Я усаживаюсь рядом с ней. В залитой солнечным светом кухне тепло. После ночи, полной беспокойных сновидений, я не уверен в том, что готов к новому испытанию. Я собираюсь с силами.
– И что ты нашла в этой карте?
– Как ты знаешь, я не врач, но работаю в больнице и каждый день вижу по нескольку покойников. Я читаю их медицинские карты, разговариваю с врачами. Я хорошенько изучила карту твоей матери, пока ты спал. Сделала кое-какие выписки. Поискала информацию в Интернете. И отправила электронные письма знакомым врачам.
– И? – спрашиваю я, внезапно понимая, что кофе не идет в горло.
– Мигрени у твоей матери начались за два года до смерти. Не слишком частые, но сильные. Ты что-нибудь об этом помнишь?
– Раз или два… Она лежала в полной темноте, и к ней приходил доктор Дардель.
– За несколько дней до смерти у нее был криз и ее осматривал врач. Вот, смотри!
Анжель протягивает мне ксерокопию документа. Я узнаю наклонный почерк доктора Дарделя. Я уже видел этот документ среди других, предшествовавших смерти Кларисс. «7 февраля 1974 года. Мигрень. Тошнота, рвота, боль в глазах. Двоение в глазах».
– Да, я уже это читал. Это что-то значит?
– Что ты знаешь об аневризме, Антуан?
– Это маленький пузырь, который образуется на поверхности артерии головного мозга. Стенка аневризмы тоньше, чем стенка артерии. Беда, если она вдруг лопнет.
– Что ж, неплохо.
Анжель доливает себе кофе.
– А почему ты спрашиваешь?
– Думаю, твоя мать действительно умерла от разрыва аневризмы.
Потеряв дар речи, я смотрю на нее. Наконец я бормочу:
– Значит, они с Бланш не дрались?
– Я высказываю свое мнение, вот и все. Последнее слово в этой истории за тобой. Это твоя правда.
– Думаешь, я преувеличиваю, Бог знает чего себе навоображал? Что у меня паранойя?
– Нет. Конечно же нет.
Она кладет руку мне на плечо.
– Не горячись. Твоя бабка была старой каргой, ненавидевшей гомосексуалистов, в этом никто не сомневается. Но выслушай меня, хорошо? 7 февраля 1974 года доктор Дардель осматривал твою мать на авеню Клебер. У нее была жестокая мигрень. Она лежала в постели, в полной темноте. Он предписал ей принимать лекарства, которые она обычно пила, и на следующий день ей стало лучше. По крайней мере, он так решил. Твоя мать тоже так думала. Но аневризма имеет свойство увеличиваться, и, возможно» так было и в этом случае, о чем никто не догадывался. Когда аневризма увеличивается, до того как она лопнет и вытечет кровь, она давит на мозг или на оптический нерв, на мышцы лица или шеи. «Мигрень, тошнота, рвота, боль в глазах, двоение в глазах». Если бы доктор Дардель был помоложе и следил за новыми тенденциями в медицине, с такими симптомами он немедленно отправил бы твою мать в больницу. Два врача, мои друзья, подтвердили, что именно так они и поступают в подобных случаях. Может, в тот день у доктора Дарделя было много работы, может, его ждали другие серьезные больные, может, ситуация не показалась ему критической. Как бы то ни было, аневризма увеличилась в размерах и 12 февраля, то есть через пять дней, она лопнула.
– Как, по-твоему, это случилось? Расскажи!
– Почти так, как ты описал. Твоя мать пешком пришла к твоей бабушке в то утро, одетая в красное пальто. Она чувствовала себя неважно, скорее, очень плохо. Ее все еще тошнило, возможно, перед выходом ее рвало. У нее кружилась голова, идти было тяжело. Затылок занемел. Но она хотела повидать свекровь, думала, что это последние симптомы уходящей мигрени. Ей было плевать на самочувствие. Она думала только о Джун. О Джун и о твоей бабке.
Я прячу лицо в ладонях. Невыносимо больно представлять, как мать, превозмогая боль и еле переставляя ноги, идет к авеню Жоржа Манделя, словно смелый маленький солдатик, чтобы встретиться лицом к лицу с Бланш.
– Продолжай!
– Действие разворачивается почти так же, как в твоей истории. Гаспар открывает дверь, видит, что мадам плохо себя чувствует, что она еле стоит на ногах. У нее же одна цель – поговорить со свекровью. Бланш тоже, вне всяких сомнении, заметила, что невестке не по себе – ее пугающую бледность, то, как она говорит, с трудом удерживает равновесие. Разговор тот же. Бланш достает фотографии, отчет детектива. Кларисс стоит на своем. Она не перестанет встречаться с Джун, она любит Джун. И вдруг – боль. Быстрая как молния. Сильная боль. Словно выстрел в висок. Кларисс шатается, подносит руки к вискам и падает на пол. Может быть, при падении ударяется об угол стеклянного стола. Но, даже если и так, она все равно уже мертва. Твоя бабка ничего не могла сделать. Не смог бы и врач. Когда приходит Дардель, он догадывается, что произошло. Он знает, что допустил ошибку, не отправив твою мать в больницу. И вину за это он нес до конца жизни.
Теперь я понимаю, почему Лоранс Дардель не хотела давать мне медицинскую карту матери. Она знала, что опытный глаз сразу обнаружит ошибку ее отца.
Анжель усаживается ко мне на колени, что само по себе непросто, учитывая длину ее ног.
– Тебе стало легче, хоть немного? – нежно спрашивает она.
Я обнимаю ее, упираясь подбородком ей в шею.
– Да, думаю, да. Больнее всего не знать правды.
Она ласково гладит меня по волосам.
– Вернувшись из школы в тот день, когда мой отец пустил себе пулю в лоб, я не нашла записки. Он ее не оставил, ничего не оставил. Мы с матерью не могли ничего понять. Несколько лет назад, перед смертью, она призналась мне, как это страшно – так никогда и не узнать, почему он наложил на себя руки, хотя прошло уже много лет. У него не было любовницы, не было проблем ни с деньгами, ни со здоровьем. Ничего…
Я прижимаю ее к себе, представляя Анжель тринадцатилетней девочкой, которая, придя домой, нашла своего отца мертвым. Без объяснений. Меня пробирает дрожь.
Мы так и не узнали, почему он это сделал. И нам пришлось с этим жить. Я научилась. Это нелегко, но я переборола боль.
Слушая ее, я понимаю, что этому предстоит научиться н мне.
Глава 53
– Пора, – радостно говорит Анжель.
Мы только что позавтракали в патио возле кухни и теперь пьем кофе. Солнце сегодня удивительно теплое. Сад понемногу возвращается к жизни. Весна совсем близко. Весенний воздух щекочет мои ноздри, бедные мои ноздри, измученные парижским смогом. Я ощущаю пряный аромат травы, влаги, свежести. Господи, какое наслаждение! Я смотрю на Анжель с удивлением.
– Что пора?
– Пора ехать.
– Куда?
Она улыбается.
– Увидишь. Надень что-нибудь потеплее. Ветер иногда подбрасывает неприятные сюрпризы.
– Что ты задумала?
– Тебе не терпится узнать, правда?
Поначалу я чувствовал себя неловко, сидя позади Анжель на ее «харлее». Я никогда не ездил на мотоциклах, не знал, в какую сторону надо наклоняться, и, как приличный горожанин, был убежден, что ни одно транспортное средство на двух колесах не заслуживает доверия. Анжель же ежедневно ездит на мотоцикле из Клиссона в больницу в Лору, невзирая на дождь и снег. Она терпеть не может машины, пробки. Свои первый «харлей» она купила в двадцать лет. Этот – уже четвертый по счету.
Красивая женщина на винтажном «харлее»… О, такая привлекает внимание, даже я не могу этого не понимать. Характерный рев мотора обращает на себя внимание так же, как восседающая на нем гибкая женщина в черной коже. Сидеть за водителем намного приятнее, чем я ожидал. Я прильнул к Анжель в недвусмысленной позе, обхватив ее бедрами, мои член прижат к ее божественным ягодицам, мой живот и грудь повторяют изгибы ее поясницы и спины.
– Давай, парижанин, нам еще много надо успеть! – кричит Анжель, бросая мне шлем.
– Нас где-то ждут?
– Естественно, ждут! – с энтузиазмом заявляет она, глядя на часы. – И если ты не поторопишься, мы опоздаем.
Мы почти час едем по плохой дороге, пролегающей среди полей. Время для меня бежит быстро – я прижимаюсь к Анжель, вибрация мотоцикла меня укачивает, солнце греет спину… И только увидев дорожный указатель, анонсирующий близость дамбы Гуа, я понимаю, куда мы направляемся. Я не думал, что Клиссон и Нуармутье расположены так близко. В это время года пейзаж кажется мне непривычным – природа окрашена в коричневые и бежевые тона, а не в зеленые. Песок тоже кажется более темным, землистым, но не становится от этого менее красивым. Первые вехи на дороге словно здороваются со мной, и чайки, которые с криками летают у меня над головой, похоже, помнят меня. Песчаный берег уходит вдаль – коричневая линия, усыпанная серыми точками, омываемая искрящимся на солнце бирюзовым морем, усеянная ракушками, водорослями, разным мусором, поплавками от удочек и кусками древесины.
На дамбе ни одного автомобиля. Сейчас время прилива, и первые волны набегают на полотно дороги. Остров кажется пустынным, в отличие от летних месяцев, когда целые толпы отдыхающих собираются на берегу, чтобы посмотреть, как море пожирает землю. Анжель не тормозит, наоборот, она жмет на газ. Я хлопаю ее по плечу, чтобы привлечь ее внимание, но она не смотрит на меня, поглощенная своим «харлеем». Редкие пешеходы с изумлением показывают на нас пальцами, а мы с бешеной скоростью несемся по дамбе. Я словно слышу их голоса: «Вы думаете, им удастся проскочить по дамбе Гуа? Да ни за что!» Я тяну Анжель за куртку, на этот раз сильнее. Кто-то сигналит, силясь нас предупредить, но поздно – колеса «харлея» уже разбрызгивают морскую воду, которая волнами откатывается к краям дороги. Да знает ли Анжель, что делает? В детстве я прочитал слишком много историй о несчастных случаях на Гуа и понимаю, что это – настоящее сумасшествие. Я цепляюсь за Анжель, словно утопающий за соломинку, молясь о том, чтобы колеса не соскользнули, не сбросили нас в море, чтобы мотор не захлебнулся в этих пенных волнах, которые становятся выше с каждой минутой. Анжель с легкостью преодолевает четыре километра. Я готов поспорить, что она не в первый раз мчится наперегонки с морем.
Это волшебно, захватывающе… Я вдруг ощущаю себя в безопасности, в полной безопасности от всего плохого. Я не чувствовал себя так с тех самых пор, когда отец перестал класть руку мне на спину. Я под защитой. Мое тело прижато к телу Анжель, и мы скользим по тому, что недавно было дорогой. Остров все ближе, и я смотрю на островки безопасности – они словно маяки, ведущие корабль в гавань. Мне бы хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы его красота и совершенство навечно остались со мной. Мы въезжаем на твердую землю под аплодисменты и крики гуляющих, которые собрались у креста, что стоит у начала дамбы.
Анжель глушит двигатель и снимает шлем.
– Спорим, что кое-кто жутко перепутался, – широко улыбаясь, поддразнивает она меня.
– Нет! – кричу я, кладу шлем на землю и порывисто целую ее под новый взрыв аплодисментов. – Мне не было страшно. Я тебе доверяю.
– И не зря: в первый раз я это сделала, когда мне было пятнадцать. Тогда моим верным другом был «Ducati»6.
– Ты ездила на «Ducati» в пятнадцать?
– Ты бы удивился, если бы узнал, что еще я делала в пятнадцать!
Итальянская марка спортивного гоночного мотоцикла.
– Не желаю ничего знать, – бесцеремонно заявляю я. – И как мы поедем обратно?
– По мосту. Не так романтично, зато надежно.
– Совсем неромантично. Хотя я с удовольствием остался бы с тобой на каком-нибудь островке безопасности. Скучать бы не пришлось…
С того места, где мы сейчас стоим, видна гигантская арка моста, хотя нас разделяет не менее пяти километров. Дорога исчезла, и море, огромное и искрящееся, вступило в свои права.
– Я приезжал сюда с матерью. Она обожала Гуа.
– А я – с отцом. Мы бывали здесь летом несколько лет подряд, когда я была маленькой. Но жили мы, разумеется, не в лесу де ла Шез, как вы, мсье, для нас это было слишком шикарное место. Мы ходили на пляж ла Гериньер. Мой отец родился в городке Рош-сюр-Йон. Он прекрасно знал эти края.
– Значит, мы могли встречаться здесь, на Гуа, когда были маленькими?
– Может быть.
Мы сидим на поросшем травой холме у креста, плечом к плечу. И курим одну сигарету на двоих. Совсем рядом место, на котором мы с Мелани сидели в день аварии. Я думаю о сестре, по собственной воле оставшейся в неведении. Думаю о том, что узнал и чего она никогда не узнает, если только не спросит У меня об этом прямо. Я беру руку Анжель и целую ее. Я думаю обо всех этих «если», которые привели меня к этой руке, к этому поцелую. Если бы я не устроил уик-энд в Нуармутье по случаю сорокалетия Мелани… Если бы Мелани не вспомнила тот эпизод… Если бы не случилось аварии… Если бы Гаспар не проболтался… Если бы не сохранился этот счет… И еще множество «если бы». И если бы доктор Дардель отправил мою мать в больницу 7 февраля, в тот день, когда у нее разыгралась мигрень, смогли бы врачи ее спасти? Ушла бы она от отца, чтобы жить вместе с Джун? В Париже? Или в Нью-Йорке?
– Перестань хоть на время.
Это голос Анжель.
– Перестать что?
Она кладет подбородок на колени. Смотрит на море, а ветер играет с ее волосами. Она вдруг кажется мне такой молодой. Потом она говорит тихо:
– Знаешь, Антуан, я ведь всюду искала тогда эту записку. Пока отец мертвый лежал там и вся кухня была забрызгана его кровью и мозгами, я рыдала, выла, все тело у меня тряслось но я все искала и искала. Перерыла все от пола до потолка перетрясла каждую вещь в этой чертовой квартире, облазила сад и гараж, думая о матери, которая скоро должна была вернуться с работы – она работала у нотариуса. Нужно было найти записку до ее прихода. Но я ничего не нашла. Ни единого слова прощания. И это чудовищное «почему» стучало в мозгу, сводя меня с ума. Был ли он несчастлив? Чего мы не заметили? Неужели мы могли быть так слепы – и мать, и сестра, и я? Что, если я что-то упустила? Если бы я пораньше вернулась из школы? А если бы совсем не пошла в тот день в школу? Наложил бы он на себя руки? Или и сегодня был бы жив?
Я понимаю, к чему она ведет. Она продолжает более спокойным голосом, но в ней еще угадывается трогательная вибрация боли.
– Мой отец был спокойным и сдержанным, как ты, и куда более молчаливым, чем мать. Его звали Мишель. Я на него похожа. Особенно глаза. Он не выглядел подавленным, не напивался, не болел, занимался спортом, любил читать. Все книги, которые ты у меня видел, – это его книги. Он восхищался Шатобрианом и Роменом Гари, любил природу, Вандею, море. Всегда был уравновешенным и казался вполне счастливым. В тот день, когда я нашла его мертвым, на нем был его самый нарядный костюм – серый, который он надевал в праздничные дни – на Рождество, на Новый год. Еще на нем был галстук и самые красивые черные туфли. Это был не будничный наряд. Отец работал в книжном магазине и обычно носил вельветовые брюки и пуловеры. Он сидел за столом… ну, когда пустил себе пулю в лоб. Я подумала, что записка может лежать под телом, потому что он упал вперед, но не решилась к нему прикоснуться. В то время я боялась трупов. Сейчас – другое дело. Но когда тело убрали, под ним ничего не оказалось. Ничего. И тогда я решила, что прощальная записка придет по почте, что отец мог отправить ее по почте до самоубийства, но ничего не пришло и по почте. И только в самом начале моей работы, когда ко мне доставили моего первого самоубийцу, я, сама того не ожидая, почувствовала, что боль понемногу уходит. Со дня смерти моего отца прошло уже больше десяти лет. Я видела отражение своего страдания и отчаяния в глазах родственников самоубийц, с которыми мне приходилось разговаривать. Я слушала их истории, делила с ними боль, иногда даже плакала вместе с ними. Многие рассказывали мне, почему человек на такое решился, многие знали. Безответная любовь, болезнь, отчаяние, тревога, страх – причины были самые разные. И вот однажды, когда я работала с телом мужчины, который был сверстником отца, – он наложил на себя руки, не выдержав напряжения на работе, – я вдруг кое-что поняла. Этот человек мертв, как и мой отец. Его семья знает, почему он это сделал, а моя семья – нет. Но какая в сущности разница? Они оба мертвы, какой бы ни была причина их ухода. Нет больше человека, а есть труп, который осталось только забальзамировать, положить в гроб и зарыть в землю. Будут молитвы и будет время траура… Знание причины не вернет мне отца и не облегчит боль утраты. Знание никому еще не помогло легче пережить смерть близкого человека.
Крошечная слеза дрожит на ее ресницах. Я вытираю ее большим пальцем.
– Ты чудесная женщина, Анжель Руватье.
– Вот только, пожалуйста, не надо со мной миндальничать, – предупреждает она. – Я терпеть этого не могу. Поехали, уже поздно.
Она встает, направляется к своему мотоциклу. Я смотрю, как она надевает шлем, перчатки и одним резким движением заводит двигатель. Солнце зашло, и становится холодно.
Глава 54
Мы молча бок о бок готовим ужин: овощной суп (лук-порей, морковь, картофель), лимон, чабрец из сада, жареная курица с рисом басмати и яблочный крамбл. И ко всему этому – бутылочка прохладного шабли. Этот дом кажется мне таким теплым, таким гостеприимным… Я начинаю понимать, каким счастливым ощущаю себя в его спокойной, простой, буколической атмосфере. Никогда бы не подумал, что такой горожанин, как я, может прийти в восторг от сельской простоты. Интересно, смог бы я жить здесь с Анжель? В наши дни со всеми этими компьютерами, Интернетом, мобильными телефонами и скоростными поездами это вполне возможно. Я думаю о том, что сулит мне будущее. Рабани готов предложить мне прибыльный контракт, согласно которому я передам ему право использовать технологию, придуманную и воплощенную мной при создании собора Духа. Скоро я буду работать с ним и Паримбером над весьма амбициозным проектом европейского уровня, который принесет мне немалые деньги. И ничто не помешает мне руководить процессом отсюда. Все дело в том, смогу ли я все правильно организовать.
Но захочет ли Анжель, чтобы я жил с ней? Я уже слышу ее ответ. «Я не из тех, кто стремится выйти замуж. Мне не очень нравится семейная жизнь. Я не ревнива». Может, секрет очарования Анжель в том и заключается, что я знаю, что никогда не буду обладать ею безраздельно. Я могу сколько угодно заниматься с ней любовью, ей со мной хорошо, я это знаю, могу доверить ей свои мысли – я точно знаю, что мой рассказ о матери глубоко взволновал ее, но она не захочет жить со мной. Она как кошка из киплинговских сказок, гуляющая сама по себе. Кошка, которая идет по жизни в одиночестве.
После ужина я вдруг вспоминаю о DVD-диске, на который перенесли фильм с бобины формата «супер-8». Как же я мог о нем забыть? Он лежит в гостиной вместе с фотографиями и письмами. Я нахожу его и протягиваю Анжель.
– Что это? – спрашивает она.
Я объясняю, что это фильм, который мне прислала из Нью-Йорка Донна Роджерс, компаньонка Джун. Анжель вставляет диск в дисковод своего ноутбука.
– Думаю, будет лучше, если ты посмотришь его один, – шепчет она, ласково проводя рукой по моим волосам. Я не успеваю ответите как она уже накидывает на плечи куртку и выходит в сад.
Я устраиваюсь перед экраном и с нетерпением жду. В первом же кадре появляется лицо моей матери крупным планом, ярко освещенное солнцем. Ее веки прикрыты, словно она спит, но на губах играет легкая улыбка. Очень медленно она открывает глаза и подносит руку ко лбу, чтобы защитить их от солнца. Терзаемый радостью и болью, я любуюсь ее глазами, не веря собственным. Они такие зеленые, более зеленые, чем у Мелани, ласковые, любящие, ясные… Такие колдовские…
Раньше мне не доводилось видеть свою мать на видео. И вот она передо мной, на экране компьютера Анжель, чудесным образом воскресшая. Я еле дышу, словно парализованный, раздираемый эйфорией и волнением. Слезы непроизвольно текут по щекам, и я тут же их вытираю. Качество фильма поражает. Я-то ждал размытой, поцарапанной картинки… Теперь мать идет по пляжу. Мой пульс ускоряется. Это пляж де Дам, вот и эстакада, и башня Платье, и деревянные кабинки для переодевания… На матери ее забавный оранжевый купальник. У меня появляется странное чувство: я знаю, что я тоже тут, совсем рядом, строю замок из песка и зову ее, но Джун меня не снимает. Не я ее интересую. Картинка меняется. Теперь оператор стоит на одном из островков спасения на дамбе Гуа. Мать направляется к нему, она еще довольно далеко – тонкая фигурка, идущая по дороге в час отлива в ветреный, серый день. На ней белый пуловер и шорты, черные волосы летят по ветру. Она приближается, держа руки в карманах своей незабываемой походкой танцовщицы – носки слегка развернуты наружу, спина и шея идеально прямые. Такая грациозная и воздушная! Она идет туда, куда мы с Анжель ездили сегодня днем, – к острову, к кресту. Ее лицо, поначалу расплывчатое, становится все четче. Она улыбается. И вдруг пускается бежать к камере, смеется, отбрасывает прядь, упавшую на глаза. Ее улыбка полна любви, так полна любви… Потом она прикладывает свою загорелую руку к сердцу, целует ее и машет ладонью перед камерой. Этот маленький розовый квадрат – последний кадр фильма. Последняя картинка в моей памяти.
Я щелкаю, чтобы повторить просмотр, загипнотизированный видом своей матери, которая живет, двигается, дышит, улыбается. Не знаю, сколько раз я просматривал этот фильм. Я смотрел его снова и снова. Пока не выучил наизусть, пока мне не стало казаться, что я там, с ней. Пока не почувствовал, что больше не могу, настолько это больно. Глаза мои полны слез, и картинка расплывается. Мне так не хватает матери, что хочется упасть на пол и рыдать, рыдать… Моя мать не видела и никогда не увидит моих детей. Моя мать никогда не узнает, каким я стал. Я, ее сын. Обычный человек, который строит свою жизнь, как может, и старается все делать как можно лучше. Что-то вдруг выходит из меня и рассеивается. Боль утихает. Ее место занимает грусть, которая, я это знаю, останется со мной навсегда.
Я вынимаю диск и кладу его в коробочку. Дверь в сад приоткрыта, и я проскальзываю в нее. В саду прохладно и пахнет чем-то приятным. Искрятся звезды. Где-то далеко лает собака. Анжель сидит на каменной скамье. И смотрит на звезды.
– Хочешь со мной об этом поговорить? – спрашивает она.
– Нет.
– Все в порядке?
– Да.
Она придвигается ко мне, я ее обнимаю, и мы сидим, вдыхая свежий спокойный ночной воздух, в котором звенит собачий лай, и смотрим на усеянное звездами небо. Я вспоминаю последний кадр. – ладошку матери перед камерой. Вспоминаю «харлей», летящий над дамбой Гуа, гибкую спину Анжель, к которой я прижимаюсь грудью, ее руки в перчатках, крепко сжимающие большой руль. Я чувствую себя защищенным, я в безопасности, так же, как и сегодня днем. Я знаю, что эта женщина, с которой я, возможно, проведу остаток своих дней (она может выбросить меня из своей жизни завтра же, но может и остаться со мной навсегда), эта необыкновенная женщина, которая ежедневно сталкивается со смертью, подарила мне поцелуй жизни.
Хочу поблагодарить…
Николя – за помощь и терпение.
Лору, Катрин и Джулию – моих первых читательниц.
Абху – за ее ценные советы.
Эрику и Катрин, которые помогли мне придумать образ Анжель.
Сару – за острое зрение.
Шанталь – за улицу Фруадево.
Гарольда – за его работу домового.
Гийометт и Оливье – за то, что познакомили меня с Нуармутье.
Мелани и Антуана Реев – за то, что любезно разрешили воспользоваться их именами.
Элоиз и Жиля – за то, что еще раз поверили в меня.
Примечания
Люлли Жан Батист (1632–1687) – французский композитор, основоположник французской оперной школы. (Примеч. ред.)
Брюхоногие моллюски. (Примеч. ред.)
Но, Энжи, я все еще люблю тебя, милая,
Куда я ни посмотрю, я вижу твои глаза,
Нет в мире женщины, которая могла бы сравниться с тобой (англ.).
Элитный индийский чай. (Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.)
Гусиная печенка.
Рыба отряда камбалообразных.
Игра слов: прозвище образовано путем слияния имени Мелани с фр. словом «belle» – «красавица».
Горы на юго-востоке Франции.
Отец семейства (лат.).
Мультипликационный персонаж, созданный на студии «Metro-Goldwyn Mayer».
«Поющие под дождём» – американский музыкальный кинофильм 1952 года.
Американская танцовщица и актриса.
Главный дворец Османской империи до XIX в. В настоящее время один из известнейших музеев мира. (Примеч. ред.)
Турецкая баня. (Примеч. ред.)
Порода собак.
Анальная стадия психосексуального развития (от лат. anus – задний проход) – второй этап генетической концепции 3. Фрейда.
Беспроводной доступ в Интернет.
Имеется в виду Мортиша Адамс, персонаж черной комедии «Семейка Адамсов».
В греческой мифологии бог любви.
В греческой мифологии бог смерти.
Марка дорогого, изысканного красного вина из региона Бордо.
Престижный район в Сан-Франциско. (Примеч. ред.)
Персонаж американского мультфильма.
Общепринятый термин, означающий публичное признание человеком своей сексуальной ориентации или половой принадлежности.
Вид профессиональной борьбы, в которой разрешены любые приемы.
Популярная социальная сеть.
Популярные в Англии и Шотландии лепешки из бездрожжевого теста.
«Funeral Blues» by W. H. Auden.
Итальянский лимонный ликер.
Икра, приготовленная из рыбы. (Примеч. ред.)
Боже мой! (англ.)
Лионель Пуалан (Lionel Poilâne) – знаменитый французский пекарь.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |