— И от этой коробки потерялась карточка, на которой указано, с чем конфеты. Никогда не знаешь, какая попадется, с мягкой сливочной начинкой, с чем-то тягучим, как ириска, или с крепким ликером.
— Мне показалось, ты не любишь сюрпризов от жизни.
— Но люблю конфеты с сюрпризом.
Тепло одевшись, они вышли наружу и остановились у крыльца.
— Местность тут у нас неровная, но мы будем идти медленно. Я не дам тебе упасть, не бойся.
— Спасибо. Падать я привыкла. Это все мелочи.
— Не мелочи, если поблизости нет больницы. Ты когда-нибудь пользовалась трекинговыми палками?
— Нет. Я хожу по тротуару или по тропинке, по бездорожью очень редко.
— Вот, попробуй. Давай сюда руку… — Он накинул ей на запястье петлю, закрепленную на конце палки, потом, округлив легким нажимом ее пальцы, приблизил их к ручке. Ему бросилось в глаза, какие разные у них руки: у нее маленькие, узкие, у него кисть вдвое больше, пальцы толстые, обветренные, но ловкие, привыкшие управляться со снастью, хоть в штормящем Северном море, хоть в песчаную бурю в пустыне. Когда пальцы Марианны наконец обхватили резиновую ручку палки, он сжал их, будто закрепляя, потом убрал свою руку, но явно нехотя.
— Теперь постой спокойно, я отрегулирую длину. Тебе будет удобнее, если я сделаю их повыше. Можешь опираться на палку и на мою руку. Или попробуй идти одна, тогда тебе понадобятся обе палки. Пользоваться ими как тростью невозможно, потому что почти все помехи и препятствия наверняка скрыты под снегом, их не обстукаешь. И сохранять равновесие действительно сложно. Опираясь на палки, даже на одну, устоять на ногах проще. С двумя ты точно не упадешь, но тогда я не смогу тебя поддерживать. Решай сама. Палки легкие, раздвижные, их можно сложить и убрать в рюкзак, если тебе будет неудобно.
— Нет-нет, очень даже удобно. Думаю, я сумею приладиться. Если я пойду за тобой, то это как по тропе, я же смогу понять, где твои следы. Ты будешь королем Венсесласом [24], а я, как его слуга, буду идти по твоим следам. Только предупреди, если захочешь остановиться, иначе столкнемся.
— Договорились, ну, в путь. Если будет трудно, скажи, тогда останемся тут и сразимся в снежки.
— А куда ты собрался меня вести?
— Пройдем вдоль ручья, может, до водопада, если погода не испортится. Посмотрим, как ты приладишься к палкам. Надеюсь, двигаться будем все же не очень медленно, иначе ты замерзнешь.
— Не замерзну, не волнуйся.
— Перед тобой открытое пространство, до деревьев примерно пятьдесят футов. Так что смело шагай, тут есть небольшой подъем, но, когда идешь с палками, он вообще не чувствуется.
Они пошли, сначала медленно, пока Марианна привыкала к тренинговым палкам, потом нормальным шагом. Продвигались достаточно быстро, хотя Кейр, тайком от Марианны, иногда отбегал назад, посмотреть, как она управляется с палками.
— А водопад когда-нибудь замерзает? — громко спросила Марианна.
— Замерзает. Но пока не замерз. Не так уж и холодно.
— Лед ведь безмолвный?
— Ты отстаешь.
— Я задумалась. Думала про ручей и водопад, что они замрут, когда оледенеют. И музыка воды умолкнет. Когда это случится, настанет тишина, наверное, она бывает зловещей. Ведь музыка застынет.
Марианна азартно осваивала снежную целину, стараясь попадать в следы Кейра. Он, отбежав назад и встав на невидимый под снегом узловатый корень, подбадривал ее, говорил, что у нее здорово все получается. Иногда с веток обрушивались комья снега, рассыпаясь, окатывая вдруг холодным душем. Марианна, хохоча, подставляла лицо снежной невесомой пыли, слизывая ее с запорошенных губ. А Кейр смотрел на нее, опершись рукой о ствол.
— Ты, что ли, сзади, Кейр?
— Нет, — отозвался он, слишком поспешно.
— Врешь.
— Как ты узнала?
— Голос твой был впереди. А потом ты вдруг ускорил шаг, будто сбился. Ты не из тех, что могут легко заблудиться. Тем более на знакомой территории.
— Ты отличный следователь, шеф. Ладно, пойду медленнее. А ты расскажи еще про застывшую музыку.
— Иди прямо, не отбегай, тогда расскажу.
Когда они двинулись дальше, Марианна продолжила:
— Кто-то мне сказал, что так называют архитектуру. Застывшая музыка. Я обрадовалась, это сравнение очень помогает. Я ведь никогда не смогу узнать, каковы здания, тем более высокие. Я могу ощутить фактуру каменных плит в соборе, но представить картину в целом — это уж ни-ни. Я не знаю, как выглядят солнечные зайчики от витражей, и эти, ну… контрфорсные арки, и как все это смотрится в целом… пропорции всего этого великолепия.
Кейр брел какое-то время молча, потом замедлил шаг, потом остановился. Когда она приблизилась, он коснулся ее руки.
— Я тут, стою.
— Что-то не так? Я еще не устала.
— Это здорово, нам еще далеко. Ты концерт Пуленка знаешь? Для органа с оркестром?
— В общем, да. Но не особенно хорошо. Он звучит несколько угрожающе, всего очень много, чересчур, если честно. Ой… — Ее голос замер. — Ты хочешь сказать, что он похож на…
— Да-a, по ощущениям очень близко, по-моему. Это первое, что пришло в голову, но я еще подумаю. Что с тобой? — Он увидел, что она стоит с опущенной головой, вся как натянутая струна, такой он ее видел в Ботаническом саду, когда она еще не рассказала ему про гибель мужа. — Марианна? Я тебя чем-то расстроил?
Она обернулась, и Кейр заметил, что глаза ее полны слез.
— Нет-нет, ты… растрогал. Ты так стараешься доходчиво все объяснять. И всегда находишь нужные слова. Спасибо тебе огромное, правда.
— Да ладно… что ж… Я ведь сказал, что в мои годы начинаешь мечтать о благодарной женщине.
Глава девятая
— Тут ручей становится шире, поэтому выложен мостик из камушков. Надо по нему перейти на другую сторону. Давай я тебя перенесу. Или хочешь сама попробовать?
Марианна остановилась на берегу.
— Камни плоские?
— Да.
— Наверное, мокрые?
— Возможно, даже обледеневшие.
— Тогда лучше перенеси. На закорках?
— Зачем? Держи обе палки в правой руке. Я обхвачу тебя за талию и под коленями и потащу, готова?
Когда Кейр ее поднял, она положила левую руку ему на шею, провела пальцами по рюкзаку.
— А что там у тебя?
— Пара клеенок. Все для пикника. Фотоаппарат.
— Пикник на снегу?
— В домике на дереве. Все, прибыли на другой берег. — Поставив Марианну на ноги, он выпрямился и тихонько потянул ее за руку. — Сюда. Иди помедленнее. Тут деревья гуще растут. Держи крепче палки. И лучше закрой глаза, чтобы случайно не поранить их веткой.
Они протаптывали тропку меж деревьев, Марианна спросила:
— Ты говорил, что хочешь показать, чем ты тут занимаешься. Ну и чем?
— В основном сажаю деревья. Присматриваю за ними. Пытаюсь приучить людей любить деревья, знать их.
Марианна на миг остановилась.
— Хочу задать тебе один глупый вопрос.
— Задавай.
— Почему они?
— Почему именно деревья?
— Да, почему деревья? Почему надо знать их, а не птиц или зверей?
— Вопрос совсем не глупый, хороший вопрос. Деревья порождают жизнь, создают условия для существования остальных тварей. Они как многоквартирные высокие дома у нас, у людей. Хотя сам я предпочел бы жить на дереве, а не в обычном доме. В отличие от высотных домов, деревья сами создают условия для жизни. Под корой проживают разные насекомые, на коре лишайники и мхи, в дуплах и на ветках зверьки всякие. Дереву даже не обязательно быть живым, чтобы принести пользу ближним. Мертвое или гибнущее дерево и накормит, и даст кров разным букашкам, пчелам, жукам… я, наверное, уже тебе надоел, но из вежливости ты терпишь мою трепотню.
— Нет-нет, продолжай! Я ведь жертва искусствоведческих лекций, а наука для меня — закрытая книга. Так что просвещай дальше.
— Смеешься надо мной, ну да ладно, сделаю вид, что поверил в твою искренность. Лиственные деревья укрывают, дают тень, сброшенная листва гниет и в свою очередь дает приют слизнякам, улиткам, червякам, мокрицам, паукам, многоножкам, сороконожкам… можно перечислять бесконечно. Эти беспозвоночные служат кормом более высокоразвитым существам, птицам, лягушкам и ежам. Удивительная симбиотическая система. Достаточно срубить одно дерево, и этой системе будет нанесен серьезный урон. — Кейр внезапно остановился. — Вот мы и прибыли.
Он забрал у Марианны палки и сунул ей в руку, обтянутую перчаткой, свисающий канат.
— Это веревочная лестница. Деревянные перекладины, закрепленные поочередно на двух толстых канатах. Прочная и надежная. Но тебе придется лезть первой, потому что я должен буду придерживать ее снизу, чтобы не крутилась и не раскачивалась.
— А до чего я должна добраться?
— До площадки. Она огорожена, там есть перила. Но прислоняться к ним не надо, это тебе ориентир. Просто остановись на этом уровне и стой.
— А сколько на лестнице ступенек?
Кейр молчал, считая про себя:
— Шестнадцать.
— Боже! Это, наверное, очень высоко.
— Да уж. Оттуда лучше не падать.
— Кейр, вряд ли я смогу забраться. Ты не втащишь меня туда в какой-нибудь корзине или в мешке? Что-то подобное проделывали в книге «Швейцарская семья Робинзонов».
— Тут есть подъемник на блоке, но только для вещей.
— А чем я не гожусь? Я же коробка конфет.
— Ты хотя бы попробуй. Считай про себя ступеньки. На десятой голова твоя окажется примерно на уровне площадки. Залезешь на нее и жди, когда я поднимусь.
— А если упаду?
— Постараюсь тебя поймать.
— Вот спасибо!
Нащупав первую ступеньку, Марианна бросила через плечо:
— В хоккее тоже ведь ловят, шайбу, да?
— В основном простуду.
Марианна
Деревянные ступеньки были скользкими от влаги — вот такое коварство. Руки в перчатках то и дело съезжали вбок, зато подошвы ботинок совсем не скользили. Хотя Кейр держал лестницу, она раскачивалась, и вскоре мне пришлось сильно откидываться назад, чтобы подталкивать себя вверх, и запястья ныли от тяжести моего собственного тела. Сначала было страшно, но постепенно страх сменился восторгом. Я вдруг задела головой ветку, и черед секунду снизу раздался вопль.
Я замерла на ступеньке:
— Что там такое?
— Ничего особенного. Мне за шиворот попал снег. Ты задела ветку, он и посыпался.
— Прости.
— Ничего. Очень освежает. Над чем это ты там хихикаешь?
— Вспомнила про снежки. По-моему, мы в них все-таки играем. Ой, я сбилась со счета! Где я?
— Ты на десятой ступеньке. Теперь будет легче. Совсем близко у площадки, где закреплена лестница, а там ее уже не качает.
Вскинув руку вверх, я уткнулась ладонью в деревянную раму, к которой было прилажено что-то более жесткое, чем дерево. Похоже на проволочную клетку для цыплят. Я остановилась, не представляя, как забираться на эту самую площадку. Кейр крикнул:
— Справа, в самом низу, так сказать на уровне пола, есть ручка. Нашла? Ухватись за нее, проще будет лезть.
— Я боюсь выпустить из рук веревку, вдруг упаду?
— Не бойся. Правую руку на эту ручку, и продолжай подниматься по ступенькам. Одна… вторая… все, последняя. Хочешь, подожди меня. Но учти, пока я буду забираться, лестница будет ходить ходуном. Еще вариант: поставь левую ногу на площадку и толчком перенеси туда все тело. Как раз пригодятся дорогостоящие тренировки в спортзале.
Я стала карабкаться на площадку, стараясь не думать о высоте и о том, спасет ли меня снежный сугроб, если грохнусь. Вскоре снова раздался голос Кейра:
— Отлично! Ты там! Можешь встать во весь рост, сверху достаточно места для головы.
— Нет уж, спасибо. Зачем испытывать судьбу? Посижу тут, подожду тебя.
— Жди.
Пока он лез, площадка чуть-чуть накренилась, и я намертво вцепилась в ручку. Я услышала, когда он оказался рядом, он взял меня за руки и помог подняться. Поежившись, я спросила:
— Теперь головы наши оказались среди веток? Я боюсь за свои глаза. Я ими дорожу, хоть от них никакого толку.
— Мы сейчас под навесом из сплетенных веток, под портиком, так сказать. Это часть домика. Тут твоим глазам ничего не грозит. А если подойдешь сюда… — он обнял меня за плечи и слегка подтолкнул вперед, — то окажешься как бы на открытом балконе. Мы на высоте двадцать футов. — Он прижал мою ладонь к ветке толщиной с мою руку. — А над нами шатер, крона дерева.
Обхватив ветку, я слегка ее качнула. Раздался тихий шелест, потом мягкий удар — на площадку упали снежные комья с более высоких ветвей.
— Попала в тебя?
— На этот раз мимо.
— Да, стрелок из меня никакой. Ой, а тут холоднее! Чувствуешь, как дует?
— Мадам, изволите горячего шоколаду? Или бренди?
— Так вот что у тебя в рюкзаке!
— То самое. Фляжка, с бочоночек на ошейнике у сенбернаров, но тяжелая, сволочь.
Послышался тихий лязг поднятого засова, потом жалобный скрип распахиваемой двери. Кейр приобнял меня.
— Прошу сюда, мадам. Сию минуту будет накрыт стол.
— Пространство небольшое. Ты запросто сможешь обследовать его руками. Но тут полно всяких любопытных вещиц и приспособлений.
— Да ну?
— Истинная правда. Дед у меня был замечательный. Строил этот дом для детей и внуков, но и сам любил тут отдохнуть.
Марианна сняла перчатки и, вытянув руки, приступила к обследованию. Посреди комнаты она наткнулась на что-то шершавое и округлое. Она сразу поняла, что это. От изумления она даже отдернула руки, но потом с радостью снова положила их на круглящийся бок.
— Это же ствол дерева! Дерево растет прямо в доме.
— Представь. Точнее, это огромный сук. — Кейр положил руку Марианны на развилку между стволом и суком. — Он делит комнату на две части. Мы с тобой сейчас в столовой, а с другой стороны спальный покой.
— И кровать?
— Ну да. Дед все всегда делал основательно. Тут две кровати и еще приделаны крючки для гамака. Справа от тебя, на полу, стоит деревянный сундучок, набитый старыми пледами и стегаными одеялами. Осторожнее, не споткнись. Я захватил с собой одну из палок, это тебе вместо трости. Держи.
Марианна взяла палку и стала водить ею, постукивая по мебели.
— Что тут еще? Очень даже интересно!
Обернувшись, Кейр посмотрел на нее, улыбнулся:
— Круглый столик и несколько полок с высокими бортиками, чтобы с них ничего не падало, когда налетит буря. Он хотел закрепить полки на шарнирах, но не знал, как это сделать. Ну и хорошо. Это дерево не особенно качается. Ветки — да, а ствол никогда.
— А ты бывал тут в бурю?
— Я тут спал во время бури.
Марианна ахнула и прижала пальцы к губам, как ребенок, услышавший что-то невероятное. У Кейра перехватило вдруг горло, и ему пришлось сглотнуть, прежде чем продолжить рассказ:
— Тут есть тарелки, кружки, ножи и вилки, пластиковые стаканчики. Словом, все необходимое для пикника или полуночного пиршества. Ну что, ты готова испить горячего шоколаду?
— Ты же знаешь, что готова. А стулья есть?
— Навалом. Универсальные стулья, табуреты. Они же деревенский вариант кофейного, журнального и прочих столиков. На табуретке можно сидеть, разложить закуску, задрать на нее ноги или поставить стакан с выпивкой. Компактные, одного размера, легкие, в общем, на все случаи жизни.
Он протянул Марианне прочную, прямоугольной формы табуретку, она села. Вторую он поставил перед ней, водрузил на этот столик две эмалированные кружки, налил из термоса шоколад.
— Пахнет умопомрачительно.
— Кружка прямо перед тобой. Проголодалась?
— Ну что ты! Я же съела огромный сэндвич с беконом.
— Это не в счет. В домике на дереве всегда хочется пожевать. Такое уж тут место.
Он достал с полки жестяную банку и встряхнул ее.
— У тебя тут запас еды?
— Для птиц. И для людей тоже есть, немножко. Что тут на крышке написано? Вполне еще пригодно. Я сюда две недели назад наведывался, провел чистку. Подставляй руку.
Марианна послушно протянула ему руку, и он положил ей на ладонь небольшой плотный кубик.
— Знаешь, в Эдинбурге я ко всяким тянучкам даже не прикасаюсь. Это же кошмар для зубов. — Она кинула тянучку в рот. — Совсем застыла от холода! Но очень вкусно!
— Голод — лучшая из приправ, — изрек Кейр, тоже жуя тянучку.
— Опиши мне этот домик. Как твой дед исхитрился задействовать в устройстве живые ветви, не погубив их?
— Домик расположен близко к стволу. Это вполне надежно, и не потребовалось его намертво прикреплять. Но надо было учесть, что случаются бури и что дерево растет. Поэтому он насажен на каркас, прилаженный кое-где к ветвям, на скользящих болтах, которые позволяют на несколько дюймов изменять наклон крепежных реек, конструкция подвижна.
— Но ствол тоже растет. Наверняка за столько лет он стал толще. А эта ветка в комнате? Она не разворотит со временем стену или крышу?
— И в полу, и в стене, и в крыше отверстия специально были проделаны побольше, на вырост. Теперь зазор стал меньше.
— Так там дыры? Но почему-то не чувствуется сквозняка, совсем.
— В них уложен якорный канат, закрепленный в доме, к дереву он не крепится. Это надежная преграда сквозняку. И смотрится очень неплохо.
— Как остроумно! А если дерево перерастет границы отверстий?
— При моей жизни точно не перерастет.
— А при детях?
— У меня нет детей.
— Я вообще говорю. Какие-нибудь племянники, племянницы.
— Пока не обзавелся.
— Жаль. — Марианна вздохнула. — Дом — настоящая сказка, особенно для детей, столько бы им радости.
— Мне самому он нравится не меньше, чем в детстве. А подростком я вообще сюда не заглядывал. Считал, что это детская забава, недостойная солидного, взрослого человека. Решил тогда, пусть теперь младшая сестра играет тут в куклы. А сестра устроила в домике склад сломанных игрушек. Некоторые и сейчас здесь. Думаю, уже навечно. Надо бы их выбросить, но ведь у них не меньше прав на это жилье, чем у меня.
— Игрушки. Расскажи мне про них.
— Деревянная лошадка, на колесиках. Ее можно было катать. Но больше не покатаешь, колесики отвалились и потерялись. Еще есть всякие деревянные звери, уцелевшие из коллекции «Клуб одиноких сердец».
— Почему ты их так назвал?
— Понимаешь, изначально их было по двое, и жили они в ковчеге. Дед сам их вырезал из дерева и потом раскрашивал. За долгие годы кое-какие фигурки растерялись, и бедные твари остались одни-одинешеньки. А старину Ноя кто-то случайно пустил на растопку костра. Миссис Ной с тех пор мыкается с детьми одна и со всем этим зверинцем.
— Вдова, в общем.
Кейр тихонько произнес:
— Да, получается, что так.
Марианна поставила на стол кружку с шоколадом.
— Прости. Я напомнила тебе про Энни, да?
— А я тебе про Харви.
Помолчав, Марианна, уже веселым голосом, спросила:
— А деревянные кролики есть?
— Этих-то полно.
Марианна рассмеялась:
— Можно мне подержать кого-нибудь из «Клуба одиноких сердец»?
Кейр протянул ей деревянную фигурку:
— Угадаешь, кто это?
Пока Марианна ощупывала деревяшку, Кейр изучал ее широко распахнутые, отрешенные глаза, дымчато-голубые, будто небо перед дождем. Ему было немного неловко, словно он за ней подсматривал, потом вдруг вспомнился олень, за которым он следил из-за деревьев, взгляд у оленя был внимательный, но не гневный. У Марианны еле заметно подрагивало веко и уголок рта, голова была чуть вскинута, как у зверя, нюхающего воздух. Она протянула Кейру сложенную ковшиком ладонь с игрушкой.
— Это не очень трудно. Жираф. Длинная шея, и еще я нашла пятна.
— Все верно. Правда, жираф этот смахивает на пса далматина. Дед был хорошим резчиком, но рисовал средне. Его манеру письма я бы назвал экспрессионистской.
Когда Кейр потянулся за жирафом, его взгляд уперся в жилки на запястье Марианны, ярко-голубые на бледной прозрачно-мраморной коже. Кейр положил пальцы на переплетение жилок, почувствовал, как от неожиданности запястье чуть дрогнуло и как холодная кожа начала теплеть под его пальцами.
— Щупаешь пульс?
— Нет. Но чувствую, как бежит кровь по твоим жилам. Пульсирует. У тебя такое маленькое, такое узкое запястье… захотелось прикоснуться. Прости, я должен был спросить, можно ли. — Он взял из ее ладони фигурку. — Можно? Ячувствую себя так, будто слежу тайком. Я всегда знаю, что ты вот сейчас делаешь или сделаешь, а ты — нет. Это не очень честно.
— Не очень, но иначе у меня не бывает. Я уже привыкла, что мужчины этим пользуются.
— Прости.
— Я не тебя имела в виду. Я говорю о других мужчинах. Это было так давно. На самом деле, я едва ли теперь вспомню о чем-то подобном. Моя жизнь состоит из прикосновений, я постоянно трогаю что-то, но мало что теперь трогает меня. Я о людях.
— Но в каком смысле?
— То есть?
— Ты хочешь сказать, что люди к тебе не прикасаются? — Взяв ее руку, он снова провел большим пальцем по узкому запястью, гладя выступающие жилки. — Или ты имеешь в виду именно то, что сказала: «Но мало что теперь меня трогает»?
Марианна молчала. Не отнимая у него руки, опустив голову, она думала. Наконец произнесла:
— Конечно, трогает музыка. Прогулки по Ботаническому. Твой остров. Сама идея то есть. И… ты.
Он перестал гладить ее запястье. И, собравшись с духом, спросил:
— Хочешь потрогать меня?
Она смущенно опустила ресницы, потом провела кончиком языка по пересохшим губам.
— Постоянно. Не знаю, любопытство это или что-то большее, но мне мало только слышать твой голос… Мои деревья. Я слушаю их. Я многое узнаю про них по шумам, которые они издают или неиздают, но мне хочется знать, что они есть, существуют. Удостовериться в этом я могу, только к ним прикоснувшись. И я делаю это. Когда никого нет рядом, как мне кажется. Я прижимаюсь к ним. Иногда я… я приникаю к ним лицом и вдыхаю их.
— Покажи мне, — еле слышно попросил он. — Покажи мне, что ты с ними делаешь.
Они стояли друг перед другом. Марианна, выставив вперед ладонь, медленно приближала ее к тому месту, откуда прозвучал шепот. Рука ее ощутила холодную металлическую молнию на куртке. Нащупав замочек, Марианна расстегнула молнию, распахнула полы куртки и положила обе ладони на свитер с ребристым узором, чуть повыше диафрагмы, раздвинула пальцы.
— Ты теплый. Ты мягче, чем деревья. Я чувствую ребра на узоре, а поперек них, под ними, твои ребра… получается внахлест, крест-накрест. И все это движется, очень плавно, в такт твоему дыханию… Вдох, выдох.
Проведя ладонями по его бокам, под курткой, она прижала их к мощным мускулам над лопатками, потом прильнула щекой к его груди. Ничего не говоря, она глубоко вдыхала, голова ее чуть приподнималась и опускалась, в такт вдохам и выдохам. Так прошла минута. Она пробормотала:
— Вот так бы взяла и уснула. Стоя. Как лошадь.
— Можно я тебя обниму?
— Да.
Она почувствовала, как напряглись его мышцы и как раздвинулись лопатки под ее ладонями, когда он обхватил ее руками во флисовых рукавах. Почувствовав затылком упругое и нежное прикосновение, она сразу догадалась, что это было. Подавив желание откинуть голову и подставить губы, она спросила:
— Деревья и звери тебе приятнее, чем люди?
— Не то что приятнее… Просто среди деревьев мне уютнее. А со зверями проще.
— Как ты думаешь почему?
— У меня был пес, который умел читать мои мысли, а я его. Едва ли кто-то способен его заменить.
— Исчерпывающий ответ, ничего не скажешь.
Он помолчал, потом выпустил ее из объятий.
— Я плохо схожусь с людьми. Начнем с того, что я предпочитаю не смотреть в глаза, ты не представляешь, как это всех напрягает. Общаться с тобой мне легче еще и поэтому. Не нужно на тебя смотреть. То есть я-то как раз смотрю, но главное, на меня ты точно не смотришь.
— Но почему это так тебя беспокоит? Ты же не урод, и сложение, можно сказать, атлетическое. И по-моему, не из робких. Возможно, несколько замкнутый, и то не особенно, ведь ты горец. По сравнению с некоторыми субъектами ты просто балагур, душа компании.
— Ну, спасибо.
— А почему ты не любишь, когда на тебя смотрят?
— Наверное, причина в моих глазах. Людей они смущают, все чувствуют, что-то в них не то, а что именно — непонятно. И еще… иногда я вижу по глазам больше, чем мне хотелось бы.
— Ты что имеешь в виду?
Марианна услышала, что он отошел, потом как скрипнула табуретка, когда он снова уселся.
— Понимаешь, у меня острый глаз, сразу вижу всякую гадость. Возможно, это следствие наблюдений за птицами и зверями, я всю жизнь их изучаю, научился замечать малейшие изменения в поведении, особенности полета, крики тревоги… я могу подолгу стоять не двигаясь — как цапля — и просто все фиксировать… Когда я смотрю в глаза, у человека, наверное, возникает ощущение, будто его фотографируют. Хуже — будто его просвечивают на рентгене. Вот такая чертовщина.
— Кажется, я понимаю, о чем ты… Луиза после знакомства с тобой вот что мне выдала: «От глаз этого человека ничто не укроется».
— Правда? Готов побиться об заклад, что от ее глаз тоже.
— Намекаешь на ее готовность кого-нибудь заловить? В качестве хорошо сохранившейся антенны? А ты ведь знал, что я потеряла близкого человека. Ты так это тогда сказал, будто точно знал.
— Это было совершенно очевидно.
— Редко кто умеет понимать, какие эмоции отражены на лице слепого. Наша мимика отличается от мимики зрячих. Особенно у тех, кто не видит с самого рождения. Разговариваем мы нормально, нормальным голосом, однако большинству людей противно видеть безжизненные глаза, и они стараются поскорее улизнуть. Те же, кто посмелее и побойчее, начинают так орать, будто разговаривают с умственно отсталыми.
Склонив голову набок, она помолчала.
— Что-то ты притих. Я кажусь тебе ворчливой занудой?
— Ничуть, просто я за тобой наблюдаю. По-моему, это становится одним из любимых моих занятий. У тебя очень выразительные губы.
— Неужели?
— Правда. У тебя прелестный рот. Чертовски соблазнительный. Ты часто трогаешь свои губы. Кончиками пальцев. И кончиком языка. Это очень чувственно и манит. Хочется на них смотреть, как тем хищным типам, про которых ты говорила. Может быть, твои губы посылают некий призыв, непреднамеренно.
Пальцы Марианны тут же вспорхнули к губам.
— Боже! Ты так думаешь?
Кейр, рассмеявшись, легонько прижал пальцы к ее пальцам.
— Видишь? Ты снова это сделала. Я думаю, твои губы отражают эмоции примерно так же, как у других — глаза.
Он опустил руку и стал смотреть, как меж тонко очерченных бровей Марианны то залегают, то исчезают морщинки — она сосредоточенно хмурилась, стараясь осмыслить предположение Кейра.
— Но сегодня утром… когда ты спросил, хочу ли я близости, ты не знал, чего я хотела?
— А ты — знала?
Она молчала, и, выждав секунду, он заключил:
— Минное поле эмоций, вот что это было. И я старался уцелеть, не подорваться. Мне показалось, я понял, чего ты хочешь, но не был уверен, что ты скажешь «да». Ты и не сказала. Вот я и говорю, что не очень-то умею общаться с людьми. Я не силен во всяких играх.
— Но ты силен в хоккее.
— Даже в хоккее я не так чтобы очень! И уж совершенно точно в тех играх, которые приходится всегда вести с женщинами. Мужчины и животные гораздо проще и искренней. С ними мне легче.
— И со слепыми женщинами?
— И со слепыми женщинами.
— Хотя ты и не можешь определить, считают ли они тебя привлекательным.
— Нет, не могу. Но я понятливый ученик. В пределах природных возможностей мужчины, разумеется.
Наморщив губы, Марианна строго произнесла:
— Давай-ка сменим тему. По-моему, я теряю почву под ногами.
— Какая восхитительная искренность!
— Расскажи мне еще про дедушку. И про игрушки.
— С удовольствием. Он любил мастерить из дерева. И на день рождения обязательно что-нибудь нам дарил. Ноев ковчег был мой. А сестра попросила его сделать деревянную книгу, одному Богу известно, зачем такой крохе она понадобилась. В книге было четыре страницы из клееной фанеры, разрисованные и скрепленные петлями из холстины.
Порывшись в ящике с игрушками, Кейр сказал:
— Интересно, ты угадаешь, что это?
Он протянул Марианне плоскую дощечку размером с небольшой чайный поднос неправильной формы — то ли морская звезда, то ли птица с расправленными крыльями. Одна сторона дощечки была совершенно гладкой, другая — сплошь в волнистых бороздках и зазубринах. В середке какая-то цепочка из бугорков, похожая на грубо вырезанную подкову.
— Да что же это такое?
— Нечто, что очень бы тебе пригодилось, гораздо больше, чем мне.
— Какая-то скульптура?
— Можно и так сказать. Вообще-то это карта. Деревянный макет рельефа острова Скай. Эти вроде как крылья состоят из полуостровов: Троттерниш, Уотерниш, Дуириниш, Мингиниш, а ниже фрагмент покрупнее, это наш полуостров, Слит.
— А эти бугорки в середке, наверное, горы Куиллин?
— Они самые. Кое-какие мелкие части растерялись. Но основные фрагменты гор целы. Кое-где дерево уже раскрошилось, и с игрушками та же история.
— Карта раскрашена красками?
— Нет, только резьба, и все прокрыто лаком. Вот эти длинные извилистые канавки… чувствуешь? Это реки. А эти впадинки — озера, lochs. Канавки почти прямые — дороги, шоссе всякие.
— Прелесть! Настоящий шедевр! Но зачем? Зачем ему понадобилась деревянная карта?
— Дед видел такие в Канаде, у эскимосов. Они брали их с собой, когда отправлялись на своих каяках в море, карты побережья, вырезанные из дрейфующих обломков дерева, по этим картам можно было ночью ориентироваться на ощупь. Им и волны не страшны, не размокнут, а если уронишь случайно за борт, не утонут. Сколько сразу решено проблем. Просто и гениально. Наверное, именно это вдохновило моего деда. Еще шоколаду?
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |