. Первые супружеские годы Морелов 21 страница

Пол молчал. Он знал, почему девушки злорадствуют. И ему неприятие было, что из-за него опять повали раздоры.

— Пускай секретничают сколько угодно, — горько рассуждала вслух Клара, — но могли бы не хвастаться, что у них от меня секреты, мне и без того невесело, что я вечно на отшибе. Это… это просто невыносимо.

Пел с минуту раздумывал. Он был в смятении. Даже побледнел, заговорил взволнованно.

— Я вам объясню, в чем деле. Это из-за моего дня рожденья, девушки купили мне целую кучу красок, все вскладчину. Они к вам ревнуют, — он почувствовал — при слове «ревнуют» Клара сделалась высокомерно холодной, — просто потому, что иногда я приношу вам какую-нибудь книгу, — медленно прибавил он. — Но послушайте, это ж пустяк. Не огорчайтесь из-за этого, пожалуйста… ведь… — он усмехнулся, — вот они торжествуют, а что бы они сказали, если б увидели нас сейчас?

Клара рассердилась на него — зачем так неловко упомянул об их дружеской прогулке. В сущности, это оскорбительно. Но так он скромно держится… и она его простила, хотя и не без труда.

Их руки лежали на грубом каменном парапете крепостной стены. Пол унаследовал от матери изящное сложение, и кисти у него были маленькие и крепкие. А у Клары — большие, под стать ее большим рукам и ногам, но белые и на вид сильные. Глядя на ее руки, Пол лучше ее понимал. «Как она нас ни презирает, все равно ей хочется, чтоб кто-нибудь взял ее руки в свои», — подумалось ему. А Клара смотрела на руки Пола, такие теплые, живые, и показалось, лишь для нее они и живут. Пол невесело задумался, сдвинув брови, уставился вдаль, поверх полей. Хоть и малое, но живописное разнообразие очертаний исчезло; только и осталась безбрежная, темная, связующая всех скорбь и трагедия, одна и та же во всех домах, на берегах реки, у людей и у птиц; лишь по видимости отличались они друг от друга. А теперь, когда очертания словно истаяли, осталась масса, составляющая весь этот край, темная масса борьбы и боли. Фабрика Джордана, фабричные девушки, мать, большая, вознесенная вверх церковь, городские джунгли — все слилось воедино и каждая частица погружена была во тьму и скорбь.

— Это что, два пробило? — удивленно спросила миссис Доус.

Пол вздрогнул, и все разом обрело форму, всему возвращена была своя особость, непохожесть, дар забывать и радоваться.

Они заторопились назад, на фабрику.

Когда он в спешке проверял еще пахнущую глажкой работу, принесенную из комнаты Фанни, готовясь отправить ее вечерней почтой, пришел почтальон.

— Мистер Пол Морел, — с улыбкой сказал он, вручая Полу пакет. — Почерк дамский! Поосторожней, чтоб девушки не углядели.

Сам любимец девушек, почтальон любил пошутить над их влюбленностью в Пола.

В пакете оказался томик стихов и короткая записка: «Позвольте послать вам это и таким образом покончить с моим пребыванием на отшибе. С наилучшими чувствами и добрыми пожеланиями. К.Д.». Пол жарко покраснел.

— Боже милостивый! — воскликнул он про себя. — Миссис Доус. Ей же это не по карману. Боже милостивый, кто бы мог подумать!

Его вдруг глубоко тронул ее поступок. Захлестнуло сердечным теплом. Озаренный им, он ощутил ее всю, будто она была тут, рядом — ее руки, и плечи, и грудь, он видел их, чувствовал, чуть ли не заключал их в себе.

Этот Кларин шаг еще больше их сблизил. Девушки подметили, что когда Пол встречался с миссис Доус, он поднимал глаза и здоровался с той особой живостью, которая все им объяснила. Клара не сомневалась, что он ничего такого за собой не замечает, и не подавала виду, что понимает его состояние, лишь, столкнувшись с ним, отворачивалась.

Они очень часто гуляли вместе в обеденный час; делали это совершенно открыто, ничуть не таясь. Все, видно, понимали, что он не отдает себе отчета в своем чувстве и что нет ничего дурного в его поведении. Он разговаривал с ней теперь почти так же пылко, как, бывало, с Мириам, но разговор уже занимал его меньше; собственные умозаключения нисколько его не беспокоили.

Однажды в октябре они пошли выпить чаю. Вдруг им вздумалось остановиться на вершине холма. Пол взобрался на калитку и уселся наверху, Клара села на приступку. День был тихий-тихий, в легкой дымке, сквозь которую пробивались ярко-желтые снопы света, Пол и Клара молчали.

— Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж? — наконец негромко спросил он.

— Двадцать два.

Она вымолвила это кротко, чуть ли не смиренно. Теперь она ему расскажет.

— Восемь лет назад?

— Да.

— А когда ушли от него?

— Три года назад.

— Пять лет! Вы его любили, когда выходили замуж?

Она помолчала, потом медленно заговорила:

— Я думала, что люблю… более или менее. Я не очень-то про это думала. И он очень хотел этого брака. Я тогда была ужасная скромница.

— И вы пошли на это не слишком обдуманно?

— Да. Кажется, я чуть не всю жизнь была как во сне.

— Точно сомнамбула? Но… а когда вы проснулись?

— А я не знаю, проснулась ли, просыпалась ли хоть раз… с тех пор, как кончилось детство.

— Вы впали в сон, когда становились женщиной? Очень странно! И он вас не разбудил?

— Нет, он так и не достучался, — ответила она безо всякого выражения.

Коричневые птицы пронеслись над живой изгородью, в которой алели на голых ветвях ягоды шиповника.

— Не достучался до чего? — спросил Пол.

— До меня. В сущности, он никогда ничего для меня не значил.

В этот послеполуденный час было так мягко, тепло и туманно. В синеватой дымке рдели красные крыши коттеджей. Полу нравился этот день. Слова Клары чувством он воспринимал, однако понять их не мог.

— Но почему вы ушли от него? Он плохо с вами обращался?

Ее чуть передернуло.

— Он… так или иначе меня унижал. Старался меня затоптать, потому что я оставалась сама по себе. А потом я почувствовала, будто хочу бежать, будто я связана, скована. И мне показалось, низкий он человек.

— Понимаю.

Ничего он не понимал. Спросил:

— И он всегда был низким?

— Отчасти, — не сразу ответила Клара. — И еще казалось, будто он и правда не может достучаться до моей души. И тогда он делался грубым… он был очень грубый.

— И почему вы в конце концов от него ушли?

— Потому что… потому что он мне изменял…

Некоторое время оба молчали. Клара держалась рукой за воротный столб. Пол прикрыл ее руку своей. Сердце его сильно билось.

— Но вы… вы когда-нибудь… хоть когда-нибудь дали ему такую возможность?

— Возможность? Какую?

— Приблизиться к вам.

— Я вышла за него замуж… и я хотела этого…

Каждый старался, чтобы голос у него не дрожал.

— По-моему, он вас любит, — сказал Пол.

— Похоже на то, — ответила она.

Пол хотел убрать свою руку и не мог. Она помогла ему: сама отняла руку. Помолчав, он снова заговорил:

— И вы без конца от него ускользали?

— Он ушел от меня, — сказала она.

— Наверно, он пытался стать для вас всем на свете, но не сумел?

— Он старался добиться этого грубостью.

Но не по силам оказался им этот разговор. Пол вдруг спрыгнул с калитки.

— Вставайте, — позвал он. — Пойдем выпьем чаю.

Они нашли домик, где их согласились напоить чаем, и сели в холодной гостиной. Клара налила ему чай. Она совсем притихла. И Пол чувствовал, она опять от него отгородилась. После чая она, грустно задумавшись, уставилась в чашку и все вертела, вертела на пальце обручальное кольцо. Потом рассеянно сняла его, поставила боком на стол и закрутила. Золотое кольцо стало сверкающим прозрачным шаром. Вот оно упало, дрожит на столе. И Клара запускает его волчком снова и снова. Пол, завороженный, не сводил с него глаз.

Но ведь Клара замужняя женщина. А он, Пол, верит в простую дружбу. И он полагал, что ведет себя по отношению к ней вполне честно. Это всего лишь дружба между мужчиной и женщиной, какая вполне возможна между культурными людьми.

Он рассуждал, как очень многие молодые люди его лет. Так трудно ему было разобраться в сексуальной стороне жизни, и он даже вообразить не мог, что когда-нибудь способен будет вступить в подобные отношения с Кларой, или с Мириам, или с любой другой женщиной из тех, с кем был знаком. Сексуальное желание никак не было для него связано с женщиной, оно стояло особняком. Мириам он любил душой. При мысли о Кларе его бросало в жар, он боролся с ней, знал каждый изгиб ее груди и плеч, словно сам задумал их такими; и, однако, нельзя сказать, чтоб он ее желал. Нет, никогда бы он с этим не согласился. Ведь он связан с Мириам. Если когда-нибудь в далеком будущем ему суждено жениться, его долг жениться на Мириам. Он дал это понять Кларе, и она смолчала, пускай ведет себя как считает нужным. Он приходил к ней, к миссис Доус, когда только мог. При этом часто писал Мириам и изредка ее навещал. Так проходила зима, и, казалось, он стал поспокойнее. И мать уже не так за него тревожилась. Ей думалось, он понемногу отдаляется от Мириам.

Теперь Мириам уже понимала, как сильно его влечет к Кларе; но все еще не сомневалась, что восторжествует его лучшее «я». В сравнении с любовью Пола к ней его чувство к миссис Доус — которая еще и замужем — неглубоко и преходяще. Он непременно к ней вернется, вероятно, утративший отчасти юную свежесть чувства, но избавленный от жажды тех низменных радостей, какие могут ему дать женщины иного склада, чем она. Она все вынесет, только бы он оставался ей верен душой и вернулся.

В своем нынешнем положении Пол не видел ничего противоестественного. Мириам его старый друг, возлюбленная, и она неотделима от Бествуда, от его родного дома и его юности. Клара друг недавний, и она часть Ноттингема, новой жизни, сегодняшнего окружения. Ему казалось, все совершенно ясно.

В отношениях Пола с миссис Доус часто наступали полосы охлаждения, и тогда они мало виделись, но неизменно сходились опять.

— С Бакстером Доусом вы вели себя ужасно? — спросил Пол. Его это, видно, тревожило.

— В каком смысле?

— Ну, не знаю. Но ужасно, да? Что-нибудь такое, наверно, делали, что совсем его сбивало с ног?

— Да о чем вы, скажите на милость?

— Заставляли его почувствовать, что он ничтожество… я-то знаю, — объявил Пол.

— До чего ж вы умны, мой милый, — холодно сказала Клара.

На этом разговор оборвался. Но после этого она какое-то время оставалась холодна с Полом.

С Мириам она теперь виделась совсем редко. Их дружба не оборвалась, но изрядно остыла.

— Вы в воскресенье пойдете на концерт? — спросила его Клара сразу после Рождества.

— Я обещал прийти на Ивовую ферму, — ответил Пол.

— А-а, ну хорошо.

— Вы не против, нет? — спросил Пол.

— С чего бы это, — ответила Клара.

И Пола взяла досада.

— Знаете, мы с Мириам очень много значим друг для друга… уже семь лет, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, — сказал Пол.

— Большой срок, — отозвалась Клара.

— Да. Но как-то она… не ладится у нас…

— А что такое? — спросила Клара.

— Она будто никак не может напиться мной, она ни единому волоску не дала бы упасть у меня с головы и улететь… не отпустила бы его.

— Но вам нравится, чтоб вас не отпускали.

— Нет, — сказал Пол. — Не нравится. Лучше чтоб все было как водится — давать и брать, как у нас с вами. Мне хочется, чтоб женщина меня не отпускала, но только чтоб не держала у себя в кармане.

— Но если вы ее любите, у вас не может быть, как водится, как у нас с вами.

— Может. Тогда бы я любил ее сильней. Я вроде уж так ей нужен, что просто не могу себя отдать.

— Что значит нужен?

— Душа моя нужна, без тела. И это меня отпугивает.

— И все-таки вы ее любите!

— Нет, не люблю. Я даже ни разу ее не поцеловал.

— Почему? — спросила Клара.

— Сам не знаю.

— Наверно, боитесь ее, — сказала она.

— Нет, не боюсь. Что-то во мне отчаянно отталкивается от нее… такая она хорошая, добродетельная, а я-то ведь не такс».

— Откуда вы знаете, какая она?

— Знаю! Я знаю, ей нужно что-то вроде союза душ.

— Но откуда вы знаете, что ей нужно?

— Мы вместе уже семь лет.

— И вы не поняли в ней главного.

— Чего же?

— Не хочет она никакого единения душ. Это вы сами вообразили. Ей нужны вы.

Слова Клары заставили Пола задуматься. Может, он и вправду ошибается.

— Но она, кажется… — начал он.

— Вы ни разу это не проверили, — сказала Клара.

. Испытание Мириам

Наступила весна, и опять началось прежнее безумие и сражение. Теперь Пол знал, ему не миновать идти к Мириам. Но откуда такое нежелание? Все дело лишь в своего рода чрезмерной невинности их обоих, которую ни он, ни она не могут преодолеть, убеждал он себя. Можно бы на ней жениться, но этому мешает обстановка дома, да и не хочет он жениться. Брак — это на всю жизнь, а если они с Мириам близкие друзья, это еще не значит, что им непременно надо стать мужем и женой. Нет, не стремится он к браку с Мириам. А жаль. Он дорого бы дал, чтобы ощутить счастливую жажду жениться на ней, завладеть ею. Тогда почему так не поступить? Есть некое препятствие; какое же? Узы плоти. Плотская близость его отпугивает. Но почему? Рядом с Мириам он оказывается скованным, не может дать волю своему чувству. Какое-то сражение идет в нем, но связать себя с ней он не может. Почему? Мириам его любит. Клара говорила, он даже ей нужен; тогда почему же не обратиться к ней всем существом, не ухаживать за ней, не целовать? Почему, когда во время прогулки она робко берет его под руку, ему хочется нагрубить ей, отпрянуть от нее? Она вправе на него рассчитывать, он хочет с ней соединиться. Быть может, желание отпрянуть от нее, пугливо отстраниться и есть сама любовь в ее первоначальной безмерной застенчивости? Ведь Мириам вовсе ему не противна. Нет, наоборот — властное желание борется с робостью и невинностью, и они-то и возобладали. Похоже, что девственность — вполне определенная сила, вот она и одержала победу во внутренней борьбе, что разыгралась в каждом из них. Именно с Мириам ему так трудно эту силу преодолеть, и, однако, Мириам ему ближе всех, и ради нее одной хотел бы он иного исхода борьбы. И Мириам вправе на него рассчитывать. Значит, если бы им удалось совладать с собой и все стало бы как должно, они бы поженились, но, пока он не почувствует всем своим существом, что женитьба — радость, он не женится… нипочем. Иначе он не сможет смотреть в глаза матери. Пожертвовать собой и заключить брак, которого не хочешь, — унизительно, это погубило бы его жизнь, свело бы ее к нулю. Он постарается сделать что может.

И притом его переполняет нежность к Мириам. Она всегда грустна, всегда погружена в религиозные мечты о божественном; и сам он для нее едва ли не божество. Как же можно обмануть ее ожидания? Надо им обоим постараться, и все будет хорошо.

А что происходит вокруг? Среди самых славных знакомых мужчин очень многие никак не могут избавиться от своей девственности. Они так бережно относятся к своим возлюбленным, что скорей потеряют их, чем обидят или поступят несправедливо. Сыновья матерей, чьи мужья грубо расправились с их женской святыней, сами они чересчур нерешительны и робки. Им легче обездолить себя, чем заслужить упрек от женщины; для них возлюбленная подобна матери, и оскорбленное чувство матери слишком в них живо. Они предпочитают обречь себя на безбрачие, лишь бы уберечь возлюбленную от возможных страданий.

Пол вернулся к Мириам. Он смотрел на нее, и что-то в ней было такое, от чего на глазах его едва не навертывались слезы. Однажды она пела, а он стоял позади нее; Энни наигрывала на пианино какую-то песню. Когда Мириам пела, губы ее горько кривились. Она пела будто монахиня, чья песнь обращена к небесам. Такая одухотворенность была в ней, что ему вспомнились губы и глаза ангела, воспевающего Мадонну на картине Боттичелли. Опять, жгучая, как меч, пронзила боль. Зачем надо требовать от нее то, другое? Зачем это беспощадное сраженье с ней? Он отдал бы правую руку, только бы всегда оставаться с нею мягким и нежным, погрузиться, как она, в грезы и мечты о божественном. Нельзя ее обижать. Полу казалось, в ней воплощено вечное девственное начало; и, думая о ее матери, он видел огромные карие глаза девушки, которая испуганно и потрясение вынуждена была расстаться с девичеством, но что-то такое в ней сохранилось, несмотря на ее семерых детей. При их появлении на свет ее, можно сказать, не принимали в расчет, словно они не рождены ею, а ей навязаны. И она не могла дать им волю, ведь они никогда ей не принадлежали.

Миссис Морел заметила, что Пол опять зачастил к Мириам, и поразилась. Он ничего ей не сказал. Не объяснял, не оправдывался. Если он поздно возвращался и мать его укоряла, он хмурился и властно и враждебно ей возражал:

— Я буду приходить, когда хочу. Я уже не мальчик.

— Что ж она держит тебя до такого часу?

— Я сам задерживаюсь, — отвечал Пол.

— И она тебе позволяет? Ну да ладно, — сказала мать.

Не дождавшись сына, она ложилась, а дверь оставляла незапертой и не спала, прислушивалась, пока он не приходил, зачастую очень не скоро. Бесконечно горько ей было, что сын вернулся к Мириам. Однако она поняла, что вмешиваться и дальше бесполезно. Он теперь ходил на Ивовую ферму не мальчиком, но мужчиной. И она уже над ним не властна. Меж матерью и сыном повеяло холодом. Он почти ничем с ней не делился. Отверженная, мать обслуживала его, по-прежнему стряпала для него и рада была надрываться ради него; но лицо ее опять стало ничего не выражающей маской. Кроме домашней работы ей теперь ничего не оставалось; за всем остальным Пол обращался к Мириам. Мать ему этого не прощала. Мириам убила в нем радость и тепло. Мальчиком он был такой веселый, так полон нежной привязанности; теперь же он стал холоднее и все чаще мрачнел и раздражался. Это напоминало матери Уильяма, но с Полом было хуже. Он отдавался своему чувству все больше и лучше понимал, что с ним происходит. Мать знала, как он страдает оттого, что у него нет женщины, и видела, что он ходит к Мириам. Если он что-то решил, его решения не изменит ничто на свете. Миссис Морел устала. Она наконец начала сдавать; для нее все кончено. Она мешает сыну.

Пол оставался непреклонен. Он более или менее представлял себе, что чувствует мать. И это только ожесточало его. Он заставлял себя не прислушиваться к ней, но это было все равно что не прислушиваться к своему здоровью. Это подтачивало его силы, но он упорствовал.

Однажды вечером на Ивовой ферме он откинулся в кресле-качалке. Уже несколько недель он разговаривал с Мириам, но до цели своих разговоров не дошел. Теперь он вдруг сказал:

— Мне уже скоро двадцать четыре.

Мириам была погружена в невеселые думы. Теперь она удивленно на него посмотрела.

— Да. А почему ты вдруг это сказал?

Что-то возникло в воздухе, что ее ужаснуло.

— Сэр Томас Мор говорит, что в двадцать четыре можно жениться.

Мириам странно засмеялась.

— Неужели для этого требуется одобрение сэра Томаса? — сказала она.

— Нет, но примерно в эту пору надо жениться.

— Да, — задумчиво ответила Мириам; и ждала.

— Я не могу на тебе жениться, — медленно продолжал Пол, — сейчас не могу, у нас ведь нет денег, и дома на меня рассчитывают.

Мириам почти уже догадалась, что за этим последует.

— Но я хочу жениться сейчас…

— Хочешь жениться? — переспросила она.

— Женщина… ты понимаешь, о чем я.

Мириам молчала.

— Теперь, наконец, мне это необходимо, — сказал Пол.

— Да, — отозвалась она.

— И ведь ты меня любишь?

Мириам с горечью засмеялась.

— Почему ты этого стыдишься? — сказал он. — Перед своим Богом ты бы этого не стыдилась, почему же стыдишься перед людьми?

— Вовсе нет, — серьезно ответила она. — Я не стыжусь.

— Стыдишься, — с горечью возразил Пол. — И это я виноват. Но ты же знаешь, уж такой я есть… и ничего не могу с собой поделать, ведь знаешь?

— Да, знаю, тут ничего не поделаешь, — ответила Мириам.

— Я невероятно тебя люблю… но чего-то мне не хватает.

— В чем? — спросила она, глядя на него.

— Да в себе! Это я должен стыдиться… как духовный калека. Мне стыдно. И это беда. Ну почему так?

— Не знаю, — ответила Мириам.

— И я не знаю, — повторил Пол. — Может быть, мы оба чересчур пересаливаем с нашей так называемой невинностью? Может быть, такой страх ее потерять и такое отвращение — это своего рода грязь?

В темных глазах Мириам, обращенных на него, вспыхнул страх.

— Ты с ужасом отшатывалась от всего такого, и я заражался от тебя и тоже отшатывался, пожалуй, с еще большим ужасом.

Тихо стало в комнате. Потом Мириам сказала:

— Да, это верно.

— Нас связывает с тобой столько лет душевной близости. У меня такое чувство, что я стою перед тобой почти раздетый. Ты понимаешь?

— Думаю, что да, — ответила она.

— И ты меня любишь?

Она засмеялась.

— Не сердись, — взмолился Пол.

Мириам все смотрела на него, и ей стало его жаль; глаза его потемнели от муки. Жаль его; от их искаженной любви ему еще хуже, чем ей, ведь для нее плотская любовь никогда не будет важна. Неугомонный, он постоянно куда-то ее толкал, старался найти выход. Пускай поступает как хочет и берет у нее что хочет.

— Нет, — мягко сказала она, — я не сержусь.

Она готова была все ради него вынести, готова страдать ради него. Пол подался вперед, и она положила руку ему на колено. Он взял ее руку и поцеловал; но ему стало не по себе. Как будто он отказывается от себя. Приносит себя в жертву ее непорочности, которую, пожалуй, ни во что не ставит. Зачем страстно целовать ей руку, ведь это только оттолкнет ее, не оставит ничего, кроме боли. И все-таки он медленно привлек Мириам к себе и поцеловал.

Слишком хорошо они друг друга понимали, и ни к чему им было притворяться. Целуя его, Мириам смотрела на его глаза; они устремлены были в пространство, особое темное пламя горело в них, завораживало ее. Пол замер. И она почувствовала, как громко стучит сердце у него в груди.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

Пламя в глазах дрогнуло, заколебалось.

— Я люблю тебя, об этом и думал все время. Просто я был слишком упрямый.

Мириам прильнула головой к его груди.

— Да, — согласилась она.

— Вот и все, — сказал он, голос его прозвучал уверенно, он целовал ее шею.

Потом она подняла голову и взглядом, полным любви, посмотрела ему в глаза. Пламя трепетало, будто пыталось от нее уклониться, и наконец угасло. Пол резко отвернулся. То была трудная минута.

— Целуй, — прошептала Мириам.

Он закрыл глаза и поцеловал ее, и обнимал ее все крепче и крепче.

Однажды, когда она полями возвращалась с ним домой, Пол сказал:

— Я рад, что вернулся к тебе. С тобой так просто, словно ничего не нужно скрывать. Мы будем счастливы?

— Да, — тихонько ответила Мириам, и на глаза ее навернулись слезы.

— Какая-то душевная извращенность заставляет нас избегать именно того, чего мы хотим; нам надо с этим справиться.

— Да, — согласилась Мириам и сама была ошеломлена этим «да».

Было темно, она стояла под склоненными ветками боярышника при дороге, и Пол ее целовал, и пальцы его скользили по ее лицу. В темноте он не мог ее увидеть, только всем телом ощущал ее рядом, и страсть захлестнула его. Он крепко прижал ее к себе.

— Когда-нибудь ты будешь моей? — пробормотал он, уткнувшись лицом в ее плечо. Трудно ему было.

— Не сейчас, — ответила Мириам.

Его надежды угасли, и упало сердце. Он помрачнел.

— Да, — сказал он.

И ослабил объятия.

— Мне нравится чувствовать твою руку сот тут! — сказала Мириам, прижимая его руку там, где она обхватывала талию. — Мне становится спокойно.

И Пол крепче обхватил ее талию — пусть успокоится.

— Мы принадлежим друг другу, — сказал он.

— Да.

— Тогда почему нам не принадлежать друг другу совсем?

— Но… — Мириам запнулась.

— Я знаю, я требую от тебя многого, — сказал он. — Но ведь для тебя это не так уж опасно… ничего похожего на гетевскую Гретхен. Можешь ты мне в этом довериться?

— Да, конечно, — тотчас уверенно ответила Мириам. — Дело не в этом… нет, не в этом… просто…

— Что же?

Она уткнулась ему в шею, горестно вскрикнула:

— Не знаю я!

Она, казалось, пришла в волнение, но словно и в ужас. Сердце Пола остановилось.

— Ты же не думаешь, что это противно? — спросил он.

— Нет, теперь нет. Ты ведь мне объяснил, что это не так.

— Ты боишься?

Мириам постаралась овладеть собой.

— Да, просто боюсь, — сказала она.

Пол нежно ее поцеловал.

— Ничего, — сказал он. — Тебе будет хорошо.

Она вдруг обвила его руки вокруг себя, вся сжалась как пружина.

— Я непременно буду твоей, — сказала она сквозь стиснутые зубы.

Сердце его опять бешено заколотилось. Он крепко обнял Мириам, губы его коснулись ее шеи. Она не вынесла. Отпрянула. Пол разжал руки.

— Ты не опаздываешь? — ласково спросила Мириам.

Он вздохнул, едва ли он услышал ее вопрос. Мириам ждала, ей хотелось, чтобы он ушел. Наконец он быстро ее поцеловал и взобрался на изгородь. Оглянулся, но только и увидел во тьме под склонившимися ветвями бледное пятно ее лица. Больше ничего от нее не осталось.

— До свиданья! — тихонько сказал Пол.

Она была сейчас бестелесна, лишь голос да смутно белеющее лицо. Пол отвернулся и, сжав кулаки, кинулся бежать по дороге; а когда оказался у ограды над озером, перегнулся через нее и, ошеломленный, загляделся в темные воды.

Мириам пустилась домой лугами. Людей она не боялась, не боялась пересудов; боялась одного — как все сложится у них с Полом. Да, если он будет настаивать, она ему уступит… но когда она потом думала об этом, у нее уходила душа в пятки. Он будет разочарован, неудовлетворен и тогда уйдет. Но он так настойчив, и важнее этой настойчивости, которой Мириам не придавала особого значения, был страх погубить их любовь. В сущности, Пол, как все мужчины, всего лишь хочет утолить свое желание. Но ведь есть в нем, есть и нечто другое, более глубокое! И этому она может довериться, несмотря на все его желания. Он говорил, что обладание — великое мгновение в жизни. Оно средоточие всех самых сильных чувств. Может быть, и так. Что-то в этом есть божественное; тогда, с Богом в душе, она покорится и пойдет на эту жертву. Он получит ее. И при этой мысли все тело ее невольно сжималось, словно готовое к сопротивлению; но чрез эти врата страданий Жизнь понуждает ее пройти, и она покорится. Во всяком случае, Пол получит, что хочет, а это ее глубочайшее желание. Она раздумывала и раздумывала, стараясь с ним согласиться.

Теперь Пол ухаживал за ней как возлюбленный. Часто, когда его бросало в жар, Мириам отводила от себя его голову, сжимала его виски ладонями и смотрела ему в глаза. Пол не выдерживал ее взгляда. Ее полные любви темные глаза, серьезные и пытливые, заставляли его отворачиваться. Ни на миг не позволяла она ему забыть. Опять и опять возвращала к мучительному чувству ответственности, и своей и его. Ни на миг нельзя расслабиться, ни на миг нельзя отдаться великому голоду, безликой страсти; его опять обращали в сознательное, мыслящее существо. Словно из самозабвенья страсти она звала его вновь к обыденности, к личным отношениям. Невыносимо! «Оставь меня в покое… оставь меня в покое!» — хотелось ему крикнуть; а ей хотелось, чтобы он смотрел на нее глазами, полными любви. Не принадлежали ей его глаза, полные темным безличным пламенем желания.

На Ивовой ферме уродилось великое множество вишни. На задах развесистые высокие деревья усыпаны были алыми и темно-красными подвесками под темными листьями. Однажды вечером Пол и Эдгар снимали ягоды. День был жаркий, и теперь в небе клубились тучи, темные и прогретые. Пол взобрался высоко на дерево, выше ярко-красных крыш дворовых построек. Под непрестанное постаныванье ветра дерево слегка покачивалось в волнующем ритме, который будоражил кровь. Пол, ненадежно примостившись на гибких ветвях, качаясь вместе с деревом и уже слегка опьянев, дотянулся до веток, с которых алые бусины вишен свисали особенно густо, и горстями рвал скользкие, прохладные ягоды. Он тянулся всем телом, и вишни, словно прохладные пальцы, касались его ушей, шеи, и их прикосновенье отзывалось вспышкой в крови. В темной листве рдели и открывались взгляду все оттенки красного, от золотисто пунцового до темно-багряного.

Заходящее солнце вдруг пробилось в разрывы туч. Груды золота вспыхнули на юго-востоке, в мягком желтом сиянии громоздились в небе над головой. Только что сумеречный и серый, ошеломленный мир охватило золотое зарево. Деревья, травы, отдаленные воды, казалось, очнулись от сумерек и просияли.

Мириам, удивленная, вышла из дома.

— До чего красиво! — услышал Пол ее медвяный голос.

Он глянул вниз. На ее запрокинутом лице вздрагивали слабые нежные золотистые блики.

— Как ты высоко! — сказала Мириам.

Подле нее на листьях ревеня лежали четыре мертвые птицы, четыре застреленных вора. Пол увидел свисающие вишневые косточки, совсем обесцвеченные, точно скелеты, плоть склевана дочиста. Опять он глянул вниз, на Мириам.

— Облака горят, — сказал он.

— Какая красота! — воскликнула она.

Сверху она казалась такой маленькой, кроткой, нежной. Пол кинул в нее горстью вишен. Она испугалась, вздрогнула. Он негромко засмеялся мальчишеским озорным смехом и опять забросал ее ягодами. Она отбежала, подхватив на ходу немного вишен. Две пары особенно красивых повесила на уши; и опять посмотрела вверх, на Пола.

Дата добавления: 2015-08-29