Одновременно с героином Андрея в мою жизнь пришел еще один человек. Девушка. Употребляющий наркотики в течение продолжительного времени не нуждается в противоположном поле. Вопросы секса теряют всяческое значение. Гормоны молчат. То, что я делал вид, что с кем–то встречаюсь, вышло совсем случайно. Алиса была старой школьной знакомой, младше меня на четыре года. Она была влюблена в меня с детства, но спал я с ее лучшей подругой. Эта лучшая подруга – Настя убеждала всех окружающих, что она пытается нас свести. Когда это ей «удалось», я кололся уже во всех попадавшихся на пути туалетах, вокзалах, ресторанах, офисах, общественных туалетах. Мне было уже всё равно. Алиса была моделью довольно известного модельного агентства, и, хоть и не блистала умом, девушкой была эффектной. Вряд ли мне нужна была глупая, красивая девушка. Моему героину это просто льстило. Апофеозом этой любви была «постельная сцена» на ее дне рождения. Настя лежала в соседней с нашей комнате (мастурбируя?). Я к
Алисе почти не притрагивался. Ее тело не работало со мной. Мне в жизни нужно было совершенно другое. После «постельной сцены» я окончательно прервал наши отношения. Они продлились две недели.
24.
Когда ты живешь какой–то жизнью, эта жизнь живет тобой. Когда ты торчишь, ты смотришь на мир глазами героина. Он смотрит тобой на мир вокруг. И видит зиму, барыг, опостылевшие подъезды, других торчков, прячущих глаза за солнечными очками или газетой. Ты видишь приходы и отходы. Однообразно и грязно. Дни так и текут. Но однажды ты неизбежно окажешься между этих потно–влажных, обжигающих кожу простыней. Когда доза приближается к грамму в день, третья ночь отнятия кошмарна. Я лежал на кровати, родителей почему–то дома не было, не было дома и Андрея. Он исчез. Я считал часы, и все звонил, звонил, звонил. После того как я оставил ему на автоответчике 200 сообщений за один день, я отчаялся и позвонил Наде, благо деньги были. Мое исчезновение я объяснял ей тем, что подвязал. Это было неправдой. Правдой было то, что я просто сменил продавца. В общем, когда Надя вынесла мне три своих никчемных чека, я не стал обращать внимание на ее удивление дозой «соскочившего», а при ней сварил из
всех трех пакетов и укололся. У меня даже не уменьшились зрачки. Героин у нее был, как и всегда, отвратительный. Проблема решена не была, поэтому на вторую ночь отсутствия Андрея, мне оставалась только аптека №1 с ее «Трамалом». Галкин к тому моменту уже лежал в клинике, а Данила в психушке, так что я остался один на один с острой необходимостью достать независимо от всех обстоятельств. Могу себе представить, в каком я был состоянии, когда на Лубянке подошел прямо к охраннику на дверях аптеки с вопросом «а где можно взять?» я переступил еще через одну границу. Охранник, длинно посмотрев на меня, был краток как рецепт «ты совсем идиот что ли? Иди отсюда». Я поймал машину и поехал домой. Меня трясло, меня ломало. Дома меня в очередной раз пронесло какой–то зеленой слизью. Я снова и снова набирал Андрея. Его не было, и не было. На третью ночь я лежал на кровати и тихо скулил. Боль в ногах была настолько сильной, что мое воспаленное ломкой воображение мгновенно вычислило все бол
евшие мышцы и, дав каждой имена, ласково уговаривало не боле!
ть. В забытье ты впадаешь примерно в 5 часов утра, часа на 2. Боль не проходит. Ты просто к ней немного адаптировался и сильно устал.
В 7 утра 4ого дня Андрей подошел к телефону. Он уезжал на похороны бабушки в другой город. Сотовых телефонов у нас не было, а если и были, то мгновенно протарчивались, так что предупредить Андрей не мог.
Эта дорога Сокол – Крылатское, через Карамышевскую набережную уже изучен настолько хорошо, что ты знаешь, когда будет моргать каждый светофор. Для тебя это – дорога жизни. На данный момент самая важная. Сразу после того как я повесил трубку, я оделся, вышел и поймал машину. На одном из светофоров, поняв, что больше не могу сдерживаться, я открыл дверь и блеванул все той же зеленой слизью. Мне казалось, что водитель ничего не заметил, но он заметил:
— что с тобой?
— не знаю, отравился, грипп, — меня сильно трясло.
Мы добрались до Андрея, я подождал во дворе полтора часа до того времени, когда должен был зайти к нему и набрал три цифры домофона.
«Ты вспоминаешь только те разы,
когда кололся после очень сильной ломки».
Я откинулся на спинку кровати, сладкий в своей желчности и горькости ком подкатил к самому язычку, я глотнул из прозрачного стакана. «Боги». Мои глаза прикрылись, рука, держащая сигарету лежала на колене, кисть падала с коленной чашечки, по указательному пальцу шел дым, он отрывался на последнем суставе от тела, и уходил в потолок. Утренняя московская серость пробивалась сквозь одну открытую створку окна. Стало тепло в груди, потом в руках, потом в ногах. «До ног дольше доходит» — подумал я.
Правая рука уже полностью исколота, по ней стекает тонкая струйка. Андрей продолжает искать вену, не ругаясь, а просто тыкая, собирая на локте спекшуюся кровь. Раствор в баяне красный и густой, крови стало уже больше самого раствора. Он попал. Как обычно замер, мышцы напряглись, чтобы зафиксировать иглу. Рука, давящая на поршень выгнута от тела буквой «О», шприц замыкает букву в вену. Контроль, и еще один алый протуберанец вливается в стекло его домашнего медицинского баяна. Он не получает того, что получаю я. Просто он не заплатил предварительно так, как заплатил я. Все честно. 4 дня ломки это вам не хуй собачий.
— как ты узнал, что нужно глотнуть холодной воды, чтобы перестало хотеться блевать?
— я не знаю. Наверное, однажды глотнул, перестало. А потом глотнул еще раз.
Я продолжал сидеть, Андрей начал полоскать баян в стакане, из которого пил, а потом пошел и вылил воду в туалет. Через несколько недель начинались новогодние праздники.
25.
День рождения Андрея приходился на католическое рождество и был настоящим кошмаром с самого начала. Я никогда не любил празднований дней рождения, но тут я был должен радоваться и праздновать, тем более, что я, разумеется, Андреем был приглашен. Потратив пол – грамма (а к этому моменту все уже начинает измеряться не в деньгах, а в граммах) Андрею на подарок, я пришел на семейный праздник. Присутствовали мать и друзья. Я был почти на ломке. Приехал я не только на день рождения, приехал я и покупать. Все, чего мне хотелось – пойти в туалет, взять баян и как следует вмазаться, но Андрей тянул. Я бы хотел сказать, что он таким образом иносказательно пытался сказать, что сначала мой день рождения, а потом все остальное, но на самом деле Андрей ничего не соображал. Видимо, в честь своего дня рождения он перебрал прямо с утра, и к вечеру представлял из себя нездорового спящего человека, который в забытьи делает вид, что так и должно быть. Сказать, что его состояние было ненормальным, это ничего не сказать, а мне по–прежнему был нужен мой ежедневный грамм.
За праздничным столом Андрей представлял из себя все такую же развалину. Он регулярно ронял вилку, поднесенную ко рту, и это не было похоже просто на пьяного человека. Это было похоже на втыкающего героинщика. Его мать, сидевшая за тем же столом, была образцом несчастной матери, которая ничего не может сделать со своим сыном. Ей оставалось только делать вид, что все в порядке. После того как все сделали вид, что выпили и поели, мы с Андреем наконец оказались у него в комнате, где Андрей спустя полчаса исканий наконец отдал мне мой шар. Я отошел в ванную и укололся. Боль отпустила, накрыли спокойствие и обычная для героинщика уверенность в том, что все идет как надо. Я вернулся в комнату Андрея. Он завалился на бок на своем диване. Ворс рядом с его лицом накрывала поляна героина. Это не было попыткой сыграть в «лицо со шрамом», Андрей просто выключился и рассыпал шар с героином на свою кровать. Попытки привести его в чувство к успеху не привели, и я сел рядом на стул, прикурив
сигарету. Мои пол часа прихода еще никто не отменял. Я уже начал впадать в это замечательное состояние сна наяву, когда в комнату вошла мать Андрея. Картина, представшая ее глазам, в дополнительных комментариях не нуждалась. Я попытался сделать вид, что смотрю на Андрея с сочувствием и болью, но, видимо, получалась плохо, потому что бросив взгляд на происходящее мать только измученно покачала головой и закрыла дверь, не входя в комнату. Сделать она ничего не могла. Через несколько дней начинался новый год.
Новый год для любого наркомана – праздник. Зачастую даже бывает, что в новый год с тем, чтобы купить возникают сложности. Я запасся у Андрея заранее. Я не покупал, я занял, сочинив историю о том, что деньги будут в самом конце года. Денег у меня в конце года не планировалось, но это было не важно. Праздник стал причиной уколоться по полной. Этот Новый год я встречал у лучшего школьного друга. На тот момент он был студентом ВГИКа и эта компания показалась мне более приемлемой, чем компания родителей. Других друзей, помимо старых школьных у меня не было. Компания была веселой и безостановочно пила. Я с моим хозяйством постоянно отлучался в туалет. В зеркале на меня смотрел больной человек. Круги под глазами, серое лицо, меньше нормального веса на 10 кило. У меня были грязные волосы. Два дня прошли у меня в полу–сне. Пытаться планировать свое дальнейшее выживание было некогда. Наступил третий день. 2 января. И оказалось, что я сижу у Миши в теплой ванной, у меня начинается ломка, я должен Андрею за три грамма, денег у меня нет и не будет. Меня хватило на два дня лежания то в ванной, то между мокрых горячих простыней. Это даже было не дома, и мне невозможно было скрыть свое состояние. Впрочем, алкогольное отравление покатило в качестве оправдания. Мне нужно было возвращаться домой, мне нужен был героин. Мне нужно было возвращаться в мой маленький мир обратно. И везде у меня были проблемы, я не звонил Андрею уже три дня, хотя должен был уже давно отдать деньги. Дома меня ждала очередная разборка из–за пропавших денег. Решать проблемы я начал с героина. Я решил, что давить нужно на свой день рождения, приходившийся на эти дни. Отказать Андрей не мог, ведь я приехал на его день рождения с подарком. Я рассчитывал на бесплатный грамм. На 1 грамм, который избавил бы меня от мучений. Воздавая мне за то, что я исчез на новый год, хотя обещал привезти деньги, потом появился без них на ломке и еще и с просьбой о бесплатном кайфе, Андрей заставил меня прождать
на черной лестнице 4 часа. Все это время я был одержим идее!
й, что до облегчения мне остаются лишь 5 минут, регулярно бегая на пару пролетов вниз, чтобы продристаться чем–то зеленым, не похожим на обычные человеческие выделения. Разговор с вышедшим Андреем был похож на разговор мучителя с обвиняемым – я думал только о спасительном уколе, а он, пользуясь своей властью, хотел воспитать меня. Я придумал историю о мусорах, которые замели меня возле метро Филевский парк с тремя граммами, о том сколько именно пришлось им отдать и о том как именно я страдаю от боли, но ведь завтра у меня день рождения и я обязательно верну все до последней копейки, потому что родители мне обязательно подарят денег на день рождения и я надеюсь, нет даже уверен, что это будет круглая сумма в американских зеленых. В состоянии ломки ты готов на любое унижение и на любую самую неправдоподобную ложь, лишь бы получить свою порцию. Андрей выдал мне полграмма в качестве подарка, сказав, что времена теперь тяжелые и мой долг только осложняет его и так непростые отнош
ения с продавцом. Я схватил кулек, Андрей мне вынес воду, и я поставился на его лестничной клетке. Мне сразу стало гораздо лучше. Привычное тепло разлилось по телу, я закурил Яву. В кульке осталось на еще один раз и как дальше жить, представить себе было трудно, но я и не пытался. На ту секунду достаточно было того, что боль отпустила – невероятное облегчение блокировало все мысли о несладком будущем. Теперь мне предстоял второй этап возвращения в тяжелую реальность – путь домой. Как и обычно, я сел на маршрутку №19, следовавшую по маршруту Крылатское – Сокол, на тот момент я знал каждый светофор, мигавший на этой дороге, настолько она мне стала хорошо знакома. Мне предстояло возвращение домой. В место, где меня ждали разборки с родителями из–за очередной суммы пропавших денег и, видимо, в скорости очередной этап ломки.
То, что произошло в дальнейшем мне объяснить трудно, но то, что события разворачивались именно так, я Вам ручаюсь. Совершенно истощенный морально и физически, на конечной станции маршрутки – на Соколе – я зашел в церковь. Я никогда не был верующим человеком, и каждый раз, когда хотел зайти в церковь, меня что–то останавливало, то покойника из дверей выносят, то дверь закрыта, то презрительная усмешка подавляет всякое желание. В этот раз, двери были открыты, и я зашел. На оставшиеся 10 рублей купив свечку и расплакавшись как ребенок, я воткнул ее возле первой попавшейся иконы с тихими словами: «Господи, помоги мне, я так больше не могу жить», и выбежал, вытирая слезы рукавом и не в силах их остановить. Может быть это покажется невероятным, но через 3 дня, 7ого января на рождество Христово я уже был в наркологичке, потому что мать нашла в обивке моего дивана аккуратный сверточек, насчитывающий 9 баянов, пару проваренных закопченных ложек, полиэтилен от пакетиков из–под медленно
го, пучок старых ваток и прочий характерный наркоманский хлам. Можно списывать произошедшее на Волю Господню, а можно на то, что мать уже уставшая от того, что я постоянно краду деньги, проследила в щель под дверью траекторию моего движения к тайнику. Оставляю это на Ваш выбор, я всегда склонялся к последнему.
Почему–то для родителей тот факт, что их сын уже 6 лет употребляет героин, оказался шоком и неожиданностью. Если мать постоянно повторяла «я знала, но не могла в это поверить», то отец в качестве аргументации своего незнания приводил вполне конкретный тезис: «я не думал, что наркоман может играть в компьютер». Инструментарий, разложенный на столе, достаточно полно обрисовывал картину, чтобы отпираться в стиле «это не мое». Помимо набора, лежала и одна вещь, которой не было в списке ожидаемого. Небольшой чек – аккуратный бумажный сверток, о его наличии в тайнике я не догадывался. Только немного спустя я понял, что однажды, пытаясь выработать себе систему, я поделил дневную дозу на чеки и рассовал по незаметным местам, вроде книг и видеокассет (эта система никогда не срабатывала). Именно один из таких потерянных чеков, и лежал передо мной этим вечером. Героин был коричневым, самым грязным, а значит и самым лучшим из того, что может быть. Никакого сахара.
— это твоя вечерняя доза? – мать смотрела на меня, я смотрел на открытый чек, прикидывая, стоит ли мне сказать «да», чтобы уколоть его, ссылаясь на то, что мне будет плохо, либо сказать «нет» и потерять его навсегда.
— нет, это не моя вечерняя доза, — в любом случае, по возвращении домой я нормально треснулся и залипал по полной, куря свою золотую Яву.
— ты хочешь лечиться?
— да.
— действительно хочешь?
И так много раз. Конечно, я хотел. Еще как хотел. Я, правда, не мог так жить дальше.
— ты знаешь какую–нибудь клинику?
Я знал одну, помимо государственной 17ой. Ту самую, в которой лежал Галкин. Я узнал адрес, и той же ночью мы были в маленьком офисе где–то в центре Москвы. Офис компании работал круглосуточно. Мне смотрели в глаза и спрашивали, действительно ли я согласен. Я был согласен и готов подписать все, что мне дадут подписать. На утро у меня ничего не оставалось.
БОЛЬНИЦА
4ый этаж
Первым абонентом, которого мы с отцом встретили за железными прутьями двери на четвертом этаже, был молодой человек кавказской национальности. Он размахивал руками, майки на нем не было, зато на плечах висели красноречивые синие звезды вора в законе. Из его левого бока тонкой струйкой текла венозная синяя кровь. –блядь, хуй вы меня, суки, остановите! – орал он, — выпустите меня отсюда!
— пойдемте, — наша провожатая взяла отца под локоть и мягко провела в первую дверь по коридору налево. Коридор был узким – метра два, не больше. Стены выкрашены в зеленый, окон нет, только двери ответвлений в комнаты. Насмотревшись на нетривиальное шоу, я последовал за ними. Комната была маленькой, там нас уже ждали.
— не обращайте внимания, он ложкой вырезал себе подшивку, — мы с отцом переглянулись. Даже я – человек в теме, не ожидал такой жести.
— вы кололись сегодня утром? – вторая сестра совершенно не походила на аптечную. Она была строга. Даже чересчур. Я почему–то ожидал, что за 100 с лишним грина в сутки вокруг меня будут бегать, но тут столкнулся со спокойствием катательницы катафалков.
— нет, не кололся, — это была правда. я бы с радостью вмазался, но у меня ничего не осталось наутро. К чему? Проще было убить все накануне, чтобы кайфануть в последний раз как следует.
— через сколько вас начнет ломать?
— через час–полтора, — тут я соврал, несмотря на то, что легкий насморк и слезящиеся глаза уже свидетельствовали об отнятии, при моей дневной дозе – грамме, меня бы размазало часа через 3. Мне просто хотелось, чтобы мне дали то, что они там дают (никогда не знал точно название и систему снятия с опиатной зависимости в таких заведениях) как можно раньше. Естественное стремление рядового нарка.
— раздевайтесь, — она продолжала сидеть в углу комнаты.
— полностью?
— да, — я разделся, бросив одежду на стоявший рядом стул. Возможно я выглядел суетливо.
— присядьте, — я присел, а она обошла меня сзади. Что уж там она делала я не видел, но, судя по всему заглядывала в жопу, — встаньте, — я встал.
— теперь поднимите яички, — я поднял, подумав, что, слава богу, ни разу не попал на мусора, который бы догадался приказать мне тоже самое. Обычно я возил медленный приклеенным изолентой к яйцам с обратной стороны. Мера предосторожности не бог весть какая.
— у вас третья палата, вас проводят.
Моим первым соседом по стандартной двухместной палате был Француз. Французом он был не по национальности, а по понятиям. Тоже из крыла, года на 3 старше меня, третья ходка в подобные заведения, бандит. Как ни странно, впоследствии оказалось, что он был единственным приличным человеком из всех с кем мне довелось делить палату. Помните заведение «Боцман» в Крыле? Это он крышевал его, хотя, может и привирал. В любом случае, сразу было видно, что человек в своей жизни повидал и побывал. Вполне характерным был его рассказ про проигрыш безумной суммы в карты на школьном дворе. Он отдал все до копейки. Через год. Даже несмотря на то, что ему было всего 14.
Неделя на четвертом этаже была однообразной – уколы, облегчающие жизнь, душ Шарко, чернильные пятна, в которых я видел Дарта Вейдера, пришедшего на карнавал, целующихся лесбиянок и плывущие пароходы. Анализы, обследования и коллективные сидения вдоль стенки парочками – каждая возле своей палаты – обычный дневной рацион. Курить можно было везде, что не могло не радовать. Женщины лежали на пятом. По этажам процедурам нас водили почти что добровольцы – выпускники различных систем лечения, в частности выпускников 12 шагов. Система "12 шагов" плотно вливала бывших наркоманов в систему. Согласно их теории, если ты – наркоман, то это навсегда. Я видел многих пациентов, которые и спустя десятилетие продолжали ходить на сборища анонимных наркоманов, свято веря в то, что именно это спасает их от продолжения употребления. На самом деле, именно такие люди никак не могут по–настоящему завязать и нуждаются в каждодневной замене кайфа сосуществованием рядом с такими же «бывшими» наркоманами, как и они сами. Они изо дня в день продолжают в себе лелеять собственную зависимость, которая уже давно должна была закончится, если бы на эту кнопку человек сам не давил. Многие наркоманы после прохождения курса устраивались работать «сестрами милосердия» в ту же больницу, в которой лежали и сами, искренне полагая, что они делают доброе дело и помогают другим, действуя на основании пережитого и имея больший опыт. Медицинского опыта у них нет, но клиники всегда находят такого рода «добровольцам» применение. Я бы не удивился, если бы узнал, что первое время они работают абсолютно бесплатно, доказывая персоналу лечебницы преданность идее отказа от наркотиков и сокращая больницам расходы на обслуживающий персонал. Наркоманы, прошедшие систему 12 шагов, продолжают считать количество дней, которое НЕ употребляют, а не то количество лет, которое употребляли. Очевидное желание вернуться назад.
Мне вообще кажется, что частным клиникам не выгодно, чтобы количество наркоманов в стране сокращалось. Может быть во мне говорит пессимист и гражданин своей страны, четко представляющий, что в ней творится, а может быть и здравый смысл, который подсказывает, что в соответствии со статьей 149 Налогового Кодекса РФ лечение наркоманов является деятельностью, освобождаемой от налогообложения. Принимая во внимание, что лечение обходится как проживание в дорогом отеле, мне не удивительно, что начиная с первого же дня пребывания в клинике врачи всем вдалбливали тезис о том, что 97% наркоманов неизлечимы и будут больны всегда. На чем основывалась данная статистика мне совершенно непонятно – лечение было анонимным, и проследить судьбу каждого из пациентов у клиник не было никакой возможности.
На четвертый день пребывания, получив по своему законному утреннему уколу, мы с Французом сидим и курим возле двери в нашу палату, коридор как и всегда полог таких сидящих на корточках. Делать больше нечего, — только сидеть, и говорить. За пару дверей от нас из комнаты доносятся вопли «мама! мама! мама! мама!»
— никак не могут снять пацана. Привязывать приходится.
— да он заебал уже. Третий день воет, спать всем мешает.
— да, хорош! «спать мешает», ты каждый вечер сестричкам ноешь, что тебя кумарит, тебя ставят, и ты дрыхнешь без задних ног.
— ой, можно подумать здесь кто–то делает иначе, — мы дружно заржали. Вернее засмеялись, вернее ухмыльнулись. Сильные эмоции в любом случае блокировались лекарствами. На них сил просто не было. Сил? Да нет, желания. Медленный это прежде всего кайф внутри, им не делятся.
— говорят, ему дозняк все повышают и повышают, а толку нихуя.
— интересно, подохнет?
— вряд ли, если три дня уже орет, то не откинется. Завтра уже проще будет.
Я отошел в конец коридора, чтобы потушить сигарету в пустой кофейной банке. Вернулся, сел на свое место слева от двери. На корточки. Все там всегда сидели на корточках – подъездная, ну или тюремная, в зависимости от человека, привычка. Француз о чем–то думал, пуская кольца из дыма.
— слушай, а у тебя барыга там остался? – он кивнул в сторону двери выхода.
— да.
— я сегодня выхожу на несколько часов, нужно бумаги кое–какие сделать. Может мутанем? Человек надежный?
— человек–то надежный, только у меня подшивка через два дня, если я не буду чистым, меня ждут все круги ада, как от «Анатаксона». Помнишь такие эксперименты?
— помню, помню. Такое люди не забывают, так что, блядь, я, естественно стремаюсь.
— не бойся, тебе сначала все равно сделают провокацию – чуть–чуть сладкого растворенного Анатаксончика по вене для проверки реакции организма. Если у тебя в крови что–то будет, это всего лишь 5 минут ада и свободен. Если что, положат обратно, еще почистят.
Я не был бы наркоманом, если бы не сказал:
— ладно, смотри, вот монетка, — я достал свою счастливую португальскую монетку из кармана, — позвонишь ему и скажешь, что у тебя есть монетка с розой ветров. Он попросит описать ее, опишешь, передашь привет, скажешь, где именно я нахожусь. Дальше всё будет ровно.
— ладно, — он взял протянутую монетку.
— кстати, а как ты собираешься это сюда пронести?
— как и в Бутырке. Главное поглубже засунуть, — и Француз, усмехнувшись, сделал жест как будто он засовывает большой палец правой руки себе в жопу.
В этот же день вечером я разложил в сортире прямо на бачке. Две здоровые жирные дороги. Волна, наложившаяся на лекарства была с–ног–сшибающей. Француз уже отдыхал в комнате:
— подогреем соседей?
— говна не жалко, — я лег на свою койку и плотно залип с ритуальной приходовой сигаретой между пальцами. Подогрев соседей казался мне делом естественным. Я не учел одного (впрочем, в тот момент мне было все равно) –мудаки – соседи начали делить чек на шестерых так громко и с такими претензиями, что спалили всех. Было глупо ожидать иного от торчков. В тот момент, когда к нам влетел старший доктор, я был уже в глубокой отключке. Помню только свет фонарика в глаза, вопль, обращенный к Французу:
— блядь, мудак! Ну, ты ладно, но ему–то через два дня на подшивку!
и ощущение острой иглы в вене. Капельница.
Мне не было стыдно. Я ни о чем не сожалел. В любом случае, почистили меня плотно. Провокация прошла прекрасно, первые два шва образовались на левом боку над короткой гусеницей капсулы подшивки. Подшивкой называли капсулу, состоящую из вещества, блокировавшего действие опиатов, которую зашивали под кожу, гарантируя, что даже если он уколется, он ничего не почувствует. Многие эту подшивку пытались пробить количествами употребляемого, но ничего не выходило. Был только один вариант избавиться от нее – вырезать. Зашивали этот самый блокиратор в ЦКБ, с которым, по видимости, у клиники был заключен договор. Меня дважды зашивал очень интеллигентного вида врач, который общался со мной как с обычным пациентом, терпеливо и по–доброму объясняя, что именно он будет со мной сейчас делать. Он не относился ко мне как к отбросу общества, коим я являлся.
**
3ий этаж
А дальше меня спустили на третий этаж. Третий этаж встретил меня васильками. Ага, именно васильками. Первое воспоминание о третьем этаже, это я, бегающий по большой комнате и изображающий сбор цветов. Почему именно васильки? Без понятия. Почему я должен был это изображать? Мозгоправы сказали. Их, врачей, специализирующихся на духовном исцелении пациентов, было много. Парочка практикующих студентов, один студент актерского факультета Щуки (наверное, вживался в роль), одна девушка, у которой была легенда, что она была жената на бывшем наркомане и в связи с этим хочет получше узнать данную «субкультуру», один главный мозговед, который не опускался до общения с нами, и который, как я сейчас понимаю, занимался финансовыми делами всей компашки, еще был один «научный» работник с какими–то там степенями. Каждый из них отвечал за своего наркомана. Мне достался Максим – мужик лет 30, с весом далеко за центнер. Что–то особенного про него сказать не могу, но мне он нравился. Занятия пров
одились индивидуальные и групповые. Каждый день по одной штуке. Врачи практиковали индивидуальный и групповой гипноз.
На третий этаж заезжали люди уже прошедших снятие с физики, не имеющие никаких болезней (всех проверяли тщательно) и имеющие достаточно средств, чтобы тратить все те же 100 долларов за ночь за сомнительное и малоперспективное удовольствие лечения души. Подразумевалось, что прохождение такого рода курса повышает шансы человека на не возвращение в мир постоянной вмазки, однако по мне так это крайне сомнительно, особенно учитывая официальную статистику, которая утверждает, что 97% нарков продолжают свой путь в туман несмотря ни на что. Данные официальной статистики тоже на мой взгляд сомнительны. Допустим, никто ведь не знает, продолжил я вмазываться, откинулся или завязал, верно? откуда берутся подобные цифры для меня загадка, особенно учитывая анонимность предоставления услуг в частных клиниках, вроде той, в которой лежал я. Твердо знаю две вещи: прибыль, полученная подобными медицинскими учреждениями, налогами не облагается; за всю хуйню на третьем этаже у всех платили родите
ли. Если на четвертом еще встречались персонажи, которые приезжали просто для того, чтобы сбить дозу, а потом сознательно вернуться к медленному (разумеется, все за свой счет), то на третьем этаже были только помещенные заботливыми родителями. В общем, первая неделя на четвертом была обязательная программа, остальное время (не ограниченное сроками) произвольной.
На момент моей вписки на этаж реабилитации, помимо меня там было только двое – девушка и юноша. Юношу, как сейчас помню, звали Алексей, как звали девушку, не помню, поэтому давайте назовем ее хотя бы Таней, это уже позднее к ней приклеилось прозвище пчелка. Прозвище это она получила из–за того, что на левой груди у нее была вытатуирована пчела «это потому что я сладкая как мёд», — любила говорить она. По части пребываний в клиниках она была самой большой докой из всех присутствовавших. Она попробовала их все. Одну за другой. По очереди. Ее даже заносило в какую–то совершенно жестокую лечебницу–тюрьму в Израиле… я не знаю, была ли она еврейкой, но про это местечко она рассказывала самые страшные вещи – говорила, что там лечат унижением и физическим воздействием. Привязывают к кроватям, бьют, плюют в лицо и так далее. Судя по тому, что она была с нами, этот метод тоже не сработал.
**
Не помню, как ее звали. Прозвище, которое к ней приклеилось, было «тигрица». рыжая, с грубыми чертами лица, вечно алыми губами, Манька – облигация XX века. На груди татуировка оскалившейся, приготовившейся к прыжку тигрицы. Цвета рисунка пробиты плохо. Частенько рассказывала истории наподобие «и вот мы в этой квартире. И мы знаем, что он где–то здесь. Мы знаем. Мы ищем, заглядываем повсюду. Через час перестали на всё обращать внимания и на хуй вываливаем всё шмотьё из шкафов. Пока, наконец, мой не догадывается посмотреть под кресло. А он там приклеен снизу к дну. И тут нам идет звонок на мобилу, что нас пропалили. И мы берем чемодан и сразу на ленинградский вокзал. В общем, в Питере, все было как в кино, я лежала на кровати в номере и каталась по 100$ бумажкам. А потом мы купили всю наркоту, которую хотели. Через 2 месяца деньги в чемодане кончились. Мы боялись возвращаться в Москву. Но нас почему–то не искали». Все разговоры в этом месте сводились к тому кто, как, с кем, ког
да, как сильно, в какую вену, почём?, вмазал, треснул, спалился и так далее.
**
Заезд на третий этаж был доброволен. Минимум ты попадал на неделю, а дальше решай сам. Оглядываясь назад сейчас, мне кажется, что 90% лежавших во второй раз отказывались и выходили с чистой кровью. Наверняка на третьем этаже они были и уже знали, что он им ничем не поможет. Пребывание на третьем этаже также стоило порядка 100$ в сутки.
**
Как я понял, наша «команда» психологов была совсем не ортодоксальной. Врачи – наркологи, занимавшиеся нами на этаж выше, посматривали на них как на шарлатанов. Я не могу точно сказать в чем заключалась их концепция. Если система 12 шагов – самая распространенная на широких наркоманских просторах – еще имеет какие–то конкретные очертания и последовательность действий, которые надо предпринять, чтобы не колоться, то как именно это видели наши врачи я сказать не могу. Практиковались сеансы индивидуальные (днем) и групповые (вечером), когда нас всех то погружали в гипнотическое состояние, то расспрашивали о происходящих внутри изменениях. А изменения были. Не знаю как остальные, я эмоционально был ближе к 14–летнему возрасту, чем к своему реальному, составлявшему 22. Вполне возможно, что свое воздействие оказывали таблетки, которые нам выдавали дважды в день. Что именно нам давали я никогда не знал, меня это и не интересовало. Мой рацион был самый маленький. Остальные посетители
третьего этажа постоянно просили то снотворного, то лекарства от аллергии, в общем, были готовы съесть что угодно, лишь бы держать себя подальше от трезвого состояния. Учитывая, что у большинства лежавших стаж был конкретный, их неприятие реального трезвого мира объяснимо. Он просто не был привычен.
**
В течение первой недели все каюты на третьем этаже оказались заняты. Француз, лежавший со мной на четвертом, на третьем прожил со мной всего несколько дней, после чего сказал, что здесь его не прёт и уехал лечить душу в Сибирь. Что случилось с ним в дальнейшем, я не знаю. Надеюсь, он завязал.
**
Кормили нас, должен сказать, хорошо. Приехав в больницу с весом, составлявшим 55 кг, за первые две недели я набрал 10, и снова стал вписываться в нормальные стандарты.
**
индивидуальный психолог был у каждого. Некоторым повезло, и ими занимались симпатичные девочки – практикантки, смотревшие на настоящего живого наркомана широко открытыми глазами, мне же достался здоровый добродушный человек среднего возраста по имени Макс. Макс был человеком неторопливым и вдумчивым. Наши сеансы обычно длились долго, я не был из тех, которые предпочитали молча дожидаться окончания своего срока в больнице и с выходом на свободу начать все заново. Думаю, Макс это понимал, и старался выжать из общения со мной мой собственный максимум. Разговоры были на довольно обычные «жизненные» темы. По большому счету, за те годы, что я употреблял, они все потеряли значение, и мне приходилось осознавать и понимать свою жизнь заново. Семья, религия, профессия, женщины, все перечисленное было тем, с чем мне предстояло жить дальше, и я не представлял себе как. Макс тоже не знал, что именно надо делать дальше, поэтому предпочитал задавать вопросы.
**
читать книги, помимо лежащих на полке в кабинете врачей запрещалось, на полке стоял Пушкин. Также запрещались любые виды деятельности, носящие развлекательный характер: никакой музыки, никаких кроссвордов, никакого телевизора. Наркоманам оставалось сидеть вдоль стен и разговаривать. Решетки на окнах и охранники с овчарками добавляли ощущению изоляции. Несмотря на то, что лечение было добровольным, платили за все родители, так что можно сказать, что они заказывали музыку.
**
— если буду драться я, это будет несерьезно, — все были вынуждены сходу согласится с человеком любившим получить в голову, — поэтому будешь драться ты, — его палец указывал на меня. Что либо возражать мне показалось бессмысленным, логика «раз я не могу, рассказал ты, значит и доказывать тебе» для меня тогда работала. Руслан тоже был не против и нам одели перчатки. По масштабам заведения, где процветала скука, событие было крайне значительным и тренажерный зал был полностью упакован любопытными пациентами. Роль распорядителя взял на себя Штанга, который бегал вокруг, наматывал будущим соперникам бинты, одевал перчатки (каким–то образом оказавшиеся в его сумке) и оглашал правила:
— в пах не бить, ногами не бить. Готовы? Поехали!
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |