну кто еще, кроме вас, может заявиться в такое время?
Исаак кутался в странную смесь халата, бурнуса и русской шинели. Его стеганые тапочки в совершенстве гармонировали с шерстяной клетчатой шапкой, похожей на берет с кисточкой.
— Надеюсь, я не вытащил вас из постели, — сказал я.
— Ну что вы! Я только-только начал читать молитву боженьке на сон грядущий.
Он посмотрел на Беа с таким выражением, словно перед ним подожженная связка динамитных шашек.
— Для вашего же блага, надеюсь, это не то, о чем я подумал, — начал он весьма угрожающим тоном.
— Исаак, это моя подруга Беатрис, и, с вашего позволения, я хотел бы ей все здесь показать. Не волнуйтесь, она человек надежный.
— Семпере, я знавал грудных детей, у которых было больше здравого смысла, чем у вас.
— Мы только на минутку.
Исаак сокрушенно засопел, внимательно рассматривая Беа с почти полицейской подозрительностью.
— А вы знаете, что в данный момент находитесь в одной компании с умственно отсталым? — спросил он.
Беа вежливо улыбнулась:
— Кажется, я уже начинаю это понимать.
— Изумительная наивность. Вы знаете правила?
Беа кивнула, и Исаак, бормоча что-то себе под нос, пропустил нас, привычно вглядываясь в уличный мрак.
— Я был у вашей дочери Нурии, — сказал я как бы мимоходом. — У нее все в порядке. Много работы, но, в общем, все хорошо. Она передавала вам привет.
— Ну конечно, и парочку отравленных стрел в придачу. Вы совершенно не умеете врать, Семпере. Но все равно, спасибо за попытку. Давайте, проходите уже.
Он протянул мне светильник и принялся запирать входную дверь, не обращая на нас никакого внимания.
— Когда закончите, вы знаете, где меня найти.
Вдоль призрачных стен начинался бесконечный лабиринт книг, едва различимый в полумраке. От светильника под нашими ногами на полу расползались пятна мутного света. Беа, ошеломленная, остановилась на пороге. Я улыбнулся, узнавая на ее лице то же самое выражение, которое, должно быть, видел на моем много лет назад мой отец. Мы углубились в туннели и галереи лабиринта, открывшегося нашему взору. Метки, оставленные мной в последний раз, когда я приходил сюда, были на месте.
— Пойдем, я хочу что-то показать тебе, — сказал я Беа.
Пока мы шли, я несколько раз сбивался с пути, теряя собственный след, и нам приходилось возвращаться назад в поисках последней метки. Беа смотрела на меня со смесью тревоги и восхищения. Порой мой внутренний компас подсказывал мне, что мы потерялись в этом кольце спиралей, поднимавшемся к самому центру лабиринта. Но я снова и снова находил путь в запутанном клубке коридоров и подземных переходов, пока, наконец, мы не добрались до узкой галереи, казавшейся мостом в темноту. Я встал на колени возле самой последней полки и отыскал моего старого друга, надежно спрятанного за рядами томов, погребенных под толстым слоем пыли, которая блестела словно изморозь в лучах тусклого света. Я взял книгу и протянул ее Беа.
— Знакомься, это Хулиан Каракс.
— «Тень ветра», — прочла Беа, проводя пальцами по выцветшим буквам на переплете. — Я могу взять ее? — спросила она.
— Выбери любую, только не эту.
— Но это несправедливо. После всего того, что ты мне рассказал, я хочу именно эту книгу.
— Может быть, в другой раз. Только не сегодня.
Я взял у нее из рук книгу и поставил обратно.
— А я приду сюда без тебя и возьму ее, и ты ничего не будешь знать, — сказала она насмешливо.
— Ты ее и за тысячу лет не найдешь.
— Это ты так думаешь. Я видела твои метки и тоже знаю легенду о Минотавре.
— Исаак тебя не впустит.
— Ошибаешься. Я ему понравилась больше, чем ты.
— С чего это ты взяла?
— Умею читать по глазам.
Я, сам того не желая, почему-то ей поверил и постарался спрятать взгляд.
— Выбери любую другую. Вот, например, многообещающее название: «Свиньи центрального плоскогорья, знакомые незнакомцы: В поисках корней иберийской свиньи», автор Ансельмо Торквемада. Наверняка этой книги было продано гораздо большее количество экземпляров, чем всех романов Хулиана Каракса. От свиней всегда много пользы.
— Вот эта мне нравится больше.
— «Тэсс из рода д' Эрбервилей». Это оригинал. Отважишься взяться за Томаса Гарди на английском?
Она исподлобья посмотрела на меня.
— Значит, берешь.
— А ты сомневаешься? Мне кажется, эта книга меня ждала. Словно кто-то спрятал ее здесь специально для меня задолго до того, как я родилась.
Я в изумлении уставился на нее. Беа усмехнулась:
— Я что-то не то сказала?
И тогда, сам не понимая, что делаю, я вдруг наклонился и поцеловал ее, едва прикоснувшись губами к ее губам.
Была уже почти полночь, когда мы подошли к дому Беа. Почти всю дорогу мы молчали, не отваживаясь произнести то, о чем думал каждый из нас. Мы шли на расстоянии, словно прячась друг от друга. Беа шагала впереди, нервно выпрямив спину, зажав свою «Тэсс» под мышкой, а я следовал за ней всего в нескольких десятках сантиметров, ощущая вкус ее губ на своих губах. Я все еще чувствовал на себе косой взгляд Исаака, которым он наградил меня, когда мы с Беа уходили с Кладбища Забытых Книг. Я очень хорошо знал этот взгляд: именно так тысячу раз смотрел на меня отец, словно спрашивая, сознаю ли я, что творю. Последние часы пролетели для меня будто в другом измерении. Это был волшебный мир прикосновений и взглядов, которые я не понимал, но которые повергали в небытие рассудок и стыд. И сейчас, когда мы возвращались в реальность, как обычно подстерегавшую нас в сумерках улиц и кварталов, колдовство постепенно рассеивалось, оставляя после себя лишь болезненное желание и беспокойство, которому не было названия. Одного взгляда на Беа было достаточно, чтобы понять, что мои попытки сдерживать эмоции и обрести благоразумие были лишь жалким отголоском той снежной бури, которая бушевала у нее в душе. Мы остановились у подъезда и посмотрели друг на друга, даже не пытаясь скрыть захлестывавшие нас чувства. К нам медленно подошел ночной сторож, протяжным голосом напевая мелодии болеро и аккомпанируя себе громким позвякиванием внушительной связки ключей, которые он держал в руках.
— Наверное, ты предпочтешь, чтобы мы больше не встречались, — предположил я не слишком убедительно.
— He знаю, Даниель. Сейчас я ничего не знаю. Ты этого хочешь?
— Нет. Конечно нет. А ты?
Она пожала плечами, через силу улыбнувшись.
— Ты сам как думаешь? — спросила она. — Знаешь, а ведь я солгала тебе тогда, в университетском дворике.
— Насчет чего?
— Насчет того, что не хотела тебя видеть.
Мимо опять прошел сторож, искоса посмотрев на нас и усмехнувшись, не проявляя абсолютно никакого интереса к парочке влюбленных у подъезда и их перешептываниям, что, должно быть, с высоты его лет казалось банальным и старым как мир.
— Я никуда не тороплюсь, — произнес он. — Пойду постою на углу да выкурю сигаретку, а вы уж скажете, как закончите.
Я подождал, пока сторож отойдет.
— Когда я снова тебя увижу?
— Не знаю, Даниель.
— Завтра?
— Ради бога, Даниель! Я не знаю.
Я кивнул. Беа погладила меня по щеке.
— Сейчас будет лучше, если ты уйдешь.
— Ты ведь знаешь, где меня найти, правда?
Она наклонила голову.
— Я буду ждать.
— Я тоже, Даниель.
Я уходил, не отводя взгляда от ее глаз. Сторож, на своем веку повидавший немало подобных сцен, уже шел открывать ей дверь в подъезд.
— Ну нахал, — пробормотал он мне, проходя мимо. — Такая конфетка…
Я подождал, пока Беа зайдет в парадное, и пошел прочь, оборачиваясь на каждом шагу. Меня вдруг охватила странная, абсурдная уверенность в том, что все возможно, мне казалось, будто даже эти пустынные улицы и враждебный ледяной ветер излучают надежду. Дойдя до площади Каталонии, я заметил, что огромная стая голубей собралась в самом ее центре. Стая казалась огромным покрывалом из белых крыльев, покачивающимся на ветру. Я уже хотел обойти их, но в тот же момент понял, что голуби уступают мне дорогу. При этом ни один не поднялся в воздух. Я осторожно стал пробираться между ними, а птицы расступались под моими ногами и снова смыкались за мной. Дойдя до центра площади, я услышал звон колоколов собора, отбивающих полночь. Я на мгновение остановился, со всех сторон окруженный океаном серебристых птиц, и подумал, что сегодня был самый странный и самый чудесный день моей жизни.
Когда я поравнялся с витриной, в нашей лавке все еще горел свет. Я подумал, что отец засиделся допоздна, разбирая свою корреспонденцию или же придумывая какой-нибудь новый предлог, чтобы дождаться моего прихода и расспросить о свидании с Беа. Сквозь стекло я заметил чей-то силуэт, раскладывающий книги в стопки, и узнал худощавый и нервный профиль Фермина, сосредоточенно занимавшегося привычным делом. Я постучал по стеклу. Фермин поднял голову, приятно удивленный, и махнул мне рукой, приглашая зайти.
— Все еще работаете, Фермин? Ведь уже так поздно.
— На самом деле я пытался скоротать время, чтобы потом зайти к бедняге дону Федерико и подежурить у него. Мы с Элоем из оптики договорились дежурить по очереди. Я ведь сплю очень мало, самое большее часа два-три. А вы, как я посмотрю, парень не промах, Даниель. Уже за полночь, из чего могу сделать вывод, что ваше свидание с той малышкой прошло с оглушительным успехом.
Я пожал плечами.
— Честно говоря, не знаю, — признался я.
— Вам удалось ее обнять?
— Нет.
— Добрый признак. Никогда не доверяйте тем, кто охотно позволяет себя лапать на первом же свидании. Но тем более остерегайтесь тех, кому для этого требуется разрешение священника. Самые лакомые кусочки ветчины — простите за грубое сравнение — всегда посредине. Ну, если, конечно, подвернулась возможность, не будьте ханжой и пользуйтесь случаем. Однако если ищете серьезных отношений, как, например, я с моей Бернардой, запомните это золотое правило.
— У вас все так серьезно?
— Более чем. У нас духовная связь. А как у вас с этой красоткой Беатрис? То, что она пальчики оближешь, сразу бросается в глаза, но суть вопроса вот в чем: она из тех, в кого влюбляешься, или из тех, кто пленяет, пробуждая наши природные инстинкты?
— Понятия не имею, — сказал я. — По-моему, и то, и другое.
— Смотрите, Даниель, тут все просто. Это как с несварением желудка. Чувствуете что-нибудь здесь, в самой середине? Ну, как если бы проглотили кирпич? Или же ощущаете только общий жар?
— Скорее, похоже на кирпич, — сказал я, впрочем, ощущая и некоторый жар тоже.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |