В Танзании удобно — в каждой деревне такие "заправочные станции" с хлебом, чаем, супом, рисом или другими съедобностями; заправился — дальше пошёл. А сколько здесь фруктов! Манго просто как мусор, валяются по дорогам, падают с деревьев, и только дети иногда собирают их в лесу в большие кучи вдоль дороги и пытаются продать проезжающим. А вот угощают меня только водители и их пассажиры, в общем, люди на колёсах; а местные деревенские жители пока ни разу не звали в гости или на чай.
Дома здесь строят повсюду. Двумя методами. Первый — самый простой: из палок связывается сетчатый каркас дома, потом стены обмазываются глиной, а крыша — уж как получится, или соломенная, или железная. Второй метод для людей обстоятельных. В каждой деревне есть мини-кирпичный завод. Ручной. То есть люди сами месят глину и делают из неё множество кирпичей, которые равномерно сохнут и мокнут под солнцем и под дождями. Когда количество солнца в кирпичах превысит количество дождя, эти кирпичи складывают в длинные и высокие печи, внизу которых — отверстия для подкладывания дров. Эти печи снаружи обмазывают глиной и собирают очень много сушняка по окрестным лесам. Потом в печи разводят огонь и топят целый день и целую ночь, а может быть, и дольше, пока не кончатся дрова. Потом эту печь разбирают и получают множество красно-чёрных кирпичей, неравномерно обожжённых. Из них и стоят дома, промазывая обычной глиной, и нацепляют железную крышу. Методика трудная, но доступная каждому, у кого есть время, трудолюбие и глина.
Я шёл по дороге, рассматривал придорожные деревни, фотографировал дома и растительность, время от времени меня подбирали машины. Вот опять стоит "заправочный чайный пункт", и его хозяин, видя меня идущего, зовёт:
— Карибу! чай!
Угостили чаем и плюшкой. Несмотря на то, что на стене был написан даже прайс-лист на услуги харчевни, они оказались для меня бесплатными. Я поблагодарил хозяина и пошёл дальше.
Вскоре меня подобрал грузовик, едущий очень далеко — в Сонгеа. Но он оказался корыстен. Я ехал в кабине. Через несколько километров, в деревне Масаси водитель на ломанном английском произнёс:
— I give me my money! (Я дам мне мои деньги!)
Я отказался и, когда машина остановилась, в знак протеста вылез из кабины, продолжил путь пешком. Грузовик остался стоять, но вскоре догнал и остановился возле меня.
— I give me half of my money! (Я дам мне половину от моих денег!)
Интересно, какую же сумму он имеет ввиду? я предпочёл не выяснять и опять ушёл. Через три минуты сзади опять послышался шум грузовика, и водитель махнул мне рукой: раз бесплатно, залезай, мол, в кузов! Я и не думал, что в его кузове окажется столько пассажиров; а там их было немало. На мешках с цементом ехали танзанийцы и тяжеленная (килограммов семьдесят) инвалидная коляска. На коляске были наклейки: "Don't drink and drive" (не пейте за рулём) и "High speed kills" (высокая скорость убивает). Было очень смешно увидеть такие наклейки (обычно встречающиеся на машинах) на инвалидной коляске. На коляске восседал человек, совершенно не инвалид, вероятно он просто перевозил эту коляску из одной деревни в другую. В кузове работал и билетёр, с меткой "С", выжженной на кудрявом затылке. Интересно, что это означает? Вдоль дороги попадались большие валуны, по типу карельских, дорога из асфальтовой превратилась в пыльную грунтовую, мосты встречались деревянные, а также бетонные, но с дырками, пассажиры из кузова вылезали и залезали вновь, на одной из стоянок водитель позвал меня в кабину, где сидело уже шестеро, включая толстую женщину. В таком тесном коллективе мы и прибыли, уже в темноте ночи, в городок Тундуру. Здесь водитель собирался ночевать, и я был не прочь сделать то же.
* * *
Городок Тундуру был весьма невелик. Это был пересадочный и ночевательный пункт на юге Танзании, где останавливались на ночь грузовики и путники, утомлённые пыльными (или грязными, от погоды зависит) южнотанзанийскими дорогами. Все жители посёлка, как мне показалось в темноте, были работниками общественного питания. Я тоже приобщился к еде; пока ел рис, ко мне подсел англоговорящий пацанёнок лет двенадцати.
У многих жителей Африки существует мечта увидеть иностранца, поговорить с ним и выпросить у него его адрес. За полгода я раздал не менее 300 своих визитных карточек со своим адресом, искренне удивляясь, зачем они нужны жителям южных стран. За всё время моих путешествий ко мне в гости не приехало ни одного индуса, иранца, араба, африканца, хотя на словах многие из них мечтали это сделать. Более того, все 300 экземпляров моего адреса, розданных в этой поездке, даже не понадобились им для написания писем. И только один эфиоп, которого я, разумеется, уже и не помнил, собрав 1 быр на марку, сочинил мне письмо, в котором просил меня прислать ему ботинки 42-го размера. Я так ему ничего и не послал.
Так вот, пацанёнок из Тундуру сразу начал разговор с желания узнать мой адрес. Я выдал ему адрес, попутно интересуясь, какие существуют варианты ночлега. Звать меня в гости парниша не захотел (я пока так и не побывал внутри ни одного танзанийского жилища), зато сказал, что тут имеется церковь, и даже захотел проводить меня туда. В домике с надписью "Лютер хаус" горел тусклый свет; за столом, среди бумаг, сидел бумажный человечек и что-то писал.
— Это и есть священник? — удивился я.
— Да, это священник, — отвечал мой "гид", переводя ему моё желание.
Священник достал из кипы бумаг некую книгу регистрации вписчиков и показал мне, где и что нужно заполнить. Я заполнил.
— Теперь с вас 2000 шиллингов, — перевёл мне парниша.
— Я думал, это церковь, а это гостиница! — удивился я, покидая и парнишу, и бумажного человека в большом удивлении. Конечно, надо было мне самому догадаться, что здесь, как и в Дар-эс-Саламе, лютеранская церковь предоставляет ночлег и другие блага за деньги. Стало почему-то смешно: ведь они просто не поняли, что мне нужно! Я пошёл по освещённой луной грунтовой дороге в сторону Сонгеа, выбирая место для научного ночлега.
Дорога была узкой и пыльной. Вдоль дороги шли тёмные деревни глиняных и глинокирпичных домов. Света нигде не было, все спали, и только в одном месте аборигены с большими вязанками дров караулили костёр, разведённый в большой кирпичной печи. Я подошёл ближе, но сторожа испугались и с криками разбежались; я вернулся на дорогу. Вскоре деревни кончились, и вдоль дороги, слева, обнаружился некий забор, а за ним — ночные строения какой-то колхозной автобазы. Я подошёл к воротам; сторожа не было; вошёл в скрипучую железную дверь и оказался во дворе. Ярко светила полная луна. Посреди двора стояла будка и навес больших весов, на которых взвешивают машины с зерном. Я отворил дверцу будки, но тут же закрыл её: на полу будки с храпом спал беспробудным сном колхозный сторож, бормоча во сне. (Я подумал, что он пьян, хотя это чисто моя гипотеза, навеянная сходством с нашими советскими колхозами.) Ладно, будку занимать не буду! Поставил свою палатку прямо на колхозных весах и забрался в неё вместе с рюкзаком при свете луны.
12 ноября, воскресенье
Часам к пяти утра колхозный сторож, протрезвев, отворил свои глаза и дверь своей будки и от удивления протрезвел ещё больше: на колхозных весах за ночь вырос непонятный предмет, нечто среднее между древесным грибом, эфиопской хижиной и летательным аппаратом. Сторож так поразился, что побежал за своим начальником, и вот они вдвоём начали бродить вокруг палатки, громко разговаривая, но опасаясь прикоснуться и выйти на прямой контакт с неопознанным предметом. Пришлось встать; ещё больше поразив их, я вылез, собрал палатку и продолжил хождение по трассе.
* * *
Еду в пыльном медленном автобусе Тундуру—Сонгеа. Здесь всего 250 километров, чуть больше, чем от Москвы до Тулы, но ехать пришлось целый день, двенадцать часов. Всё вокруг так привычно, и уже не удивляет, всё равно что ехать на троллейбусе по Ленинградскому шоссе. Привычно! Женщины несут вёдра на головах, и в каждом ведре плавает черпалка. А вот дети толкут в ступе что-то. Увидев автобус, бросают пестики и все вместе бегут вслед за медленным автобусом, обдаваемые пылью. Повсюду — активное жилищное строительство, "кирпичные цеха" повсюду, деревья по цвету как золотая осень в Карелии, и валуны в лесу, как у нас, и большие и маленькие. Вот люди собирают манго, технологии разные: пустой тыквой, привязанной к шесту, или корзиной, или просто сбивают их длинным дрыном и потом подбирают под деревом. Деревенские дети хорошие, аккуратные, и денег не просят, и "ю-ю-ю" не кричат, хотя с интересом рассматривают иностранца там, где на продолжительных автобусных остановках я выхожу из автобуса поглазеть на них. А вот ребёнок едет на деревянном велосипеде, и колёса у него тоже деревянные, а вот педалей нет, и он отталкивается ногами от земли. (Мне почему-то представилось, что и смерть сюда не приходит с косой, как у нас принято думать, а приезжает на деревянном велосипеде.) Билетёр улыбается мне. Money problem? — No problem!
Танзанийские билетёры, что в автобусах, что в кузовах, собирают деньги вполне официально: в руках у них стопочка билетов, и они выписывают билеты под копирку в двух или даже трёх экземплярах: одна копия пассажиру, вторая, наверное, водителю, третья, возможно, в налоговую инспекцию. Даже в самых разбитых грузовиках мне попадались билетёры с такими формальностями.
Ехали весь день, и пассажиры автобуса несколько раз уже все сменились, только я еду и еду, дождей сегодня здесь нет, только пыль из-под колёс. Встречного транспорта очень мало. Уже во второй половине дня автобус прибыл в город Сонгеа, расположенный в долине среди гор, покрытых красной, жёлтой и зелёной светофороцветной растительностью.
* * *
Прикупив фруктов и постиравшись в очередной лютеранской церкви в Сонгеа, я отправился на север. Дорога здесь была асфальтовая, и я надеялся было застопить что-либо вечернее, но ездили по ней только велосипедисты, уже не на деревянных, а на обычных китайских велосипедах, возвращающиеся из города по своим деревням. Я пошёл среди них пешком. Большинство не обращали на меня никакого внимания. Но один оказался слегка нетрезвым и надоедливым. Поравнявшись со мной, он увидел во мне иностранца и заунывным голосом произнём:
— My brother! Give me two hundred! (Брат! дай мне 200 шиллингов!)
Я отказал нетрезвому "брату", но он снизил скорость до пешеходной и продолжал причитать:
— Мой брат! мой дорогой брат! пожалуйста, дай мне 200 шиллингов!
Вскоре мне этот "брат" основательно надоел, и, когда мы проезжали по мосту, я строго предупредил его:
— Эй, брат! Сейчас я скину с моста в речку и тебя, и твой велосипед!
"Брат" немного испугался, отъехал от меня, но как только мост кончился, опять продолжил обработку "богатого белого мистера". Сейчас он уже хотел 500 шиллингов.
"Вот прямо эфиоп какой-то, — подумал я, — это в Эфиопии принято было сопровождать иностранцев и просить деньги, а здесь принято работать! Все строят дома, лепят кирпичи, пилят дрова, растят бананы, ананасы, варят чай, пекут плюшки, в крайнем случае можно собирать манго в лесу... А вот бездельник попался! ещё брат называется!"
Чтобы избавиться от "брата", я решил напугать его. Подошёл к обочине, отломал ветку какого-то кустарника... Брат секунду стоял на месте, но осознав, что я могу его отшлёпать, вдруг развил большую скорость. Я погнался за ним (с веткой в руках). Хорошая дорога и велосипед должны были, по идее, спасти "брата" от меня, пешехода, да ещё и с рюкзаком за плечами. Но "брат" оказался не умён. В диком ужасе, на предельной скорости, он свернул с асфальтовой дороги в какой-то пыльный проулок, и, не удержав равновесие, упал, подняв огромную тучу пыли. Но тут же вскочил, и, бросив в пыли велосипед, убежал со всех ног в деревню. Больше я его не видел. Велосипед так и остался лежать.
Я возрадовался, что проблемы кончились, но, дойдя до деревни и желая попить там чай, увидел, что вызываю в аборигенах великий страх. Стоит мне только подойти к какой-нибудь харчевне, как оттуда с визгом вылетала её хозяйка и все её клиенты. Три или четыре харчевни так и разбежались при виде меня в полном составе, и только на самом дальнем краю деревни мне удалось заказать чай.
В этой, последней, харчевне, уже находилось человек пять немного пьяных танзанийцев, так как в этой деревне помимо чая имелось ещё и местное пиво. И до них уже тоже дошла информация о моём поведении (слухи распространялись со скоростью звука), и танзанийцы, видя меня, начали шуметь.
— Танзания — миролюбивая страна! — вещал мне по-английски один пьяный абориген. — Танзания миролюбивая страна!
— Давай сюда паспорт! — требовал второй, сказавшийся полицейским, хотя никакой формы он не имел. Я сделал вид, что не слышу.
Пока они спьяну в полумраке харчевни чуть не устроили потасовку, выясняя, миролюбивая страна Танзания или нет, я исшёл... Пройдя ещё несколько километров, я — уже в темноте — поставил палатку поле среди банановых растений.
13 ноября, понедельник. Арест и освобождение. Долгий путь в Мбейю
Утром в шесть пропищал будильник. Я встал, собрал палатку и начал чистить зубы, как слышу — шум машины, едущей прямо по полю. Затихла, остановилась за кустами. Из кузова машины выпрыгнули солдаты с автоматами и бросились врассыпную. Пригибаясь в зарослях бамбуков и бананов, автоматчики распределились вокруг меня. Их оказалось шестеро.
Если бы я был героем американских боевиков, то тут же и перестрелял бы всех этих солдат из какого-нибудь секретного оружия, из зубной щётки, например. Но, к сожалению, щётка оружием не являлась. Завершая чистку зубов и полоща рот, краем глаза я подсмотрел, как солдаты, крадучись, заходят мне в тыл и оказываются всё ближе. Я принял решение сдаться превосходящим силам противника.
"Танзания — миролюбивая страна!"
В кузове этой утренней машины вместе с группой захвата я трясусь по полю, на другой стороне которого неожиданно для меня оказалась воинская часть. Там меня ждал тщательный обыск. Не найдя ничего интересного, военные вновь погрузили меня в машину и повезли назад, на трассу. Я думал — отпустят, но там уже ждала другая машина, с полицейскими. В ней меня повезли назад, в Сонгеа, в областной полицейский участок, скрывая от меня сущность моего преступления и какое меня ждёт наказание за него.
В областном полицейском участке на стене висели диаграммы — столбики красного и синего цвета, помеченные "2000", "1999", "1998" и т.д. Не требовалось знание суахили для того, чтобы догадаться: синие столбики означали число зарегистрированных, а красные — число раскрытых преступлений. В текущем году число преступлений перевалило уже за 4000, но раскрыта была лишь малая часть их. За столом под диаграммами сидел следователь и методично заполнял моё "дело", крупным, красивым почерком на английском языке. Время от времени он задавал мне очередной краткий вопрос, и, получив краткий ответ, продолжал своё писание.
— Может быть, вы объясните, какое преступление я совершил?
— Не мешайте!.. Итак, записываем дальше: " восемнадцатого сентября 2000 года я покинул Судан и прибыл в эфиопский город Метема... "
Предыстория моего преступления уже заняла несколько листов. Ну и бумагомаратель! Пока следователь писал моё "дело", ему поминутно приносили бумаги, дела, он что-то вписывал в конец дела (ха-ха — приговор?) и бумаги эти беззвучно уносились.
— Вы, наверное, хотите улучшить свои показатели? — я показал на график раскрываемости преступлений. — Пишите больше, наверное, вы станете генералом!
Но следователю было не до смеха. " Двадцать седьмого октября я прибыл в Танзанию, в город Аруша... "
Когда моя исповедь была дозаписана (в чём меня обвиняют, мне так и не объяснили, но и так можно догадаться — ночлег на поле недалеко от захолустной военной части), меня позвали в другую комнату, где уже собрался целый консилиум.
За длинным столом сидело пять человек в штатском — вероятно, специалисты по международным шпионам, а во главе, за перпендикулярным столом, сидел главный полисмен, главный военный и какая-то женщина (вероятно, секретарша). За противоположный торец длинного стола посадили меня. Перед каждым "специалистом" лежала шариковая ручка и свежая пачка белой бумаги, на которой они фиксировали свои вопросы и мои ответы на них. Со стенного портрета недремлющим оком на нас взирал недавно переизбранный президент Мкапа.
— Знаете ли вы, в каком городе вы получили свой паспорт? Кто является вашим спонсором? Чем вы занимаетесь в Академии вольных путешествий?
Преподаёте? Так кто же вы — писатель или преподаватель? Сколько у вас при себе денег? 16 долларов и 12620 шиллингов? Как вы думаете с такими деньгами доехать куда-нибудь? Почему вы не заночевали в той деревне, где пили чай? (Значит, именно они проследили и стукнули!) Вы не боитесь зверей?
Я отвечал, что зверей не боюсь, а людей теперь буду бояться и обязуюсь отныне ночевать не ближе чем в двадцати пяти километрах от ближайшего населённого пункта.
Вошёл секретарь и принёс пятьдесят листов ксерокопий, на которых были поксерены все мои бумаги: паспорт, справка АВП и даже визитные карточки (по одной на лист — бумагу специалисты по шпионам не жалели). Ксерокопии делались на стороне, потому как в областном отделении полиции были только печатные машинки, ксерокса не было.
Разбирательство длилось до 10.00. Спросив всё, что пришло им в голову, "специалисты" изгнали меня из совещательной комнаты в приёмный тамбур: ждите, мол.
— Народ, я уже четыре часа как арестован вами, принесите мне завтрак и чай! — возмутился я.
— Ха-ха-ха! чай ему! ха-ха-ха! — засмеялись полицейские в тамбуре, занятые регистрацией разнообразных преступлений в толстые амбарные книги. — Чай ему! ха-ха-ха! ха-ха-ха!
И только через полчаса главный полисмен вызвал меня опять. В комнате уже был только он один, специалисты по шпионам попрятались или вышли через другую дверь.
— Мистер Кротов, вы свободны! — объявил он торжественно, возвращая мне паспорт, справку АВП и прочую макулатуру. Я быстро взял всё сие и шумно покинул полицейский участок.
* * *
Трасса на север, по которой я шёл вчера вечером, и сегодня вновь оказалась населена одними лишь велосипедистами. Идти пешком по второму разу не хотелось — опять будут приставать "мой брат, мой брат", а в деревне, откуда ночью на меня стукнули, увидев меня вновь, стукнут ещё раз. Но вот в толпе велосипедистов показался джип, он подобрал меня и провёз километров пять, до той самой реки, с моста через которую я вчера обещал скинуть "брата"-велосипедиста.
"Танзания — миролюбивая страна!"
Там меня и подобрал автобус на Макамбако. Автобус был полон, и я сел на полу на свой рюкзак, довольный тем, что наконец удаляюсь от столь "миролюбивой" местности. Симпатичная девушка-мусульманка собирала с пассажиров дань, но ко мне пока вопросов не возникало. Но как только на одной из остановок часть пассажиров вышла и я перебрался на сиденье, как билетёрша обратила внимание и на меня.
Моё нежелание оплатить проезд расстроило девушку, тем более, что английского языка она не знала, и объяснять ей свою сущность я не стал. Высаживать меня тоже было ей как-то боязно. Я решил, чтобы не печалить билетёршу, выйти из автобуса на следующей остановке, в какой-нибудь банановой деревне.
* * *
Меня подобрала маршрутка. Её водитель умудрился впихнуть в салон шестнадцать человек (не считая его самого), их объёмистый багаж и дюжину огромных, 50-60-килограммовых мешков с зерном, которые по причине своей бесформенности заняли все, ещё остававшиеся там, пустоты! Последние мешки подвязали верёвками сзади машины сей. Теперь маршрутка (величиной меньше нашего "Автолайна") шла как танк, если врежется во что — раздавит; загрузка более 2000 кг — не шутка!
Но и этого водителю показалось мало, и на остановке он приобрёл связку свежей рыбы. Чтобы она не пахла и не занимала место, которого и так не было, он подвязал её снаружи к боковому зеркальцу! Так и едет: мешки во все стороны торчат и болтаются, рыба знаменем развевается, а я делаю свои заметки, зажатый в углу — одна рука случайно осталась непридавленной!
Над саванной дым костров — крестьяне разжигают себе участки для земледелия. Здесь горная местность (2000 м над уровнем моря) и прохладно. Встречные мотоциклисты мёрзнут на ветру и кутаются в китайские пуховики.
Здесь такие же горы, как в Эфиопии, но народ активней: все в трудах, все строят, что-то растят, собирают, вот пилят большие брёвна, вот сушат кирпичи, вот продают все виды еды, какие только можно вырастить здесь... Удивительно, ведь всего месяц назад я был в Эфиопии, там тоже можно бы выращивать, пилить и строить, но — не пилят! не строят! ходят и ю-ю-юкают. Непостижимо!
* * *
В деревушке Макамбако дорога из Сонгеа соединялась с основной трассой Дар-эс-Салам — Мбейя — Замбия. Было уже темно. Меня подобрал пикап, в кузове которого ехал большой металлический ящик, пахнущий бензином. Этот ящик занимал почти весь кузов, а я пристроился сзади него, в узкой щели между ящиком и задним бортом. Кроме меня, водитель подобрал какого-то старичка и паренька лет десяти. Тут начался ливень, ветер, стало очень холодно, я достал спальный мешок, и мы втроём прикрылись им от ветра и ночного тропического ливня. Так и ехали примерно 150 километров, спальник намок и провонял бензином, а мы втроём — я, старик и ребёнок — сидели, тесно прижавшись друг к другу, в щели между ящиком и бортом, и созерцали уносящиеся назад редкие огни далёкой и родной нашей Танзании.
Город Мбейя оказался велик и длинен. Я попробовал втереться на ночлег вцерковь. Англоговорящий священник вроде бы понял меня (чтобы мои намерения были более ясны, я достал свой мокрый спальник и прямо во дворе церкви разлёгся на нём), но священник позвал сторожа и что-то тихо и торопливо объяснял ему на суахили. Я расслышал только слово "полиси, полиси", но сделал вид, что не понял. Сторож убежал, а священник вежливо сказал: "Подождите минуточку!" — и минут через пять уже сдавал меня оперативно приехавшему на вызов полицейскому.
Полицейский увёз меня на своей машине в участок, хихикая.
— Кричит: скорее, скорее! тут какой-то иностранец хочет заночевать в церкви! — веселился полицейский. — А ведь это очень опасно. Я сам тебя отвезу в самое лучшее место для ночлега.
Полицейский отвёз меня в самое худшее место для ночлега во всём городе.
Это была скамейка на автовокзальной площади, по которой всю ночь ходили, торговали, шумели, орали местные жители. Единственное "преимущество" этой скамейки (по мнению полицейского) было то, что рядом располагался полицейский участок, но ночевать внутрь меня не пустили, завещав оставаться на скамейке снаружи. Я недолго пытался спать на ней: дурное было место, и, тихонько собравшись, смылся и поставил палатку во дворе какого-то ночного спящего хотеля.
14 ноября, вторник. Волшебная фраза
Вновь ночевательные проблемы! Если в Судане все люди нормально звали на ночлег, и ни одной ночи нам не пришлось провести на улице; если в Эфиопии мы нормально ставили палатки где угодно, и местные жители хотя и дивились на это, но молча; если в Кении никаких проблем не было вообще; то здесь опять ближе к рассвету работники гостиницы увидали непонятный объект на своей территории и, шумно разглагольствуя, бродили вокруг да около, боясь прикоснуться. Встал в 5.20 утра и продолжил свой путь, превратив шумных людей в молчаливо недоумевающих.
Медленный грузовик, не знавший никаких языков, кроме суахили, неторопливо вывез меня из города и потащил по дороге в сторону замбийской границы, по пути загрузившись мешками с цементом. Я пока в Замбию не спешил, но там, в пограничном селе Тундума, от главной трассы Т1 ответвлялась другая дорога Т9, ведущая на озеро Танганьика.
Ехал в кабине медленного грузовика часа два, пока не проснулся оттого, что только-на-суахили-говорящий вспомнил английское слово "Money" (деньги). Я рассердился (что ж ты раньше не сказал!), потребовал остановиться и вышел. Грузовик грустно постоял на трассе минуты три, всё надеясь, что я вернусь, но не дождался и невесело пополз прочь.
Через некоторое время я уже ехал в другой, более понятливой машине, но на ближайшем полицейском посту меня высадили. Оказалось, водитель медленного грузовика успел нажаловаться.
— Прошу прощения, я не знаю суахили, и водитель просто не понял меня. Может быть, вы мне напишете фразу на суахили, что я хочу проехать бесплатно?
Полицейские, недолго думая, написали мне фразу из четырёх слов: Tafadhali naomba msaada, Kusafiri.
Фраза оказалась поистине волшебной. Я так и не понял её точного перевода, но она оказалась столь действенной, что тут же очередная проезжающая маршрутка подобрала меня, а её билетёр выписал мне особый билет, где в графе "цена" стояло: "Free pass" ("Бесплатный проезд")!
Как я уже писал, танзанийцы любят выписывать билеты даже в грузовиках. Но с помощью этой фразы, которая теперь была у меня в руках, никаких проблем с оплатой проезда в автотранспорте у меня больше не ожидалось.
А вот и Тундума, граница с Замбией. Здесь оживлённое торговое место, много людей и продавцов. Продают дешёвый замбийский липкий сахар тёмно-коричневого цвета. Если перевести их цены в рубли, то выходит, что в Танзании сахар стоит 20 рублей, в Кении ещё дороже — 25, в Судане и Эфиопии порой оказывался дороже 30, а в Замбии сахар дешевле — примерно 15 рублей за килограмм, полдоллара. Также продают бананы, манго и китайское всякое барахло. И бензин в канистрах. В Танзании дорогой бензин (более 20 рублей за литр), но в Замбии ещё дороже — 30, и при этом ещё дефицит!
До города Кигома, находящегося на берегах озера Танганьика, автостопом три или четыре дня езды. Мне нужно проехать через городки Сумбаванга, Мпанда и Увинза, и моя скорость сильно будет зависеть от количества дождей. Я читал в танзанийских газетах, что в этих районах страны очень много растёт всякой зелёной еды, но вывезти её в другие районы страны почти невозможно из-за плохого состояния дорог.
Там, где на север ответвляется грунтовая автотрасса на Сумбавангу, наполнялся людьми здоровый кузов. В нём уже находилось немало ящиков с пивом и длинным танзанийским мылом, а также около 50 человек и их вещи. Кассир, выписывающий билеты под копирку, вместо оплаты присвоил бумажку с волшебной фразой — хорошо, что я успел переписать себе её копию. На выезде из Тундумы, в дополнение ко всем людям и вещам, в кузов погрузили целую кучу досок.
* * *
Грузовик суданского типа, исполявший функции грузопассажирского автобуса, вёз сперва 50, а потом и больше 60 человек и множество груза, как Ноев ковчег. По дороге подбирали всех, и ехали в большом столпотворении и тряске, даже стоять было тесно и негде. В одной деревне нас застопила очередная группа "стопщиков". Но почему-то сразу лезть в кузов они не стали, а словно ждали чего-то. И точно, из одной из хижин вышел человек с мешком на плечах; мешок по приближении оказался несамоходной женщиной, которая только что родила (муж нёс её). Бабушка несла маленького новорожденного размером с большой ананас, и ещё толпа родственников сопровождала их, неся одну на всех стеклянную бутылочку с фантой, уже начатую (для новорожденного, что ли?) И вся эта семья погрузилась в кузов. На месте ребёнка я бы умер, так как дорога была плохая, и все 60 человек в кузове падали из стороны в сторону, и даже странно, что не угробили умирающую женщину и ребёнка. Когда же приехали в какой-то посёлок, где был докторский пункт, водитель грузовика направился прямо туда, изменив своей обыкновенной привычке разгружать сперва пиво. Муж вынес из кузова свою жену, и вся семья с причитаниями перебралась в больницу, а грузовик отправился в другой конец деревни, выгружать пиво и ящики с длинным оранжевым мылом.
Скорость такого общественного транспорта невелика. 215 км ехали 10 часов. Совсем свечерело, когда я вылез из кузова в Сумбаванге, столице юго-западной провинции. Сегодня мне попались более прогрессивные церковники, чем накануне, и я переночевал на чистой постели в большом общежитии. Наутро, уходя, с интересом прочитал на входе, что остальные люди, ночующие здесь, платят за "нумер" по 1100 шиллингов (40 рублей).
15 ноября, среда. Путь до Мпанды и русские геологи
Тут очень много бананов растёт повсюду, но никто их не продаёт — ведь они есть у всех, а вот лишних денег нет ни у кого, и мало надежды на покупателей. С трудом обнаружил каких-то детей, разложивших бананы на земле, и поразился их цене — три банана на десять шиллингов, т.е. $1 = 270 бананов, или 1 банан на 10 российских копеек. Также получил в подарок манго.
Как и на предыдущем участке, так и здесь роль общественного транспорта выполнял грузовик, но не такой большой, как вчера, а маленький. Английского языка здесь ни один не понимал. В старом кузове с продырявленным от старости днищем ехали многочисленные мешки с зерном, в каждом мешке было килограммов сто. Мешки тоже были старые и дырявые и ежеминутно рвались на каждом резком толчке. Билетёр кузова непрерывно ремонтировал их так: заметив, что какой-то мешок опять сыпет зерно (а оно сыпалось на пол кузова и сквозь него — на дорогу), он брал очередной пучок травы и запихивал в дыру; затем длинной и толстой сапожной иглой с верёвкой стягивал края дырки. Но тут на очередном ухабе какая-нибудь запчасть от машины падала на другой мешок и рвала его, и билетёр заталкивал туда очередной куст травы и опять зашивал края, и т.д.. В результате таких ремонтов, к моменту нашего прибытия в Мпанду на каждые 100 кг зерна уже приходилось несколько кг травы и не меньше одного кг верёвок, используемых для зашивания мешков.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |