Берлин – «мачеха русских городов»

БЕРЛИН – «МАЧЕХА РУССКИХ ГОРОДОВ»

Берлин оказался чем-то вроде узловой станции –куда бы ни стремился русский эмигрант, на некоторое время он задерживался в Германии в ожидании «окончательной» визы....Берлин оказался наводненным русскими интеллигентами –философы, писатели, музыканты, художники, -но совершенно неожиданным фоном для них служила масса темных дельцов...»,

В период с 1918 по 1924 годы русских книг в Берлине выходило больше, чем в Петрограде или Москве. Эренбург, Цветаева, Набоков, Ходасевич: кто только не оказывался берлинским жителем хотя бы на короткий срок. Но сегодня в германской столице с трудом можно отыскать мемориальную доску или какое-нибудь другое напоминание о тех людях и о том необычном времени. Барбара Кернек –славист и в течение многих лет корреспондентка немецкой газеты «Тагесцайтунг» в Москве - пытается восстановить следы русского литературного Берлина 20-х годов. В течение четырех лет она изучала мемуарную литературу и письма современников и сегодня проводит увлекательные экскурсии по улицам и площадям, где когда-то бурлила жизнь в «столице России по ту сторону границы».

«Мачеха российских городов» - так остроумно назвал Берлин двадцатых поэт Владислав Ходасевич, приехавший сюда в 1922 году.

Более 350 тысяч эмигрантов из России проживало в Берлине в период с 1919 по 1924 годы. Цифра тем более внушительная, если учесть, что всего в городе в то время насчитывалось около 4 миллионов жителей.

«Вот уж подлинно –мирное завоевание! А немцы –ничего, привыкли. И даже Шарлоттенбург шутливо переименовали в Шарлоттенград. И еще острят: будто через год этак можно будет в промежутке от Шарлоттенбурга до Зоологического сада основать «Русскую эмигрантскую республику», а Курфюрстендамм переиначить в «Проспект Курфюрста». Что же, все возможно. Поживем –увидим.»,

писал в 1923 году в своей заметке «Русская жизнь в Берлине» молодой (русский? Украинский? Уроженец Питера или Гомеля?) художник Симон Сегаль. Из России людей гнали террор и разруха. А Берлин находился как раз на пути из России на Запад и с Запада – обратно в Россию.

«Берлин оказался чем-то вроде узловой станции –куда бы ни стремился русский эмигрант, на некоторое время он задерживался в Германии в ожидании «окончательной» визы....Берлин оказался наводненным русскими интеллигентами –философы, писатели, музыканты, художники, -но совершенно неожиданным фоном для них служила масса темных дельцов...»,

писал сын писателя Леонида Андреева Вадим, приехавший в Берлин в 1923 году для занятий по истории живописи. Курс рейхсмарки по отношению к фунту, доллару и золотому рублю после войны стремительно падал, немецкие богачи охотно скупали призрачные русские имения, земли, дома. Поэтому эмигранты в германской столице могли очень неплохо жить. Они селились не в бедных рабочих районах Веддинг или Кройцберг, а обосновывались неподалеку от центрального вокзала Цоо в престижных кварталах западной части города.

«Русские живут, как известно, в Берлине вокруг Цоо. Известность этого факта нерадостна... Трамваев много, но... мы никуда не ездим. Живем кучей среди немцев, как озера среди берегов»,

писал Виктор Шкловский в своей книге о берлинской эмиграции «Цоо, или записки не о любви».

На одной из уютных площадей бывшего Шарлоттенграда и началась наша литературная прогулка по «Русскому Берлину». Первая остановка - площадь Виктории-Луизы номер 9. По этому адресу с 1922 по 1923 год в пансионе Крампе проживали поэт Владислав Ходасевич, царивший в тот момент в литературной берлинской среде, и его жена –писательница Нина Берберова.

«Пансион помещается на четвертом и пятом этажах огромного дома с мраморной лестницей, канделябрами, голой фигурой, держащей электрический факел»,

вспоминает Нина Берберова в своей автобиографии «Курсив мой». Дом этот конца девятнадцатого - начала двадцатого веков сохранился в своем первоначальном виде, только вот фигура исчезла. Сейчас ее поисками занимается бургомистрат района Шарлоттенбург. По непроверенным данным, местонахождение скульптуры предполагается в Латвии.

Напротив, во флигеле этого же дома, с 1921 по 1923 год жил поэт Андрей Белый. По словам современников, он пребывал на тот момент «в особо взвинченном и трагическом душевном состоянии».

А знают ли сегодняшние жильцы этого дома, что происходило в его стенах в начале прошлого века? Барбара Кернек отвечает:

«Да. Постепенно, они начинают проявлять интерес к этой эпохе. Это связано с тем, что они часто видят меня с экскурсантами в своем подъезде. Но, два года назад, когда я только начинала проводить эти литературные прогулки, людям было еще ничего не известно».

Мы покидаем пансион Крампе и движемся по улице, именовавшейся тогда русскими обитателями «Мотцевой». Ее истинное название Мотцштрассе. Здесь в доме номер 64 жил в 1925 году Владимир Набоков с женой Верой. Набоков не любил Берлин и вообще - отрицал все немецкое. В своем романе «Дар» (по мнению немецкого литературоведа Дитера Циммера, самом “антинемецком” из романов Набокова) он писал:

«.....Русское убеждение, что в малом количестве немец пошл, а в большом пошл нестерпимо, было, он знал это, убеждением, недостойным художника...»

Тем не менее, Набоков и его литературный герой были неодиноки в своём прохладном отношении к коренным жителям Германии.

Так, писатель Лев Лунц в своем «Путешествии на больничной койке» отмечал:

«Русские ни слова не знают по-немецки, кроме «битте», читают русские газеты. К тому же ненависть ко всему немецкому».

Русский и немецкий Берлины существовали параллельно. Двоюродный брат Набокова Николай вспоминал:

«Хотя весь Берлин был залит русским борщом, в жизнь берлинцев он не просачивался, Эмиграция оставалась чем-то вроде отдельной пристройки к большому зданию. Немцы были изумлены, даже ошарашены этим вторжением с Востока, но у них хватало своих забот и дел».

В ходу был тогда анекдот об одном несчастном немце, который, слыша вокруг себя на Курфюрстендамм одну только русскую речь, повесился от тоски по родине. На Ку`дамме и на продолжении этой улицы Тауенцинерштрассе были сосредоточены русские магазины и лавки. Андрей Белый писал, что на Ку`дамме можно было случайно столкнуться с теми, кого давно не удавалось встретить в Петербурге. Хозяйки квартир, как правило, вдовы павших в Первую мировую войну мужей, были чуть ли ни единственными представителями немецкого населения, с которыми приходилось общаться эмигрантам. Да и тут отношения складывались не всегда лучшим образом. Например, писателю Леониду Андрееву в комнату был поставлен совершенно новый диван, сидеть на котором разрешалось только поочередно, то с левой, то с правой стороны. А философ Николай Бердяев мог попасть к себе домой только через проходную комнату, где жила хозяйка. Она прочертила ему мелом линию, по которой он должен был на цыпочках ступать. Отклоняться от нее было строго –настрого запрещено. Но все-таки существовало в городе одно место, которое как магнит притягивало коренных берлинцев. Речь идет о знаменитом в те годы кабаре «Синяя птица». И находилось оно неподалеку от уже известной нам площади Виктории - Луизы. Вот что рассказала о нем Барбара Кернек:

«Кабаре «Синяя птица» пользовалось невероятной популярностью среди немцев. Попасть туда на спектакль было практически невозможно. Конечно, это заслуга его необычайно талантливого импрессарио Якова Южного. Немцы просто упивались номерами русского фольклора, которые так точно соответствовали их представлениям о России. Объявляя номера по-немецки, Южный специально говорил с жесточайшим русским акцентом, что приводило в восторг собравшуюся публику.»

Вот точное наблюдение, сделанное австрийским писателем и журналистом Йозефом Ротом, побывавшим однажды в “Синей птице”:

«Чем дольше длилась эмиграция, тем больше соответствовали русские нашим представлениям о них. Они старались сделать нам приятное и приспосабливались к нашим клише».

Роту вторит и Штефан Гроссман, издатель либеральной немецкой газеты «Дас тагебух». В одной из своих статей, опубликованной в 1922 году, он написал следующее:

«Два мира без мостов, два строго ограниченных государства. Русские остаются русскими,...мы немцы живем по нашим правилам....Мимо скольких Базаровых, Карамазовых, Обломовых и Онегиных мы прошли? Скольких Анн Карениных мы проглядели?»

Дом, в котором находилось кабаре “ Синяя птица”, был разрушен во время Второй мировой войны.

Наша экскурсия продолжается по Бамбергерштрассе, где в доме номер 7 в двадцатые годы располагалось одно из важнейших издательств русской эмигрантской литературы «Геликон». Его возглавлял Абрам Вишняк. Илья Эренбург, будучи в те годы аккредитованным советским корреспондентом в Берлине, напишет потом об этом человеке в своей книге «Люди, годы, жизнь»:

«Вишняк сразу подкупил меня своей любовью к искусству. Абрам Григорьевич издавал стихи Пастернака и Цветаевой, книги Андрея Белого, Шкловского, Ремизова. Он внес в берлинский быт нравы московской богемы. Марина Цветаева посвятила ему цикл стихотворений в книге «Ремесло»».

Между Цветаевой и Вишняком имел место бурный, но непродолжительный роман.

Всего в Берлине в тот период существовало 86 издательств. Считалось, что с 1918 по 1924 год русских книг в Берлине выходило больше, чем в Петрограде или в Москве.

Сегодня в помещении «Геликона» готовится к открытию греческое кафе «Антиохия». Радушные хозяева даже и не подозревали о литературном прошлом взятого в аренду этажа и с интересом прислушивались к рассказу нашего экскурсовода. Я спросила у Барбары Кернек, почему же сегодняшним жителям Берлина так мало известно о том удивительно ярком времени?

«Мне трудно ответить на этот вопрос. Год назад районное управление Шарлоттенбурга попросило меня предоставить список с адресами домов, где жили русские деятели искусства. Я сразу же выполнила их просьбу, но пока ответных шагов со стороны города не последовало. Я знаю, что на одном из зданий, где жил Владимир Набоков, а он сменил в Берлине одиннадцать адресов, владелец дома за свой счет повесил мраморную доску».

Следующим очень важным адресом в жизни русского литературного Берлина была Пражская площадь дом 1. Сегодня здесь размещается обычный продовольственный? магазин, а в 1922-23 годах тут находилось кафе Прагер Диле, где проходили регулярные встречи берлинской богемы. Тут читались стихи и велись беседы до глубокой ночи. Такому времяпрепровождению Андрей Белый даже придумал свое название: «прагер-дильничать». Кроме того, в кафе устраивались танцы, в которых Андрей Белый активно участвовал. Владислав Ходасевич вспоминает:

«В однообразную толчею фокстротов вносил он свои «вариации» -искаженный отсвет неизменного своеобразия, которое он проявлял во всем, за что не брался. Танец в его исполнении превращался в чудовищную мелодраму, порой даже непристойную. Он приглашал незнакомых дам. Те, которые были посмелее, шли, чтобы позабавиться и позабавить своих спутников. Другие отказывались –в Берлине это почти оскорбление. То был не просто танец пьяного человека –то было, конечно, символическое попрание лучшего в самом себе, кощунство над собой...»

А однажды Белый застрял в дверях при входе, и швейцар, заметивший это, сказал: «Сразу видно –великий человек». Душой заведения был писатель Илья Эренбург, снимавший комнату в этом же доме на третьем этаже.

Последней остановкой нашей литературной прогулки по Русскому Берлину двадцатых годов стал так называемый «русский дом», неподалеку от Пражской площади на Траутенауштрассе номер 9. Здесь в пансионе «Траутенау-хауз» останавливались Набоков, Эренбург и летом 1922 года Марина Цветаева с девятилетней дочкой Ариадной. Ариадна писала: «Мы остановились в доме, где живет лев». И, действительно, на четвертом этаже, где Цветаевы занимали две комнаты с балконом, на окне в коридоре до сих пор сохранился витраж с изображением льва. Сама Марина Цветаева считала этот дом “казармами”, - в которых, однако, она могла немного отдохнуть:

«Над сказочнейшими из сиротств,
вы смилостивились, казармы!»

писала она в своем стихотворении «Берлину» в июле 1922 года. В Берлине Марина Цветаева и ее дочка провели чуть больше двух месяцев. В своем дневнике Цветаева - младшая напишет:

«Из данного кусочка жизни в «Траутенау-Хауз» ярче всего запомнился пустяк –этот вот ежеутренний взгляд вниз и потом вокруг, на чистенькую и безликую солнечную улицу с ранними неторопливыми прохожими, и вот это ощущение приостановившейся мимолетности».

На доме, где жила Марина Цветаева, теперь висит памятная доска, установленная на средства студентов факультетов славистики двух берлинских университетов.

Последним официальным событием в жизни литературного Берлина было собрание Ордена «Обезвелволпале» (Обезьяньей великой и вольной палаты), в который входили все жители литературного Берлина. Этот орден был основан писателем Алексеем Ремизовым, известным чудаком и выдумщиком. Символом ордена было существо, похожее на обезьяну, заимствованное из африканской мифологии. По преданию зверек должен был символизировать братство и единство. Вот впечатления Ремизова, побывавшего на собрании ордена в 1923 году:

«Я смотрел им вслед, как они смывались в свои гнезда, кто трубя хвостом, кто подпрыгивая, но все оживленные».

В конце 1923 начале 1924 из Берлина начался исход русской интеллигенции. Причины, побудившей русских эмигрантов покинуть уже более-менее обжитые места, были – опять же – прежде всего экономическими. Сын писателя Леонида Андреева Вадим рассказывал:

«...марка прекратила свое падение, издатели разорились, дельцы после неудачной операции на русской литературе вернулись на биржу играть «на повышение», и русский Берлин пошел прахом... Алексей Толстой вернулся в Россию, за ним последовали Андрей Белый. Эренбург, Шкловский... оставшиеся писатели перебрались либо в Париж, либо в Прагу, от сумасшедших берлинских лет осталось только воспоминание как о невероятном феерверке –как будто в одну ночь сгорела целая фабрика бенгальских огней...»

Столица русского зарубежья постепенно перекочевала во Францию, в Париж. Но это уже другая история.

Автор: Анастасия Рахманова

Дата добавления: 2015-08-29