Альберт тяжело вздохнул и протер свои глаза. Мужчине самому была противна вся эта история, он чувствовал себя просто отвратительно, но он выполнял свою работу. В этом она и заключалась- иметь дело с неприятными вещами. В независимости от того, кто являлся подозреваемым: твой друг или недруг. Еще сквернее ему было от того, что он должен был сделать- Альберту было необходимо забрать Зойла в участок, и он не знал когда сможет его отпустить на свободу и вообще сможет ли. Нужна была эта самая таинственная Нелли, о которой, кажется, в последнее время никто ничего не слышал. И как же ему помочь Зойлу? Если он сам не хочет сотрудничать и очевидно многое скрывает?
Альберт посмотрел на Зойла печальным взглядом. Зойл был и оставался его другом, поэтому он прибыл сюда сам, а не отправил одного из своих людей. Для того, чтобы привести подозреваемого в отделение не нужно было участие капитана.
— Прости, Зойл, но ты должен последовать со мной, — не имея другого выхода, проговорил он. — Мне очень жаль, — тихо добавил Альберт.
Зойл к этому времени успел подавить свою ярость и успокоиться. Он все понимал. Здесь не было вины Альберта. Это был его долг. Сейчас все зависело от самого Зойла, но он уже заранее знал, что ни за что не выдаст Нелли и не подвергнет ее жизнь опасности. Здесь и думать было нечего.
— Ничего, — уже смирившись с предстоящим арестом, проговорил он. — Я все понимаю.
— Мы что-нибудь придумаем, — произнес Альберт. — Только ты должен мне помочь. Я не смогу все сделать сам.
— Конечно.
Зойл уверенным шагом направился к выходу, Альберт последовал за ним. Затем внезапно Зойл остановился.
— Стоп, — вдруг сказал он. — Нелли… Нелли приходила сюда совсем недавно, — он посмотрел на Альберта недоумевающим взглядом, словно не мог понять как вообще мог об этом забыть.
Альберт оживился:
— Что?
— Да, она приходила. И видел ее не только я. Но и Дмитрий. И, наверное, многие другие.
— Дмитрий?
— Да.
— Мне нужно будет с ним поговорить.
— Естественно. Он здесь.
— Хорошо, я с ним поговорю… но…
— Что такое? Этого мало?
— Ее ведь все равно нет.
— Да, — Зойл улыбнулся. — И это плохо, не так ли? Так как я мог уже после этого визита прикончить ее. Что за абсурд! — Зойл покачал головой. — А еще знаешь, пока я лежал в больнице, Нелли звонила Ликерии, второй официантке, чтобы узнать как у кого дела и сказать, что с ней самой все в порядке. В это время она как раз и исчезла из Радлеса. Это, наверное, тоже я заставил ее позвонить, чтобы отвести от себя подозрения, именно так, лежа в больнице в бессознательном состоянии…. А нет, у меня же были соучастники, избившие меня. Мы с ними это уже заранее обговорили.
— Прекрати болтать, — сурово произнес Альберт. — Мы должны рассмотреть все возможности. К тому же я не говорил, что ты «прикончил ее после визита», об этом может подумать сторона обвинения. А тебе лучше не произносить подобных вещей вслух, так как твой юмор могут не оценить по достоинству.
— Как же. Сходить с ума, так по- крупному. Проверяйте все возможности, в том числе и с телефонным звонком. Сейчас я еще что-нибудь вспомню.
Недовольный Альберт открыл дверь и пропустил Зойла вперед. Они последовали к выходу. Перед ними возник еще один сотрудник с наручниками в руках.
— Убери это! — рявкнул ему Альберт и не удостоив полицейского больше ни словом, ни взглядом, прошел мимо.
— Даже не знаю что сказать, — начал Зойл. — Наверное, спасибо. Хотя бы из своего бара я выйду с высоко поднятой головой.
— Мне твои шуточки начинают надоедать.
— Зойл, что происходит? — к ним на встречу шел Дмитрий.
— Все хорошо, — ответил Зойл. — Я скоро вернусь. Присмотри за баром, хорошо? Возможно, меня не будет несколько дней.
— Но что..
— Просто сделай, как я сказал, — после этих слов, Зойл обошел Дмитрия и направился к выходу.
— Тебе придется посетить участок, — на пару секунд остановившись рядом с Дмитрием, проговорил Альберт, а затем тут же двинулся дальше за Зойлом.
Они вместе вышли на улицу.
— Они тебя любят, — произнес Альберт.
— Это потому, что я их не похищал. Был занят другими.
— Садись в машину, — приказал ему друг, а сам направился к противоположной дверце. Кажется, он действительно не являлся ценителем чувства юмора Зойла.
— На заднее сидение или переднее?
— Рядом со мной.
— А как же..
— Просто сядь в машину! — Альберт со всей злостью взглянул на друга и стал ждать, когда Зойл сделает то, что он приказал. Зойл открыл дверцу и сел на соседнее с ним сидение. Альберт тут же сел рядом.
— Но я все равно думаю…
— А я вот что думаю, — перебив Зойла и повернувшись к нему, начал полицейский. — Почему такой девушке как Нелли, имеющей престижную работу с перспективой карьерного роста, вдруг понадобилось исчезать из города и начинать подрабатывать в каком-то там баре, обслуживая неблагодарных посетителей? Не хочешь об этом поговорить? — Альберт с любопытством смотрел на Зойла.
Зойл промолчал и отвернулся от него.
— Видишь, и я умею шутить.
Альберт завел свой габаритный седан и резко тронулся с места до того, как Зойлу пришла в голову очередная смешная, исключительно по его мнению, колкость.
Глава 30
Следующим вечером Александр сидел у себя в кабинете и думал, что наконец-то ему повезло. Наконец-то среди записей отца ему удалось найти символ, изображенный на недавно найденном им ящике, и определить его значение, которое он долго искал.
Александр обнаружил этот знак в четвертом дневнике, который просматривал. Это был второй дневник отца, написанный на латинском языке. Честно говоря, он уже не рассчитывал что-то в нем обнаружить и вообще думал, что ни в одной рукописи не найдет ничего полезного. Когда ближе к концу записей увидел знак, так его интересовавший. Он был изображен очень мелко и занимал всего лишь треть страницы со всеми прилагающимися записями, в то время как остальные символы были нарисованы крупнее и отчетливее, с полноценным, объемным описанием. Если бы Александр был не особенно внимателен, то вероятнее всего его даже не заметил бы. Но мужчина был очень сосредоточен, так как ему хотелось разгадать еще одну загадку, которые в последнее время сыпались на него как из рога изобилия.
Оказывается, это был непростой Символ Предков. Этот знак использовался лишь в особых случаях, когда было необходимо заколдовать какой-либо предмет так, чтобы остальные не имели к нему доступа. И расколдовать его мог только действующий Предводитель ferus. То есть в данном случае Александр. Если какой-либо другой ferus захотел бы это сделать, то у него просто ничего бы не получилось. О людях и говорить не следовало. Таким образом этот знак снижал шансы раскрытия какой-либо тайны. Даже больше- они приравнивались к нулю. Александр и не знал о существовании подобного знака и судя по тому, что и Кассиэль не имел о нем никакого понятия, известен он был немногим, а возможно и никому из нынешнего поколения belua ferus. Но почему? Для чего такая секретность? Неужели отец не подумал, что когда-нибудь и ему будет необходимо им воспользоваться? Или он не хотел раскрытия каких-то тайн?
Сейчас Александр опустил все эти вопросы, стал перед ящичком, лежащим на столе, с книгой в руке, и начал произносить написанное на латыни заклинание, состоящее всего из двух строк. Как только оно было произнесено, Александр положил дневник на стол и попробовал открыть ящик. Он открылся. Тут же, без всяких задержек, словно вовсе и не был закрыт. И то, что Александр в нем увидел ввело его в легкое недоумение. Книги. Внутри ларца лежали книги. Александр стал доставать их одну за другой. Их оказалось три. Три книги одинаковых размеров, некоторые толще, некоторые тоньше. Они выглядели совершенно обычно: не имели никакой привлекающей внимания и поражающей воображение обложки- ни кожаной, ни обработанной драгоценными камнями или орнаментом, и более того выглядели затасканно. Александр осмотрел их все. Книги имели обычный темно-коричневый переплет, на этом вся их примечательность заканчивалась. Так считал Александр, пока в верхнем правом уголке одной из них не увидел очень хорошо знакомое ему изображение — знак всех ferus, который был выведен на его запястье. На обложке он был нарисован от руки черным пером. Именно символ привлек внимание Александра к этой книге.
Александр открыл первую страницу и понял, почему издание выглядело таким потрепанным. Это была вовсе не книга, это еще один дневник, написанный от руки, и первые строки того, что он начал читать, заставили мужчину полностью сосредоточить внимание на его содержимом и забыть обо всем на свете. Александр медленно, не отрываясь от пленившей его рукописи, сел на свое кресло и полностью потерялся в написанном.
Это было невероятно. То, что он сейчас читал, было просто немыслимо. И неправдоподобно. Для других. Но для него…
По мере изучения дневника, Александр поражался все больше и больше, он просто не мог в это поверить. Это меняло все его представления о ferus, как о холодных, бездушных существах. Эмоции Александра менялись с поразительной скоростью от неверия до непонимания, от непонимания до удивления, от удивления до ошеломления, от ошеломления до сожаления, боли, отчаяния, потрясения… и снова неверия. Полнейшего. Абсолютного. Шокирующего….
Мужчина просидел изучая эти книги пять часов. Ровно пять часов он оставался в кабинете, взахлеб читая написанное неким неизвестным ferus, и наверное так бы и продолжал сидеть, читать, не верить и обдумывать все только что узнанное, если бы без единого стука, совершенно беспардонно к нему не зашел Кассиэль.
— Нам надо поговорить, — непреклонно начал он. — И сейчас ты ответишь на все мои вопросы.
Александр медленно поднял голову от «откровения» и посмотрел на вновь вошедшего:
— Прочитай это, — тихо проговорил он и положил на стол перед ferus первый прочитанный им дневник. Кассиэль даже не взглянул на него.
— Я не собираюсь ничего читать, — непоколебимо заявил он. — Я наконец-то застал тебя дома, и теперь тебе не удастся уйти от ответов.
— Прочитай его, — так же спокойно настаивал Александр.
— Я не собираюсь ничего читать! — вспылил ferus. — Что происходит? Я хочу знать всю правду!
— Всю правду тебе расскажет именно этот дневник. Просто прочитай его.
Видимо спокойный и даже слегка отрешенный голос Александра заставил Кассиэля, в конце концов, обратить внимание на рукопись, лежащую перед ним. Наверное, ничему другому этого бы не удалось.
— Что это? — поинтересовался Кассиэль и взял в руки дневник, вопросительно взглянув на Александра.
Александр лишь кивнул головой, побуждая мужчину не задавать лишних вопросов и просто приняться за чтение. Что Кассиэль и сделал…..
Она была прекрасна… чудесна… просто божественна. Я и не знал, что мне известны подобные определения… но она зародила их в моей душе. Она… Волосы цвета солнца развевались на ветру, фиалковые глаза лучились искрами света, желтое платьице колыхалось при каждом ее шаге… Она шла по мостовой, размахивая своим сложенным зонтиком, ничуть ни страшась палящего солнца, а наоборот, подставляя свое ясное лицо его лучам, и смеялась… смеялась звонким, призывным смехом, словно хотела, чтобы я услышал ее. Я услышал. Просто повернул голову и взглянул…. после чего уже не смог отвести от нее свой взгляд… никогда… всю оставшуюся мою жизнь. Если б я знал заранее к чему приведет одно лишь мое неуловимое движение, совершил бы я его? Осознавая все дальнейшие последствия? Да, я бы совершил его и еще дюжину таких поворотов, но только, чтобы видеть ее… слышать ее смех, голос…
Она прошла рядом со мной, но даже не взглянула на меня, просто не увидела- я так захотел. Однако я почувствовал ее запах… ее аромат, который в последствии продолжал терзать и мучить меня каждый день, а особенно по ночам…. Но она этого не знала. Она просто прошла мимо, мило улыбаясь своейтamanи рассказывая ей что-то по ее мнению очень важное, важное для нее, что-то имеющее значение для ее девичьей души… что-то, что хотелось знать и мне….
Я последовал за ней невидимой тенью до ее дома- богатого особняка ее родителей. И продолжал следовать за ней все последующие дни…. А позже и годы….
Спустя неделю, я знал все места, в которых она бывала, все дома, которые посещала, многие спектакли, на которые любла ходить. Спустя две недели я знал, что ее смешило, а что печалло, знал книги, которые она любила читать в тайне от родителей и секреты, которыми делилась со своим юными подругами. Я знал о ней все. Только она не знала меня… Даже не подозревала о моем существовании…
Ее образ постоянно стоял перед моим взором, и не важно чем я был занят: уничтожал своих врагов либо находился в компании своих братьев. Не имело значения, что мы обсуждали: смеялись над очередной глупостью людей, пытались остаться в живых и сберечь сыновей, оплакивали свои потери и неудачи- я всегда думал о ней. Она как кислота въелась в мою плоть, проникла под кожу, была воздухом, без которого я не мог дышать, надеждой, которую я не мог лелеять, счастьем, которого я не мог иметь… Она была для меня всем.
Мой характер испортился. Я стал злее, агрессивнее, несговорчивее. Я постоянно срывался на друзьях, при убийстве проявлял еще большую жестокость, стал реже бывать дома, пропадать на несколько дней, полностью отключаясь от насущных проблем… что не могло не насторожить остальных… Однако я и сам не знал, что со мной происходит, поэтому не боялся осуждения или порицания других. Единственное, что я знал точно, так это то, что Я Хочу Ее. Хочу всем своим естеством, с болью во всем теле, Хочу Своим Внутренним Зверем… который с каждым днем ревел во мне все громче и отчаяннее, побуждая меня к отвратительным действиям. Я держался… но не знал, насколько меня хватит, сколько еще я смогу продержаться. Это было сильнее меня, она была сильнее меня, была единственным, что я не мог контролировать… она была моей слабостью….
Каждый день в моей голове крепла навязчивая идея, что она нужна мне, нужно ее тело, необходима ее душа… полностью. Я видел как овладеваю ее, как беру ее где захочу и когда захочу, а она кричит подо мной, повторяя мое имя и моля не останавливаться. Я представлял как подчиняю ее себе, этим самым избавляясь от ее подчинения…. мечтая избавиться от ее власти…. так как знал, что не смогу больше противостоять своей природе …. я знал, к чему это может привести …….к смерти. К моей, если я хотя бы не дотронусь до нее, не почувствую своим существом, к ее- если дотронусь… так как прикоснись я к ней хоть пальцем, ощути я ее нежную кожу, то уже не смог бы оторваться… никогда… что привело бы ее к неминуемой гибели от рук остальных, всех остальныхferus.
И я держался. Я пытался прекратить эту пытку и не преследовать ее, забыть о ее существовании, но самое большее, на сколько меня хватало- это на два дня. Больше я не мог без нее находиться, так как если я был один- она была в моих мыслях, а это съедало меня изнутри еще сильнее. Я представлял все то страшное, что могло с ней случиться без меня, все те опасности, которые могли ее подстерегать, и этого хватало, чтобы мчаться к ней сломя голову. Но самым страшным было не это, а моя эгоистичная натура…. самой изощренной пыткой было, когда я представлял ее с другим… представлял, как он обнимает ее, целует, касается тех мест, которых хотел коснуться я, должен был касаться ТОЛЬКО Я. И тогда мой рассудок мутился, я видел лишь красную пелену перед глазами, я видел лишь кровь…
На второй месяц моего тайного участия в ее жизни она стала другой: неестественно спокойной, уравновешенной, менее улыбчивой. Она стала меньше гулять, выходить на улицу, реже общаться со своими друзьями. Она стала…. неживой.
Еще через какое-то время все лишь ухудшилось. В ней появилось незамеченное ранее напряжение. В каждом ее движении сквозил страх и неуверенность, она словно превратилась в дерганную куклу.
Я пытался понять, что с ней происходит, узнать причины перемен в ее поведении, истоки ее страха. Я хотел разорвать того, кто превратил мою солнечную девочку в мрачное подобие себя самой. Но не мог… так как не мог понять ее, не мог понять того, чего она не говорила, не озвучивала и не мог заставить ее это озвучить… мои способности на нее не действовали, это я так же проверял…на расстоянии.
Поэтому изо дня в день мне все реже приходилось наблюдать ее улыбку и все чаще обращать внимание на ее нервозные взгляды по сторонам, словно она каждый день ожидала нападения.
Мое сердце разрывалось, я этого не хотел, но так было. Мне было больно за нее, больно за ее страхи. И самое ужасное- я ничем не мог ей помочь. Я, обладающий такими возможностями, не мог ничего сделать, был совершенно бесполезен, беспомощен, так как не знал от чего ее нужно было спасать… не знал, что спасать ее нужно было от себя самого…..
Чем яростнее проявлялись мои эмоции, тем сильнее и острее она их ощущала. И боялась, так как не могла справиться с ними, не знала как справиться с ними, не понимала причину их возникновения. И от этого страдала лишь сильнее. А видя как страдала Она, я становился лишь все злее и злее, что снова сказывалось на ней… и так по замкнутому кругу…
В результате это побудило ее искать защиты, защиты у мужчины….
Лишь много позже я понял, кем был для нее этот мужчина- он был ее другом, однако это меня не остановило… Он все чаще начал приходить к ней домой и все чаще задерживаться допоздна. Я кипел, я негодовал, я был в ярости. Позже он уходил, а она с благодарностью на лице шла его провожать. Спустя какое-то время она сама начала посещать его… одна… ни с сопровождением, как того требовали приличия, а одна, при этом виновато озираясь по сторонам и оглядываясь тревожным взглядом. Моя кровь кипела, бурлила, ярость возрастала с каждым новым ее посещением этого человека. Я превратился в монстра, в чудовище, причем такого, каким не был даже в истинном обличье. Я ненавидел всех и вся, ненавидел его и в первую очередь ее… но все равно возвращался к ней… Однако от самого страшного меня останавливало одно- я не чувствовал на ней его запаха, не ощущал его на ней… в ней. Останавливало до тех пор, пока однажды, в один из вечеров, провожая ее до кареты от своего дома, он не совершил ошибку…за которую и расплатился … он поцеловал ее… поцеловал нежно, чувственно, пройдясь своими грязными руками по всему ее юному телу… Я его убил… в тот же вечер, хладнокровно и без сожалений. Даже больше- я убил его с огромным удовольствие на душе, с чувством подлинного удовлетворения, вырвал сердце и язык, он даже не успел дойти обратно до крыльца…
Она плакала. На похоронах. Оплакивала своего друга, а мне было ее не жаль. Она сама была во всем виновата. Тогда я не задумывался над тем, что она даже не знала о моем существовании. Для меня это было не важно. Важным же являлось лишь то, что она не имела права быть с другим, быть не со мной….
Она стала еще большей затворницей, полностью прекратив выходить из дома. Ее славнаятamaпначала приглашать врачей, одного за другим, лучших в стране на то время. Она плакала и просила, даже умоляла их помочь ее дочери, ее единственной, любимой дочери… Один за другим доктора разводили руками и говорили одно и то же: «Ваша дочь сходит с ума. Смиритесь. Вы ничем ей не поможете». За два месяца жизнерадостная, лучистая девушка превратилась в мнимое, внутренне- мертвое существо. Если бы я только знал, только бы знал, что во всем этом моя вина, что я являюсь тем, от кого и пытался ее оградить и спасти… все было бы по-другому, я рассказал бы ей о себе и просил бы, на коленях бы умолял не бояться меня … Но я молчал и день ото дня наблюдал приближение ее конца, ее смерти… моей смерти.
Я совсем прекратил бывать дома, забыл о его существовании, о существовании других Диких и обязанностей по отношению к ним. Была лишь она. Но я не появлялся, и в этом была одна из моих главных ошибок. Мы ненавидели людей, мы их презирали, мы их обходили стороной. Любая связь кроме как ради размножения, каралась… карался человек. Пытаясь уберечь ее от одной суровой участи, я обрекал ее на другую, еще более страшную чем первая. И я молчал. Мечтал прижать ее к себе, обнять, утешить… сказать, что все хорошо и я никогда ее не оставлю, найду причину ее страхов и недугов и уничтожу их… и молчал.
Теперь она не выходила даже из своей комнаты, никого не принимала, перестала разговаривать, даже со своейтaman. Она все шептала, что ей страшно, что за ней наблюдают, что ей нужно спрятаться, а я не придавал этому значения. Я не видел причин подобного поведения в себе. Она же была для меня всем, я хотел защищать и оберегать ее, найти причины ее душевных мук. Нет, мне и в голову не могло придти, что она будет страшиться меня, именно меня…
И, наверное, я молчал бы до конца, до последнего ее вздоха, если бы не она сама…
Она вышла из особняка поздно ночью, когда весь дом уже спал. На улице была тьма, как и у меня в душе. Она была в том же самом, в чем и ложилась спать, в том же, в чем проводила все свои дни- в белой длинной сорочке. Волосы ее были растрепаны, под глазами образовались синяки, от былого очарования не осталось и следа… но я все равно ее желал… Желал еще больше, чем прежде. Это была болезнь, одержимость,… моя тайная одержимость….это были ненормальные желания, но факт оставался фактом- я хотел ее даже такую: больную, мнимую, с одичавшим взглядом.
Она проследовала в конюшню и оседлала коня. Своего любимого коня, к которому не подходила уже третий месяц. Оседлала и пустилась прочь из города, поскакала в поле, а оттуда к ближайшей скале. Я понял слишком поздно, что она собиралась сделать, только тогда, когда она спрыгнула с коня и остановилась у обрыва, а ветер трепал ее длинные потускневшие волосы.
Мое сердце оборвалось. Меня затопил такой страх, которого я не испытывал никогда в своей длинной бессмертной жизни. И я понял… понял, что не могу ее потерять… потерять даже не сказав ей о своем существовании, понял, что не смогу без нее жить, что ее смерть- это и моя смерть тоже, осознал, на сколько сильно я ее люблю, любовью крепкой, страстной, безудержной… ненормальной… любовью, на которую не были способныferus… а я любил, так как она инфицировала мою кровь.
Она сделала шаг в пустоту….. Она была в моих объятьях….
Я развернул ее к себе лицом и, уже не задумываясь ни о чем, поцеловал… Поцеловал со всей страстью на которую был способен, со всей одержимостью, бушевавшей во мне, и страхом, еще не успевшем покинуть мои сердце и душу… Наверняка я делал ей больно, но она не сопротивлялась и не отталкивала меня, она вообще ничего не делала, а только плакала, тихо и беззвучно…
Я оторвался от ее губ и поднял голову, чтобы посмотреть на нее, посмотреть в ее глаза и успокоить, сказать, что она не должна меня бояться… Однако я не успел этого сделать. В это самое мгновение она подняла свою маленькую, хрупкую, бледную ручку и нежно прикоснулась к моему лицу, прикоснулась и сквозь слезы прошептала:
— Почему же ты так долго?…
Я овладел ею прямо там, на жестких, холодных камнях. Я делал это быстро и жестко, я причинял ей боль, так как она была чиста и невинна, но остановиться уже не мог. Не мог погасить в себе то пламя и яростное возбуждение, охватившие меня. Я словно мстил ей за то, что она заставила меня все это пережить, за всем этим наблюдать, заставила признать ее необходимейшей частью моего существа и еще больше за то, что была готова покинуть меня, оставить одного… без нее…
Однако она молчала, она даже не пискнула, а принимала все то, что я ей давал и то как я ей это давал. И не просто принимала- она отдавалась мне полностью, и сердцем и душой, со свей еще до конца не распустившейся в ней страстью… Она произносила мое имя…. я не знал, откуда она его знала, но она выкрикивала его, доставляя мне этим самым еще большее удовольствие, хотя, казалось, больше уже не могло быть.
В миг наивысшего наслаждения я приобрел свой истинный облик, я этого даже не заметил, однако заметила она… но снова ничего не сказала, а лишь крепче обняла меня своими стройными ногами и маленькими нежными руками. К своему стыду тогда я подумал: А не сошла ли она действительно с ума? Может быть она считает меня одной из фантазий своего больного воображения? Может быть она давно уже не живет в реальности, а обитает в придуманном ею мире, в котором такие как я- это норма?
Однако сейчас я упрекаю себя за подобные мысли…
Все последующие дни я проводил с ней. Я вернулся к остальным Диким, но как только заканчивал свои дела, спешил к ней.
Она чувствовала мое присутствие. Как только я оказывался за калиткой, огораживающей ее дом, она тут же слетала с лестницы, со второго этажа, и в то же мгновение появлялась на крыльце. Я не показывался никому на глаза, но она уже знала за каким деревом или столбом я стою и вихрем бежала ко мне.
Отец с матерью не говорили ей ни слова. Они ни о чем ее не спрашивали, ни в чем не упрекали и не подозревали. Они просто тихо плакали, плакали от счастья, что их маленькая девочка начала приходить в себя и снова увлекаться жизнью. Поэтому просто давали событиям развиваться своим чередом. Они боялись спугнуть свою девочку, спугнуть этот, возможно, недолговременный миг выздоровления.
А я всем этим пользовался. Нагло и безобразно. Такого всеобъемлющего удовлетворения я не испытывал никогда. Ни телом, ни душой. Нам не нужны были никакие сборища и компании, не нужны были театры и спектакли. Нам нужно было уединение, мы хотели только общества друг друга.
Она рассказывала мне все свои секреты, которые я знал и до этого, но в то же время поведала о том, о чем я знать не мог. А именно о том, как она жила в последние два месяца. О том, как чувствовала чье-то присутствие, чей-то взгляд и страшилась каждого шороха. Рассказала как пугалась чувств и эмоций, временами охватывавших ее, и что самое страшное- как не понимала всего этого… она и сама думала, что у нее происходит помутнее рассудка, что становится помешанной и не здоровой… А еще она поведала, как ей снились странные сны, силуэт человек в облаке тумана, который и назвал ей мое имя….По ее мнению, это был я.
Рассказала о своем друге, о том, что только с ним могла поделиться со всем тревожащим ее….. и о том, что начала бояться еще больше после его смерти. После этого откровения она смотрела на меня грустным вопрошающим взглядом. Словно ждала, что я должен что-то сказать, о чем-то поведать…. Я промолчал… Я просто не мог сказать, глядя в эти печальные глаза, что это я хладнокровно и без угрызений совести убил ее друга. И что не сожалел об этом и сейчас. Нужно было оторвать ему не только язык, но и руки… другу… Она никак на это не отреагировала, ничего не спросила и ни в чем меня не обвинила, не упрекнула. Однако она поняла… я чувствовал, что она все поняла и обо всем догадалась. Но не проронила об этом ни слова. От этого мне было еще сквернее на душе.
Однако нашему счастью суждено было продлиться недолго. Еще бы, после стольких моих срывов, после стольких моих выходок и смен настроения, после постоянных отлучек неизвестно куда и не понятно зачем- после всего этого ожидать, чтоferusничего не заметят? Нет… они давно уже все заметили, давно все прочувствовали и выведали правду. И совершили нападение… на нее, в мое отсутствие, не сказав мне ни слова. Это был удар ножом мне в сердце. Это было предательство. И это была моя семья. Мои друзья. Мои братья.
Они оставили ее живой, однако не из жалости ко мне или к ней. Это было предупреждение, имитацией нашего вероятного будущего, тем, чем все это закончится, если я не оставлю ее в покое и не прекращу ненормальные, по их мнению, отношения. Если я не покину свою солнечную девочку.
Я пытался, я честно пытался это сделать. Я пошел у них на поводу и оставил ее. Две недели я не приходил к ней, даже к дому ее не подходил. Она восстанавливалась одна, без меня. Избавлялась от синяков и следов побоев без моего участия, без моей поддержки. И, наверное, не понимала почему я ее оставил. А если и понимала, то наверняка была рада избавиться от меня, ведь во всем случившемся была только моя вина.
Но дольше четырнадцати дней я выдержать не смог. Я не мог обходиться без нее. Я ожесточился и огрубел еще больше, жаждал крови и насилия… своих друзей. За то, что они заставляли меня так поступать, за то, что не пускали к ней, за то, что я умирал без нее. Это было правдой- я действительно теперь уже не мог без нее жить. Я не видел способов существования. Это- как человеку лишиться сердца. И я пошел к ней…. Просто, чтобы посмотреть на нее издалека, хотя бы увидеть ее, услышать ее смех и этим самым успокоиться самому. Ведь только она могла меня успокоить.
Теперь я стоял дальше обычного… на много дальше, на другой стороне улицы, но ее не видел. Однако чувствовал. Она была дома, в безопасности… в дали от меня. Я не выдержал и подошел ближе к железной калитке просто для того, чтобы вспомнить, как это было когда-то и представить, что и сейчас ничего не изменилось…
Я дотронулся до холодного, неприветливого металла… и на пороге дома появилась она, такая родная и знакомая… с надеждой в глазах. Этого я вынести не мог. Я потянулся к калитке, чтобы распахнуть ее, а моя девочка тут же бросилась ко мне: схватила в руки подол мешающегося ей платья, слетела с крыльца и кинулась в мои объятия…
Минуты счастья продлились неделю. Всего одну недолгую неделю…
Я собирался уходить, когда прямо передо мной возниклиferus, все девятьferus. У всех были решительные и суровые лица, в чьих-то глазах я видел сожаление, а в чьих-то лишь холодный расчет. Они выстроились передо мной в ряд, образовав подобие стены. Это был приговор. Случилось то, чего я боялся больше всего. То, что я оттягивал как мог, но в то же время сам же и приближал, то, инициатором чего я сам же и явился… Пришло время потерять ее…
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 32 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |