— Оттирали его тут снегом, чуть не до костей, — сказал он, — и вино вливали в рот, а потом в бане парили, там он и задышал.
— Жив? — с радостью спросил Збышко, который, услышав эту новость, забыл про все свои дела.
— Жив-то жив, да вот бог его знает, выживет ли, ведь душа неохотно с полпути возвращается.
— Почему его увезли?
— От князя за ним прислали. Сколько было перин в доме, все на него навалили и увезли.
— О дочке он ничего не говорил?
— Он только задышал, языком еще не владел.
— А как остальные?
— А те уж у бога за печкой. Не попасть уж им, бедным, нынче к заутрене, разве только к той, которую сам Христос служит на небе.
— Ни один не ожил?
— Ни один. Чем в сенях-то разговаривать, зашли бы в горницу. А коли поглядеть на них хотите, так они в людской лежат у огня. Пойдемте в горницу.
Однако Збышко торопился и не захотел зайти, как ни тянул его старый Желех, который любил «побеседовать» с народом. До Цеханова было еще довольно далеко, а Збышко рвался туда — он хотел поскорее увидеть Юранда и хоть что-нибудь узнать у него о Данусе.
Они торопливо скакали по заметенной снегом дороге. Было уже за полночь, когда они приехали, и в часовне замка как раз кончалась заутреня. До слуха Збышка донеслось мычание и блеяние: это, по старому обычаю, мычали и блеяли молящиеся в память о том, что Христос родился в яслях. После службы к Збышку вышла княгиня, лицо ее было печально и тревожно.
— А Дануська? — спросила она.
— Ее нет. Разве Юранд не сказал вам — я слыхал, что он остался жив?
— Боже милостивый!.. Попущение на нас! Горе-то какое! Не говорит Юранд и лежит недвижимо.
— Не бойтесь, милостивая пани. Дануська осталась в Спыхове.
— Откуда ты знаешь?
— На санях нет и следа ее нарядов. Не повез же он ее в одной шубке.
— Правда, истинный бог, правда!
И глаза ее блеснули радостью.
— О младенец Иисус, ныне родившийся, — воскликнула она, — не гнев, видно, твой, но милость над нами.
Однако ее смутило то обстоятельство, что Юранд приехал без дочери, и она снова спросила Збышка:
— Почему же он ее оставил дома?
Збышко высказал ей свои предположения. Ей показалось, что он прав, однако особых опасений его догадки у нее не вызвали.
— Юранд теперь, — заметила она, — будет обязан нам, а по правде сказать, и тебе, своим спасением, ведь ты тоже ездил его откапывать. Не сердце, а камень должно быть у него, коли и теперь он станет упираться! Это будет ему и предостережением от бога, чтобы не смел воевать против священного таинства. Вот очнется он и заговорит, я ему тотчас скажу об этом.
— Сперва пусть очнется, мы ведь еще не знаем, почему он не взял Дануськи. А вдруг она захворала?
— Не болтай глупостей! И так я тоскую, что нет ее. Если бы она захворала, он бы ее не бросил!
— Это верно! — сказал Збышко.
И они пошли к Юранду. В горнице было жарко, как в бане, и совсем светло от пылавших в камине огромных сосновых поленьев. Ксендз Вышонек бодрствовал над больным, который лежал на постели под медвежьими шкурами, бледный, с волосами, слипшимися от пота, и закрытыми глазами. Рот у рыцаря был открыт, дышал он тяжело и трудно, так что шкуры от дыхания поднимались и опускались на груди.
— Ну, как он? — спросила княгиня.
— Я влил ему в рот ковшик подогретого вина, — ответил ксендз Вышонек,
— у него теперь испарина.
— Он спит или не спит?
— Может, и не спит, уж очень тяжело дышит.
— А вы не пробовали говорить с ним?
— Пробовал, да он ничего не отвечает; думаю, что до рассвета не заговорит.
— Придется ждать рассвета, — сказала княгиня.
Ксендз Вышонек настаивал, чтобы она пошла отдохнуть, но княгиня и слышать об этом не хотела. В христианских добродетелях, в том числе и в уходе за больными, ей всегда хотелось стать равной покойной королеве Ядвиге и спасти своими заслугами душу отца; поэтому она не упускала случая показать в этой с давних пор христианской стране свою набожность и тем самым изгладить в памяти народа то, что она родилась в язычестве.
Кроме того, она горела желанием узнать из уст Юранда о Данусе, судьба которой ее все-таки беспокоила. Усевшись около постели больного, она стала читать молитвы, а затем задремала. Збышко был еще не совсем здоров и к тому же страшно утомился от ночной езды, поэтому вскоре последовал ее примеру, и не прошло и часа, как оба они заснули крепким сном и проспали бы, может, до утра, если бы на рассвете их не разбудил колокольчик замковой часовни.
Но этот колокольчик разбудил и Юранда; открыв глаза, старый рыцарь сел вдруг на постели и стал озираться кругом, моргая глазами.
— Слава Иисусу Христу!.. Как ваше здоровье? — спросила княгиня.
Но Юранд, видно, еще не совсем очнулся, он воззрился на княгиню, как будто не узнавая ее, и через минуту крикнул:
— Сюда! Сюда! Разрывайте сугроб!
— Господи помилуй, да ведь вы уже в Цеханове! — снова воскликнула княгиня.
Юранд наморщил лоб, точно никак не мог собраться с мыслями, и переспросил:
— В Цеханове?.. Дочка меня ждет… князь с княгиней… Дануська! Дануська!..
И, закрыв вдруг глаза, он снова повалился на постель. Збышко и княгиня испугались, не умер ли он, но грудь его в ту же минуту стала вздыматься, как в глубоком сне.
Отец Вышонек приложил палец к губам, сделал знак рукой, чтобы не будили больного, и прошептал:
— Он может проспать так целый день.
— Да, но что он говорил? — спросила княгиня.
— Он говорил, что Дануся ждет его в Цеханове, — ответил Збышко.
— Это он еще не очнулся, — объяснил ксендз.
Отец Вышонек опасался, что и после нового пробуждения у Юранда может опять помрачиться сознание и он снова может надолго впасть в беспамятство. А пока ксендз пообещал княгине и Збышку дать знать, как только старый рыцарь заговорит, и, когда те ушли, тоже отправился спать. Юранд проснулся только на второй день праздника, когда время подошло к полудню; он был уже в полном сознании. Княгиня и Збышко присутствовали при его пробуждении. Юранд сел на постели, взглянул на княгиню и, тотчас признав ее, воскликнул:
— Милостивая пани… Ради бога, неужто я в Цеханове?
— Вы и праздник проспали, — ответила княгиня.
— Снегом меня замело. Кто меня спас?
— Да вот этот рыцарь, Збышко из Богданца. Помните, в Кракове…
Юранд устремил на юношу здоровый глаз и сказал:
— Помню… А где Дануська?
— Разве ее не было с вами? — с беспокойством спросила княгиня.
— Как же она могла быть со мной, коли я ехал к ней?
Збышко и княгиня переглянулись, они подумали, что Юранд все еще бредит.
— Что вы, опомнитесь! — сказала княгиня. — Да разве Дануси не было с вами?
— Дануси? Со мной? — переспросил в изумлении Юранд.
— Слуги ваши погибли, а ее не нашли. Почему вы оставили ее в Спыхове?
Юранд еще раз переспросил, но уже с тревогой в голосе:
— В Спыхове? Да ведь она не у меня, а у вас, милостивая пани!
— Вы же прислали за нею к нам в лесной дом слуг с письмом!
— Во имя отца и сына! — воскликнул Юранд. — Я никого не присылал.
Внезапная бледность покрыла лицо княгини.
— Что такое? — спросила она. — Вы уверены, что вы в памяти?
— Милосердный боже, где моя дочь? — вскричал, срываясь с постели, Юранд.
Отец Вышонек при этих словах поспешно вышел из горницы.
— Послушайте, — продолжала княгиня, — к нам в лесной дом приехали вооруженные слуги с письмом от вас, вы просили в письме отправить к вам Дануську. Вы писали, что вас придавило балкой на пожаре… что вы чуть совсем не ослепли и хотите видеть дочь. Слуги взяли Дануську и уехали…
— Горе мне! — воскликнул Юранд. — Клянусь богом, никакого пожара в Спыхове не было и я никого за ней не посылал!
Тут вернулся ксендз Вышонек с письмом; он протянул его Юранду и спросил:
— Это ваш ксендз писал?
— Не знаю.
— А чья печать?
— Печать моя. Что написано в письме?
Отец Вышонек стал читать письмо. Юранд слушал, хватаясь за голову; когда ксендз кончил читать, он воскликнул:
— Письмо подложное!.. Печать поддельная! Горе мне! Они похитили мою дочь и погубят ее!
— Кто?
— Крестоносцы!
— Раны божьи! Надо сказать князю! Пусть шлет послов к магистру! — воскликнула княгиня. — Иисусе милостивый! Спаси ее и помилуй!..
И она с криком выбежала из горницы. Юранд сорвался с постели и стал лихорадочно натягивать одежды на свое могучее тело. Збышко сидел в оцепенении, но через минуту в ярости заскрежетал зубами.
— Откуда вы знаете, что ее похитили крестоносцы? — спросил ксендз Вышонек.
— Клянусь всем святым!
— Погодите! Так оно, может, и есть. Они приезжали в лесной дом жаловаться на вас… Требовали возмездия…
— И они похитили ее! — внезапно воскликнул Збышко.
С этими словами он выбежал вон, бросился в конюшню и велел закладывать сани и седлать коней, сам толком не зная, зачем он это делает. Он сознавал только одно: надо ехать спасать Данусю — и притом немедленно, и притом в самую Пруссию, — надо вырвать ее из вражеских рук или погибнуть.
Вернувшись в горницу, Збышко сказал Юранду, что оружие и кони сейчас будут готовы. Он был уверен, что Юранд поедет с ним. Юноша пылал гневом, сердце его надрывалось от муки и жалости, и все же он не терял надежды, ему казалось, что вдвоем с грозным рыцарем из Спыхова они всех одолеют, смогут ударить даже на всю крестоносную рать.
В горнице, кроме Юранда, отца Вышонека и княгини, он застал князя и господина де Лорша, а также старого пана из Длуголяса, которого князь, узнав о происшедшем, тоже призвал на совет, как человека разумного, отлично знавшего крестоносцев, у которых он провел долгие годы в неволе.
— Надо действовать осторожно, чтобы горячностью не испортить дела и не погубить девушку, — говорил пан из Длуголяса. — Немедля надо жаловаться магистру; коли вы, вельможный князь, дадите послание, я поеду к нему.
— И послание я дам, и к магистру вы поедете, — сказал князь. — Клянусь богом, не дадим погибнуть дитяти! Магистр боится войны с польским королем, он хочет, чтобы я и брат мой Семко стали на его сторону… Нет, не по его повелению похитили крестоносцы Дануську, и он прикажет отдать ее.
— А если по его повелению? — спросил ксендз Вышонек.
— Хоть он и крестоносец, однако честнее их всех, — возразил князь, — да и я уж сказал, что не стал бы он теперь гневить меня, а скорее постарался бы угодить. Могущество Ягайла — не шутка… Эх, и донимали они нас, покуда могли, а теперь спохватились, что, коли еще мы, мазуры, поможем Ягайлу, худо им придется…
— Это верно, — заговорил пан из Длуголяса. — Крестоносцы зря ничего не делают; уж коли они похитили девушку, так, думаю, для того, чтобы выбить меч из рук Юранда и либо выкуп взять, либо обменять ее.
Затем он обратился к пану из Спыхова:
— Кто у вас сейчас из невольников?
— Де Бергов, — ответил Юранд.
— Он что, из вельможных?
— Должно быть, из вельможных.
Услыхав имя Бергова, господин де Лорш стал о нем расспрашивать.
— Он — родич графа Гельдернского, — сказал лотарингский рыцарь, узнав, в чем дело, — великого покровителя ордена, чья фамилия имеет перед орденом большие заслуги.
— Это правда, — заметил пан из Длуголяса, переведя присутствующим слова де Лорша. — Члены этой фамилии были в ордене большими военачальниками.
— Не зря Данфельд и де Лђве так рьяно за него вступились, — сказал князь. — Только и кричали, что надо де Бергова отпустить на волю. Клянусь богом, они похитили девушку только для того, чтобы вырвать его из неволи.
— Ну, тогда они вернут Дануську за де Бергова, — вмешался ксендз.
— Хорошо было бы знать, где она, — сказал пан из Длуголяса. — А ну, магистр спросит: кому я должен повелеть отдать вам ее? Что мы ему тогда скажем?
— Где она? — глухо сказал Юранд. — Да уж, верно, не станут они держать ее на границе, побоятся, что отобью ее, увезут куда-нибудь подальше, к устью Вислы или к самому морю.
Збышко произнес:
— Найдем и отобьем.
Князь долго сдерживался, а тут вдруг вскипел:
— Из моего дома тевтонские псы ее похитили и мне нанесли обиду! Пока жив, не прощу я им этого! Довольно измен! Довольно набегов! Лучше вурдалаков иметь соседями! Ну, теперь уж магистру придется покарать этих комтуров и вернуть девушку, а ко мне послов прислать с повинной. Иначе я разошлю вицы!
Он ударил кулаком по столу и прибавил:
— Небось за мной пойдет брат мой из Плоцка, и Витовт, и вся держава короля Ягайла. Довольно потворствовать им! У святого и то лопнуло б терпенье! С меня довольно!
Все умолкли, ожидая, пока укротится гнев князя. Анна Данута очень обрадовалась, что князь так близко принял к сердцу дело Дануси; она знала, что он терпелив, но и упорен, и уж если возьмется за дело, то не отступится, пока не поставит на своем.
После этого слово взял ксендз Вышонек.
— Когда-то в ордене никто не выходил из послушания, — сказал он, — и самолично, без позволения капитула и магистра, ни один комтур ничего не смел предпринять. Поэтому бог отдал им в руки столь обширные земли и возвысил их чуть ли не над всеми земными державами. Но теперь нет у них ни послушания, ни правды, ни чести, ни веры. Ничего, одна только алчность да злоба такая, словно не люди они, а волки. Как же им внимать повелениям магистра или капитула, когда они не внемлют велениям бога? Сидят, как удельные князья, по своим замкам и помогают друг другу творить зло. Мы пожалуемся магистру, а они откажутся. Магистр велит им отдать девушку, а они не отдадут или скажут: «Нет ее у нас, мы ее не похищали». Он велит им поклясться в этом, так они и клятву дадут. Что нам тогда делать?
— Что делать? — спросил пан из Длуголяса. — Пусть Юранд едет в Спыхов. Коли крестоносцы похитили Дануську для того, чтобы выкуп получить или обменять ее на де Бергова, так они должны дать знать об этом, и, уж конечно, не кому иному, как Юранду.
— Ее похитили те, что приезжали в лесной дом, — сказал ксендз.
— Тогда магистр передаст их суду или велит драться с Юрандом.
— Они со мной должны драться, — воскликнул Збышко, — я первый послал им вызов!
А Юранд отнял руки от лица и спросил:
— Кто же был в лесном доме?
— Данфельд был, старый де Лђве да двое братьев: Готфрид и Ротгер, — ответил ксендз. — Они жаловались, требовали, чтобы князь повелел вам отпустить де Бергова на волю. Но князь, как узнал от де Фурси, что немцы первые напали на вас, накричал на них, и они несолоно хлебавши убрались.
— Поезжайте в Спыхов, — сказал князь, — крестоносцы явятся туда. Они потому еще не явились, что оруженосец этого молодого рыцаря изломал Данфельду руку, когда привез им вызов. Поезжайте в Спыхов и, когда крестоносцы приедут, дайте мне знать. Они отдадут вам дочь за де Бергова; но я им все равно не прощу: из моего дома они ее похитили и мне нанесли этим обиду.
Князь опять распалился гневом, мера его терпения была и впрямь переполнена.
— Шутили, шутили они с огнем, — прибавил он через минуту, — небось теперь обожгутся.
— Да они ото всего откажутся! — повторил ксендз Вышонек.
— Коли дадут Юранду знать, что девушка у них, так уж не смогут отказаться, — с легким нетерпением возразил Миколай из Длуголяса. — И я так думаю, что они не держат ее неподалеку от границы — Юранд это справедливо заметил, — они увезли ее подальше, в какой-нибудь замок или вовсе к морю; но, коли будет доказано, что это их рук дело, так у магистра им небось не отвертеться.
А Юранд стал повторять странным и вместе с тем ужасным голосом:
— Данфельд, Лђве, Готфрид, Ротгер…
Миколай из Длуголяса посоветовал также послать в Пруссию бывалых и хитрых людей, которые могли бы выведать в Щитно и в Янсборке, там ли Дануся, а если ее там нет, то дознаться, куда ее увезли; затем князь взял свой посох и вышел отдать распоряжения, а княгиня, желая обласкать Юранда, спросила:
— Каково вам-то?
Юранд с минуту времени ничего не отвечал, словно и не слышал вопроса, а потом вдруг произнес:
— Так, будто кто мне нож всадил в старую рану.
— Уповайте на милосердие божие; вернется Дануська, только отдайте им де Бергова.
— Собственной крови я не пожалел бы.
Княгиня не знала, говорить ли ему сейчас о том, что Дануська и Збышко обвенчались, но, пораздумав, решила, что не стоит прибавлять новых огорчений к тяжким несчастьям, обрушившимся на Юранда, да и какой-то смутный страх ее объял. «Они будут искать ее со Збышком, пускай Збышко при случае скажет ему, — подумала она, — а то сейчас он бы совсем ума решился». Княгиня предпочла поговорить о другом.
— Вы нас не вините, — сказала она. — Приехали люди в таких же кафтанах, как у ваших слуг, с письмом, скрепленным вашей печатью; в письме говорилось, что вы больны, что свет у вас отнимается и что вы еще раз хотите взглянуть на свою доченьку. Как же могли мы воспротивиться и не выполнить отцовскую волю?
Юранд склонился к ее ногам.
— Я никого не виню, милостивая пани.
— Знайте, бог вернет вам вашу дочь, ибо хранит ее всевидящее око. Он ниспошлет ей спасение, как ниспослал на последней охоте, когда свирепый тур напал на нас и Збышко, по наитию свыше, стал на нашу защиту. Збышко сам едва не поплатился жизнью и долго хворал после этого, но спас и Дануську, и меня, за что князь дал ему пояс и шпоры. Вот видите!.. Десница господня хранит Данусю. Что и говорить, жаль ее! Я думала, что она приедет с вами, что я увижу ее, мою милую, а вот оно что…
Голос задрожал у княгини, и слезы полились у нее из глаз, а Юранд, который долго сдерживался, на мгновение предался отчаянию, внезапному и страшному, как порыв бури. Он вцепился руками в свои длинные волосы и со стоном стал биться головой о стену, хриплым голосом повторяя:
— О Иисусе! Иисусе! Иисусе!
Но Збышко бросился к нему, потряс его изо всей силы за плечи и крикнул:
— В путь пора! В Спыхов!
— Чьи это слуги? — спросил вдруг за Радзановом Юранд, который ехал все время погруженный в задумчивость, а сейчас словно очнулся ото сна.
— Мои, — ответил Збышко.
— А мои все погибли?
— Я видел их мертвых в Недзбоже.
— Нет моих старых соратников!
Збышко ничего не ответил, и они в молчании торопились дальше, чтобы поскорее добраться до Спыхова, где надеялись застать посланцев от крестоносцев. По счастью, снова трещали морозы, дороги были укатаны, и путники могли быстро подвигаться вперед. Под вечер Юранд снова заговорил, он стал спрашивать о крестоносцах, приезжавших к князю в лесной дом, и Збышко рассказал ему все — и о том, как они жаловались князю, и о том, как уехали, и о том, как погиб господин де Фурси, и о том, как страшно изломал чех руку Данфельду; когда он обо всем этом рассказывал, его поразило вдруг одно обстоятельство: он вспомнил о той женщине, которая привезла от Данфельда в лесной дом целительный бальзам. На привале Збышко стал расспрашивать о ней чеха и Сандеруса; но оба они не знали толком, что с нею сталось. Им казалось, что она не то уехала вместе с людьми, присланными за Данусей, не то вскоре после них. Збышку пришло сейчас в голову, что ее могли подослать для того, чтобы было кому предупредить этих людей, в случае если бы Юранд сам приехал в лесной дом. Они тогда не стали бы выдавать себя за его слуг, а вручили бы княгине вместо подложного письма от Юранда другое письмо, которое могло у них быть наготове. Все это было подстроено с дьявольской хитростью, и молодой рыцарь, который до этого знал крестоносцев только по битвам, первый раз подумал о том, что одного кулака на них мало, что надо уметь побеждать их и головой. Мысль эта неприятно его поразила, ибо тяжкое бедствие, постигшее его, и страдания пробудили в нем прежде всего жажду битвы и крови. Даже спасение Дануси представлялось ему цепью сражений или поединков; а теперь он понял, что придется, пожалуй, укротить это желание мстить и рубить головы с плеч, держать его, как медведя, на цепи и искать совершенно новых путей спасения Дануси. Подумав об этом, он пожалел, что с ним нет Мацька. Мацько был так же хитер, как и отважен. Впрочем, Збышко сам решил послать Сандеруса из Спыхова в Щитно и поручить ему разыскать эту женщину и попытаться выведать у нее, что сталось с Данусей. Он говорил себе, что если Сандерус вздумает изменить ему, это не особенно повредит делу, а если он сохранит ему верность, то может во многом помочь, так как ремесло у него было такое, что открывало ему доступ повсюду.
Однако Збышко хотел сперва посоветоваться обо всем с Юрандом и отложил это дело до приезда в Спыхов, тем более что спустилась ночь и молодому рыцарю показалось, что Юранд так устал и измучился, так был удручен горем, что уснул в своем высоком рыцарском седле. Но Юранд поник головой только потому, что его придавила беда. Видно, старый рыцарь о ней только и думал, и сердце его было полно страшных опасений, потому что он внезапно сказал:
— Лучше было мне замерзнуть под Недзбожем! Ты меня откопал из-под снега?
— Не один я, с другими.
— И на охоте ты спас мою дочь?
— Как же мог я поступить иначе?
— И теперь мне поможешь?
Сердце Збышка загорелось вдруг такой любовью к Дануське и такой ненавистью к обидчикам-крестоносцам, что он привстал в седле и сквозь зубы, так, точно ему тяжело было говорить, произнес:
— Вот что скажу я вам: коли голыми руками придется брать прусские замки, и то я захвачу их и вырву ее из неволи.
Наступило минутное молчание. Под влиянием слов Збышка в Юранде заговорил его мстительный и неукротимый дух, старый рыцарь заскрежетал в темноте зубами и снова стал повторять имена:
— Данфельд, Лђве, Ротгер, Готфрид!
Он думал о том, что, если крестоносцы потребуют отдать им де Бергова, он отдаст его, если потребуют приплатить, он приплатит, даже весь Спыхов отдаст, но горе тому, кто поднял руку на его единственное дитя!
За всю ночь оба рыцаря не сомкнули глаз. Утром они едва узнали друг друга, так за одну эту ночь изменились их лица. Видя, как страдает Збышко и как ожесточилось его сердце, пораженный Юранд сказал:
— Она накинула на тебя покрывало и спасла тебя от смерти — я знаю это. Но ты ее любишь?
Збышко поглядел ему прямо в глаза и смело ответил:
— Она жена моя.
Юранд осадил коня и воззрился на Збышка, изумленно моргая глазами.
— Как ты сказал? — переспросил он.
— Я сказал, что она жена моя, а я ее муж.
Словно ослепленный внезапной вспышкой молнии, рыцарь из Спыхова прикрыл перчаткой глаза, но ничего не ответил; затем он тронул коня, проехал вперед и в молчании поскакал дальше.
Но Збышко, следовавший за старым рыцарем, не мог долго выдержать, он сказал про себя: «Чем таить злобу, по мне, уж лучше пусть вспыхнет гневом». Он догнал Юранда и, тронув стременем его стремя, заговорил:
— Послушайте, как все это было. Что Дануська сделала для меня в Кракове, это вы знаете, но вы не знаете, что в Богданце мне сватали Ягенку, дочку Зыха из Згожелиц. И дядя мой, Мацько, хотел, чтобы я на ней женился, и отец ее, Зых, хотел, и аббат, наш богатый родич, тоже хотел… Да что там долго рассказывать! Хорошая девушка и как лань красивая, да и приданое богатое. Но не мог я жениться на ней. Жаль мне было Ягенки, но еще больше тосковал я по Дануське, вот и уехал я к ней в Мазовию, потому что жить без нее больше не мог, как на духу говорю вам. Вспомните, как вы сами любили, вспомните! И тогда дивиться не станете.
Збышко прервал свой рассказ, ожидая, что Юранд что-нибудь скажет; но тот молчал, и юноша стал рассказывать дальше:
— На охоте с божьей помощью спас я от тура княгиню и Дануську. И княгиня мне сказала тогда: «Не станет теперь Юранд противиться, как же не отплатить тебе за твой подвиг?» Но без вашего родительского благословения я тогда и не помышлял на Данусе жениться. Да и как мне было жениться, когда лютый зверь помял меня так, что я жив остался только чудом. А потом, вы знаете, приехали эти люди за Дануськой, будто бы в Спыхов хотели ее увезти, а я и с постели еще не вставал. Думал, что никогда уж ее не увижу. Думал, что возьмете вы ее в Спыхов да и отдадите там за кого-нибудь замуж.
Ведь в Кракове вы мне не дали согласия… Ну, а я уж думал, что смерть моя близко. Господи боже мой, что это была за ночь! Одна тоска да печаль! Думал я, уедет она, и закатится для меня красное солнышко. Вы поймите любовь мою и муку мою поймите…
На мгновение у Збышка голос задрожал от слез, но сердца он был мужественного и совладал с собою.
— Эти люди, — продолжал он, — за нею приехали вечером и тотчас хотели ее увезти; но княгиня велела им ждать до утра. Тут-то меня и осенило: поклонись в ноги княгине и проси ее отдать тебе Дануську. Думал: помру, хоть одна мне будет утеха. Вспомните, что Дануська должна была уехать, а я оставался больной и ждал смерти. Не было у нас времени просить вашего согласия. Князь уехал уже из лесного дома, и княгиня не знала, на что решиться, не с кем было ей посоветоваться. И все же смиловались они надо мною с ксендзом, и обвенчал нас отец Вышонек с Дануськой… Божья власть, божий закон…
Юранд прервал его глухим голосом:
— И божья кара.
— За что же карать нас? — спросил Збышко. — Вы только про то подумайте, что до венца прислали людей за Дануськой, и хоть повенчал бы нас ксендз, хоть нет, все едино ее увезли бы.
Но Юранд снова ничего не ответил и ехал вперед угрюмый, замкнувшись в себе, и лицо у него стало каменное, так что Збышко, который сперва почувствовал облегчение, как всегда, когда человек откроет тайну, которую долго хранил, испугался в душе и подумал с тревогой, что старый рыцарь затаил теперь гнев и что отныне они будут друг другу чужими, будут врагами.
Гнетущая тоска легла ему на сердце. С того времени, как уехал он из Богданца, никогда еще не было ему так тяжело. Он думал теперь, что нет никакой надежды на примирение с Юрандом и, что еще хуже, на спасение Дануськи, что все пошло прахом и что впереди его ждут еще горшие беды, еще горшая ждет его участь. Но такая уж была его натура, что недолго он предавался унынию, тотчас овладели им гнев, желание спорить, сражаться. «Он не хочет дать своего согласия, — сказал про себя Збышко об Юранде, — что ж, коли рознь, так рознь, будь что будет!» Он готов был в эту минуту схватиться даже с Юрандом. Одно им владело желание — сразиться с кем угодно и за что угодно, только бы что-нибудь делать, только бы дать выход своему гневу, горьким своим сожалениям, только бы найти хоть какое-нибудь облегчение.
Тем временем они подъехали к корчме на распутье, которая называлась «Светлячком»; возвращаясь от князя в Спыхов, Юранд всегда останавливался в этой корчме, чтобы дать отдохнуть людям и лошадям. Он невольно сделал это и сейчас. Через минуту оба они со Збышком уже входили в отдельную комнату. Вдруг Юранд остановился перед молодым рыцарем и, впившись в него глазами, спросил:
— Так это ты ради нее сюда приехал?
Тот жестко ответил:
— Думаете, я стану отказываться?
И устремил на Юранда глаза, готовый на вспышку гнева ответить такой же вспышкой. Но лицо старого воина выражало не злобу, а одну лишь бесконечную печаль.
— И дочку мою ты спас? — спросил он через минуту. — И меня откопал из-под снега?
Збышко с изумлением посмотрел на старого рыцаря, опасаясь, не мутится ли у него ум. — Юранд повторял те же вопросы, которые уже задавал ему раньше.
— Присядьте, — сказал юноша, — я вижу, вы еще очень слабы.
Но Юранд положил Збышку руки на плечи и вдруг крепко прижал изумленного юношу к груди; опомнившись, тот обнял старого рыцаря, и они долго сжимали друг друга в объятиях, связанные общей бедою и общей горькой участью.
Когда они выпустили друг друга из объятий, Збышко обхватил еще руками колени старого рыцаря и со слезами на глазах стал целовать ему руки.
— Вы не станете больше противиться? — спросил он.
— Я потому противился, — ответил Юранд, — что обещал ее богу.
— Вы обещали ее богу, а бог мне. Такова его воля!
— Такова его воля! — повторил Юранд. — Но теперь нам надо молить его о милосердии.
— Кому же бог поможет, как не отцу, который ищет свое дитя, как не мужу, который ищет свою жену? Не станет же он помогать разбойникам.
— А все-таки ее похитили, — возразил Юранд.
— Так вы отдадите крестоносцам де Бергова.
— Я отдам все, чего они пожелают.
Но при мысли о крестоносцах в нем проснулась вдруг старая ненависть, злое чувство, как пламя, охватило его, и он прибавил сквозь зубы:
— А в придачу они получат то, чего не желают.
— Я тоже поклялся отомстить им, — произнес Збышко, — но сейчас нам надо спешить в Спыхов.
И он стал торопить с отъездом. Когда слуги покормили коней и сами немного отогрелись в тепле, поезд снова тронулся в путь, хотя на дворе уже сгущались сумерки. Путь предстоял еще дальний, к ночи крепчал мороз. Юранд со Збыщком еще не совсем поправились и ехали поэтому на санях. Збышко рассказал старому рыцарю про своего дядю Мацька, про то, как скучает он без старика и как жалеет, что нет его с ними, потому что им очень пригодились бы его храбрость и, главное, хитрость, которая в борьбе с такими врагами нужна, пожалуй, больше, чем храбрость. Затем он обратился к Юранду и спросил у него:
— А вы хитрый?.. Я что-то совсем не умею хитрить.
— Да и я не умею, — ответил Юранд. — Не хитростью воевал я с ними, а вот этой рукой, а направляла ее та мука, что принял я от них.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |