— Она достаточно высокая, — заметила женщина, проведя наманикюренной рукой вдоль Лориного подбородка.
— Достаточно, достаточно. Но у нее слишком широкая талия, — выдохнул директор Лоре прямо в лицо.
— И ноги коротковаты.
— Руки недостаточно тонкие.
Неожиданно они схватили ее за плечи и начали раздевать. Лора взвизгнула, когда ее руки вздернули кверху, чтобы стащить с нее блузку. Она попыталась брыкаться, но ее ноги увязали в бесчисленных слоях чужой юбки.
Ее повалили на пол, она ударилась спиной и чуть не задохнулась. В ослепительном свете лампочки накрашенное лицо женщины казалось нарисованным. Чужие пальцы впивались не только в ее одежду, но и в тело. Сначала Лора кричала, но потом лишь плакала от ужаса, лежа на грязном полу, и слой пыли с половиц покрывал ее вспотевшее голое тело, словно парша.
Директор наклонился к ней. Лора свернулась в комок и безуспешно попыталась оттолкнуть его руку. Он стиснул пальцами ее грудь и приподнял.
— Плохо. Придется как следует поработать, — бросил он через плечо.
Лама скользнула к нему, держа в руках какое-то одеяние:
— Вот это.
Дрожа от унижения, Лора позволила им себя одеть. Они натянули ей через голову тяжелое платье и засунули руки в рукава, а потом поставили ее на четвереньки. Директор уперся коленом ей в поясницу, затягивая корсет.
— Сильнее, сильнее, — приговаривал он. — Нужно ее усмирить.
Он продолжал затягивать все туже, и Лора почувствовала, как дама навалилась всем весом на ее плечи. По ребрам разлилась боль. Ткань душила, а в лицо ударила резкая волна женского пота.
Впихнув ее талию в жесткие тиски платья, директор поднял Лору на ноги. Он повернул ее лицом к двери, на которой висело длинное зеркало. Из зеркала на Лору глядел призрак: ее приподнятый бюст и бедра чудовищно выделялись на фоне узкой талии, которую можно было обхватить двумя ладонями. Лицо и руки, покрытые слоем пыли с пола, казались белыми как мел. К горлу подступила тошнота.
— Она достаточно прекрасна! — воскликнула женщина и захлопала в ладоши, как ребенок. — А если еще накрасить!
— Некогда, — буркнул директор. — Придется брать такой, какая есть.
Он схватил Лору за руку и выволок из комнаты. Ей снова пришлось бежать по нескончаемым коридорам, и она тщетно пыталась вобрать в измученные легкие хоть каплю воздуха. Пробегая мимо одной из открытых дверей, Лора успела заметить билетера, склонившегося над женщиной в белом платье. Он отстранился, и Лора увидела, что по подбородку женщины течет кровь. Ее рот был изрезан бритвой: тонкие вертикальные порезы пересекали губы, очерченные ярко-красной помадой.
Директор остановился, и Лора ощутила, как бархатная портьера скользнула по ее плечам. Ее толкнули в спину, и она неуклюже шагнула вперед, чувствуя себя неуверенно под этим ворохом ткани. Свет ослепил ее, а оглушительный шум в ушах постепенно затих, сменившись аплодисментами.
Она оказалась на сцене.
Лица, руки и белые рубашки зрителей словно парили во тьме за яркими огнями рампы. Лоре казалось, что их ждущие взгляды давят на нее невыносимой тяжестью. Она в оцепенении глядела на пустое пространство сцены.
За ее спиной возвышался картонный фасад древнегреческого храма. Когда из оркестровой ямы утренним туманом поплыла музыка, Лора заметила какое-то движение в противоположной кулисе. Билетер, все в той же фуражке, застегивал рубашку с жабо. Он выпрямился, положил фуражку на пол и вышел на сцену. Аплодисменты зазвучали громче. Билетер встал у дальней стороны храма, повернулся к зрителям и, величественно взмахнув рукой, начал петь.
Его бас гудел от страсти и преувеличенных эмоций. Латинский текст, трепеща вместе с музыкой, плыл над рядами зрителей. Лора начала пятиться, от боли и растерянности у нее кружилась голова. Но не успела она спрятаться за кулисами, как кто-то схватил ее за плечи, и она, взмахнув юбками, повернулась. Директор что-то злобно прошипел и снова вытолкнул ее на сцену.
— Что вы делаете? — прошептала она.
Ей хотелось закричать, вцепиться ногтями в его грубое лицо, но хотя Лора и была в панике, давящие взгляды застывших в ожидании зрителей как будто что-то замораживали в ней. Она вновь заковыляла на сцену, под жаркие огни. Ребра болели ужасно.
Билетер пел. Он взмахивал рукой с таким чувством, что его рубашка шла складками. Но Лора ошеломленно смотрела не на него, а на зрителей. Как только лица людей в зале перестали сливаться в сплошное мутное пятно, она увидела знакомую фигуру — в партере, примерно в двенадцатом ряду, сидел Маркус. Лора прищурилась, чтобы не так слепили огни рампы. Ей удалось разглядеть его надменное и удивленное лицо. Он узнал ее. Время остановилось. Какая-то девушка моложе Лоры наклонилась к нему и что-то прошептала на ухо. Он повернулся, черные волосы на мгновение скрыли лицо, и Лора сразу же потеряла его в толпе зрителей.
Она, нахмурившись, продолжала вглядываться в зал. Там было слишком уж темно: зал освещался только отблесками, падающими со сцены. Сердце Лоры чуть не выскочило из груди: наверное, она обозналась, приняв незнакомого мужчину за своего неверного возлюбленного, потому что вот же он, Маркус, сидит на два ряда ближе к сцене. Его взгляд был прикован к бешено жестикулирующему билетеру, но затем Маркус заметил Лору и, ахнув, зажал рот ладонью. Женщина рядом с ним посмотрела на него с удивлением, но он лишь покачал головой, ошеломленно глядя на сцену.
Женщина придвинулась ближе, широкие поля ее шляпы загородили лицо Маркуса, и Лора неожиданно обнаружила, что Маркус сидит гораздо правее. Он наклонился вперед, уперевшись локтями в колени, и с недоверием уставился на Лору, даже не заметив, как сидящая рядом женщина погладила его по руке.
Лора моргнула. Теперь Маркусы были везде. На их лицах с высокими лбами и мужественными подбородками отражалось одно и то же выражение крайнего изумления. Каждый из Маркусов или указывал на нее, или удивленно ахал. А их спутницы что-то шептали и жались к ним, требуя, чтобы им уделили внимание.
Билетер набрал в грудь колоссальный объем воздуха, приближаясь к кульминационному моменту своей арии. Он, очевидно, Маркусов не замечал. Лора бросила взгляд на директора. Толстяк хмурился, поднеся руку к стене. Как только Лора встретилась с ним взглядом, он сделал шаг в сторону и потянул вниз какой-то длинный рычаг. Лора снова посмотрела на зрителей — и увидела, как Маркус наклонился вперед, и волосы упали ему на лицо. Она лихорадочно начала осматривать зал, но он исчез. И женщина исчезла тоже. По ту сторону рампы не было ничего, кроме бесчисленных рядов пустых кресел.
От пения у нее уже звенело в ушах.
— Театр — это все, милашка, — произнес тихий голос.
Лора обернулась. Билетер стоял рядом с ней, и на его лице играла высокомерная ухмылка. На рубашке с жабо были отпечатки кровавых ладоней.
— Не прикасайтесь ко мне, — прошипела Лора, попятившись.
Финальная часть арии все еще звучала, голос стал еще громче и выразительнее, и при этом певец молча стоял перед Лорой. Она, пошатываясь, начала отступать к задней части сцены.
— Беги, — воскликнул он, перекрыв звуки арии. — Беги. Ты можешь вернуться к началу, но дальше уже не зайдешь.
— Не прикасайтесь ко мне!
Он стоял смирно и даже руки к ней не протянул. Отупляющей тяжести зрительского внимания больше не было. Лора вскарабкалась по ступеням, ведущим к картонному портику храма. Ударила кулаками по нарисованному входу. Бумага разорвалась, и сквозь прореху в заднике полился густой запах фимиама. Лора бросилась на колени и влезла внутрь.
Зажмурившись, она слепо ползла вперед, и ей казалось, что под руками у нее каменные плиты. Пение билетера стихло моментально, как будто бы за Лорой закрыли дверь, и теперь тишину нарушал лишь звук ее дыхания. Едва не теряя сознание от изнеможения, она осмотрелась по сторонам.
В обе стороны, насколько хватало взгляда, тянулся храм — бесконечные ряды колонн, перемежающихся каменными статуями в таких же платьях, как у Лоры. За ее спиной обнаружился огромный нарисованный пейзаж с прорехой в том месте, куда она вползла со сцены. Картина словно излучала ослепительный полуденный свет, заливающий пол храма. Потолок скрывался за клубами благоухающего дыма.
Одна из статуй вышла из своего ряда и двинулась к Лоре. Это была та самая дама в белом. Обезьянка, уже успевшая где-то потерять свою форменную курточку и оставшаяся в одной фуражке, соскочила с ближайшей колонны даме на плечо. Струя дыма сразу же развеялась при ее приближении.
— Что это за место? — хрипло спросила Лора.
Она пошатнулась, поморщилась и грузно осела на пол, раскинув вокруг себя пышные юбки.
Лама наклонилась к ней так близко, что Лора смогла различить тончайшие морщинки вокруг ее глаз и корочки на губах, которые выглядели как помада.
— Это место, которому мы все принадлежим.
— Мне нужно выбраться отсюда.
Дама выпрямилась и расхохоталась так громко, что обезьянка с испуганным визгом спрыгнула с ее плеча. Она мягко приземлилась на пол, оскалила зубы и побежала за колонны, задрав хвост.
— Выбраться? Ты же только что прибыла, — сказала дама.
— Я задыхаюсь, — взмолилась Лора. — Помогите мне.
Дама нахмурилась:
— Чем я могу помочь? Мне не легче, чем тебе. Может, даже хуже. — Широким жестом она указала на свое накрашенное лицо и вновь наклонилась вперед. — В том, как выбраться отсюда, нет никакой тайны, — произнесла она изрезанными губами. — Нужно только избавиться от костюма.
Лора ощупала свою затянутую в корсет талию, пытаясь отыскать завязки. Она нашла тесьму, пересекающую крест-накрест ее измученный торс, но там, где должны были обнаружиться узлы, ничего не было. За последним отверстием шнуровки тесьма просто исчезала, врастая в ткань платья. Лора задышала чаще, чувствуя, что безжалостное давление на ребра и живот становится невыносимым.
— Непросто, да? — Голос дамы прозвучал над ее головой, словно колокол.
Все так же сидя на полу, Лора наклонилась вперед и подняла тяжелый подол юбки. Под ним была целая груда шелковых оборок. Лора начала в отчаянии сгребать их в ком, пока не добралась до такого же вороха гипюровых нижних юбок. Затем пошли накрахмаленные юбки из газа, царапающего руки, но Лора продолжала рыться в слоях одежды, пока не добралась до очередной горы ткани.
Это был снова гипюр. А под ним опять шелк. У Лоры что-то сжалось внутри. Под шелком обнаружилась задняя часть верхней юбки. Лора сгребла и ее — бесконечные слои ткани уже едва умещались в руках, и почувствовала, как ее ногти заскребли по каменному полу храма.
Лору затошнило. Она выпустила юбки из рук, и слои ткани упали на немыслимый каменный пол пустой грудой газа, гипюра и шелка.
Голова у Лоры закружилась, и статуи пришли в движение. Она слышала шорох их юбок и где-то вдали визг мучительной боли, который, наверное, издала обезьянка.
Дэниел Кайсен
РЕКА РАЗЛИВАЕТСЯ
Давить на меня брат начал с августа и для начала позвонил мне по межгороду:
— Мы так соскучились по тебе, Эми. Было бы так здорово, если бы ты вернулась домой. Правда, здорово.
Я ничего не ответила, потому что никогда не отвечаю. Тем более если эту тему поднимает мой брат. Когда он начинает давить, я просто отмалчиваюсь.
Я стояла и слушала шум телефонной линии.
Но он не сдавался. Он никогда не сдается.
— И Сара. И девочки. Мы все очень хотим с тобой увидеться. Я серьезно.
Я повесила трубку.
— Плохие новости? — спросила с диванчика Тиш, моя соседка по квартире.
— Рождество, — ответила я.
— Да уж, Рождество — это плохая новость. Как только тебе исполняется восемь, оно превращается в полную фигню.
Мы прожили вместе всего две недели и почти ничего не успели узнать друг о друге, но уже поняли, что поладим.
— Эй, а может, встретим Рождество вместе? — предложила она. — Здесь? Вдвоем?
— Тиш, сейчас август на дворе. Еще слишком рано что-то планировать.
— Думаешь, тебе кто-то что-то лучшее предложит? Ты только представь, отпразднуем прямо здесь, никаких родственников, никаких вымученных улыбок по поводу дебильных подарков, только выпивка и куча дисков с фильмами. Чем плохо-то?
— А готовить кто будет?
— Индийская забегаловка в соседнем доме будет открыта. Купим еду на вынос. Что может быть лучше карри на Рождество?
О чем тут было раздумывать?
Это уже была договоренность. Железобетонная отмазка.
— Заметано, — сказала я.
— Ну и отлично. Только не вздумай покупать свечи.
В сентябре брат позвонил снова.
На этот раз мне было что ответить.
— Послушай, мне очень неудобно отказывать, но у меня другие планы.
— Серьезно?
— Ага. Все уже решено. Прости, но…
— Но я всего лишь…
— Знаю, — сказала я.
На том и распрощались.
Когда брат позвонил в октябре, он сообщил плохую новость и попробовал надавить по-другому.
Терпеть не могу похороны. Ненавижу их. И всегда ненавидела, даже когда была совсем маленькой.
Брат потребовал, чтобы я пришла, но я представила, как моя любимая бабушка смотрит на меня с небес и говорит: «Стой на своем, деточка. Не слушай чушь, которую он тебе впаривает». Именно так она и говорила. Поэтому я и считала ее своей любимой бабушкой.
А еще в завещании она написала, что на похороны ей плевать, лишь бы поминки устроили. Моего брата это взбесило. И от этого мысль о поминках стала еще более заманчивой.
Так что похороны я прогуляла, а вместо этого рванула в выбранный для поминок паб.
Внутри было уютно и тепло, и тут уже собрались опечаленные друзья покойной. Всем им было лет по восемьдесят — девяносто, и службу в церкви они бы попросту не выстояли, тем более что большинство из них уже и не могли ходить без посторонней помощи. Но паб — это святое. В пабе они возвращались к жизни.
Я взяла себе выпить и нашла столик, где сидела пара моих знакомых. У старика прямо глаза загорелись, когда он меня увидел.
— Это же малышка!
— Привет, мистер Нэш, — сказала я.
— Ева, она меня помнит! Иди сюда, малышка, присаживайся, присаживайся.
— А местечко для меня найдется? — спросила я.
— Местечко? Конечно найдется, конечно. Подвинься, Ева, пусть малышка сядет рядом со мной. Не часто мне теперь удается посидеть рядом с такой красавицей.
Ева с отсутствующим видом передвинулась.
Я помедлила, набираясь смелости, а потом уселась между ними.
— Здравствуйте, миссис Нэш, — обратилась я к Еве. Она плохо слышала. Обычно вообще не слышала, что ей говорят, и просто смотрела в никуда.
Ева умерла пять лет назад, но перешла за грань и сохранила свою естественность.
И она узнала меня:
— Ой надо же! Малышка! Как приятно!
— Вот видишь! — сказал мне мистер Нэш. — Видишь! И мы с мистером Нэшем обменялись улыбками, как улыбаются друг другу живые люди в компании призраков.
— Но… — начала Тиш.
Я знала, что меня несет, но не могла остановиться. Мне просто хотелось выложить все без утайки.
После похорон я решила рискнуть и все ей рассказать. Все целиком.
Тиш лежала на диване под пуховым одеялом.
И выглядела испуганной.
— Эми, — спросила она, — ты ничего не употребляешь?
— Нет. Честно.
— Ты разговаривала с мертвой женщиной.
— Со многими мертвыми женщинами. И мужчинами тоже.
— Но…
И тут посыпались вопросы.
И разговор продолжился.
И вот очередной вопрос:
— Как в «Шестом чувстве», да? — спросила Тиш, наморщив лоб. — И я что, тоже мертвая?
— Нет. Ты не мертвая. И я не мертвая. Никто не мертвый. То есть есть куча мертвых людей, но не рядом с нами.
— Ну ладно, — сказала она. — Хорошо. Значит, ты разговариваешь с мертвыми, и все. — Она явно пыталась свыкнуться с этой мыслью.
— Все дело в вежливости, — пояснила я. — Не будешь же молчать, когда с тобой заговаривают.
Тиш медленно кивнула. Переваривая услышанное.
— А те таблетки в шкафу в ванной?
— Для щитовидки, — ответила я. — Клянусь.
И мы поговорили еще.
Но тут ей в голову пришла другая мысль, и Тиш закуталась в одеяло, как в кокон.
— Что с тобой? — спросила я.
— А здесь они есть? Мертвые? — Тиш с безумным видом обвела взглядом комнату. Словно опасность угрожала ей со всех сторон.
— Нет, — сказала я. — Никаких мертвых здесь нет. Никаких призраков. Никого.
— Честно?
Сказать по правде, в каждом доме есть свои мертвецы, но обычно они очень слабенькие. Слишком слабенькие, чтобы их можно было увидеть. Ощущаются как еле слышный шепот. Но этого я ей не стала говорить.
— Нет, здесь нет призраков, по крайней мере я ни разу их здесь не видела, — сказала я, тщательно подбирая слова.
— Слава богу! — откликнулась Тиш. — А кто еще знает о твоей способности?
— Мои родственники. Несколько очень близких друзей. Ты.
Она долго разглядывала меня, пытаясь собраться с мыслями.
— Ну хорошо. У тебя есть способности медиума. Я слышала о таком раньше, и даже, кажется, верю, и переживу это как-нибудь, но только ничего такого не делай, когда я рядом. Я не шучу. Чтобы здесь никаких призраков, обещаешь?
Я кивнула. Серьезно и уверенно.
— И ты правду сказала, что мы обе живы?
— Правда, живы.
— И никакого неожиданного поворота в финале не будет?
— Никакого, — ответила я. — Обещаю.
Мы это пережили, Тиш и я.
И это оказалось очень кстати.
Потому что в ноябре брат снова начал на меня давить.
— Почему это так тебя задевает? — спросила Тиш, обнимая меня, когда я расплакалась после телефонного разговора.
— Долгая история, — сказала я, когда снова смогла говорить. — Долгая долбаная история.
— Одна из тех долгих долбаных историй с хеппи-эндом, после которых девушка рыдает целых полчаса?
— Нет, — сказала я. — Не такая.
— Наверное, нет, — тихо согласилась она.
И я рыдала гораздо дольше. По-настоящему. Со слезами, соплями и завываниями.
Ну, вы сами знаете, что это такое, если вам приходилось так рыдать.
— Тише, — говорила Тиш. — Тише.
Я изо всех сил старалась успокоиться. Но сил было мало.
— Хочешь рассказать свою историю? — предложила она, когда меня отпустило.
— А ты согласна ее выслушать?
— Эй, я же знаю все остальное. Знаю, что ты видишь призраков. Знаю, до какого веса ты мечтаешь похудеть. И знаю, что ты кричишь, когда кончаешь.
У нас с ней спальни были через стенку. И я пару раз водила к себе парней.
Я вытерла слезы с верхней губы.
— Нет, не знаешь. Я кричу, когда имитирую оргазм.
— Просто расскажи, — предложила мне Тиш.
И обняла меня очень крепко. По-настоящему.
И я ей рассказала.
Ее звали Элис. Элис-Джейн.
Ей было пять лет, когда она умерла.
Мне было семь, моему брату девять.
Она была моей младшей сестрой, и она умерла.
Ее убили.
История была громкой. У меня была фотография, на которой я плачу на похоронах. Ее напечатали в общенациональной газете.
«Прощание с ангелом» — такой был заголовок.
Но это было не прощание, вовсе нет.
Сразу после убийства Элис-Джейн пришла ко мне в комнату.
А еще через пару часов меня отвезли в больницу.
Я прервалась, чтобы высморкаться.
Тиш продолжала меня обнимать.
Я спросила у нее, на чем я остановилась.
— Тебя отвезли в больницу.
— Ага. И хорошо, что отвезли. Я не смогла бы остаться в доме после того, как ее увидела. Меня накачали успокоительным, и, когда я проснулась, меня стал расспрашивать психиатр. Он подарил мне игрушечного медвежонка.
Меня бросило в дрожь.
Тиш включила обогреватель:
— И что ты рассказала психиатру?
— Что Элис-Джейн убили мои родители.
Тиш зажала рот ладонью.
Я продолжила свой рассказ.
Я рассказала ей, как улыбчивое лицо психиатра вдруг застыло, а потом он стал расспрашивать дальше. А я поинтересовалась у него, когда папа с мамой меня навестят. И он сказал, что они меня любят, но вряд ли смогут прийти ко мне в ближайшее время.
Он был прав. Они не пришли.
Вместо этого было много перешептываний в коридорах и еще больше вопросов. Приходили полицейские. Надарили мне еще медведей. А однажды тетка из опеки спросила у меня, с кем я хотела бы жить. Я сказала, что с бабушкой и дедушкой. И поэтому я переехала к дедушке и бабушке Робинсонам, и пусть ей земля будет пухом.
— Так это на ее похороны ты ездила? — уточнила Тиш.
— Ага. И поэтому на поминках я была чем-то вроде звезды. Все друзья и соседи моей бабушки прекрасно меня помнили. Я была их малышкой. Мистер и миссис Нэш жили в соседнем доме, и миссис Нэш присматривала за мной, когда бабушки с дедушкой не было дома.
Я замолчала.
Тиш погладила меня по волосам.
Я посмотрела в свой пустой стакан.
Она подлила еще водки.
А потом, неожиданно, я поняла, что мне надоела эта давнишняя история. И я ушла спать.
Всю ночь я слышала, как Тиш бродит по своей комнате и не может уснуть.
Начало декабря выдалось каким-то скучным и бестолковым. Мы даже ничего приличного себе не купили. В доме стоял дубак.
Трудно оставаться жизнерадостной, когда знаешь то, что знаю я, и другой человек тоже это знает. По крайней мере, большую часть.
Мы с Тиш скупили все диски с фильмами Киану Ривза, какие только смогли найти.
Мы слишком много времени проводили вместе, так что не знать она не могла.
В середине декабря брат снова позвонил.
— Эй, — сказала Тиш после звонка. — Эй.
Она не могла утешить меня какой-нибудь бессмысленной фразой, вроде: «Но не может же все на самом деле быть так плохо!», потому что до сих пор не знала точно, насколько все плохо. После прошлого раза мы на эту тему больше не говорили.
— Как же мне хочется, чтоб Рождество осталось позади, — призналась я.
— Ну конечно, — откликнулась она. — Конечно.
В Рождество мы с Тиш смотрели фильмы с Киану Ривзом.
У него был прекрасный костюм в «Джонни Мнемонике».
В «На гребне волны» в нем было прекрасно все.
Но нашим любимым фильмом была «Скорость».
Мы сходили с ума и от его футболки, и от его фигуры, и от того, как он спас героиню. Приятно думать, что всегда найдется мужчина, который спасет девушку.
Мы ели карри, сидя на диване и закутавшись в одеяла, и мечтали о том, чтобы хоть на денек поменяться местами с Сандрой Баллок.
Глубокой ночью, когда мы вытащили из проигрывателя последний диск, Тиш налила еще глинтвейна, и мы выпили за очередное пережитое Рождество.
— Хороший план ты придумала, — сказала я.
— Мне тоже так кажется. — Она улыбнулась, а потом небрежно спросила: — Как ты себя чувствуешь, детка?
— Потрясающе отдохнувшей, — ответила я.
И это была правда. После фильмов, выпивки и еды, которую не приходилось готовить самой, я всегда чувствовала себя замечательно.
— Отлично, — сказала Тиш.
Она была права, все отлично прошло. Если не считать еле слышного шепота, чьих-то слов, плывущих в воздухе вокруг меня. Я осмотрелась по сторонам, проверяя, не смогу ли увидеть того, кто их произносит.
— Что там? — спросила Тиш.
И тут я увидела образ. Тело, лицо. Давно уже я не видела ее так ясно.
— Там был какой-то шум за дверью?
— Не совсем. Послушай, Тиш, иди-ка спать. Или позвони кому-нибудь из друзей и спроси, нельзя ли к ним приехать.
— Это еще зачем?
— Мне нужно поговорить.
— Ну, так в чем проблема, говори, — напряженным голосом предложила она.
— Я не с тобой говорить собираюсь, — ответила я.
— А с кем же еще?..
Я видела, как исказилось ее лицо, когда она поняла.
— О господи. Что, прямо здесь? Ты же мне обещала!
— Просто уйди к себе в комнату, и все будет в порядке.
Она убежала.
Перед захлопнувшейся дверью возникла маленькая Элис-Джейн.
Она пришла поздравить меня с Рождеством.
После я напоила Тиш горячим сладким чаем. Она была в шоке, и ее всю трясло, хотя обогреватель был включен на полную. Я набросила на нее еще пару одеял поверх пухового. Но она продолжала дрожать.
Я залезла к ней, обняла ее и говорила: «Эй, эй», пока она плакала. Как обычно и делают.
Но это не помогло.
Это никогда не помогает.
Она проспала до полудня, а когда проснулась, попыталась сделать вид, будто все хорошо, но даже себя не смогла обмануть.
Я дождалась, пока она примет душ, поест и выпьет кофе, а потом спросила, как бы между прочим:
— Как дела, детка?
— Ты так и не закончила свою историю, — сказала Тиш, уже не притворяясь, будто с ней все в порядке. У нас с ней спальни через стенку. Мы обе знаем, что притворяться она не умеет. — Ты не рассказала, правда ли… — Она умолкла.
— Ну хорошо, — предложила я. — Задай любой вопрос.
— Твои родители в самом деле убили твою сестру?
— Нет, они ее не убивали.
Тиш покачала головой, глядя на меня так, будто видела впервые.
— Но ты же сказала психиатру в больнице, что ее убили они.
— Да. И полиции тоже. И соцработникам. Вообще-то там было достаточно улик, чтобы их осудить. Моих родителей посадили, и в тюрьме они покончили с собой.
— Не потому что убили ее, а потому что не убивали.
Тиш уставилась на меня. Я спокойно встретила ее взгляд, дожидаясь следующего, закономерного, вопроса.
Она задала его шепотом:
— Эми, это ты убила свою сестру?
Я покачала головой:
— Нет, я ее не убивала.
Тиш вздохнула с облегчением. Но потом у нее возник еще один вопрос. Они всегда возникают.
— Но зачем? Зачем ты всем сказала, что ее убили твои родители?
Я представила, как призраки папы и мамы сидят за рождественским столом в доме брата и как счастливы они в кругу семьи, хотя живые их не видят. Жалеют ли они о том, что умерли так рано? Нет, не жалеют, хотя их смерть была ужасной.
— Мертвые умеют прощать, — ответила я. — В раю они обретают покой. Они не вспоминают старые обиды.
— Так кто же ее убил?
Я вздохнула.
Ненавижу этот вопрос.
От него все расплывается перед глазами, как после очень долгой пьянки.
— Эми, кто ее убил?
Этот вопрос был как еще один стакан водки поверх того, что было выпито за ночь. Я вдруг поняла, что уже очень поздно и меня страшно клонит в сон.
— Кого убил? — переспросила я, с трудом держа глаза открытыми.
Ох уж эти разговоры об убийствах. Тем более после такой длинной ночи. Мне ужасно хотелось улечься в постель и закрыть глаза, хотелось, чтобы стало тихо.
— Эми, посмотри на меня.
Нет, я вовсе не хотела ни на кого смотреть.
— Эми, это я, Тиш.
Вы представляете, сколько нужно усилий, чтобы продолжать разговор?
Вы представляете, какой это тяжелый труд?
И все на меня давят, давят.
Со всех сторон.
— А ведь раньше ты мне нравилась, — сказала я. Язык у меня заплетался — я сама это слышала.
— Тебе лекарство дать не нужно? — спросила Тиш. — Эми, сосредоточься!
Она была где-то очень далеко.
Я была слишком далеко.
Так всегда и бывает.
Как только начинаются вопросы об убийствах, все выходит из-под контроля, и я никак не могу вернуть все на свои места.
Я позволяю им стать шепотом, этим вопросам, этим голосам.
Кто-то где-то говорил мне:
— Эми, я звоню в «скорую».
В «скорую»?
Ну что за чушь, со мной ведь все в порядке!
Но сказать это я уже не смогла.
Как обычно в таких ситуациях, приехала не «скорая», а полиция.
Мне было жалко Тиш. Я солгала ей в самом начале, когда сказала, что неожиданного поворота в сюжете не будет.
Его же не могло не быть.
Он всегда случается, этот долбаный поворот.
Так всегда бывает, когда в дело замешаны призраки.
Бывают же на свете сильные девушки.
Тиш сильная. Она пришла ко мне в больницу, как только врач объявил, что ко мне можно пускать посетителей.
Она принесла медвежонка. Я не могла не улыбнуться. Подарок должен быть пушистым.
Тиш присела на край моей кровати, взяла меня за руку и улыбнулась.
— Как ты? — спросила она.
— Ой, да сама понимаешь! Слева от меня клоуны. — Я понизила голос. — А справа врачи.
Она застыла на секунду, пытаясь понять, действительно ли я шучу, а я в самом деле шутила.
Потом поцеловала меня в лоб.
Я приготовилась к разоблачению.
— Ну что, — спросила я ее, — ты с ними поговорила?
— С кем?
— А ты как думаешь?
— Я думаю, ты имеешь в виду своих родителей.
— Именно их. Тебе удалось поговорить с моими родителями и с Элис-Джейн?
— Ага, я с ними встретилась. Они к нам домой приезжали.
— И как впечатление?
— Твои родители выглядят очень замкнутыми. А твоя сестра… — Тиш попыталась подобрать приличное слово.
— Все нормально, — сказала ей я. — Можешь не стесняться в выражениях. Сука — она сука и есть. Она была намного лучше, когда ей было пять. Поэтому для меня она навсегда осталась пятилетней.
— Разумно, — заметила Тиш.
И улыбнулась.
— Мне нравится твой медвежонок, — призналась я, прижав его к груди. — Спасибо.
— Пожалуйста.
— Ты еще не съехала?
— Откуда?
— Из квартиры.
— Нет. Зачем? Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Конечно нет. Я хочу, чтобы ты осталась. Если ты сама этого хочешь.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |