Весь день мысль Алонова не отставала от бандитов, шла с ними рядом. Он так и не мог представить себе их лица, но его память находила много подробностей. Он видел широкие матерчатые ремни от заплечных мешков, туго натянутые, врезавшиеся в плечи. Тогда, во время разговора, низкорослый, глядя в упор на Алонова, стоял прямо. Остальные подались вперед под тяжестью груза, особенно высокий. Кто-то, Алонов не помнил кто, передергивал плечами, другой поддел большие пальцы под ремни. Их мешки были большие – это верно. В мешке охотника бывает лишь самое необходимое, чтобы можно было ходить, стрелять, не замечая груза. А тот, который охотился на Алонова, был без мешка. Значит, сбросил при первой возможности. Переход километров в пятьдесят! Они все вымотались, легли и заснули, как пришлось.
При неверном свете заходящего солнца Алонов нигде не видал деревьев. Значит, сегодня враги обойдутся без костра. Это нехорошо, огонь указал бы, где они. Даже зажженная спичка видна в поле километра на два.
Алонов поужинал ссохшимися остатками сухарей из мешка. Хорошо, что он подтянул мешок на самые плечи и не подмочил его.
На завтра Алонову оставался котелок, набитый слипшимся сухарным месивом, и меньше половины фляги воды. Чтобы не вызывать жажду, он весь день не курил, не разрешил себе и сейчас это удовольствие, хотя курить очень хотелось.
В воздухе засвежело, в мокрой одежде стало знобко. Песок был еще теплым. Алонов вырыл длинную ямку, улегся в нее и, насколько сумел, забросал себя песком. Он лежал на спине, мешок положил под голову, а ружье – на грудь. Стало тепло и уютно.
Алонов лежал с открытыми глазами, чувствовал, что отдыхает, но сон не приходил. Было приятно лежать неподвижно, ощущая тепло почвы. Воздух становился все холоднее. Алонов глядел в бездонное черное небо. Он не мог перестать думать, и это не давало ему заснуть.
Зачем эти люди идут по степи, куда идут, чего ищут, чего хотят? Эти вопросы в течение дня стояли перед Алоновым, требовали ответа, но он двигался, действовал; сейчас ему было нечего делать. Алонов знал, что далеко к югу от линии железной дороги проходит главный канал. Между разъездом и каналом должна быть пустая земля. В этом Алонов по-прежнему не сомневался.
Неделю назад он ночью вышел из вагона. Проводив поезд, дежурный подошел к оставшемуся на перроне единственному прибывшему пассажиру, если не считать собаки. При свете двух фонарей, тускловато освещавших короткую платформу перед служебным зданием, они сразу разговорились по душам. Железнодорожник, сам любитель природы, при виде охотника почувствовал своего человека и даже признался, что из-за здешней «роскошной» охоты недавно отказался от перевода на другое место, на станцию, расположенную при городке. Он говорил о себе: «Сынишка с дочкой еще малыши, в школу рано. Я здесь втянулся в охоту, жить без нее не могу, угодья считаю своими. Жена тоже богато обросла подсобным хозяйством на здешнем приволье. Вот мы с ней и решили повременить. Подрастут детишки – тут уж ничего не попишешь, тогда и стронемся с места…»
Для такой охоты, чтобы вволю потешить душу, железнодорожник радушно рекомендовал Алонову «податься вон на ту звезду». Там, к северу от линии, можно как раз к свету выйти куда надо и взять утреннюю зорьку.
Узнав, что у приезжего, вопреки охотничьему снаряжению, иные цели, новый знакомец приютил Алонова в своей квартире на конец ночи. А утром как-то само собой вышло, что небольшой коллектив работников разъезда устроил нечто вроде совещания – в «рабочем» порядке, конечно. Получил Алонов кое-какие небесполезные советы. Действительно, к северу от железной дороги можно было лишь охотиться: там все, граница в границу, отмерено, обмерено и навечно закреплено за сельскохозяйственными артелями. А вот к югу – здесь, если не считать массива, принадлежащего Скворцовскому колхозу, владения северных колхозов распространились за железной дорогой довольно узкой полосой. И уже в нескольких километрах открывалась вся ширь государственной, свободной степи. «Немереная» земля. В ней отвод угодий для совхоза не мог встретить препятствий.
От своих новых друзей Алонов узнал о существовании единственного источника питьевой пресной воды. Рассказали ему, по каким приметам можно добраться до рощи с болотцем. Жители разъезда знали степь на сравнительно небольшую глубину и особенно советовали гостю хорошо заметить обратную на разъезд дорогу. В степи можно пропасть от жажды, если сбиться с пути, так как спросить дорогу будет не у кого…
И вот он встретил людей – целую группу, пять человек! Теперь Алонову казалось, что, и не напади они на него, все равно их присутствие показалось бы ему странным, подозрительным.
Может быть, Алонов искал оправдания своему выстрелу? Если и так, то делал он это бессознательно. Что нужно бандитам? У них может быть только одна цель – принести зло. Кому, чему? Неважно сейчас. Алонов убедился, что бандиты не охотятся и не просто бродят в степи. Они идут в определенном направлении.
Алонов старался представить себе их лица – и не мог. Видел черную воду, пузыри газов, треугольную голову с ненавидящими льдисто-зелеными глазами и бросок змеи в воздух…
Глаза змеи делались маленькими, уходили, меркли. Стираясь, они потерялись в бархатном мраке небосвода, среди колеблющихся лучистых звезд.
В степи перекликались совы.
«Пу-гу, пу-гу», – говорила одна.
«Пу-гу, пу-гу», – отвечала другая издалека.
Алонов дремал. Незаметно дрёма перешла в крепкий, здоровый сон.
Алонов не слышал, как шуршал, осыпаясь по скату высотки, песок под чьими-то мелкими шажками. Кто-то вприпрыжку пробежал мимо головы спящего.
Алонова разбудило прикосновение. Очнувшись, он открыл глаза и увидел, что на его груди сидит столбиком какой-то зверек. Две-три секунды Алонов, не шевелясь, смотрел на ночного гостя, как Гулливер на лилипута. Потом зверек, подпрыгнув на высоких лапках, довольно ощутительно толкнул Алонова в грудь и скрылся. Алонов успел узнать похожего на белку тушканчика с кистью волос на хвосте – мирного земляного зайца, который, как настоящий заяц, кормится ночью и спит днем.
Вот откуда-то издалека донесся едва различимый стон. «Чьи-то пути пересеклись в темноте, и слабый гибнет», – подумал Алонов.
Вероятно, он спал достаточно долго, так как чувствовал себя бодрым, отдохнувшим. Глядя на небо, он думал, что до утра, быть может, осталось не так уж много времени. Мокрые ноги почти совсем высохли…
Алонов сел и отряхнул песок с рук и груди. Он думал о своей ответственности, о том, что он один идет по чьему-то странному следу, идет за бандитами без товарищей, без возможности получить помощь, даже совет.
И Алонов опрашивал себя: а правильно ли он поступил с самого начала? Он уже не помнил, когда убедил себя в том, что эти люди – бандиты. Тогда ли, когда нашел труп в воде под срубленным деревом, или днем, в степи? Неважно… Но не должен ли он был вернуться на разъезд? Его так хорошо встретили там: в молодости мы легко считаем другом каждого радушного человека. И Алонов думал, смогут ли ему помочь пять или шесть мужчин, занятых своими неотложными делами. Как помочь и чем? Он рассказал бы, как на него напали какие-то люди, как он застрелил одного из напавших. Что было бы дальше?
Алонов уже давно избавился от чувства внутренней ответственности за свой выстрел на опушке рощи. Сейчас, попробовав рассказать кому-то о происшедшем, он начал понимать, что одно – быть самому в чем-либо убежденным, другое – убедить постороннего человека. Почему тот должен поверить на слово? Алонов пытался представить себе следователя, выслушивающего его показания. Что он сам, Алонов, сделал бы на месте следователя? Пришел человек, который кого-то убил в степи, якобы защищаясь от нападения. Прежде всего Алонова задержат. Потом, вероятно, вместе с ним поедут в рощу с болотцем. Какие-то его слова подтвердятся; следствие сделает первые выводы. Трудно строить предположения о методах неизвестной работы следствия, которые Алонов знал лишь по романам и рассказам. Конечно, поиски четырех бандитов будут организованы, будет установлена личность убитого, найдутся следы. Сколько дней пройдет или недель?.. А те четверо тем временем сделают свое дело и бесследно исчезнут. Степь не оставляет следов. Уж кому, как не Алонову, знать это. Легче найти иголку в стоге сена.
Значит, он, Алонов, правильно поступил, привязавшись к свежему следу врагов и не упуская их из виду. Тем больше его личная ответственность. Он один отвечает за бандитов. Пока он следит за ними, он не только узна?ет, чего они добиваются, но, быть может, сумеет и помешать им. Для того чтобы помешать, он обязан суметь дождаться, пока обстоятельства и его собственная ловкость не сделают его одного сильнее всех четверых. Нужно быть очень осторожным, внушал себе Алонов, убеждая себя, что случай доверил ему нечто большее, чем его собственная безопасность и его личные расчеты с бандитами.
Все эти размышления окончательно лишили Алонова навеянного сном спокойствия.
С момента первой встречи с бандитами прошло менее полутора суток. За это короткое время отношение Алонова к пережитым событиям претерпело ряд последовательных изменений.
Он начал страхом, самым обыкновенным страхом, который заставил его ползти, прятаться с единственной мыслью скрыться. Скажем иначе: он просто струсил. Страх перешел в гнев, и Алонов спустил курок, убил преследователя, мстя за себя, за унижение. Гнев погас, сменившись раскаянием, отчаянием после убийства, и вновь вернулся у трупа Дымки.
И дальше гнев развивался – стал уверенным, смелым – после того как Алонов увидел в личных обидчиках чужаков, опасных бандитов, вторгшихся в «его» степи.
Алонов стал солдатом-бойцом, добровольно взявшимся за большое дело и сознающим свою ответственность.
Те, кто несет непонятную угрозу неведомо чему, но нашему, алоновскому, – где-то здесь, может быть, недалеко.
Алонов отдохнул. Не отдохнули ли и они? Ведь они могут далеко уйти до рассвета, и Алонов потеряет их.
Эта мысль обожгла Алонова. Он горько упрекнул себя в лени, в бездействии. Бездействовать он не имел права.
Он поднялся на длинную, острую высотку, около которой в последний раз видел четверых, и долго вглядывался в темноту. Алонова манила надежда увидеть огонек. Ведь бандиты могли набрать сухой травы, наломать сухих веток с растущих на песках кустиков и развести костер. Особенно сейчас, когда становилось очень прохладно. Алонов опять решил использовать преимущества стрелка, целящегося из темноты на свет. Нужно подкрасться к костру… Где он?
Но костра не было. Ни одна, пусть самая маленькая, светлая точка не пробивала темный покров ночи. По небу пронеслась падающая звезда – вспыхнувший в земной атмосфере кусочек космической пыли. Алонов взглянул на желтую кривую линию полета, прочертившую небо, и успел по-мальчишески загадать: найти «их». Других желаний сейчас у него не было.
Молодости труднее всего мириться с неизбежным, нужным, терпеливым, но бездеятельным ожиданием. Алонов понимал, что бродить в темноте просто так, без плана, бесполезно. И все же хотел довериться удаче. Он убеждал себя, что, продвигаясь медленно и осторожно, даже без огня сумеет заметить четырех людей, прежде чем они проснутся. Или набредет на место, откуда увидит костер. Разве они не могли зажечь его в месте, которое случайно закрыто от Алонова? Сумел же он прошлой ночью подойти к ним вплотную.
«Но ведь был костер, там ты знал место, роща была тебе знакома», – возражал голос рассудка горячей жажде деятельности. Алонов старался примирить их: можно действовать, но лишь по определенному плану; бродить так просто, надеясь на удачу, нельзя. Нужно наметить сектор осмотра и описать нечто вроде петли, начиная с этой высотки и кончая ею, чтобы не заблудиться.
Для начала он направился в ту сторону, куда вели последние следы, оставленные бандитами на песке. Он шел медленно, считая шаги, чтобы иметь какую-то меру пройденного расстояния. Необходимость подсчитывать шаги вначале ему мешала. Он считал под левую ногу, парами. Потом привык и повел счет почти автоматически.
После первой тысячи пар Алонов перешел на тот шаг, которому научился вчера. Он не шел, а крался, останавливаясь, вглядываясь. Сразу стало трудно. Отдельные высокие пучки травы казались людьми, темнота наполнилась неподвижными, но угрожающими фигурами. Мрак обманывал зрение.
Один раз Алонов упал, скатившись в неглубокую впадину: красться не так удобно, как кажется. Он успел поднять вверх ружье и подставить спину негостеприимной земле – инстинкт охотника, стрелка. У охотничьих ружей ложе – слабое место. Алонов мог легко сломать ложе и остаться безоружным.
Падение испугало Алонова. Он прилег, осматриваясь, но темнота была неподвижна, степь безразлично молчала. Он пошел дальше.
Вскоре Алонов опять оступился, с усилием удержавшись на краю жесткой гряды, за которой сгущался мрак. Нагнувшись, он нащупал камень, повернул, стараясь начать петлю, и вспугнул стаю невидимых птиц. Они поднялись молча, поэтому Алонов не смог узнать, что это за птицы.
Их было много, и хлопанье крыльев отразилось в его ушах, как гром. Подумалось, что теперь вся степь должна переполошиться.
После этой встречи мрак показался Алонову еще гуще, еще враждебнее. Он считал уже третью тысячу пар шагов.
Алонов убедился в том, что мог бы знать и раньше: поиски в темноте бесплодны. Он оправдывал себя – сделано все, костра у них нет. Без костра у него один шанс, против – может быть, сто. Алонов решил вернуться к знакомой высотке.
Стараясь сориентироваться по Полярной звезде, он повернул назад. Еще две тысячи пар шагов, и Алонов ощутил знакомый запах сероводорода. Очевидно, он сумел выйти к крутому восточному скату впадины с гнилым болотом. Он шел в общем верно. Алонов стоял, соображая, вправо или влево может находиться «его» высотка. Ночью, да еще в незнакомом месте, трудновато сразу выйти к намеченному пункту.
«Вероятно, нужно все же взять левее», – решил он.
Вскоре он остановился, вслушиваясь: шорох какого-то движения – точно по земле тащили веревку. Алонов вспомнил растрескавшиеся каменные плиты на склоне и змею, поджидавшую его, будто нарочно, на берегу смрадной воды. Конечно, злобное пресмыкающееся не было отшельником, оно жило среди себе подобных. Но ведь змеи, насколько он знал, ночью спят…
Алонов вынул нож. Тщетная предосторожность слепого. Что сделаешь в темноте!..
Не стоять же до рассвета столбом! Будучи уверен, что бандитов поблизости нет, Алонов пошел, громко топая ногами. «Не каждая бросается», – думал он, стараясь распугать змей. Под его ногами опять был песок, высотка же так и не нашлась. Алонов подумал, что мог уклониться в сторону, пройти мимо. Им овладело неприятное чувство потерянности, он ощутил усталость. Нужно сесть и дождаться рассвета – теперь уже скоро. В воздухе было совсем свежо, песок остыл. Алонов оперся на локоть и закрыл глаза. Удивительно быстра наша привязанность к «дому»! Алонов чувствовал бы себя куда лучше, найди он место, где начал ночь.
Вскоре – Алонов еще не задремал – ощущение света, проникшего сквозь опущенные веки, заставило его открыть глаза. Степь осветилась. Очень высоко в небе, гася звезды, зажглась зеленая полоса. На землю падало сияние, слабое, но достаточное, чтобы Алонов мог увидеть свои руки, ставшие тоже зелеными, как вялая трава. А знакомая высотка оказалась совсем недалеко. Алонов взбежал на ее гребень.
Полоса мчалась на юго-восток. В вершине ее что-то блестело – метеор несся в выси, оставляя хвост пылающих частиц и раскаленных газов.
Потерявшись среди звезд, сверкающая масса исчезла в глубине неба. Стало как-то особенно пусто, темно, холодно. И одиноко. Но Алонов не уходил с высотки. В густом мраке он различил светящуюся точку. Она была неподвижной, желтоватой. Точно где-то внизу, из-под земли, проткнули иголкой толстое сукно, закрывающее источник света.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Домик на окраине
Ранним утром у перрона вокзала небольшого степного городка, расположенного к юго-востоку от Уральского хребта, остановился дальний поезд, прибывший с запада. Было это в воскресенье, ровно за неделю до столкновения молодого совхозного зоотехника Алонова с неизвестными ему людьми.
Со ступенек жесткого плацкартного вагона номер восемь спустился невысокий, плотный мужчина лет сорока – сорока пяти. Вынести вещи из вагона ему помог кто-то из спутников. От помощи носильщика пассажир отказался и сам понес по платформе два длинных, видавших виды черных чемодана, перевязанных ремнями, и туго набитый саквояж.
Следуя за небольшой кучкой людей, прибывших с утренним дальним поездом, пассажир прошел через решетчатую калитку в конце платформы и оказался в городе, вернее – на небольшой привокзальной площади. Здесь, под деревьями, стояли два ряда окрашенных в зеленый цвет скамей старинного образца на чугунных ножках. Людей на них не было. Пассажир опустил на землю чемоданы, положил сверху саквояж и сам уселся на скамью.
Он сидел, глядя, как мимо перрона, медленно набирая скорость, проплывал доставивший его длинный состав. Кто-то махал рукой из восьмого вагона. Пассажир проводил поезд глазами, не поворачивая головы. Потом взгляд его остановился на трубах и корпусах нового, довольно большого завода, которые были видны за вокзалом, по ту сторону путей.
В неподвижном воздухе пахло пылью и железной дорогой. Кажется, сентябрьский денек обещал быть жарким. Пассажир поднялся со скамьи и снял пальто серой шерстяной ткани. Носилось оно, как видно, не первый сезон: воротник потемнел на сгибе, кое-где были пятна, с которыми не справилась чистка. Сдвинув на затылок серую, под цвет пальто, тоже ношеную кепку, пассажир вытер клетчатым шелковым платком широкий, сильно лысеющий лоб с длинными, неглубокими морщинами. Морщины, как это обычно бывает, были подчеркнуты загаром, который старит лица людей, достигших известного возраста.
Опять усевшись, пассажир посидел несколько минут неподвижно, поглядывая по сторонам без любопытства. Некоторое оживление, вызванное приходом поезда, заканчивалось. Ранний час опять вступил в свои права, и площадь опустела. В отдалении дворник мел асфальтовый тротуар, пыль казалась белой в косых лучах солнца. Несколько женщин с корзинками и сумками, громко разговаривая, прошли на близкий базар. Из-за угла выкатилась машина с зеленой цистерной вместо кузова и медленно заходила по площади, распустив перед собой длинные пушистые усы водяных струй.
Тем временем успела разойтись маленькая очередь из трех-четырех человек, после прихода поезда собравшаяся под вывеской: «Камера хранения ручного багажа». Пассажир подошел к окну и поднял чемоданы на окованный листовой сталью подоконник.
– Ого-го! Вот это да! – сказал старичок железнодорожник, потянув внутрь камеры чемоданы один за другим. – А вы-то их как легко… Силушкой-то, видать, бог не обидел.
– Книги… – небрежно ответил пассажир. – Давайте-ка я войду и сам поставлю на место, – предложил он кладовщику.
– Ничего, не беспокойтесь, нам оно в привычку… Вот так. Да и не положено по правилам посторонним входить, – отвечал старичок, с усилием, но ловко водружая на полку увесистые вещи. – А сумочку тоже сдавать будете? – спросил он, готовясь заполнить квитанцию.
– Да, и обязательно, – ответил пассажир. – Только еще возьму оттуда одну вещь. – Он достал ключик, отпер замок саквояжа и вытащил из него плотно набитый портфель потертой коричневой кожи.
– Фамилия как?.. – спросил кладовщик, с профессиональной четкостью выводя цифры и буквы. – Сударев? Так и запишем: Су-да-рев. Номер документа? Шестьсот восемьдесят пять сто двадцать один, – повторял он, заполняя под копирку квитанцию химическим карандашом.
– А страховать-то будете на какую сумму?.. Не будете? И чего тут… Только лишние деньги… На нашей дороге уж вот сколько лет никаких претензий от пассажиров не поступало. А копеечка – она рубль бережет.
Старый кладовщик наблюдал, как аккуратно запрятал в бумажник квитанцию этот пассажир и как он застегнул на пуговичку внутренний карман, поглотивший бумажник.
– Правильно! – одобрил старик. – Подальше положишь – поближе возьмешь. А другой, тот сует куда придется, а потом шарит по карманам почем зря, плачет: батюшки, потерял… А вы сами не из ученых будете?
Предположение об учености атлетического пассажира могло возникнуть у кладовщика в связи с упоминанием о книгах, связавшимся с аккуратностью и очень четкой манерой выговаривать слова. Видимо, старик охотно поболтал бы со вновь прибывшим, но тот, точно не услышав вопроса, кивнул головой и направился в сторону вокзала.
Человек, значившийся по паспорту и называвший себя Сударевым, вошел в еще пустой вокзальный ресторан и сел за столиком у стенки. Он заказал стопку водки, осушил ее мелкими глотками, закусил бутербродом с красной икрой и зеленым луком. Затем спросил чаю. Прихлебывая ложечкой из стакана, он внимательно вглядывался в масляное панно на противоположной стене ресторанного зала.
Панно было очень большое, но художник изобразил только две фигуры: человека и волка. Может быть, и без большого мастерства, но смело и выпукло кисть художника выхватила их из сине-черного мрака студеной вьюжной ночи. По снежному, пустому полю брел офицер гитлеровской армии. Он озирался на крадущегося по следам волка. Было видно, что зверь еще остерегается, еще не решается броситься на человека. Но минута, когда захватчик совсем ослабеет, казалось, была уже близка…
Сударев подозвал официантку, спросил:
– Что это у вас за картина?
– Эта? Называется «Хищники». Говорят, на куйбышевском вокзале есть такая же, только еще больше. А эту по заказу нам рисовал наш местный художник, Василевский. Картина выдающаяся, всем пассажирам очень нравится. Фриц очень хорош, страшный. А про волка все наши охотники говорили – как есть живой…
Молодая женщина хотела еще что-то сказать, но Сударев перебил:
– Что там, на кухне, есть из горячих блюд?
– Рановато еще, только повар пришел, – ответила официантка. – Я сейчас узнаю.
Вернувшись, она сообщила раннему пассажиру, что супов нет никаких, а вот свиную отбивную с горошком или рыбу жареную можно получить минут через двадцать. Сударев выбрал отбивную.
Он терпеливо ждал, ел медленно, со вкусом, отрезая кусок за куском; в меру жирная, сочная свинина была запита стаканом легкого белого вина.
Время шло. В ресторане появились посетители. По соседству с Сударевым устроилась компания железнодорожников, занявшаяся пивом. Сударев расплатился и вышел.
После прихода поезда минуло больше двух часов, и городок успел оживиться. Шел девятый час, магазины уже открылись. Сударев пересек привокзальную площадь и вскоре оказался около городского базара. Глядя на ряды продавцов и толпу между рядами, он приостановился.
Базарный день. Высокими насыпями лежали груды местных овощей: многоцветные, спелые, твердые; кучи и местных и привозных с юга дынь, арбузов, яблок, груш, слив. За овощным рядом белыми передниками манил молочный. За ним расположился мясной и птичий. Кузовы приехавших на базар колхозных автомашин ломились от продуктов. Казалось, что маленький городок не найдет в себе сил поглотить все предложенное ему веселое, яркое изобилие плодов земли…
Главная улица начиналась от базара. Она плавно поднималась на возвышенность к центру города. Сударев шел медленно, как на прогулке. Поглядывая на каменные двух- и трехэтажные дома с магазинами в первых этажах – многие дома были старинной постройки, – он вскоре оказался у городского сада. Не раздумывая, Сударев пошел по средней аллее.
Тянул легкий, теплый ветерок, становилось почти жарко, и Сударев выбирал теневую сторону. Пальто он перекинул через руку. Аллея привела приезжего на площадку летнего театра, заполненную длинными скамьями перед полусферической раковиной эстрады.
С другой стороны, вблизи от выхода из парка, приезжий заметил тир. Несмотря на ранний час, несколько молодых людей, заядлых любителей стрелкового спорта, уже толпились там. Сударев подошел поближе и прислонился к дереву, наблюдая за стрелками.
Тоненький юноша, поощряемый товарищами, старательно целился в нарисованный на доске кувшин с цветами, но промахнулся: пулька оставила метку сантиметрах в пяти от центра. Заведующий тиром перезарядил легкую винтовку и снова предложил ее неудачливому стрелку. Но к винтовке протянулась другая рука:
– А ну, погоди!.. Я тебе покажу, как нужно бить.
Ружье взял высокий мужчина лет тридцати пяти, худой, сутуловатый. Он откинул левой рукой очень длинные темные волосы франтовской прически, оперся локтями на прилавок и прицелился. Сударев видел его спину с остро поднятыми плечами, сухую складку кожи на тощей бритой шее под расстегнутым воротом синей рубашки с короткими рукавами.
После выстрела перевернулась фигурка медведя.
– Так! – удовлетворенно сказал высокий. – Повторим…
Он вызвал бурный восторг пары мальчишек, бескорыстных болельщиков и завсегдатаев недоступного для них тира, повалив еще две мишени. Но на четвертом выстреле он промазал, хотя кто-то и сказал, что пулька ударила почти в яблочко. Высокий не смутился промахом. Передавая юноше винтовку, он говорил:
– Вот так стреляй! Дыхание и все такое… А главное, думай одно: что хочешь ему в самое сердце влепить. Угробить его, чтоб не жил на свете. Понятно? Со злобой касайся спуска! Тогда и попадешь наверное… А что на четвертый раз я спуделял, так это со вчерашнего, – добавил высокий и спросил сам себя: – Пойти, что ли, опохмелиться?
У него было лицо с резкими чертами, с густыми черными бровями, сходящимися над острым, тонким носом. Лицо заметное и отнюдь не уродливое. Если бы не глаза, которые были слишком близко поставлены друг к другу и слегка, кажется, косили, этот человек был бы весьма недурен собой. Сударев заметил, что на правой руке меткого стрелка не хватало мизинца, а четвертый палец был искривлен.
Дождавшись, когда худенький юноша, вопреки советам опытного стрелка, опять промахнулся, Сударев пошел своей дорогой, больше не прислушиваясь к легким хлопкам выстрелов за его спиной.
Выйдя из парка, Сударев немного замялся при выборе дальнейшего пути. Со стороны могло показаться, что он старается припомнить известные когда-то, а ныне позабытые места. На самом деле это было совсем не так: Сударев посетил город впервые в жизни. Он воспользовался случайной встречей в вагоне с человеком, отлично знавшим этот степной городок, сумел подробно расспросить его. Внимательный и обязательный спутник даже нарисовал, от нечего делать, схему улиц. Доверяя своей памяти, Сударев не счел нужным сохранить листок бумаги.
Выйдя из парка, Сударев оказался на небольшой площади, сильно растянутой, в ущерб ширине, вдоль парковой ограды. От нее вниз расходились пять или шесть довольно узких улиц, из которых лишь одна, против ворот парка, была замощена булыжником.
Отсюда отлично просматривалась вся часть города, противоположная вокзалу. Здесь преобладали одноэтажные деревянные дома с садами, садиками и огородами на усадьбах. В эту сторону город не рос, не расширялся. Новое время обосновалось вблизи вокзала и дальше за ним. А тут все оставалось почти таким же, как до революции.
Черта строений и садов резко обрывалась на берегах речки, опоясавшей окраину. За речкой виднелось несколько разбросанных среди огородов домиков. Дальше без края лежала холмистая степь с отдельными пятнами рощ. Сударев глядел вдаль внимательно, пожалуй, задумчиво.
Прохожих почти не было. Так и говорил вагонный знакомый Сударева:
– У них там запарковая, поречная сторона – самое тихое, спокойное местечко для отдыха – как в деревне.
Глядя в степь и на мирную, сонную панораму окраины городка, Сударев немного задержался. Он не хотел расспрашивать о дороге. Как бы от нечего делать, он прошелся по противоположной стороне площади, посматривая на недавно, к его счастью, подновленные и четкие надписи на углах обрезанных площадью узких кварталов. Скоро нашлась нужная ему улица, и он направился по ней, считая в уме перекрестки.
Было уже видно, как конец улицы упирался в речку, когда, пройдя шестой квартал, Сударев повернул влево, в тихий, заросший травой переулок. Здесь он еще больше замедлил шаг.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |