Крысы не теряли времени, обнаружив свежую еду.
Кейт сказала тихо, но с напором.
– Рик, мы должны… должны выбраться. Иначе погибнем.
– Знаю. Если… если раскачать машину, может быть, сумеем ее освободить?
– Ладно, попробуем.
– На счет “три”. Раз, два, три!
Мы стали раскачиваться взад-вперед. Автомобиль зашевелился. С жутким стоном заскреб металл по металлу.
– Еще раз, сильнее. Раз, два, три!
Тот же жуткий скрип металла по металлу. Мимо окна поплыли пузыри.
– Не выходит! – простонала Кейт. – Застряли!
Я скорчился на подголовнике переднего сиденья, обхватив ладонью подбородок. Нельзя так сидеть и ждать, пока утонем. Мы смогли добраться сюда. Должен быть выход.
Лампочка в потолке мигнула. Музыка зазвучала как из бочки – лента замедлила ход.
Кейт вытерла с окна испарину и посмотрела на то, что было под водой.
– Боже мой, Рик, ты это видишь?
– Крыс? Не обращай внимания.
– Не крыс. Людей.
Я повернулся к окну всем корпусом:
– Людей?
Я протер стекло и выглянул, пытаясь что-нибудь рассмотреть в черной воде.
Господи!
Лицо.
Я отскочил от окна, как ударенный током. Лицо смотрело в салон.
– Господи, что это?
У меня волосы на голове встали дыбом.
Я никогда такого лица не видел.
Оно придвинулось, рассматривая нас, как экспонаты под стеклом.
Черт побери!
Оказалось, что я задержал дыхание. Я глядел в это лицо, не в силах оторвать взгляда, а оно медленно придвигалось к стеклу, стукнулось и медленно-медленно отвернулось.
Волосы развевались прядями, глаза, не мигая, смотрели сквозь толщу воды.
Потом страшное лицо обернулось снова, так же медленно, и уставилось на нас. Кейт у меня за спиной содрогалась всем телом. И машина дрожала, будто сочувствовала, и все время стонал металл.
Лицо пялилось на нас.
– Рик, не подходи ближе!
Я осторожно подобрался к стеклу и выглянул. Она спросила:
– Это серый? Ты видишь, какого он цвета?
Я поглядел так пристально, что глаза стало жечь. Лицо было серым, похожим на хлебную мякоть, каким-то губчатым, и все изрыто дырами.
– Утопленник, – вздохнул я. – Просто утопленник.
Там, за ним, в непроглядной мути воды, их еще много болтается. Они стоят вертикально и крутятся в воде, будто в жутком посмертном танце. И руки мертвецов колышутся медленно и спокойно, почти гипнотизирующими движениями.
Эх, Рик Кеннеди! Жаль, что ты так и не записал альбом. И что ты теперь будешь делать остаток вечности? Иисус даст тебе электрогитару “Стратокастер” вместо арфы? Выходи играть с нами, Рик Кеннеди. Выходи, целуй наши холодные распухшие губы. Выходи, возьмемся за руки – за распухшие, губчатые руки. Выходи, Рик Кеннеди, вода хорошая.
Страдай про себя, Эстер Уильямс. Ты не умеешь так плавать. Ты не умеешь… Мне вдруг захотелось дико расхохотаться. Хохотать, пока накопившийся углекислый газ не погасит мне мозги. Пока не заставит остановиться сердце.
Я оглянулся на Кейт. Она тяжело дышала, будто пробежала марафон, из ноздрей ее клубился пар.
Воздух стал ядовитым. Мы израсходовали кислород. Пальцы начинали дрожать, под веками нарастала боль. Я заметил, что тоже тяжело дышу. Черт, так мы помрем. Мысли начали мешаться.
Тяжело, будто мне к рукам привязали бетонные блоки, я повернулся к Кейт.
– Холодно, – сказала она.
– Воздух плохой.
– Ох… – Ее голос стал шепотом. – Пора.
– Пора, – кивнул я.
Она протянула руку и коснулась пальцами моего лица. У нее горели глаза, она дышала с трудом.
– Рик… Рик Кеннеди… я тебя любила.
– Я тебя тоже. – Я еле мог говорить. – Я… тоже.
– Жаль, что у нас сегодня не получилось… шампанское… мягкая постель… любовь.
– И мне.
Я уже не мог поднять головы.
– Пора…
Вода дошла до передних сидении. Свет гас. Темнота сжималась вокруг нас холодной ладонью. Музыка будто исходила из уст мертвеца: долгая погребальная песнь, нескончаемая песнь боли, отчаяния и одиночества.
Я мотал головой по спинке сиденья, мозги стучали и пульсировали, будто стали вторым сердцем, как у мутанта. В глазах темнело. Я случайно глянул в окно – и вытаращил глаза.
В воде висела Кэролайн, волосы светлой пеной окружали ее голову. Карие глаза смотрели на меня. Она улыбалась. За ней уходили вдаль затопленные улицы Лондона. На дне озера стояли машины. В дверях магазинов резвились косяки рыбок. В ребрах утонувшего полисмена свила гнездо пара толстых угрей.
Кэролайн раскрыла рот, оттуда выскочила водяная крыса, унося в зубах кусок ее языка. А Кэролайн улыбалась. И ее хрипловатый голос заговорил где-то в глубинах моего мозга:
Гниет под водой этот город… Нет его уже, Рик… И нет последней королевы Англии…
Лицо Кэролайн зашевелилось и стало пустоглазым черепом утопленника. Труп плавал вертикально, вся передняя часть торса была оторвана, как на иллюстрации из медицинского учебника, – четко видны легкие, сердце, печень, диафрагма, кишки…
А из губ мертвеца журчал чувственный голос Кэролайн:
Ты идешь, Рик? Тетя Кэролайн ждет поцелуя. Какой ты непослушный мальчик, Рик! Не заставляй тетю ждать, слышишь?
Галлюцинация, смутно понял я. У меня онемели пальцы, на грудь давила страшная тяжесть. Сознание меркло, раздавленное ядовитой углекислотой, насытившей кровь.
– Кейт… Кейт…
Я видел, что она повернулась спиной.
– Кейт, что ты делаешь? Кейт…
Она села, уперлась спиной в мое плечо и сильно ударила двумя ногами.
Как будто разорвался металл.
И тут я понял, что она сделала. Она выдавила боковое стекло. Вода рванулась внутрь с ревом, бросив нас обоих через салон. Я набрал полную грудь воздуха, и тут меня закрутило, как котенка в стиральной машине.
Меня схватила чья-то рука и потянула. Сильно.
Секунду мне казалось, что меня поймал утопленник. Потом до меня дошло, что это Кейт ухватила меня за футболку и тянет к выбитому стеклу.
Я вылез, извиваясь и дергаясь, ободрав спину и плечи об осколки стекла. Сверху был свет, и я поплыл к нему. Для моего измученного кислородным голоданием мозга он был как небесный свет, бьющий через облака.
Я поплыл изо всех сил.
И вдохнул в задыхающиеся легкие свежий воздух. Меня облило солнцем. Колотя воду руками, я осмотрелся.
Кейт! Где Кейт?
Я ее не видел.
Я ничего не видел. Мне загораживала обзор какая-то деревяшка.
Я проморгался – черт возьми, это же лодка!
От души возблагодарив своего ангела-хранителя, я изо всех сил вцепился в планшир.
– Какого черта ты там торчишь?
Я посмотрел вверх, щурясь от невыносимо яркого вечернего солнца.
У меня перехватило дух. Сверху на меня смотрели Ковбой и Теско.
И скалили зубы.
– Так это же, черт возьми, сам Индиана Джонс!
Ковбой протянул руку и ухватил меня ниже локтя. Он занес вторую руку – что в ней было, я не видел, но он ударил меня по лбу наотмашь. Неимоверно громкий стук.
Он снова взмахнул рукой.
Из воды с ревом поплыли цвета. Сиреневый, синий, индиговый…
Еще удар.
Красный-зеленый-оранжевый-желтый…
Еще раз.
Желтый-зеленый-синий-алый-серебряный…
А он бил и бил. Пока не исчезли цвета, пока не осталась только тьма, кромешная тьма, лежащая за пределами вселенной.
Но я ощущал не боль, а будто какой-то мощный насос работал у меня в затылке.
Этот серый держал Кейт, охватив лапами ее запястья. Он приподнял ее над землей, и она беспомощно дрыгала ногами в воздухе. И только плакала: “Не трогай ребенка, ребенка не трогай!”
Серый склонил гривастую голову набок, изучая только что пойманный образец человека.
– Ребенка… ребенка не трогай!
Огромные глаза, красные как кровь, глядели ей в лицо. И снова склонилась набок голова – как у собаки, когда она что-то слышит. Кровавые глаза мигнули, будто серый обдумывал новую мысль.
Потом он перехватил левую руку Кейт своей правой, держа ее над землей одной рукой. Пальцами свободной руки – толстыми и серыми, как сырые сосиски – он ощупал ее тело сверху вниз. Будто интересовался контурами, ее губ, живота, груди, бедер.
Кейт в ужасе ахнула. Глаза ее вспыхнули, она попыталась вырваться.
Свирепо фыркнув, серый ухватил ее двумя руками и сломал о колено как палку.
– Отпусти ее!
Я с размаху ударил его кулаком в лицо…
И открыл глаза.
Газеты.
Пол, устланный газетами в несколько слоев.
Господи, как голова болит. Я проморгался. Левый глаз свело острой болью, и она ударила аж в затылок.
Дневной свет.
Я огляделся. Свет исходил от окна, закрытого матовым стеклом. А еще на окне была кованая решетка.
Я перекатился на спину. Сон все еще пытался наложиться на явь.
А наяву я видел белые стены. Еще газеты. Мебели нет. Лестница, ведущая к двери. И еще я видел свирепого звероподобного серого, который схватил Кейт. Видел ужас в ее глазах. Видел синяки на когда-то красивом лице.
И этот зверочеловек ломал ей спину о свое колено.
Черт.
Я слишком быстро встал.
Меня затошнило, что-то быстро завертелось в голове, быстрее, быстрее…
Меня вырвало на газеты.
Я вытер рот. Снова огляделся. На этот раз в глазах уже не плыло.
Моя тюремная камера.
Именно ею и была комната. Эти гадские психи посадили меня сюда, пока решат, как меня наказать за…
Черт побери, Кейт!
Что они сделали с Кейт?
Я снова оглядел подвал, надеясь увидеть ее на газетах. Нет, я был один.
Следующие десять минут я искал выход. Единственным выходом была твердая деревянная дверь. Крепко запертая. Я бил в нее ногами, кричал – никто не пришел.
Чтобы успокоить колотящееся сердце, я стал глубоко дышать. Надо выбраться и найти Кейт. Или сжечь этих гадов живьем, если они ее тронули. Но надо успокоиться и рассуждать разумно. Я сел на пол, прислонившись к беленой стене. Осторожно ощупал голову, по которой били дубинкой.
Кожа была страшно болезненной. От шишек и кровоподтеков голова напоминала горный ландшафт. Но зато череп не проломили.
Я снова оглядел подвал – на этот раз тщательнее.
Мебели не было. В углу стояла пластиковая миска, до половины налитая водой. Я обнюхал ее. Пить я буду, только если дойду до отчаяния. Эти психи могли для смеху подсыпать яду или слабительного помощнее.
На стенах были потеки мочи. На ведущих к двери ступеням – четкие отпечатки кровавой руки. Еще брызги засохшей крови на стенах – как будто встряхивали малярную кисть.
Кто-то даже нарисовал рожицу:
0 0
I
(____________________)
Это должна была быть веселая рожица с улыбкой, но что-то мне говорило, что тот, кто ее рисовал, не улыбался. Наверняка бедняга рисовал собственной кровью.
Помню, когда в детстве мне было плохо, я рисовал на зеркале рожицы или клоунские ухмылки. Инстинктивные попытки себя подбодрить. Наверное, этот художник пытался сделать то же самое.
Теперь я заметил, что стены покрыты надписями, и начал их читать вразброс. “Бенджамен Кроули”. И рядом несколько палочек “IIII”. Он отсчитывал дни.
Четыре дня его здесь держали. Интересно, что стало с ним на пятый.
Были и письма:
Имя: Делл Окрем. Адрес: Радвелл-драйв, 26, Хайгейт.
Пожалуйста, скажите моей жене Саре, что я жив и здоров.
Д.О. Июль.
И мерзкий постскриптум:
Уже нет!
Скажите Саре Окрем, Хайгейт, бордель, что Делл – ха-ха! Вечная память!
Попадались стихи, перемешанные со строками из Библии, куплеты из песен. И на английском, и на других языках.
Я невольно стал водить пальцем по надписям. Вдруг меня охватило ощущение присутствия тех, кого здесь держали пленниками до меня. Я ощутил их эмоции. Страх следующего дня и следующего часа – это было как у меня. Они тоже завязли в этом кошмаре, от которого нельзя проснуться.
И они писали на белых стенах свои последние слова. Послания матерям, любимым, друзьям. Некоторые трудно было понять.
Папа, она правду сказала про Моу. Они его у Тони не заберут. Жаль, что я не могу тебе показать, где он спрятан. С любовью, Джина.
Понять другие было просто:
Если увидите Энджелу Пьермонт, скажите ей, что я ее люблю. И прошу прощения, что оставил ее одну с ребенком. Спасибо. Льюк Грант (Пимлико).
И бредовое:
…виноват Иисус – и пусть меня больше не тыкают – я помру и больше они крови не выкачают – я помру скоро – Иисус мне уже ничего не сделает.
От других перехватывало горло:
Мамочка, Джилли посадили в машину с питбулем. Она громко кричит и я ее слышу. Мне надо убежать. Теско говорит, что будет резать меня вдоль.
Прости, что я была такой непослушной. Поцелуй за меня маленькую Анни Ли. Я постараюсь быть хорошей, чтобы Боженька был мной доволен.
Я тебя люблю ч по тебе скучаю.
Крепко тебя целую.
Твоя Линсдей.
Я затряс головой. Будь у меня винтовка, с каким бы удовольствием я перестрелял бы всю эту шайку мерзавцев, видит Бог!
И снова ударила мысль о Кейт. Что эти гады с ней делают? Воображение стало посылать картинки в мозг. Кейт отбивается, волосы рассыпались по лицу. Я вспомнил, как тот, кого звали Теско, возился с ручной дрелью – сверлил дырки в столбе.
Я прислушался. Из дома ничего не было слышно. Удалось только разобрать, что где-то снаружи лает собака. Приглушенно, далеко-далеко.
Что там написала эта девочка?
Джилли посадили в машину с питбулем…
Я представил себе Кейт, как ее впихивают в машину с озверевшим от голода псом. А психи толпятся вокруг, заглядывая в окна.
Девушка против бешеного пса.
Я забегал по подвалу, шурша подошвами по газетам. Письмена на стене впивались в кожу как булавки.
И голос – тоже острый, как булавка – все время говорил у меня в голове:
Сделай что-нибудь, Рик, сделай, сделай…
Да.
Только что?
Я бегал из угла в угол и снова и снова вперивался в надписи на стене. В то, что в последние свои часы писали жертвы этих садистов. И эти жертвы наверняка знали, что письма не дойдут до адресатов. Это было как предсмертная исповедь, как последнее прости. И я знал, что тоже должен что-то написать. Я уже хотел найти палочку или камешек и написать свои последние слова, так ощущал я свое родство с этими людьми.
Как мне отчаянно хотелось отомстить за их смерть!
Во мне стала разгораться энергия почти термоядерная. Гнев нарастал и удушал. Чудовищное давление искало выхода – отыграться хоть на одном мерзавце, что затащили нас с Кейт в эту помойку.
Черт, что они с ней сделали? Что они могли с ней сделать? Если они ее тронули… если только они ее тронули! Я стискивал кулаки.
И тут над лестницей открылась дверь.
Я стоял в середине камеры на ковре вонючих газет, среди стен, покрытых предсмертными надписями перепуганных и плачущих людей, и вот сейчас их выведут и…
И что?
Макнут головой в бензин и подожгут?
Скормят живьем бешеным питбулям?
Затравят, как зверя на охоте?
Пустят пулю в живот?
Прибьют к столу за нижнюю губу?
По лестнице спускался Ковбой в той же ковбойской шляпе и ковбойских сапогах. За ним шел Теско, следом еще кто-то, тощий, как жердь. У всех были шелковые ленты на руках, на ногах, на поясе. И у всех были винтовки.
Вот оно, Рик.
Пойдешь на бойню покорным бараном?
Или…
Теско стоял ко мне ближе всех и улыбался.
Письмо на стене возникло так ясно, как если бы было вырезано у меня в мозгу: Теско говорит, что разрежет меня вдоль.
У меня в груди взорвалась бомба.
Меня за это прикончат, но видит Бог, я этому радовался.
С рычанием я рванулся, будто взорвался. Кулак мелькнул в воздухе.
Крысиные глаза Теско вытаращились в изумлении. Он с ошалелым лицом попытался поднять винтовку.
Наверное, что-то вело мою руку и придавало ей сил. Я услышал собственный рык, когда мой кулак превратился в орудие разрушения. Хр-р-рясь!
Кулак угодил в середину его морды. Теско хрюкнул и свалился, как бумажный.
Я стоял, тяжело дыша. Кулак начал саднить. Но мне было глубоко плевать. Этот псих Теско валялся на спине, глаза превратились в щелочки. Он кашлял и захлебывался, из носу хлестала кровь, и то и дело появлялись из ноздрей кровавые пузыри:
Ковбой ткнул его винтовкой. Он застонал, но не шевельнулся.
Тощий взял меня на прицел. Я не шевелился. Все, что во мне было, ушло в этот удар.
Теперь они меня убьют.
Ковбой поглядел на Теско, потом опять на меня с веселым удивлением. И приподнял пальцем край шляпы.
– Отличная работа, – сказал он с уважением. – Впервые вижу, как Теско свалили одним ударом.
– Пошел ты!
– Черт возьми, да вы ему нос превратили в кашу. Смотрите, этот хмырь вырубился вглухую. – Он снова посмотрел на меня. – Отличная работа, но лишняя.
– Можешь мне поверить… – Я попытался перевести дыхание. – Можешь мне поверить, дело того стоило.
– Лишнее, – повторил Ковбой, – потому что я пришел извиниться, что ударил вас по голове. – Он улыбнулся. – И сообщить вам, что вы свободны.
– Пошел ты!
– Это правда. Ладно, Лэнки, нечего наставлять винтовку на мистера Кеннеди.
– Мистера Кеннеди? – Мне стало подозрительно. – С чего вдруг “мистер”?
– Потому что мы допустили ошибку. Как я уже сказал, вы свободны и можете идти. Но мы уверены, что вы для начала с нами отужинаете.
Подозрение меня не отпускало. Я точно знал, что здесь какой-то подвох. Садистская игра. Вывести тебя наружу, сунуть за шиворот гранату и драть во все лопатки. Правда, смешно?
– Почему вы передумали? – спросил я.
Этот тип осклабился:
– Скажем так, что вас спас Иисус.
– Иисус?
– Иисус, – кивнул Ковбой.
Я все равно не сдвинулся с места. Если бы снова вернулся этот прилив энергии! Может, я бы смог броситься на Лэнки и вырвать у него винтовку.
Ковбой пожал плечами:
– Вам нужно подтверждение. – Он повернулся к лестнице. – Мисс Робинсон! Мисс Робинсон! Вы не согласитесь сойти к нам?
– Кейт! – Я не верил своим глазам. – Кейт! Как ты?
– Все хорошо. – Она сошла по лестнице, улыбаясь. Я увидел, что она одета в шелковую кофточку и леггинсы. Они были новыми, как и пара сандалий на веревочной подошве у нее на ногах.
– Лэнки, помоги мне вытащить отсюда этот потекший кран, – сказал Ковбой, и они с тощим нагнулись, взяли Теско за каждую руку и потащили к лестнице.
Кейт поглядела на меня с удивлением.
– Да, работа мистера Кеннеди. – Ковбой озадаченно покачал головой. – Хороший удар, мистер Кеннеди, хороший удар.
Они вытащили Теско наружу за ноги. Каждый раз, когда голова стукалась о ступеньки, он стонал.
– Тише, деточка, спи, – сказал Ковбой, когда они вытащили его с глаз долой.
Я смотрел на Кейт, ничего не понимая. Она выглядела чистой, отдохнувшей, как будто провела выходные за работой в саду.
Я порывисто взял ее за локоть. Как было приятно коснуться ее, увидеть, что она невредима. Она обняла меня.
– Как ты? – спросила она, озабоченно глядя зелеными глазами в мое лицо.
– Нормально.
– Я боялась, что они тебя могли убить.
– Я был уверен, что они тебя убили.
– О Рик, обними меня! Крепче… Ох, как хорошо.
– Хорошо? Это великолепно! Черт, да ты и пахнешь великолепно!
– Пошли, найдем тебе чистую одежду.
– Погоди минутку. Кейт, что произошло?
– Когда я вынырнула на поверхность, я увидела, что тебя затаскивают оглушенного в лодку.
– Нет, я имею в виду, почему они передумали?
– Иисус им велел нас отпустить.
– Иисус? Это как, иносказание?
– Нет. Иисус велел Ковбою нас отпустить.
– Психи.
– Нет, не психи. – Она улыбнулась. – Я тоже говорила с Иисусом.
– Ты говорила с Иисусом? Ты в самом деле?…
– Он, Рик, у тебя еще посетитель!
Таттс осторожно засунулась в дверь подвала, будто стесняясь.
– Извините, я… то есть не хотела мешать или как…
Я произнес вполголоса:
– У них там что, турникет? И пропускает по одному?
Кейт улыбнулась шире.
– Если будет когда-нибудь фэн-клуб Рика Кеннеди, один член этого клуба тебе точно гарантирован.
– Ну, спасибо, – сказал я и уже громче, обращаясь к Таттс: – Давай, заходи!
Она спустилась, неуклюже ступая на высоких каблуках. Одета она была в короткую полосатую юбку и топ с завязками на шее. Еще на ней было жемчужное ожерелье и длинные серебряные серьги. Когда она подошла поближе, я разглядел на серьгах миниатюрные брелоки в виде ладони и подошвы. И еще я удивился, как она молодо выглядит.
– Ей много хлопот стоило придать себе парадный вид для встречи с тобой, – шепнула Кейт, лукаво прищурившись.
“Ладно, Рик, пора просыпаться на полу, – сказал я себе. – Это сон, как тот, в котором серый схватил Кейт”.
Это я себе сказал и даже прикусил губу побольнее. Но нет, это была явь.
Таттс вроде не знала, как со мной поздороваться. Казалось, она бросится мне на шею и поцелует – но нет, она пожала мне Руку.
– Мне очень жаль, что они с тобой так поступили, – сказала она. – Но теперь другая жизнь, и они сходят с ума. Принимают и пьют всякое – понимаешь?
Я кивнул.
– Но сейчас у тебя все хорошо? Голова не очень болит?
– Во всяком случае, не развалилась.
– Принести тебе поесть? – Она улыбнулась. – Я могу сделать отличные спагетти с болонским соусом. У нас даже испанское вино к ним есть. Правда ведь, испанское? А нет, итальянское, да?
Она нервничала и потому сильно частила:
– У Мадонны есть итальянское вино. Я могу у нее одол…
– Таттс, Таттс, спасибо, – перебила ее Кейт. – Спасибо, но мы приглашены поужинать с…
– Да, конечно, вы же приглашены на ужин к Иисусу. Господи Иисусе… то есть черт побери, я хотел сказать. Иисус? Говорить с Иисусом? Ужинать с Иисусом? Все они об этом твердили. А что потом? Может, пойти с Иисусом кататься на роликах? А потом скатиться с ним с Голгофы на заднице?
– Да… конечно. – Я заставил себя вежливо улыбнуться. – Большое спасибо за заботу, Таттс. Очень красивые серьги.
– Правда? – Она была польщена не меньше, чем удивлена. – Я их делала в мастерских. Единственное, что у меня сохранилось от старых времен.
– Очень симпатичные.
Мы стояли в этом подвале с обрызганными кровью стенами, с предсмертными надписями замученных людей и вели светскую беседу. Таттс глядела на меня близко посаженными глазами. Каким-то странным взглядом она пыталась что-то увидеть на моем лице. Будто я одним выражением лица должен был сказать ей что-то неимоверно важное, и она ни за что на свете не хочет этого пропустить.
Наконец Кейт посмотрела на часы.
– Извини, Таттс, нам пора.
– Ах да, конечно. Прошу прощения. Я не хотела вас задерживать. Но ничего, он не будет злиться, если вы опоздаете. Он хороший.
Он?
Я знал, кого она назвала “он”.
– Иисус?
Кейт сжала мне руку:
– Иисус нас ждет.
Иисус стоял возле длинного стола. Он отломил от каравая кусок хлеба, потом наполнил два бокала красным вином из кувшина. Протянул Кейт и мне вино и хлеб. И сказал:
– Кейт, Рик, садитесь, пожалуйста.
Иисус говорил с ливерпульским акцентом. Мы с Кейт сели. Мы находились в ресторане отеля, и, кроме нас, посетителей не было. Все столы были покрыты хрустящими скатертями, в центре каждого стоял бокал с одинокой белой розой. Приборы сверкали в лучах косого солнца, бьющего в окно шириной во всю стену. Снаружи уходила вниз по холму тихая улица викторианских домов, обсаженная каштанами. Через двести метров улица кончалась и уходила в новое Лондонское озеро, и только крыши домов и скелеты древесных вершин торчали над водой, отмечая затонувшую дорогу. В полукилометре торчала из воды колокольня, и часы на ней застыли на без десяти два.
Сначала нам поднесли по бокалу холодного пива в баре отеля. Потом мы перешли в ресторан, где подали большие пиццы с перцами и беконом. Служил нам тот, который был похож на жердь.
Иисус и выглядел как Иисус. Ладно, как его голливудское изображение. Возраст около тридцати, окладистая борода и длинные волосы. Глаза у него были синие, и он жестикулировал, раскидывая руки в стороны, будто обнимая нас во время разговора. Одет Иисус был в черный кожаный жилет и черные брюки. Возможно, самым большим проколом в этом перевоплощении (если не считать одежды) была татуировка на пальцах. Она гласила: “Гэри Топп”. Я решил, что это его настоящее имя.
Мы беседовали. Иисус все время извинялся за то, что пришлось пережить нам с Кейт в руках его банды. И очень хотел узнать подробности нашей попытки к бегству в “роллс-ройсе”.
– И машина не наполнилась водой сразу? – спрашивал он с мягким ливерпульским акцентом, будто говорил сам Джон Леннон.
– Нет, “Роллс-ройс” выпускает – то есть выпускал – отличные машины.
– Но ведь не подводные лодки?
– Нет.
Он снова спрашивал, что мы видели под водой. Его захватило описание улиц и домов, лежащих на дне озера.
– Нехорошо вышло с Дебилом, – вздохнул Иисус. – Мы знали, что он не умеет плавать. Он боялся воды. В лодке всегда садился на днище в середину.
– Он вспрыгнул на капот.
Иисус пожал плечами:
– Не обвиняйте себя. Все равно он уже был неуправляем. Приставал к нашим девушкам. Конечно, потом он всегда извинялся. Он рыдал от угрызений совести, он так раскаивался, но… – Иисус снова пожал плечами. – Ешьте, ешьте. Вкусно?
– Чудесно.
Кейт двумя руками подхватила кусок пиццы и ела с голодной жадностью.
– Отличная пицца, – добавил я. – И хлеб тоже. Мы уже полгода хлеба не пробовали.
– Нет дрожжей?
– Нет печей. Мы провели лето в палатках.
– Зима обещает быть холодной. – Иисус налил нам еще вина.
– Если земля не разогреется еще, – сказал я. – Тогда будем зимой ходить в шортах и в гавайках.
Не улыбнулся никто, включая меня. Шутка вышла неудачной – я сам, как только начал говорить, вспомнил черный палец, указывающий на Фаунтен-Мур. Земля горела, умирала растительность, пылали города.
Иисус пригубил вино.
– Плохо там, откуда вы сейчас?
– Почти все проблемы в тех местах, – сказала Кейт, – связаны с выходом ядовитого газа из трещин земной коры. Я оторвал себе приличный кусок пиццы.
– Сначала возникла серьезная проблема беженцев. Очень быстро кончились запасы провизии. За яблоко могли убить.
– А теперь люди едят друг друга, – фаталистически пожала плечами Кейт. – Люди – единственный продукт, который не в дефиците.
Я поглядел на Иисуса:
– Я так понимаю, что у вас нет недостатка в еде?
– Пока что это не проблема, Рик. Потоп выгнал людей из города за несколько дней. У них не было возможности грабить супермаркеты и склады. На некоторое время у нас запасов хватит.
– Сколько людей в вашей группе?
– Пятьдесят пять. То есть пятьдесят четыре после гибели Дебила.
– Вы уверены, что вода не поднимется выше? – спросила Кейт.
– Этого уровня она достигла через три недели после начала наводнения. Тьфу-тьфу, не сглазить бы – больше она не поднимается.
– На вас нападали другие группы?
– Пока что Бог миловал. Те, что ушли из Лондона, держатся на высоких местах к северу. Возвращаться они не рискуют. К тому же для этого нужны лодки.
– А как вышло с вами?
Иисус улыбнулся, огладив бороду.
– Как вы могли бы догадаться по акценту, я родом из Ливерпуля. Я не мог найти работу. У меня была жена и три дочери. И потому я решил попытать счастья в Лондоне. Несколько месяцев трудился на стройках. Потом меня уволили. Я убивал время в пабах за выпивкой. Когда деньги начали подходить к концу, я стал покупать виски и пить его в парках. Скоро дошел до того, что бутылка стала важнее крыши над головой. И тогда все деньги, что мне удавалось добыть, я стал тратить на выпивку.
– Ты стал бездомным?
– Да нет, Рик, у меня был дом. Отличный дом. Только он был внутри бутылки. Самый уютный дом, который можно себе представить.
– А остальные из твоей группы?
– Все бездомные. Люди, которым общество дало ногой в зубы.
Кейт сказала:
– Но ты их всех собрал и привел на этот остров?
Он благодарно поклонился Кейт:
– Точная формулировка, мисс Робинсон.
– И они назвали тебя Иисусом?
Он кивнул:
– В старые времена общество награждало добрые дела медалями и титулами. Эти люди дали мне имя Иисус в знак благодарности.
– Ты проделал отличную работу, – сказала Кейт. – У всех сытый вид.
Он усмехнулся:
– И они перестали быть бездомными. – Он наклонился вперед. – Для вас двоих то, что случилось с нашей планетой, – катастрофа. Для этих людей – благодеяние. Оно спасло им жизнь. Оно дало им гордость и чувство цели.
– У каждой тучи есть серебристая изнанка – для некоторых. – Кейт улыбалась, но голос ее прозвучал резко.
– Послушайте! – сказал Иисус, сведя ладони вместе. – Вы видали фотографии двухголовых овец, птиц, рожденных без перьев, детей с перепончатыми пальцами. Я думаю, Природа намеренно создает этих мутантов, уродцев – называйте как хотите. А причина в том, что если среда вдруг изменяется с катастрофической быстротой – вот как сейчас, – вдруг оказывается, что эти уродцы благодаря своим нестандартным, скажем так, атрибутам лучше приспособлены к новой среде, чем так называемые нормальные животные. То же самое и с этими людьми. – Он похлопал себя по лбу. – Некоторым из нас при рождении в голову закладываются другие программы. Мы вырастаем и чувствуем себя изгоями. Рыбой вне воды. Мы никогда не были членами нормального общества. Мы – те, кого бьют и унижают в школах. Мы становимся наркоманами и алкоголиками, мы попадаем в тюрьмы и сумасшедшие дома – просто не вписываемся в жизнь обычного общества. Мы – круглые затычки, которые общество пытается всунуть в квадратные дырки. И потому мы выпадаем в щели. Мы живем на улицах или психиатры пытаются нас лечить – то есть они называют это лечением. Нас накачивают лекарствами – мелипрамином и амитриптилином от депрессии, аминамазином от шизофрении.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |