Виктор Иванович Мережко 23 страница

— Наверное, тетя.

— То есть у профессора было двое детей? Вы и отец нашей девочки?

— Совершенно верно.

— Вашего брата звали Михаил?

— Почему — звали? Надеюсь, он жив?

— Это никому не ведомо. Он ведь отбывает пожизненную каторгу. А с каторги люди редко возвращаются живыми.

— Я могу увидеть девочку?

— Непременно. Но вначале несколько слов. Девочка — круглая сирота…

— Думаю, не совсем круглая, если есть я.

Старшая иронично посмотрела на Соньку:

— Вы намерены забрать ее?

— Для начала я хочу просто ее увидеть.

— Вернусь все-таки к своей мысли. Девочка уже понимает, что она круглая сирота, психика ее очень уязвима, и травмировать ребенка праздными посещениями я бы не считала возможным.

— Это ваше мнение, но не право, — резко ответила гостья.

— Да, это мое мнение. Но вам не мешало бы знать о наследственности Мехелины. Отец — убийца. Мать… Вам известно, кто ее мать?

Сонька сидела бледная, напряженная.

— Кто?

— Знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка. Понимаете, воровка!.. Где гарантия, что воровка не станет доставать вас, удочерившую ее ребенка?

— Гарантий нет.

— Что в таком случае ждет девочку? Либо вы всю жизнь будете ее прятать от преступницы, либо не выдержите и просто отдадите Михелину в эти чудовищные руки! Меня лично ни то, ни другое не устраивает.

— Что вас устраивает?

— Чтобы ребенок никогда не знал ни отца, ни матери. Пусть лучше будет просто сирота.

— Но у нее был достойный дед — профессор Блювштейн.

— Фамилия. Понимаете — фамилия! Блювштейн! Под такой фамилией мать девочки, Соньку Золотую Ручку, недавно осудили на восемь лет каторжных работ!

— Покажите мне девочку, — севшим голосом попросила Сонька.

Старшая взяла звоночек, в дверь тут же просунулась голова молодой воспитательницы.

— Приведи Михелину. — Она повернулась к гостье и предупредила: — И, пожалуйста, никаких эмоций. Вы просто ее тетя.

— Конечно.

В комнате стояла тишина, пока дверь вновь не открылась и на пороге не возникла совершенно очаровательная пятилетняя девочка — светленькая, с бантиком на голове. Она остановилась, сделала книксен и с детской наивностью поинтересовалась:

— Звали меня, мадам Александра?

— Звала, — старшая подошла к ней. — У тебя все хорошо, Михелина?

— Все очень хорошо. — Девочка посмотрела на Соньку. — А кто эта дама, мадам Александра?

— В присутствии человека нельзя спрашивать о нем в третьем лице, — строго поправила ребенка старшая.

— Простите, мадам Александра. — Михелина внимательно посмотрела на Соньку. — Кто вы, мадам?

Та молчала, заворожено глядя на девочку.

— Вы приехали ко мне?

— Да, к тебе.

— А вы кто?

— Тетя… Твоя тетя.

Девочка вопросительно посмотрела на старшую:

— Я не понимаю. Тетя — это как?

— Мадам… простите, как вас?

— Софья, — бросила воровка.

— Мадам Софья твоя родственница, Михелина. Она приехала посмотреть, в каких условиях ты проживаешь.

— Я проживаю в очень хороших условиях! — бодро отрапортовала девочка. — Меня здесь любят.

— Это правда, — разулыбалась старшая. — Здесь любят всех, но тебя больше всего!

— Благодарствую, — Михелина снова сделала книксен. — Я могу идти?

— Иди, дорогая.

Михелина в сопровождении очкастой воспитательницы ушла, старшая вопросительно повернулась к гостье.

— Что скажете?

— Скажу, что ребенок совершенно изумительный.

— Это правда. Тем не менее вам следует подумать, перед тем как решиться на удочерение.

— Я подумаю. — Сонька поднялась. — Вам известно, что у Михелины есть родная сестра?

— Первый раз слышу.

— Сестру зовут Табба. Живет она с бабушкой. Думаю, было бы неплохо, если бы со временем девочки узнали, что они сестры.

— Вам известно, где проживает Табба?

— Да, я могу оставить вам ее адрес. — Сонька написала на листочке название улицы и номер дома. — До свидания, благодарю.

— И я вас благодарю.

Когда они дошли до двери, старшая неожиданно спросила:

— Простите, как, вы сказали, ваше имя?

— Софья.

— Почти как Соньку Золотую Ручку…

Воровка окинула ее презрительным взглядом:

— Софья и Сонька — совершенно разные имена, — и немедленно покинула кабинет.

Сонька сидела на скамейке недалеко от того места, где вчера произошла ее встреча с князем Обертынским. Видела, как остановилась карета и из нее вышел по-прежнему элегантный князь, как он стал оглядываться, высматривая вчерашнюю знакомую, но тщетно. Князь нервно вертел в руках трость, расхаживал вдоль проспекта, снова озирался. Затем сел в карету, и кучер ударил по лошадям.

Сонька грустно усмехнулась, поднялась и поплелась прочь.

Пожалуй, главной достопримечательностью в Туле, куда туляки первым делом вели своих гостей, был городской рынок. На этом рынке продавали все: оружие, ворованных лошадей, начищенные до золотого блеска самовары, разное тряпье — от поношенной одежды до фраков и бальных платьев, всевозможную обувь, мебель резную и попроще, ярких заморских попугаев, шарманки и граммофоны, тульские гармошки и воронежские баяны, балалайки, гитары и даже мандолины — в общем, все то, на что у народа был спрос.

День стоял жаркий. Лето наступило уже в мае, стремительно и изнуряюще. Люди бродили по рынку неспешно, вальяжно, лениво.

В этой толчее толкалась Сонька. Одетая в легкий изящный сарафанчик, с накинутой на плечи кофточкой, она выглядела свежо и спокойно, из общей толчеи ничем особенным не выделялась, будто не было ни Сибири, ни тяжелого побега из барачного лагеря.

Она останавливалась возле какой-нибудь толпы зевак, глазеющих, скажем, на лошадей или дрессированных обезьян, выбирала наиболее подходящую жертву, прижималась к ней поплотнее и выуживала из кармана или из сумочки что-то ценное, от денег до украшений. Воровке самой было интересно наблюдать за рыночной возней, поэтому иногда она превращалась в праздную гуляку и с удовольствием слушала бормотание попугая или умилялась пляшущему медведю.

В одной толпе, где она только что облегчила ридикюль расфуфыренной дамы, кто-то легонько взял ее за руку и развернул к себе. От неожиданности воровка даже вскрикнула. Это был Улюкай. Она бросилась к нему на шею, обняла, расцеловала.

— Боже, откуда ты? Какая неожиданность, Улюкай!

Улюкай тоже был рад — он смотрел на женщину светящимися от радости глазами.

— А я поначалу тебя не признал. Долго шел следом, пока не увидел, как ты работаешь.

— Ты почему здесь?

— А ты?

Воровка усмехнулась:

— Долго рассказывать.

— Мне не короче.

Женщина понимающе поджала губы, огляделась:

— Пошли отсюда, где-нибудь посидим.

В кабаке напротив рынка народу было немного. Сонька и Улюкай сидели за столиком у стены, пили чай с баранками, вели негромкую беседу. Улюкай рассказывал:

— Все было просто. После твоего отбытия из Питера нам на хвост села полиция. Мы только взяли банк на Невском, не успели даже поделить добычу, как синежопые нагрянули. И знаешь, кто нас заложил? Кочерга! Ты его не помнишь.

— Помню. Худой такой.

— Оказывается, он дятлом у нас был. Стучал. Ну и распихали кого куда. Я, к примеру, за Урал попал.

— Бежал?

— А кто ж там долго выдержит?! — Улюкай любовно посмотрел на подругу. — Ну а про тебя я наслышан. Даже гордость взыграла — надо же, наша Сонька стала такой знаменитой, все газеты пишут.

— Не нужна мне такая знаменитость, — отмахнулась женщина. — Морду лишний раз боюсь показать.

— Откуда бежала?

— Из Сибири. Думала, подохну. — Воровка закатала рукав блузки, показала ржавые пятна на коже. — Все отморозила, руки, ноги, спину.

— А в Тулу зачем? На воровскую биржу?

— Мне нужно найти одного человека.

— Я его знаю?

— Вряд ли.

— Он вор?

— Марвихер.

Улюкай согнал морщины на лбу:

— Из Одессы? Кочубчик?

— Ты его знаешь? — удивилась Сонька.

— Его все воры знают! Зачем он тебе?

— Нужно.

— Хочешь, я найду его?

— Сама найду, — тихо проговорила воровка. — Узнать бы, где он сейчас.

— Не в Одессе точно. Прячется где-то. Я знаю, воры питерские, московские и одесские поклялись достать его. И первым теперь достану я. Увидел тебя и достану!

Сонька положила ладонь на его руку, попросила:

— Не надо. Если ты мне друг, не надо. Я должна сама его увидеть.

Вор склонился к столу, чтобы заглянуть воровке в глаза.

— Так это правда, что ты влюбилась в этого… марвихера?

Она молчала.

— Правда. Сонька?

— С чего ты взял?

— Все газеты орали про твою любовь!

Женщина помолчала, потом тихо ответила:

— Правда.

— Вырви! Вырви эту заразу, Сонька!

— Не могу.

— Он загубит тебя!

— Знаю. И все равно не могу. Я подохну, если не увижу его. Узнай, где он. — Сонька коснулась руки приятеля, проникновенно сказала: — Попроси воров, чтоб не вели меня. Чтоб не вмешивались. Я сама разберусь с Кочубчиком. А потом объявлюсь.

Улюкай помолчал, тяжело вздохнул:

— Узнаю. Схожу на биржу, попробую узнать, где эта паскуда. Но только пеняй потом на себя, Сонька.

Состав едва полз по узкоколейке, подавал писклявые гудки слабый паровозик, вагон скрипел и дергался. В вагоне третьего класса пассажиров было раз, два и обчелся.

Была ночь, но Сонька не спала. Сидела у окна, смотрела на проносящиеся черные деревья и темные поселки. В вагоне было душно, надрывно кашлял мужик на соседней полке, вдали плакал ребенок. По проходу прошелся кондуктор с фонарем в руке, громко объявляя:

— Господа! Через тридцать минут Смоленск! Не забывайте свои вещи, господа!

Сонька в числе прочих прибывших в Смоленск осторожно спустилась по ступенькам на перрон, огляделась в поисках какого-нибудь транспорта. Увидела на привокзальной площади несколько бричек и направилась к ним. Извозчики в предвкушении заработка заголосили со всех сторон.

— Мадам, куда прикажете везти?

— Ко мне, мадам! Прокачу за милую душу!

— Лучшие рессоры в Смоленске, мадам! Прошу вас!

— Мадам, пожалуйте к самому молодому и симпатичному извозчику!

Сонька направилась не к самому симпатичному, а к тому, который предлагал прокатить «за милую душу». Уселась, сообщила пункт назначения:

— Едем в Вязьму.

— Куда-а? — удивился извозчик.

— В Вязьму, милок.

— Дорогое удовольствие, мадам!

— Не дороже, чем потерянное время.

— И то правда!

Парень ударил по лошадям.

День уже расплывался над густым лесом, по которому была проложена узкая, похожая на просеку дорога. Лошади тащили бричку неторопливо, колеса скрипели и безжалостно подскакивали на ямах, извозчик вел заинтересованный разговор с Сонькой.

— Так к кому все-таки направляетесь, сударыня?

— Тебе зачем?

— Интересно. Такая краля просто так в гости не ездит.

— А как ездит?

— Как? Либо по делу, либо к хахалю.

— Допустим, к хахалю.

Извозчик по привычке снова присвистнул.

— Это ж к которому? Я ведь сам из этих краев. Каждую собаку знаю в морду.

— Думаю, не каждую.

— Каждую! Называйте.

— К Вольфу Бромбергу.

— К кому? — оглянулся парень.

— Вольф Бромберг.

— Не, такого точно не знаю.

— Не знаешь, потому что новый он у вас?

— Не еврей, часом, из Одессы?

— Наверно, к нему.

Извозчик снова оглянулся.

— Так ведь он не Бром… Не Бромбур.

— А кто он теперь?

— Другое имя. Но тоже не наше. Кажись, Кочубей. Да, точно, Владимир Кочубей. — Он рассмеялся: — У нас его кличут — Владимир-Хочь-Убей!

Сонька усмехнулась.

— К Владимиру-Хочь-Убею как раз и еду.

Парень помолчал, крутнул головой.

— Богатый человек. Недавно приехал и уже скупил несколько деревень… — Он вдруг приостановил лошадей и почему-то шепотом спросил: — А не боитесь к нему ехать?

— Почему я должна бояться?

— Так ведь сказывают, что он из бывших воров. Будто донес на саму Соньку Золотую Ручку. За это ему будто полиция дала денег, теперь он здесь жирует.

— Не боюсь, — обаятельно улыбнулась ему Сонька. — Не знаешь, Кочубей один живет или с бабой?

— Один. Девок, правда, ему из Смоленска возят… Платных! А так живет один.

До парня вдруг что-то дошло, и он совсем тихо спросил:

— А может, вы тоже из этих, из воров?

Женщина рассмеялась.

— Нет, я не из воров. Я его жена.

Извозчик с облегчением рассмеялся.

— Я так и подумал. Уж больно вы симпатичная дамочка.

Наконец бричка подкатила к самой окраине Вязьмы. Строительство здесь Володя Кочубчик развернул славное. Дом планировалось построить трехэтажный, земли под будущее хозяйство было куплено не менее трех гектаров, причем вокруг стройки громоздились многовековые деревья, из которых со временем следовало образовать парк.

Работа по возведению особняка велась ударными темпами. Народу сюда было согнано предостаточно, грохот от молотков, топоров, пил стоял знатный, и найти здесь самого хозяина было делом сложным.

Сонька сидела в бричке, накрытой легким брезентовым верхом, ждала, когда вернется извозчик. Наконец он появился — шел, чему-то улыбаясь.

— Заполошный он какой-то. Все допытывался, кто к нему приехал. Как бы чего-то боится.

— Может, и боится.

— Интересовался, мужик или баба. Говорю, госпожа, притом ягодка! — Извозчик оглянулся, увидел направляющегося к ним Кочубчика и шепотом сообщил: — Идет… Мне исчезнуть?

— Недалеко.

Сонька отклонилась на спинку сиденья и ждала появления Володи. Он вначале заглянул под накидку, затем резко отбросил ее. От неожиданности остолбенел.

— Сонька?

За время, пока Сонька не видела Володьку, он потучнел, стал солиднее, неторопливее. В нем проявился хозяин. Он в полном недоумении смотрел на нежданную гостью.

— Ты откуда взялась?

Извозчик с интересом повернул к ним голову. Она счастливо улыбалась.

— Здравствуй, Володя.

— Чего явилась?

— Тебе здесь рассказать или, может, пригласишь в дом? — с улыбкой спросила воровка.

— Здесь! Говори, зачем приехала?

Сонька потянулась к нему, но он резко отбросил ее руку.

— Катись отседова!

Лицо женщины стало злым:

— Пригласи в дом, там поговорим.

— О чем?

— Услышишь. Пригласи в дом!

— Дом еще не достроен!

— Пригласи в недостроенный. — Сонька не сводила с него остервенелого взгляда. — Я тащилась сюда за тысячи верст не для того, чтобы получить пинка под зад!

Кочубчик беспомощно огляделся, увидел насмешливо-испуганное лицо извозчика и нехотя протянул воровке руку.

— Вылезай.

Она вышла из повозки, насильно взяла Володю под локоть и повела в сторону строящихся хором.

Кочубчик остановился посередине комнаты, в упор смотрел на гостью. Стены комнаты были уже отделаны, оконные рамы со стеклами придавали ей довольно жилой вид, а завезенная мебель позволяла здесь спать и обедать.

— Ну, говори!

Она огляделась, полуутвердительно заметила:

— Один живешь…

— Пока один. Что еще?

— Говорят, из города возишь девок?

— Обо мне многое говорят.

— Может, покормишь?

— Не до того. Рабочие ждут.

Сонька подошла к нему поближе, улыбнулась, снова попыталась обнять, и снова Кочубчик оттолкнул ее.

— Не надо этого! — Раздраженно поинтересовался: — Зачем явилась? Я тебя звал?

— Сама приехала. — Сонька по-прежнему нежно смотрела на него. — Я, Володя, беглая.

— Догадался. И на что, интересно, надеешься?

— На тебя.

Вор хохотнул, мотнул головой:

— Один раз ты уже понадеялась.

— Я помню, Володя… Дом строишь на какие деньги?

— А тебе-то что?

Лицо женщины вновь стало жестким:

— Сколько тебе заплатили за меня?

— Ты с этим приехала?

— Я приехала увидеть тебя, а ты гонишь меня, как собаку!

— А ты собака и есть! Беглая причем! Пошла, геть! — Кочубчик неожиданно схватил воровку за одежду, поволок к выходу. — Катись, паскуда, пока городовому не сообщил!

Сонька вырвалась из его рук, силой заставила остановиться.

— Володя… Послушай, Володя! Я по любви приехала! Жить не могу!.. Даже с каторги бежала из-за тебя! Чуть не подохла по пути! Пойми ты это, Володя!

— Не понимаю! — заорал он ей в лицо. — Потому что ты никто мне! И беги отсель, пока не поздно! Клянусь, возьму грех на душу и сообщу в полицию!

Воровка отступила на шаг, шепотом спросила:

— Неужели сообщишь?

— Вот те крест, ежели не сгинешь. — Кочубчик неожиданно перекрестился.

— И не жалко?

— Себя жалко.

— А крестишься почему? Выкрестом стал?

— Я теперь, Сонька, уважаемый везде человек. Помещик! И не смей мешать мне! Всякому, кто станет на дороге, сломаю хребет! А тебе в первую очередь.

Воровка помолчала, глядя себе под ноги, направилась было к выходу, затем вдруг схватила небольшой топор, вогнанный в бревно, и с криком ринулась на Кочубчика. Он успел увернуться, ловко выбил у нее топор и повалил на пол. Затем скрутил ее и поволок к двери. Со всей силы вытолкнул за порог и крикнул кому-то:

— Николай! Васька! Гоните эту падаль отсюда! Воровка она!

Двое дюжих рабочих немедленно подхватили ее и потащили к воротам. Несмотря на то, что женщина вырывалась и кусалась, довели до ограды, оставили ее здесь, сильно толкнув при этом. Сонька упала в грязь, на глазах пораженного извозчика медленно поднялась и побрела к бричке.

На обратном пути лошади бежали ходко. Извозчик, подпрыгивая на выбоинах, устало дремал на облучке, Сонька сидела под навесом нахохлившись, тяжело глядя на густой, налитый весенней зеленью лес.

Поезд подали к отправлению, к нему со всех сторон потянулись пассажиры.

Сонька покинула бричку, с торопливой оглядкой заспешила к составу. Нашла свой вагон, отдала проводнику билет, и в это время ее под руки взяли два крепких господина в штатском.

— Госпожа Софья Блювштейн?

Она было дернулась, но быстро оценила ситуацию и представилась со своей обаятельной улыбкой:

— Совершенно верно, господа. Софья Блювштейн.

Допрос вел пожилой сухой следователь. Он что-то отмечал в бумагах, время от времени бросая на задержанную любопытный взгляд. Наконец закончил писанину, со вздохом распрямился:

— Будем говорить начистоту или парить мозги?

Сонька улыбнулась.

— Начистоту.

— Фамилия?

— Софья Блювштейн.

— Она же Сура Шейндля Соломониак, госпожа Софья Сан-Донато и многое другое. А в итоге Сонька Золотая Ручка?

Воровка удивилась хорошей осведомленности следователя, с уважением склонила голову:

— Все верно.

— Как давно вы бежали с каторги?

— Не могу знать, господин следователь. У меня при себе не было ни календаря, ни часов.

— Цель побега?

— Увидеть дочек.

— Место их проживания?

— Санкт-Петербург.

— Что привело вас в Смоленск?

Сонька улыбнулась.

— Думаю, вы догадываетесь.

— Я обязан услышать ответ.

— Желала увидеть любимого человека.

— Он живет в Смоленске?

Воровка рассмеялась:

— Господин следователь, мы же договорились не парить мозги.

Тот понимающе усмехнулся, заглянул в бумаги.

— Откуда вам стало известно, что господин Владимир Кочубей, он же Володя Кочубчик, проживает в Смоленской губернии?

— Он — вор, А воровской след зимой не замерзает, весной не тает.

— Господин Кочубей доложил, что вы пытались его убить.

— Пыталась. Но не убила. Жаль.

Следователь помолчал в задумчивости, поднял на воровку усталые, сострадающие глаза.

— Вам, госпожа Блювштейн, грозит пожизненная каторга. И не где-нибудь, а на Сахалине. Оттуда вы не сможете сбежать ни к дочерям, ни к любимому.

— Почему?

— Сахалин. Туда можно добраться только морем. Полгода — морем. Пароходом!.. А оттуда дороги нет. Только в ящик и к Господу Богу.

Сонька пожала плечами.

— Вам сколько лет, господин следователь?

— Пятьдесят один. А в чем дело?

— В том, что люди в таком возрасте могут ошибаться. Я, господин следователь, бессмертна. И вы убедитесь в этом.

Карцер был узкий, холодный, сырой. Время от времени по полу пробегали крысы, с потолка капала вода, по стенам ползали мокрицы. Свет падал лишь от крохотного зарешеченного окошка, за которым была тишина и лишь гулко отзывались медленные шаги надзирателя.

Сонька не спала. Услышала, как возле ее двери надзиратель остановился, заглянул в оконце.

— Тоже не спится? — бросила Сонька.

Тот не ответил, шаги неспешно удалились.

Воровка подошла к двери, прислушалась. Вскоре шаги вновь стали приближаться, в окошке появился подбородок молодого мужского лица, Сонька позвала:

— Как вас зовут?

— Не положено, — ответил молодой ломающийся голос, и шаги опять затопали дальше.

Сонька тяжело вздохнула, вернулась к каменному лежаку, на который было брошено грязное рядно. В это время в окошке снова возник подбородок надзирателя.

— Почему не спите? Скоро побудка.

— Кровать неподходящая, — засмеялась Сонька и спросила: — Как тебя зовут?

— Вам зачем?

— Скучно. Одиноко. Знаешь, каково сидеть в сырой камере? Хочется поговорить.

— Ну, Василий.

— Тебе сколько лет, Василий?

— Двадцать один.

— Молодой. Из местных?

— Коренной из Смоленска.

— Давно служишь в остроге?

— Как год уже… — Василий замолчал, затем быстро сообщил: — Проверка! Старший караула! — И зашагал прочь от камеры.

Соньке было слышно, как о чем-то переговаривались встретившиеся надзиратели, затем дверца ее окошка приоткрылась, и мрачный голос спросил:

— Госпожа Софья Блювштейн?

— Я.

— В семь утра быть готовой к следователю.

— Я всегда готова.

Надзиратели ушли, воровка улеглась на лежак, попыталась уснуть. В это время дверца окошка приоткрылась, и все тот же молодой голос позвал:

— Госпожа Блювштейн?

Сонька поднялась, подошла к окошку.

— Ступай отсюда, Василий. Накажут.

— Я мигом!.. А вы правда та самая Сонька Золотая Ручка?

— Тебе зачем?

— Вся тюрьма о вас говорит.

Сонька рассмеялась грудным интригующим голосом:

— Ты, мальчик, держись лучше подальше от меня. Это к добру не приведет.

— А я уже не мальчик, — обиделся надзиратель.

— Не мальчик, но и не мужчина еще. Иди себе, а то, не дай бог, начальство увидит.

Воровка вернулась на место, слышала, как Василий некоторое время потоптался возле камеры и зашагал прочь. Сонька усмехнулась.

Следователь был все тот же и вел допрос в своей неторопливой и чуть ли не проникновенной манере.

— В поселке Иман вами был совершен поджог барака, в котором располагался комендант поселка.

— Мной? С чего вы взяли, господин следователь?

— Тому есть свидетельские показания. Вам известно имя Мирра Грильштейн?

— Известно. Она проходила по моему делу.

— Мирра Грильштейн бежала вместе с вами.

— Мне это неизвестно.

— Известно нам. Именно от данной узницы мы знаем, что барак подожгли именно вы, готовя свой побег и побег сообщницы. Во время пожара сгорел комендант поселка Михаил Игнатьевич, больше известный как Игнатьич.

— Я не желала его смерти.

— Значит, барак все-таки подожгли вы?

— Если я не желаю кому-то смерти, то это вовсе не значит, что я должна его убить. — Сонька помолчала, тихо спросила: — А что с Миррой?

— С Миррой? — переспросил следователь. — Вашу товарку обнаружили замерзшей в ста верстах от поселка.

— Как же она могла вам сказать, что это я подожгла барак, если вы нашли ее замерзшей? — после паузы удивилась Сонька.

— Сказала не она, сказали другие женщины. Как оказалось, она готовила их к побегу, сообщив о вашем намерении сделать пожар.

Сонька снова помолчала, потом едва слышно проговорила:

— Жаль… Жаль Мирру. Она была настоящим товарищем.

Сонька на этот раз не спала сознательно. Мерила шагами узкий карцер, ожидая появления своего надзирателя. И он возник.

Приоткрыл дверцу окошка, негромко поздоровался:

— Здравствуйте. Не спите?

Сонька подошла к нему.

— Жду вас.

— Правда? Зачем?

— Мне уже без вас скучно.

— Мне тоже, — признался Василий. — С вами интересно говорить. Вас опять допрашивали?

— Я привыкла.

— Говорят, вас сошлют на самый Сахалин.

— Говорят… — Сонька вздохнула. — А на Сахалине — смерть.

— Это правда, — согласился надзиратель и добавил: — Мне вас жалко.

Сонька просунула руку в окошко, нащупала его ладонь.

— Благодарю.

Оба какое-то время молчали.

— Я бы очень хотел вам помочь, — тихо сказал Василий.

Сонька засмеялась:

— Ты с ума сошел. Как?

— Пока не знаю.

— Не делай этого, — попросила воровка. — Тебя осудят и сошлют.

— Знаю. И все равно мне жалко вас. — Он протянул руку, крепко сжал ее ладонь. — Я видел вас на прогулке, и вы мне очень понравились.

Сонька не выпускала его ладонь.

— Я старая для тебя.

— Нет… Нет! Вы самая лучшая!.. Что я могу для вас сделать?

— Ничего.

— Но я хочу!

— Приходи ко мне каждую ночь, и мне этого будет достаточно.

— Правда?

— Клянусь.

— Я обязательно буду приходить. Я каждую минуту думаю о вас.

Сонька в числе других женщин-заключенных ходила по кругу прогулочной площадки, время от времени бросая взгляд на надзирателей, стоявших на верхней стене с ружьями. Глазами она выискивала своего надзирателя.

И вдруг увидела его. Скорее даже не увидела, а почувствовала. Он стоял на стене крайний и не сводил с нее глаз. В глазах были страсть, обожание, почти непреодолимое желание прыгнуть вниз и оказаться рядом с заключенной.

Воровка едва заметно улыбнулась ему и подняла два пальца. Он заметил это.

Василий просунул руку в окошко карцера, он держал ладонь Соньки крепко, страстно.

— Завтра вас отправят по этапу, — шептал он. — И я больше не увижу вас.

— Значит, не судьба.

— Судьба. Это судьба, — бормотал надзиратель. — Я придумал: мы сбежим отсюда.

Сонька тихо рассмеялась:

— Сумасшедший… Мой сумасшедший мальчик. Это невозможно.

— Возможно. Я все продумал: — Он просунул лицо поближе к Соньке, прошептал: — Ближе к утру конвоиры хотят спать. Я сказал, что покараулю за них, я уже договорился с ними об этом. И мы сбежим.

— Вася, послушай меня, Вася… Это так не делается. Чтобы бежать, надо готовиться.

— Некогда готовиться! — почти истерично зашептал надзиратель. — Сказал же, завтра вас увезут! По этапу! И тогда я ничего не сделаю!.. — Он прислушался к дальним шагам, убрал руку. — Ждите. Когда нужно, я постучу.

Соньке уже начало казаться, что надзиратель передумал. Но вот Василий осторожно просунул ключ в замок камеры, тихонько приоткрыл дверь и махнул узнице:

— Сюда.

Сонька послушно покинула камеру и залюбовалась надзирателем, высоким, статным, большеглазым. Он взял ее за руку, повел за собой, ступая на носки и прижимаясь к стенкам. Воровка во всем следовала ему. Они миновали длинный железный коридор, стали медленно спускаться по лестнице. Ни в коридорах, ни на лестницах не было ни души, в камерах также стояла тишина, и лишь едва слышные шаги беглецов нарушали привычный тюремный покой.

Надзиратель и Сонька спустились еще на один пролет, и тут кто-то окликнул их.

— Стоять! Кто там?

Василий прижал женщину к стене, сам выступил вперед.

— Чего орешь? — спросил строго. — Это я, Василий Михайлов!

— А чего бродишь?

— Все спят, потому кто-то один должен бродить.

— Ну, смотри… А то я бог знает чего подумал.

— А ты не думай, а спи.

Человек наверху ушел. Василий вернулся к Соньке, по-свойски улыбнулся ей, и они отправились дальше.

Наконец беглецы вышли из коридоров тюрьмы и оказались перед караульным помещением, за которым была свобода.

Василий придержал Соньку, соображая, что делать, затем тихонько велел:

— Жди здесь.

Он решительно пересек небольшой дворик. Караульный увидел его, покинул караулку и предупредительно вышел навстречу.

— Чего надо?

— В двадцать девятой опять бузят, — ответил Василий.

— Ну, так разбуди караул.

— Разбудил, все без толку. Надо звать подмогу.

Они вернулись в караулку, дежурный снял со стены телефонную трубку, и в это время Василий сильно ударил его по голове прикладом лежащего рядом ружья. Караульный рухнул на землю, надзиратель тут же махнул Соньке, и она опрометью бросилась к нему.

Они бежали по ночному лесу не останавливаясь, не разбирая дороги, не отпуская рук друг друга. Изредка надзиратель счастливо оглядывался на слегка уставшую Соньку и почему-то шепотом упрашивал:

— Совсем немного осталось. Надо подальше убежать. Прошу тебя, потерпи!..

Неожиданно лес закончился, перед беглецами открылся бесконечный, окутанный предрассветным туманом луг. Посреди луга стоял большой стог свежескошенного сена. Беглецы бросились к нему.

Это был высший момент любви и счастья. Они купались в стогу, задыхаясь от запаха сена, запаха друг друга. Василий целовал Соньку, она отвечала тем же, обвивала его руками, умирала и воскрешалась, чтобы вновь обнять молодое сильное тело, погрузиться в страсть и никому не отдавать короткое счастье, подаренное судьбой, случаем.

Дата добавления: 2015-08-29