Невероятной силы раскат грома пробудил Полли. Она машинально схватилась за азку, чтобы защитить самое драгоценное, суставы двигались легко, как будто смазанные маслом. Мисс Двойное Имя… Мисс Полли Фриско.
— Что? — Голос со сна звучал еще глухо, но разум, хоть и погруженный в тяжелые размышления, свеж и ясен, как будто не засыпал. Что-то огромное и тяжелое ворочалось в нем, необъятное и массивное, как кит в море. Снова вспыхнула молния и разлетелась по небу голубыми искрами фейерверка. Кто— нибудь еще забывал твое имя?.. Кажется, так оно и есть. Полли потянулась к лампе на тумбочке и зажгла свет. Рядом с телефоном, снабженным огромными кнопками, которые теперь были ей не нужны, лежало письмо, то самое, что сегодня днем она нашла среди другой почты в коридоре.. Полли сложила развернутое письмо — страшное письмо — и снова спрятала его в конверт.
Между раскатами грома ей казалось, что она слышит крики людей. Полли не обращала внимания на эти крики, она думала о кукушке, откладывающей яйца в чужие гнезда, пока хозяева отсутствуют. Интересно, когда мать, хозяйка гнезда, возвращается, замечает ли она прибавление семейства? Едва ли, скорее всего принимает новых детей как своих собственных. Так же Полли приняла письмо, просто потому, что оно лежало среди другой привычной почты — двух каталогов и программы телевидения.
Она это письмо получила, но ведь кто-то должен был его бросить в почтовую щель, разве не так?
— Мисс Двойное Имя. Мисс Полли Фриско, — произнесла Полли с унынием и затаенным страхом. Вот что главное. Именно это подсказало ее подсознание и повторило голосом тети Эвви. Она была мисс Полли Фриско. Когда-то была. Полли потянулась к конверту.
«Нет! — закричал голос, хорошо знакомый Полли. — Не делайте этого, если хотите, чтобы у вас все было хорошо».
Боль, темная и крепкая, как настоявшийся за день кофе, сваренный с утра, стиснула руки.
Она не может унять твою боль… но может перенести ее в другое место.
Необъятный, неповоротливый кит вылезал на берег и остановить его не мог даже мистер Гонт. Ничто не могло преградить ему путь.
«Вы не ДОЛЖНЫ этого делать, — уговаривал мистер Гонт, — поверьте мне, не должны».
Полли отдернула руку от конверта w схватила азку, спрятав ее в кулаке. Она почувствовала внутри серебряного шарика нечто живое, согретое теплом ее тела, и новое незнакомое чувство содрогнуло ее, настолько сильное и требовательное, что Полли даже ощутила приступ тошноты. Она отпустила азку и снова потянулась к письму.
«Последний раз предупреждаю, Полли», — сказал голос мистера Гонта.
«Да, — вмешался голос тети Эвви, — он не шутит, Триша. Ему всегда нравились женщины, готовые на все, лишь бы не пожертвовать собственной гордостью, но знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, класть его не бесконечна и распространяется лишь на тех, кто готов ей подчиниться. Подумай, не пришло ли время раз и навсегда тебе решить — каково твое истинное имя?».
Полли взяла с тумбочки конверт, стараясь не обращать внимания на тут же начавшееся покалывание в пальцах, и прочла адрес, напечатанный аккуратно, заглавными буквами. Это письмо — намеренное письмо — было адресовано мисс Патриции Чалмерс.
— Нет, — прошептала Полли. — Нет, тут какая-то ошибка. — Пальцы ее, невзирая на усиливающуюся боль, все решительнее стискивали конверт, глаза лихорадочно горели. — Я ведь в Сан-Франциско всегда была только Полли, для всех только Полли, даже для Отдела N666.
Это было частью ее попытки порвать с прошлым, казавшимся таким отвратительным, что даже по ночам она не позволяла себе задуматься об истинной его природе — не сама ли она главная виновница своей судьбы? В Сан-Франциско не было ни Триши, ни Патриции, там была только Полли. Так она подписывала все три свои заявления на пособие — Полли Чалмерс
— только так.
Если Алан и в самом деле отправлял запрос в Отдел социального обеспечения детей, он мог, конечно, назвать ее Патрицией, но тогда ему бы ответили, что такая в архивах не значится. Так или нет? Конечно, так. У них ведь даже адреса этого не было: в графе ПОСЛЕДНЕЕ МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ во всех заявлениях и анкетах она в те времена указывала адрес родителей, а их дом находился совсем на другом конце Касл Рок.
А вдруг Алан дал им два варианта имени — Полли и Патриция?
Ну, предположим, и что тогда? Полли прекрасно знала схему работы бюрократической машины того учреждения, чьи пороги обивала. Какое бы имя им не дали в запросе, ответ пришел бы с указанием того имени и на тот адрес, который значится в документации. Бюрократы все одинаковы. У Полли была знакомая в Оксфорде, которая получала корреспонденцию из университета штата Мэн, всегда подписанную ее девичьим именем, хотя она после окончания успела выйти замуж и ко времени получения последнего письма прожила с мужем двадцать лет.
Это письмо адресовано мисс Патриции Чалмерс, а не Полли Чалмерс. А кто в Касл Рок называет ее так?
Тот самый человек, который знал полное имя Нетти Кобб — Нетита. Ее добрый друг Лилэнд Гонт.
«Все эти размышления по поводу карусели с именами чрезвычайно занимательны, — неожиданно вмешалась ворчливым тоном тетя Эвви, — но главное не это, Триша. Главное — мужчина, твой мужчина. Он ведь твой, не так ли? Даже теперь. Разве ты недостаточно хорошо его знаешь, чтобы не поверить, что он никогда не станет действовать у тебя за спиной, как об этом сообщается в письме. И не важно, какое имя на нем проставлено и насколько убедительно составлен текст… главное, что он не мог так поступить. Ведь ты не можешь этого не знать, Триша, потому что ты знаешь его самого».
— Да, — прошептала Полли, — я его знаю. Как же она могла в это поверить? А может быть, она заставила себя поверить в этот абсурд, потому что боялась, что Алан, узнав правду об азке, заставит ее сделать выбор между амулетом и им самим?
— Нет, это слишком просто, — шептала Полли. — Ты поверила, в самом деле поверила. Всего на полдня, но поверила. О Господи, Господи, что я наделала?
Она отшвырнула письмо на пол с гримасой отвращения, какая может появиться на лице женщины, внезапно обнаружившей, что держит в руках дохлую крысу.
«Я ведь не сказала ему, на что рассердилась, даже не дала возможности объяснить, оправдаться… Я просто… поверила. Но почему? Во имя всего святого, ПОЧЕМУ?»
Она, безусловно, знала ответ на этот вопрос. Потому что она боялась, что выплывет наружу ложь относительно ее жизни в Сан-Франциско, относительно истинной причины гибели Келтона и того, что главной виновницей его смерти была она сама. И вся эта страшная правда станет достоянием человека, чьим мнением она дорожит больше всего на свете.
И это еще не все. И даже не большая часть всего. Гордыня — вот главное. Болезненная, гневная, отчаянная, вымученная и бессмысленная гордыня. Гордость как монетка, без которой опустеет ее кошелек. Она поверила, потому что устыдилась, а стыд родился из гордости.
«Мне всегда нравились гордячки».
Жестокий приступ боли охватил руки Полли. Она застонала и прижала их к груди.
«Еще не поздно, — мягко произнес голос мистера Гонта. — Даже теперь еще не совсем поздно».
— К чертям собачьим гордость! — Неожиданно крикнула Полли в темноте своей спальни и резким движением сорвала азку с шеи. Она держала в стиснутом кулаке серебряную цепочку с маленьким шариком на конце, и что-то в этом шарике жалобно хныкало — ломалось с хрустом, как яичная скорлупа. — К ЧЕРТУ ГОРДОСТЬ!
Боль заползала в руки как злобное голодное животное, но Полли понимала, что не такая она уж невыносимая, не такая страшная, ничего общего с той, которую она так боялась. Она знала это теперь так же твердо, как то, что Алан не имел ничего общего с письмом, присланным из Отдела социального обеспечения детей из Сан-Франциско.
— К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ ГОРДОСТЬ! К ЧЕРТЯМ! К ЧЕРТЯМ! — кричала Полли и швырнула азку через всю комнату.
Шарик ударился о стену, отскочил, упал на пол и раскололся. Вспышка молнии осветила комнату, и Полли увидела, как из трещины показались две волосатые лапы. Трещина расширилась, и на свет Божий выполз маленький паучок. Он быстро засеменил в ванную. Очередная вспышка молнии очертила троекратно увеличенную тень паука, словно причудливую татуировку.
Полли вскочила с постели и помчалась вслед за ним. Надо его убить и как можно скорее, потому что он рос с каждой секундой, прямо на глазах. Он был вскормлен ядом, который высасывал из ее собственного тела, и теперь, освободившись из скорлупы, неизвестно до каких размеров вырастет.
Она щелкнула выключателем в ванной, и над раковиной замигала лампа дневного света. Паук направлялся в сторону ванны. Когда он был еще у двери, размером не превосходил жучка, теперь же стал не меньше мыши.
Когда Полли вошла в ванную комнату, он повернулся и бросился к ней, издавая лапками то самое шуршание, которое она слышала внутри азки. «Я грела его на своей груди, — успела подумать Полли, — все это время я грела и кормила его собственным телом…».
Паук был темно-коричневого цвета. Волоски топорщились на лапках. Глаза смотрели на нее в упор и краснели фальшивыми рубинами… из пасти высовывались два клыка, загнутые, как зубы вампира. С них капала прозрачная жидкость. Падая на кафельный пол, капля оставляла дымящуюся ямку.
Полли с криком схватила вантуз, стоящий рядом с унитазом. Руки тут же отозвались болью, как будто обругали ее, но она превозмогла боль и, сжав изо всех сил деревянную ручку вантуза, с размаху ударила паука. Он успел отползти, повредив лишь одну лапу, и теперь волочил ее. Полли бросилась вслед за пауком, ползущим к ванне.
Даже покалеченный, он продолжал расти. Теперь уже превосходил размером крысу. Округлое брюшко касалось кафельного пола. Он добрался до пластиковой занавески, ограждавшей ванну, и пополз вверх, изо всех сил работая лапами. Каждый шаг по пластику — словно упавшая капля воды. Кольца, державшие занавеску, позвякивали на алюминиевой палке, протянутой над головой.
Полли размахнулась вантузом, как бейсбольной битой, и снова ударила отвратительное насекомое резиновым концом. Чашка вантуза была довольно велика, но в цель, к сожалению, не попала. Занавеска отлетела внутрь, и паук мясисто шлепнулся на дно ванны. В этот момент погас свет.
Полли стояла в темноте с вантузом в руках и прислушивалась к шороху, издаваемому лапами паука. Вспышка молнии осветила ванную комнату, и Полли увидела жирную спину паука, пытающегося пролезть в сливное отверстие ванны. Букашка, появившаяся из сломанной азки, теперь была размером с кошку. Еще бы, ведь она питалась кровью ее сердца, унимая в благодарность боль в руках.
Что это за конверт, который я оставила в имении Кеймбера? Азка исчезла, боль в руках возобновилась, а вместе с ней яснее заработала мысль, и Полли теперь не была уверена, что оставленное ею послание не имеет отношения к Алану.
Паук грыз клыками фарфоровое покрытие ванны. Как будто кто-то стучит монеткой по стеклу, призывая к тишине и вниманию. Выпученные, как у куклы, глаза насекомого смотрели теперь на Полли поверх бортика ванны.
«Слишком поздно, — говорили эти глаза. — Слишком поздно для тебя, слишком поздно для Алана. Для всех слишком поздно». Потрясенная этим взглядом, Полли закричала.
— Что ты заставил меня сделать? Ах ты мерзкое чудовище, ЧТО ты заставил меня сделать?! — она снова замахнулась на него вантузом.
Гигантский паук встал на задние ноги и, упершись для равновесия в занавеску, приготовился к обороне.
Туз Мерилл проникся уважением к старому чудаку, когда тот достал из кармана ключ и открыл дверь склада, на которой был изображен красный шестигранник и висела табличка ВЗРЫВЧАТКА. С еще большим почтением Туз отнесся к Китону, когда, оказавшись внутри склада, почувствовал холодок и шорох кондиционеров и увидел сложенные в аккуратные стопки ящики. Динамит. Множество динамита. Это конечно не то, что арсенал ракет с боеголовками типа «Стингер», но тоже не фунт изюму. Что верно, то верно.
Между передними сидениями фургона, среди множества необходимых инструментов, нашелся мощный фонарь, и теперь, пока Алан мчался в своем стареньком автомобиле по направлению к Касл Рок, пока Норрис Риджвик примерял, придется ли по размеру петля на конце пеньковой веревки, пока беседа спящей Полли Чалмерс с тетей Эвви подходила к концу, Туз переводил луч фонаря с одного ящика на другой. Дождь выбивал барабанную дробь над головой по крыше склада. Он так хлестал, что Тузу на мгновение показалось, что он вновь находится в тюремной душевой.
— Давай закругляться, — хриплым шепотом произнес Умник.
— Минутку, папаша, — возразил Туз. — Перекур — святое дело. — Он протянул Умнику фонарь, а сам достал из кармана пластиковый пакетик, полученный от мистера Гонта. Насыпал небольшую горсть порошка на ноготь большого пальца и с наслаждением вдохнул.
— Что это? — недоверчиво поинтересовался Китон.
— Южно-американская пудра, — объяснил Туз. — Пахнет лучше французской.
— Хм, — Китон презрительно сощурился. — Кокаин. Они и кокаином приторговывают.
Туз не стал выяснять, кто такие Они. Старик ни о чем другом говорить не мог всю дорогу сюда, и Туз подозревал, что тему он менять не собирается еще долго.
— Не совсем так, папаша, — сказал он. — Они «дрянью» не торгуют, самим нужна. — Он высыпал еще немного на ноготь и протянул руку Китону. — Попробуй и узнаешь, что такую вещь налево-направо не раздают.
Китон смотрел на него с сомнением, недоверием и подозрительностью одновременно.
— Почему ты меня все время папашей называешь? Не так уж я стар, чтобы тебе в отцы годиться.
— Ну, понимаешь, сомневаюсь, чтобы ты когда-нибудь заглядывал в запрещенные сборники комиксов, но составляет их тип по имени Р. Крамб,
— начал объяснять Туз. — Он жить не может без кокаина, все время должен быть на взводе. Так вот, он в этих комиксах все время выставляет паренька, Зиппи, а ты мне напоминаешь папашу этого Зиппи.
— Он порядочный человек, этот папаша Зиппи? — все с той же недоверчивостью спросил Китон.
— Просто святой, — заверил его Туз. — Но если не хочешь, я буду называть тебя мистером Китоном. — Он помолчал и наигранно небрежно добавил:— Так, как тебя Они зовут.
— Нет, — сразу встрепенулся Умник. — Зови по-прежнему, тем более раз это не оскорбительно.
— О каких оскорблениях ты говоришь, папаша? На, попробуй. Немного этой «дряни» и ты запоешь «Эй хо, эй хо, вперед заре навстречу».
Во взгляде Умника снова вспыхнула подозрительность, но все же он склонился над ногтем Туза и вдохнул порошок. Закашлял, зачихал и зажал нос ладонью. Из глаз потекли слезы.
— Жжет! — пожаловался он.
— Это только в первый раз, — с энтузиазмом заверил его Туз.
— Так или иначе, но я все равно ничего не чувствую. Хватит дурака валять, пора грузить динамит в фургон.
— Это точно, папаша.
Погрузка ящиков заняла не более десяти минут. Как только они перенесли последний, Умник сказал:
— Знаешь, пожалуй, эта твоя штука все-таки действует. Можно мне еще немножко?
— О чем речь, папаша! — Туз довольно ухмыльнулся. — И я с тобой.
Они подзаправились и поехали в город. Умник сидел за рулем и походил теперь не на папашу Зиппи, а на диснеевского мистера Жабу в фильме «Ветер в ивовой роще». Глаза городского головы сверкали, в самое короткое время все сомнения покинули его, теперь он, казалось Умнику, понимает все и вся. Их хитроумные планы у него как на ладони, каждый шаг, каждый поворот, каждая махинация. Об этом он сообщил Тузу, который сидел сзади и пристраивал к очередному запалу часовой механизм. Умник начисто забыл об Алане Пэнгборне — Их предводителе. Все мысли его были заняты только предстоящим взрывом, уничтожением Касл Рок, полностью или хотя бы большей его части.
Уважение Туза перерастало в восхищение. Старый пердун совсем сбрендил, а Тузу всегда нравились придурки. С ними он чувствовал себя в своей тарелке. Мысли и душа Умника тем временем, как у всех, кто впервые попробовал кокаина, витала в заоблачных далях и перепархивала с планеты на планету, словно бабочка с цветка на цветок. Он не закрывал рта. Тузу оставалось только время от времени говорить: «Угу», или «Точно, папаша», или «Ну ты даешь, папаша».
Несколько раз он чуть было не назвал Умника мистером Жабой вместо папаши, но вовремя спохватывался. Назвать такого классного чувака жабой не подобало.
Они пересекли Тин Бридж, в то время как Алан находился еще в трех милях от него и вышли из машины прямо под проливной дождь. Туз обнаружил в фургоне одеяло и укутал им динамитную шашку и один запал с часовым механизмом.
— Тебе помочь? — с беспокойством спросил Умник.
— Нет уж, спасибо. Еще свалишься в лужу, и мне придется тебя оттуда выуживать. Только время потеряем. Лучше смотри в оба, понял?
— Понял… слушай, Туз, а почему бы нам не понюхать еще кокаинчику?
— Не сейчас, — снисходительно произнес Туз и похлопал Умника по мясистому плечу. — Это порошок что надо. Взорваться можно.
— Я не взорвусь, — самодовольно заявил Умник. — Все что угодно взорвется, только не я. — Он расхохотался как безумный, — и Туз присоединился к нему.
— Веселишься сегодня, а, папаша?
Китон вдруг понял, что Туз попал в самую точку. Депрессия последовавшая за… за несчастным случаем с Миртл, казалась делом давно минувших дней. Теперь он радовался тому, что он с замечательным парнем, лучшим другом, Тузом Мериллом, держат Их, где Они должны быть
— в кулаке.
— А тебе разве не весело? — откликнулся он вслед Тузу, который, балансируя на скользком травянистом склоне и прижимая к животу завернутую в одеяло взрывчатку, спускался под мост.
Под мостом оказалось относительно сухо, впрочем, это не имело значения для взрывчатки, она и так была достаточно надежно защищена от влаги. Туз положил свой пакет в выемку, образованную двумя мостовыми опорами, затем, скрутив проводки (как удобно, концы торчали наружу), соединил динамит и запал и, повернув большой белый циферблат таймера, установил его на отметку 40. Часовой механизм принялся тикать.
Туз выбрался из-под моста и полез вверх по скользкому берегу.
— Ну, — с нетерпением накинулся на него Умник. — Как думаешь, рванет?
— Рванет, куда денется, — успокоил товарища Туз. Он промок насквозь, но даже не замечай этого. — А вдруг Они найдут взрывчатку до того, как…
— Послушай, папаша, — перебил его Туз. — Высунь башку из окна и послушай.
Умник так и сделал. Через некоторое время ему показалось, что в перерыве между раскатами грома он слышит человеческие крики. Затем неожиданно и совсем отчетливо — револьверный выстрел.
— Мистер Гонт нашел для Них занятие, — успокаивал товарища Туз. — Этот старикашка хитрющий, сукин сын. — Он насыпал на ноготь порошка, понюхал сам, а потом протянул порцию Умнику. — Валяй, папаша, пришла пора подзаправиться.
Умник склонил голову и глубоко втянул носом. Они отъехали от моста приблизительно за семь минут до того, как к нему подъехал Алан Пэнгборн. Под мостом черная стрелка таймера приблизилась к отметке 30.
Туз Мерилл и Дэнфорт Китон — он же Умник, он же папаша Зиппи, он же мистер Жаба — медленно ехали в своем фургоне под проливным дождем по Мейн Стрит, словно Дед Мороз со Снегурочкой в колеснице, оставляя там и сям гостинцы. Дважды мимо них с завывающей сиреной промчалась машина полиции штата, но никому и в голову не пришло обратить внимание на фургон с рекламой телевидения, которых скопилось огромное множество в этот день в городе. Как и говорил Туз, мистер Гонт нашел Им занятие.
Пять динамитных шашек и таймер они оставили на пороге Похоронного бюро Сэмуэльса. По соседству размещалась парикмахерская. Обернув локоть углом одеяла, Туз выбил стекло в двери. Он сомневался, чтобы в парикмахерской была установлена сигнализация, но если даже и так, едва ли полиция в такое время обратит внимание на позывные. Умник передал ему готовую бомбу (они соединяли запалы с таймером при помощи проволоки, которой было в достатке), и Туз, просунув ее в образовавшееся отверстие, бросил. Бомба откатилась к креслу N1 и таймер начал отсчет с отметки 25.
— Теперь вряд ли кто-нибудь зайдет сюда побриться в ближайшее время, — Туз подмигнул Умнику, и тот тихонько захихикал.
Затем они стали работать в четыре руки: Туз подложил бомбу в Галакси, а Умник подбросил другую в ночную депозитную щель городского банка. Когда они оба одновременно возвращались к фургону, небо осветилось вспышкой молнии. Именно тогда старинный вяз рухнул в Касл Стрит. Они постояли некоторое время на тротуаре, глядя в том направлении, откуда послышался оглушительный треск, и решили, что взрывное устройство, заложенное под мостом, сработало на двадцать минут раньше срока, но ожидаемого огненного зарева не последовало.
— Скорее всего молния в дерево ударила, — предположил Туз. — Пошли.
Когда они отъезжали от тротуара — Туз сидел за рулем на этот раз,
— мимо них проехала машина Алана. За непроглядной стеной ливня водители не разглядели друг друга.
Новоявленные друзья направились к закусочной Нэн. Туз снова выбил стекло в двери и оставил бомбу с таймером на отметке 20 у стойки с кассовым аппаратом. В тот момент, когда они отъезжали, небо снова пронзили стрелы молний, и вслед за этим погасли все уличные фонари.
— Вот это да! — радостно завопил Умник. — Электричество вырубилось. Фантастика! Поехали к зданию муниципалитета. Давай взорвем его к чертовой матери!
— Слушай, папаша, там легавых — деваться некуда. Ты разве не видел их?
— Они охотятся за собственными хвостами, — воскликнул Умник и нетерпеливо отмахнулся. — А когда наши игрушки начнут срабатывать, они закрутятся вокруг своей оси еще быстрее. Кроме того, сейчас темно, и мы можем пройти через помещение суда, с другой стороны. Наша отмычка ко всем дверям подходит.
— Ну ты гигант, папаша! — восхитился Туз.
Умник скромно улыбнулся.
— Ты тоже, Туз, ты тоже.
Алан остановил машину в одном из секторов автостоянки перед Нужными Вещами, выключил мотор и некоторое время сидел, глядя на магазин мистера Гонта. В витрине на этот раз висело объявление:
ВЫ ГОВОРИТЕ — ЗДРАВСТВУЙТЕ Я ГОВОРЮ — ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ, ДО СВИДАНИЯ МНЕ НЕИЗВЕСТНО, ПОЧЕМУ ВЫ ГОВОРИТЕ ЗДРАВСТВУЙТЕ Я ГОВОРЮ — ПРОЩАЙТЕ Молния вспыхивала и гасла, словно гигантская неоновая реклама, и в свете ее витрина магазина выглядела пустым незрячим глазом.
И все же в глубине души Алан чувствовал, что, несмотря на объявление и замок на двери, в магазине кто-то есть. Мистер Гонт, безусловно, мог покинуть город в панике и растерянности — еще бы, столько полицейских, носящихся, словно куры, которым поотрубали головы, не делая ничего, но при этом создавая суету и иллюзию активной деятельности там, где вопросы, скорее всего, могли быть решены гораздо проще. Но образ мистера Гонта за долгое и тяжкое путешествие из клиники в Брайтоне приобрел в уме Алана очертания некоего Бэтмена-мстителя или Джокера. Этот человек представлялся Алану тем, кто способен в качестве шутки пристроить у приятеля в туалете вентиль, который будет не сливать содержимое из унитаза, а, наоборот, выплевывать наружу — такое своеобразное чувство юмора, представьте себе. Станет ли этакий тип — из тех, что ради шутки подложат тебе кнопку на стул или сунут зажженную спичку между пальцев ног, пока ты спишь, — улепетывать, когда ты на этот стул сядешь или проснешься, засучив ногами? Конечно, не станет. Иначе какой смысл во всем этом веселье?
«Я уверен, что ты где-то поблизости, — думал Алан. — Ты хочешь досмотреть представление до конца, повеселиться от души. Разве не так, сукин ты сын?».
Он сидел в машине и пытался представить себе человека, способного сплести такую густую и ажурную сеть и затянуть в нее столько жертв. Он был слишком глубоко погружен в свои размышления, чтобы заметить машину, припаркованную по соседству, — старую, скорее старинную, но сконструированную удивительно — длинную, гладкую, обтекаемую — похожую на некое аэродинамическое устройство. Это был, можете не сомневаться, «такер— талисман».
«Как тебе это удалось? — спрашивал мысленно Алан. — Еще на многие вопросы тебе предстоит ответить, но на этот— немедленно. Каким образом ты все это устроил? Как тебе удалось за кратчайший срок узнать о нас так много?». «Брайан сказал, что мистер Гонт вообще не человек». При свете дня Алан отбросил бы эту мысль, как отбросил предположение, что амулет Полли — явление сверхъестественное. Но теперь, в темноте, зажатый в кулак разбушевавшейся стихией, глядя на витрину магазина, белесую как бельмо, он начинал задумываться о том, что эта идея не лишена мрачного смысла. Он вспомнил, как приходил к магазину, чтобы познакомиться с мистером Гонтом, вспомнил, какое странное ощущение появилось у него, когда он прижимался лицом к стеклу витрины и загородился с обеих сторон ладонями, чтобы не отсвечивало. Ему показалось тогда, что за ним наблюдают, хотя в магазине не было ни души. И не просто наблюдают, а со злобой и ненавистью. Чувство было настолько сильное, что он на мгновение перепутал свое собственное отражение в стекле с лицом наблюдателя.
Как глубоко было тогда это чувство… как настоятельно. А потом Алан вспомнил то, что говаривала ему бабушка, когда он был еще маленьким: «Голос дьявола слаще меда».
«Брайам сказал…».
Каким образом мистер Гонт проник в самые глубокие тайники Касл Рок? И почему, ради всего святого, именно Касл Рок — такого крошечного и ничем не приметного городишки?
«…мистер Гонт вообще не человек».
Внезапно Алан резко наклонился к полу со стороны пассажирского сидения. Он уже думал, что эта штука исчезла, вывалилась каким-нибудь образом из машины во время долгого переезда, но пальцы его тут же натолкнулись на жестяную округлость банки. Оказывается, она просто закатилась под сидение. Он выудил ее оттуда, разогнулся, и знакомый внутренний голос, притихший было с того времени, как Алан оказался в палате у Шона Раска (а может быть, он и не смолкал, просто Алан был слишком занят другими проблемами), заверещал снова, счастливый, что его наконец услышали.
«Эй, Алан, привет! Я тут немного задержался, ты уж извини, но не надолго, как видишь. Что там у тебя? Банка с орешками? Нет, конечно, — всего лишь имитация, правда? Это последняя игрушка, купленная Тоддом в Обурне, в Магазине Новинок, правильно? Банка с этикеткой орешков-ассорти — совсем как настоящая, а внутри — змея. Пружина, завернутая в хлопчатобумажную ткань. Когда он показал ее тебе — глаза сияют, губы улыбаются, помнишь? — ты сказал: положи эту дурацкую штуку назад. Лицо его сразу огорченно вытянулось и уголки губ поползли вниз, но ты сделал вид, что не замечаешь, так? Ты сказал ему… Постой, что ты ему сказал?».
— Дураки быстро расстаются с деньгами, — с тоской в голосе напомнил самому себе Алан.
Он вертел банку в руках и вспоминал лицо Тодда. Вот что я ему сказал.
«Ну дааа, тоооочно! — Радостно завопил голос. — Как я мог забыть. Хорошо, что ты мне напомнил! Хорошо, что ты напомнил нам ОБОИМ. В тот день только Энни спасла положение и сохранила мир в семье — попросила тебя сменить гнев на милость и разрешить Тодду купить эту игрушку. Она сказала… ну надо же, опять забыл. Что она сказала?».
— Она сказала, что игрушка и в самом деле забавная, что Тодд во всем повторил меня самого и что ребенком он будет всего лишь раз в жизни.
Голос Алана охрип и дрожал. У него уже глаза были на мокром месте. Ну и что? Ну и что, в конце концов? Почему он не может позволить себе поплакать, если знакомая боль вернулась и окутала сердце старым рваным половиком?
«Больно, правда? — спросил голос его депрессии — виноватый, самоистязающий — спросил с сочувствием, которое, как казалось Алану, было насквозь фальшивым. — Так больно, как будто существуешь внутри старой песенки в стиле кантри, повествующей об утерянной любви и погибших детях. Когда так болит, ничего хорошего не жди. Спрячь банку обратно в „бардачок“, приятель. И забудь о ней. На следующей неделе, когда кончится все это безумие, продашь старую машину вместе с банкой. А почему бы и нет? Это ведь всего-навсего дешевый розыгрыш, который может прийтись по душе ребенку и таким, как Лилэнд Гонт. Забудь о ней. Забудь…».
Алан заставил голос замолчать. До сих пор он не знал, что способен это сделать, и теперь обрадовался, в будущем такая способность может пригодиться… если, конечно, у него есть будущее. Он вертел в руках банку —и старался смотреть на нее не как на символ погибшего сына, а как на предмет собственных иллюзионных опытов: волшебную палочку, цилиндр с двойным дном или печально известный складной букет, до сих пор скрывающийся под ремешком часов.
Волшебство, чудо — разве не ради этого все усилия? Но волшебство и чудеса тоже бывают разные. Злой волшебник не стремится вызвать у людей восхищение и счастливый смех, он ставит своей целью превратить их в стадо разъяренных быков — и все равно это волшебство. А какова основа всякого чуда? Обман. Змея пяти футов длиной, состряпанная из пружины и ткани и спрятанная в банке из-под орехов… или. Алан подумал о Полли, болезнь, которую подносят как исцеление.
Он открыл дверь машины и вышел под проливной дождь, так и не выпустив банки из левой руки. Теперь, справившись с первым, самым тяжелым, приливом чувств, он с некоторым удивлением вспоминал, как противился покупке этой игрушки. Всю свою жизнь он восхищался чудесами и будь сам ребенком, не удержался бы от искушения купить такую змею в банке. Так почему же он не хотел, чтобы игрушку покупал Тодд? И старался даже не замечать огорчения сына от своего отказа. Не ревновал ли он к юности Тодда и его энтузиазму? А может быть, разучился восхищаться простыми чудесами? Почему?
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |