Пресыщенные Фимка и ее не то, чтобы половина, но четвертушка, решили на пляж не идти, а усугубить начатое. Бедный горец, он думал найти Голконду (25), а нашел Голгофу.
Если вокруг Сосульки витало в воздухе таборное «Ай, нэнэ-нэнэ!», то вокруг горца, казалось, разливался заунывный перебор уличной шарманки:
Хачу жина белий, как на стенка мел,
И чтоб она миня любил на самом дел!
Таш-туши, таш-туши, мадам попугай,
Таш-туши, таш-туши, адын билет дай!
Присутствие Фимы сообщало их нечаянной встрече всю многовековую грусть еврейского народа. Которому вместо Мессии опять подсунули вон чего.
Остальные члены прайда, глядя, как я мрачно и целеустремленно собираюсь на пляж, решили последовать моему примеру, но с тщательным опохмелом в пивнаре. Трубы, как говорится, горели. Идея попить пивка нашла горячее сочувствие и в моей душе.
В пивнаре мы торопливо, как последние «синяки», восстановили кислотно-щелочной баланс. Судя по выпитому, квартальный.
Мой взгляд задержался на парне, убиравшем кружки. В застиранной, потерявшей всякое представление о цвете майке. В старых, продранных на коленях, дешевых джинсах. В стоптанных кроссовках неизвестной фирмы. Худощав. Долговяз. Угрюм. Похож на волчонка. Но когда его взгляд скользил по нашей компании, в нем можно было заметить смешливые искорки. Ага, издевается. Над нашим видом?! Может, еще и над ориентацией??!
И я завелся. Слово за слово… Должен признаться – «мое слово» за мое же «за слово». Юноша только растерянно хлопал глазами и что-то мямлил, то и дело оглядываясь на барную стойку, где торчала лысая голова его начальника. Да, меня не просто переговорить. Друзья с интересом наблюдали за попытками познакомиться – так они восприняли мою активность.
– …парень ты симпатичный, воспитанный, что тебе здесь сидеть, в Москву ехать надо… Если повезет, зацепишься, совсем другая жизнь пойдет… А тебе, чувствую, должно повезти... Дай-ка руку – я в хиромантии кое-то понимаю...
Незнакомое и не совсем прилично звучащее слово произвело впечатление. Рука, вернее – лапа, была красивая, с длинными пальцами. Торкнуло. Вот в этом я точно понимаю – парень отчетливо вздрогнул, но руку не отнял.
– Вот, видишь: линия жизни… О, да тебе еще за границу предстоит уехать… Слушай, блестящая карьера, и склонность к искусствам… Нет, тебе точно надо ехать в Москву!
Ребята прятали глаза, я понимал, что еще чуть-чуть – и взрыв хохота развеет весь мой футурологический кобеляж. Предсказательница, мать твою ити! Кассандра вещщщая!! «Позолоти ручку»!!!
– Ладно, нам пора, а то уже самое пекло… Ты на скалах бываешь?
– Не, мы в другом месте... это, там… в общем… и некогда…
– В карты играешь?
– Ну, я только в бур-козла... (26)
– Приходи на пляж, в преферанс научим!
Наверно, о преферансе парень что-то слышал – типа, модная игра. Да и катал на юге предостаточно. Знания весьма полезные.
Приглашение прозвучало легко и ненавязчиво, мужик за барной стойкой как раз отошел куда-то в подсобку, и.... Парень покраснел, пробормотал какую-то муть про сменщика, и неожиданно сказал, что, может, к вечеру и придет.
Обычно местные редко и неохотно вступали в неформальное общение с курортниками. Только если в их планах стояла поездка в метрополию. Несколько удивленный его сговорчивостью, я гордо посмотрел на присмиревших подруг, и мы потопали загорать. Я демонстративно добавил пару червонцев к деньгам, оставленным на столике.
– Мда… Ну, ты, Кузя, даешь! И по руке гадаешь, и на ходу подметки рвешь… – сказала удивленная Матильда. – Мне этот парень давно нравится, но в голову не приходило с ним заговорить. Только он не придет, вот увидишь, забоится с нами общаться...
А ведь я даже не спросил, как парня зовут. И правильно – нечего разрушать образ Нострадамуса местного розлива, который уж имя-то должен был просечь! Поскольку с Мотиным жизненным опытом спорить было трудно, о предсказаниях, обещаниях и самом парне следовало забыть.
Дорога к морю напоминала путь на эшафот. Безоблачное небо равнодушно взирало на нечеловеческие муки.
– Пьянству бой! – бормотал я, карабкаясь.
– А бл*дству – гёрл! – с неистребимым юмором немедленно откликнулась Сосулька. Легконогая Мотя прыгала уже где-то внизу, торопясь занять лучший камень. Ее прыть вызывала зависть и желание засунуть ее под этот самый камень.
По скале «Лебединое Крыло» медленно ползали офанатевшие альпинисты.
«Медяницы продолжали сосать померанцы».
Слева от наших камней развалились какие-то бесстыдно обнаженные биологические женщины.
Мотя их называла «ловушками», поскольку в силу загадочной глупости они среди нас (?!) пытались найти себе пару. Впрочем, их можно понять: мы, в общем-то, «не корявые и забавные».
Но какое, все же, оригинальное это половое извращение: «мужеловство»!
Чайки, как хищные гарпии (27), носились над распростертыми нудистами, чьи тела упрямо продолжали накапливать витамин D.
Глава 10
Кое-как разместив истерзанные тела на тряпках, мы, наконец, расслабились. Я было задремал, но пришедший Сережа мои грезы рассеял. Его смущенный вид явственно показывал, какая чудовищная ломка происходит в ранимой начитанной душе. Наверное, юношеские представления о счастье радикально расходились с опытом минувшей ночи. И то сказать – созерцание разнузданных вакханок не укладывалось ни в какие поэтические строчки, даже сатирические.
Наверное, я должен был вести себя, как Пушкин во время дружеской попойки с лицеистами. Рассыпая эпиграммы и каламбуры. То, что великий поэт после обильных возлияний любил еще и к девкам съездить, Сереже было неизвестно. К настоящим, разумеется, девкам, не к нашим.
Тоска по идеалу читалась в его совсем грустных глазах. Да, небось, еще эти интеллектуалы – сиречь его друзья – утром отпустили пару язвительных определений по адресу нашего культурного уровня.
Что делать, в их просвещенных глазах мы – скопище более чем странных личностей, любящих портвейн, Дюма и яркие шмотки.
Куда уж нам, с кувшинным рылом… Тем более, что на дне моего «кувшина» все еще плескались остатки похмелья, расточая несвежесть экзотических ароматов.
Кто знает, может быть, Сережа был бы рад общаться со мной – вот ведь приполз же на скалы, как обещал. Но «секта Порицания Порока и Поощрения Добродетели» уже пустила корни в его неокрепшей душе. Да и никакая поэзия не могла сделать мое прошлое – целомудренным, рожу – свежей, а поведение – нравственным. Интересно, почему корни у этих моральных сектантов оказываются столь удивительно цепкими, – не отдерешь? Хотя, не судите… Мда-а… Тем не менее, истина, как говорится, не в вине, а в ее искуплении. Надо было как-то зализать Сережины раны.
Я потащил его окунуться в море. Наплавались вдоволь! Но амфитеатром расположившиеся зрители засмущали Сережу вконец. Мы выбрались в укромном месте и предались разнузданной одухотворенности, сопровождаемой страстными поцелуями украдкой и поеданием фруктов. За ними пришлось простонать туда и обратно. Господи, какой же он хороший, скромный, красивый, умненький, начитанный… И потрясающе сексуальный! (28)
Купание явно пошло мне на пользу – головка прошла, тельце заиграло мускулами, личико зарумянилось. Далеко мне все-таки до того возраста, когда никакие питательные «маски смерти» уже не помогут: я еще ого-го!
Но было видно – какая-то мысль отравляет Сережины восторги. В конце концов он совсем сник и закис.
– Что не так, мышь? – встревожено спросил я.
– Ты знаешь, сегодня вечером мне надо уехать в Ялту: туда приехали мои родители… Так хотелось всей семьей отдохнуть, как в детстве, понимаешь? Я… Я не смогу с тобой встречаться там, а сюда они… нет, отпустят, конечно, но это их расстроит… Давай в Москве встретимся – там будет проще…
Вот и приплыли… Знаю я эти встречи в Москве! Курортный романчик здесь – дело понятное, а там со мной, да на одном гектаре… Здесь море, жажда приключений и некоторая топографическая затерянность людей как бы уравнивают. Похоже на баню: вроде все голые, все равны, там – веничком, тут – массажик... А потом мужики одеваются, и – нате вам: один ничтожный инженер, другой нищий офицер, а третий – начальник валютного отдела в коммерческом банке…
Серега виновато ласкался и все никак не мог уйти. Подруги словно почувствовали, что у нас происходит какая-то лажа, и не беспокоили пристальностями.
Но время наше пролетело и надо было прощаться. Видеть его друзей абсолютно не хотелось. Поэтому мы просто обменялись московскими координатами и прощальными поцелуями. Мальчик вежливо помахал рукой товаркам и, как вчера, стал быстро удаляться по склону. Я смотрел ему вслед, с грустью понимая, что вряд ли когда его снова увижу. Тоска…
Да, Сережа хотел счастья. Как уж он его себе представлял? Нетрудно было догадаться, что счастье в его версии – конгломерат высоких отношений с легким привкусом порока, плюс масса священных табу, предрассудков и ритуальных заклинаний типа «стань таким, как я хочу!». Но, в сущности, что есть счастье? Что вообще значит правильно прожить жизнь? Увековечить себя в деяниях? Не думаю, чтобы Леонардо да Винчи был бы особенно счастлив узнать, какой культуртрегерский бред несет Зинка, распаленная любовью к его творениям. Там, где он сейчас, вся эта наша память – пшик!
Получается, что счастье должно быть беспрерывным потоком плотских радостей, с боем отбитых у судьбы. Но плотские радости – увы! – немногочисленны, однообразны и, рано или поздно, приедаются. Накатывает пустота. В пику пошлости плоти приходит мысль о страдании как некоем катарсисе (29). Страдания-то куда разнообразнее плотских радостей. Но сознательно жаждать страдания – это, пожалуйста, пройдите за угол, там есть комнатка «садо-мазо» с плетками, наручниками, фашистскими фуражками и прочими атрибутами. А вот страдание как тернистый путь к счастью в ином, лучшем мире…
На смену пошлости плоти пришла пошлость мысли.
Отдав свою жалкую лепту философии, я вернулся к обществу. Общество! «Пан поручик, пан ксендз, еще две курвы…» Я как в воду глядел. «Пан ксендз» – православный поп отец Анатолий – уже вовсю резвился на скалах, никому не давая покоя. Забавный он, ей-богу: жидкобородый, лысый как колено и очень активный, полностью одетый, хорошо – в светское. Его очки блестели жирным живым интересом массовика-затейника.
– Что это вы, ваше преосвященство, так укутались? Еще бы в рясе сюда пришли, – не удержалась Сосулька. – Что это за месса в бардаке? (30)
– А на мне все, что осталось! Меня ограбили! – хихикнул батюшка. – Снял вчера какого-то барсика, так он, пока я поутру в магазин за хлебушком, все из комнаты и вынес. Все шмотки скоммуниздил: в окно, окаянный, сиганул с баулом, благо первый этаж! Вот не видать ему царствия небесного!
Посыпались соболезнования. Подобные кражи давно уже не редкость в нашей среде. Тащим в дом всякую смазливую шваль, а потом тихо радуемся, что лишь обокрали.
Ведь и убивают тоже. И страшно убивают. Но об этом лучше не здесь и не сейчас.
Когда люди примеряют на себя сию тоскливую ситуацию, они таки проникаются состраданием. Кое-кто даже стал предлагать батюшке деньги. Но честной отец оказался человеком достойным, и признался, что с деньгами у него как раз все в порядке.
– Да чепуха! Это ж все была гуманитарная помощь! А деньги я всегда с собой ношу, ученый уже.
Пыл возвышенного сочувствия как-то притух. Хотя отец Анатолий вовсе не производил впечатление человека богатого. Вполне мог, наряду с паствой, пользоваться секонд-хендными шмотками из всяких благотворительных фондов. Но общественное мнение неумолимо требует от священников невероятного нравственного совершенства. Вот кто угодно может, а поп – нет!
Меня вдруг посетило одно неожиданное соображение: как же так, вот у нас есть Бог, а у Него кто? Мы? Очень не то же самое! И любит нас – значит, всегда любит недостойных… Что такое любить недостойных, я знал очень хорошо. Бедный боженька...
Хотя любить достойных – уж чего проще!
Тягостное молчание повисло над голым пляжем. Даже суетные чайки примолкли, обескураженные подробностями ограбления.
------------------------------
(14) Григорьевна? Полно, да хохлушка ли она? (прим. национально-освободительной Фимы)
(15) Погибшая фреска Леонардо да Винчи «Битва за знамя», от которой осталась лишь копия наброска на картоне - олицетворение отчаянной борьбы.
(16) Картина фр. художника-классициста Никола Пуссена – олицетворение гармонии и умиротворения.
(17) Без выпивки Матильда не даст даже самое сокровенное! (примеч. обгоревшей и потому необъективной Фимы)
(18) Скажи, Кузя, а в твоей душе мелочная буфетчица не притаилась? (примеч. Фимы, на сей раз вполне объективное)
(19) Да какая там эмансипе! Синий чулок! Настоящая эмансипе не о литературе бы разговор завела, а об анальном сексе и фелляции. (примеч. Фимы, не забывшей своего унижения)
(20) Петтинг – предварительные ласки. Тот, кто придумал это слово, очевидно, предварительно ласкал какого-то Петю.
(21) Никогда не мог понять изощренного садизма Шарля Перро, заставившего бедную замордованную девочку танцевать на балу в граненых стаканах. Но это еще что в сравнении с такими корифеями детской литературы, как братья Грим! У них отрубленные головы летят во все стороны. Да материалы Нюрнбергского процесса – просто журнал «Мурзилка» рядом с их «сказками»! Впрочем, я слыхал, что садо-мазо-туфельки были изобретены нерадивым переводчиком, а Перро придумал ортопедические меховые тапочки.
(22) Персонаж прелестной сказки А. Волкова «Волшебник Изумрудного города». Злая колдунья, не любившая мыться.
(23) Солипсизм – крайняя форма субъективного идеализма, признающая несомненной реальностью только сознающего субъекта и объявляющая все остальное существующим лишь в его воображении. Короче говоря. Мотя, видать, закапризничала и сочла горца неподобающим вариантом. Понятное дело, он стал «существующим лишь в сознании»! Но, скорее всего, наша красавица просто нажралась и отрубилась. А Фима к тому времени очухалась и сочла мужика существующим не только в сознании…
(24) Аркадия – область в Древней Греции, где жили со своими животными счастливые свинопасы.
(25) Голконда – древнее королевство, полное сказочных богатств.
(26) Не устаю поражаться представлениям компьютера о русском языке. «Голконда» ему неизвестна, а вот «бур-козел» знаком досконально, его он красным не подчеркивает! По-моему, у этой маленькой электронной гадины было блатное прошлое. И вообще, если бы я следовал всем его деятельным советам, история нашей поездки в Симеиз превратилась бы в годовой отчет малобюджетной организации.
(27) Гарпии – мифические полуженщины-полуптицы, вечно голодные, как Зинка.
(28) Бла-бла-бла-бла… (прим. Фимы)
(29) Очищение (греч.). Не путать с мытьем под душем до и после.
(30) Замечание Фаины Раневской о собрании творческого коллектива театра им. Моссовета.
Глава 11
И тут я заметил на каменистой осыпи давешнего парня из пивнаря. Он взобрался на самый неудобный камень, разделся до плавок и сел с угрюмым, настороженным видом. Ясно было, что он совсем не уверен в прочности моей памяти. Как и в целесообразности своего появления.
Все зашевелились. Пролетел шепоток. Наверное, «там, в пивной занюханой паренька приметили». Теперь «девушки пригожие» решили встретить его «тихой песней», быстро утратив интерес к неприятной истории с батюшкой. Потому что парень в обнаженном виде оказался чудо как хорош: высокий, широкоплечий, поджарый, с огромными руками и ногами. Патлатая, кустарно стриженая голова, неистребимый южный загар. Мое только что растерзанное сердце чутко откликнулось: парень исподлобья посматривал на мой камень.
Я не стал ждать, пока кто-нибудь из восхищенных выпустит когти в прыжке, подобрался к нему первым и попытался завязать непринужденный разговор. Но парень пробурчал лишь, что его зовут Иваном, а в остальном отвечал односложно, упирая на какое-то странное, не украинское «чё». У него были серые глаза, но от обилия неба, моря и моего воображения они казались синими. Всякий раз, когда я пытался поймать взгляд, он опускал выгоревшие на солнце пушистые ресницы.
Мальчик отважился прийти на презираемый местными «голый» пляж. Поступок малопонятный. Что им двигало? Только мое, несколько небрежное, внимание к его персоне? Не думаю, что я первый его проявил. Уж больно хорош был Ваня!
Находясь в плену своей утраты, я просто забыл об утреннем инциденте и теперь неуклюже пытался взять верный тон. Самое странное, что пресловутое предложение научить парня преферансу не встретило особого энтузиазма. Иван пробормотал, что скоро вечер, а у него еще есть пара дел. «Как-нить потом». И чего тогда приперся? Не на меня же смотреть!
Местные обычно равнодушны к морю, которое «всегда к услугам». Поэтому самое простое, что пришло мне в голову, это пригласить Ваню попить пива. Он кивнул, только в пивнарь идти отказался. Действительно, не дело пить пиво там, где работаешь, да еще в моем неприличном обществе. Перед отбытием мы все же на скорую руку окунулись в совершенно затихшей воде. Свои старенькие, выцветшие из моды плавки, Ваня не снимал, но и на чужую наготу не косился. Он был по-прежнему очень сосредоточен. И смущен.
Ваня… Хорошее имя, богатое… ОбуреВаня… пристаВаня… истоскоВаня… при определенном раскладе увещеВаня или обзыВаня… в идеале добыВаня… на худой конец расстаВаня… Только бы не достаВаня!
Обсохнув, мы направились обратно в Симеиз. По дороге я вспомнил, что в сарайчике окопалась негаданно-сладострастная Фима, пытающаяся натрахаться впрок. Разрушить ее грезы холодной рукою – все равно, что осквернить алтарь! Куда ж нам деться?
– Пойдем ко мне, – выдавил запыхавшийся Ваня. – У меня своя квартира есть!
– Что, твоя собственная? — изумился я.
– Да, от бабушки осталась, она в том году померла…
– А что же родители?
– Отца ваще не помню, а мать, она, ну… в общем, тоже умерла, но давно, я еще маленький был. Меня бабушка воспитала.
– Сколько тебе лет-то, чудо?
– Двадцать будет… в июне… в следующем…
Парень явно хотел показаться старше. Трогательно. Господи, что же мне делать с ним? Но пока я мысленно вертел в руках неожиданный бонус, бацилла авантюрности продолжала творить свое черное дело.
– Ладно, пошли. В июне… Значит, твой знак – Близнецы?
– Ну, третьего, – это чё?
– Они самые. А Львы – то есть я – с Близнецами замечательно сочетаются. (31) То-то мне с тобой так легко!
Я кривил душой – мне было трудно и уже скучновато. Идет, молчит, сопит… Тут мне пришла в голову мысль: а что же он не в армии? На прямой вопрос Ваня стал малиновым. Вопрос, согласен, был бестактным.
– У меня, это, ну, – белый билет…
Дальше разбираться в несуществующем плоскостопии не хотелось. Я не слепой. Да с такими стопами разве что только в балет не возьмут – посоветуют заняться лыжным спортом без лыж! Наверное, сумел откосить. Интересно, а есть «дедовщина» в новенькой, еще с биркой и ценником, украинской армии? От нашей откосить до сих пор считается именно что «священным долгом». Хотя сам я в армии не служил: за плечами были только три месяца институтских военных сборов. Тем не менее вспоминать их не хотелось.
Так мы шли, я оживленно рассказывал про поездку в Америку. Обычно этот отработанный топик производил должное впечатление. Но Ваня молчал, глядя под ноги – для него было одинаково, что в Америку, что на Луну, что на ближайшую к Солнцу звезду Проксима Центавра. Когда дошли, выяснилось, что пива купить забыли.
Квартира была в тех немногих домах городского типа, весьма нехарактерных для Симеиза. Маленькая, однокомнатная, довольно опрятная, скромно обставленная. Совсем скромно...
Как Ваня жил здесь с разнополой бабушкой?
В комнате находились старенькие диван и кресло, видавший виды шифоньер, и стол, накрытый поблекшей скатеркой. Плисовый ковер на стене изображал шишкинских «Трех медведей». Новеньким был только телевизор. Наверное, Ваня купил его сам, на кровные. Сквозь задернутые допотопные занавески пыталось пробиться предзакатное солнце. В воздухе стоял чуть кисловатый запах бедности…
Да, бабушка ни дочерью Рокфеллера, ни даже местной курортной хозяйкой не была. Хозяйки здесь упакованы тщательно и с размахом. Взять ту же Одарку: утопает в хрусталях, коврах и бытовой технике, только в дощатом сортире телевизор еще не повесила. Без вопросов я понял, что никакого сарайчика в этой семье отродясь не сдавали.
Я сел на продавленный диван. Парень встрепенулся и заявил, что сбегает за напитком. Предложенных денег не взял, пробурчав: «Не, ты – гость!». Я поинтересовался, не убил ли он старуху-процентщицу, но, наткнувшись на полное непонимание, быстро согласился быть гостем. Ведь редко приходится сталкиваться с фактом, что молодой парнишка платит там, где положено платить тебе. Ну, настолько редко, что я от изумления готов был согласиться и на роль старухи-процентщицы. Надо сказать, мне бы в голову не пришло оставить в своей московской квартире малознакомого человека. Впрочем, было дело: по пьяной неосторожности доверился какой-то приблуде, побежал за очередной порцией выпивки, а когда вернулся – не нашел ни гостя, ни серебряной цепочки, ни сотки баксов, что лежала в столе.
Чтобы скоротать ожидание, я взял в руки лежащую на столе газету. Кто-то уже попытался решить в ней кроссворд. Среди четырех разгаданных слов одно приковало мое внимание. На вопрос по вертикали «валюта европейского государства» пресловутый кто-то ответствовал: «рубель». По буквам подходило. Стало грустно. Написал бы уж «гривна», что ли. Или сами украинцы не считают страну «европейским государством»? Вот их правители очень даже считают.
Нынче ветрено, и волны с перехлестом…
Я не сноб, но «рубель» меня доконал. Мучительно захотелось к Сереже, еще хоть раз услышать, как он шепчет стихи... Что ж я за ****ь, если не успел проститься, а уже с другим-непонятно-кем встречаюсь? Да еще с таким «интеллектуалом». Впрочем, разве такой уж грех пивка попить? Ведь на что-то «большее» вряд ли стоит рассчитывать.
Хлопнула входная дверь. Вернулся с пивом по-прежнему сосредоточенный Иван. Он вошел в комнату, прижимая к груди драный пакет с бутылками. И впервые широко улыбнулся. Сердце мое неожиданно екнуло: улыбка у парня была ослепительно-белая, я такое видел только в американских фильмах. Но, говорят, их зубы все сплошь фарфоровые. Тут явно были настоящие. Откуда это во фторскудном Крыму?
Пиво было еще прохладное, – видать, по блату дали в ближайшей палатке. Расставляя бутылки на столе, Ваня обратил внимание на газету и засмущался. Наверное, сомнения в собственных познаниях уже посещали его. Я кротко заметил, что там не «рубель», а «драхма». Малознакомое слово смутило пацана еще больше. Газета была немедленно расстелена кроссвордом вниз.
Дегустация пива несколько разрядила напряженность. Под предлогом жары я стянул с себя шорты и майку. Иван, помедлив, сделал то же самое.
– А ты откуда? – спросил осмелевший Ваня. Выпитое заметно развязало ему язык.
– Из Москвы, ты разве не догадался?
– Не, здесь больше из Питера отдыхают. А ты меня просто так пригласил на пляж?
– А ты просто так туда пришел?
– Не знаю, а чё еще делать? Друганы… Да ну их, опять нажрутся и потащат по бабам. А меня чё-то не прикалывает…
– А что тебя прикалывает?
– Не знаю…
– В смысле: чем увлекаешься?
– Ну, на гитаре немного…
– Бардовские песни знаешь?
– Чё? А-а… не, я так…
Вот и поговорили. Тяжело все-таки с молодняком. Ведь самое главное, как утверждал Хулио Кортасар (32), – то, что «до» и «после». А тут только «вместо» осталось, и даже с этим пока напряженка. Значит, надо пить пиво и говорить о пустяках.
Выяснилось, что жизнь в Симеизе хороша только для курортников, а местным дико скучно, особенно зимой. Что Ваня хотел бы куда-нибудь уехать, «где прикольно и много плотят». В сущности, я сам когда-то приехал в Москву по тем же причинам, разве что еще сумел закончить институт. И настоятельно желал раствориться в огромном городе. Бежать от пересудов города маленького. От ехидно-подозрительного и фальшиво-озабоченного: «А что же ваш-то все никак не женится?». Повезло, удалось зацепиться в первопрестольной. Так растворился поначалу, что чуть в осадок не выпал!
Ване об институте мечтать не приходилось. Полная была безнадега.
Я как бы между прочим положил руку ему на плечо и приобнял. Ваня застыл с бутылкой в руке. Я почувствовал, как сильно колотится его сердце. Или это мое так колотилось? Показалось, что подобного развития событий он не предполагал, а позвал лишь просто пообщаться под пиво со скуки. Или у его волнения другая причина? Как все-таки понимать нежелание играть в карты, ради чего он, собственно, и пришел на пляж? И где эта «пара дел»? Ладно, малыш, дыши спокойно. Я не ворую детей из колыбели.
Уже почти стемнело. Симеиз стал затихать, и лишь со стороны «Ежиков» доносились звуки музыки. Пойти, что ли, к ребятам? Но ведь опять начнется извечная история с «маслеными взорами» и бессознательными попытками затмить… Тут мне пришла в голову счастливая мысль: принять нормальный душ. Парень охотно полез за полотенцем. Я, пофыркивая от наслаждения, стал под благодатные струи в выдраенной до блеска старенькой ванне. Удивительно – горячая вода была. Что в Крыму – редкость.
Тихо скрипнула дверь.
– Давай я тебе спину потру, у тебя шкура облазит, – прошептал Ваня.
Делал он это осторожно, скорее гладил меня по спине.
– Да ты сильнее три, и, вообще, это, лезь сюда, – в свою очередь прошептал я. Скрывать возбуждение было бесполезно. Парень стянул свои плавки, и сам стал под душ. Теперь я тер его худую, с трогательно-мальчиковыми позвонками спину, и… Да, господа, тут началось… Я никогда не сталкивался с такой – пусть неумелой – жаждой любви!
Пиво ударило в голову, бес – в ребро, а «хотелось» и «моглось» ударили между собой по рукам. В смысле «слились в ликующем экстазе». Где уж было думать о моральных аспектах кражи младенцев из колыбели! И, тем более, о Ванином нежелании учиться преферансу!
Все встало на свои места. И как железобетонно встало!!
Наскоро вытерев друг дружку, мы кинулись в комнату на диванчик. Он предательски скрипел на все селище от нашей самозабвенности. Ваня отчаянно не умел целоваться, но удивительно быстро постигал эту великую премудрость. Как и некоторые другие премудрости…
Потом было еще пиво, и еще все остальное. Вернее, предыдущее. Лихорадочно хлебнув из одной бутылки, мы снова и снова тянулись друг к другу. Парень уже не прятал глаз, в которых читались и восторг, и нежность, и по-юношески оголодавшая страсть.
И еще – Ваня обладал удивительно приятным запахом, просто как дорогой парфюм. Редкостное качество. Пушкинское «теперь дыши его любовью» приобрело неожиданный и потрясающий смысл!
Я оставил в покое бесплодные рефлексии по поводу «рубеля», не задавался больше вопросами типа «так он все-таки свой?» и «неужели я у него первый?». Видно было, что первый. И было видно, что он уже давно ждал своего первого. Во всяком случае, парень выстрелил так мощно, что попал, по-моему, в гостеприимную Турцию. Измотанные страстью, мы незаметно уснули, даже ничем не накрывшись. Последнее, что помнилось – Ваня крепко обнимает меня, прижимается всем телом, даже не пошевелиться. «Да не сбегу я, не сбегу...» Но он уже сопит во сне, и остается только тихо замереть в его объятьях…
Утром я проснулся первым и осторожно выскользнул из Ваниных расслабленных рук. Было еще совсем рано – часов шесть. Ваня что-то пробормотал во сне, вольготнее раскинувшись на диване. Его нагота завораживала. Я сидел, любовался, и в голове сами собой стали складываться строчки:
Твоя голова на моем плече
И ты обнимаешь меня, словно я
Через мгновение стану ничем…
А я, улыбку счастья тая,
Лежу и думаю: вот ответ
На откровенно смешные мечты.
В окне уже брезжит разлучник-рассвет,
И что-то сквозь сон мне бормочешь ты.
А утром… Ну, что же – знакомство вновь,
Я буду «краше японской войны»,
И ты, поднимая растерянно бровь,
Попросишь сделать кофе двойным.
И кофе так себе – средний род,
И средней покажется вдруг любовь…
Запомнится разве что нежный рот –
Я вряд ли его поцелую вновь.
Такие вот не шибко складные стихи, где между осточертевшими «вновь-любовь» вздернулась отрадная «бровь». Записанные карандашиком на клочке бумаги, они так и остались там, в комнатке… И в моей памяти. В которой, разумеется, застрял не только «нежный рот», но и много других волнующих подробностей.
Да, теперь я глядел и и не мог наглядеться на брови вразлет, на широкие плечи, на золотистый пушок на ногах, руках и даже чуть-чуть на груди… Экий же ты, братец, скороспелый... И на белую полоску на бедрах, и… Читатель, не жди пересчета пресловутых дюймов! Во мне вновь стала медленно закипать страсть. Чтобы не будить мальчика слюнявой назойливостью, я с бьющимся сердцем уполз в ванну умываться – от греха подальше. Странно – в тусклом зеркале отразилась отнюдь не «японская война», а несколько бледное лицо с горящими глазами. Оно просто светилось! Любовь явно действовала куда лучше любого крема!
Приняв душ и почистив зубы, за неимением своей щетки, пальцем, я отправился на кухоньку в поисках чая. Заварка и сахар нашлись в шкафчике. Я поставил чайник и подошел к окну. День занимался изумительный, вдали перетявкивались местные псы, вскрикнул какой-то бдительный петух. Но ставший вдруг таким родным и близким Симеиз еще мирно дрых.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |