Если в индивиде отказываются видеть первоначальное диалектическое движение, а в его предприятии производство его жизни, объективацию, то надо тогда отказаться от диалектики и сделать из нее имманентный закон Истории. Мы видели эти две крайности. У Энгельса иногда диалектика взрывается, люди сталкиваются друг с другом как физические молекулы, результирующая всех этих противоречивых действий — это среднее арифметическое; но только один средний результат не может становиться для него инструментом или процессом; он пассивно регистрируется, он не навязывается, в то время как капитал “как отчужденная социальная сила, автономная в качестве объекта и в качестве могущества капиталиста, противостоит обществу через посредство этого объекта”[158]; чтобы избежать среднего результата и сталинского фетишизма, статистики–марксисты — некоммунисты предпочли растворить конкретного человека в синтетических объектах, изучить противоречия и движения коллективов как таковые: они ничего не достигли, целесообразность скрылась в понятиях, которые они заимствуют или фабрикуют, бюрократия становится личностью, со своими предприятиями, своими проектами и т.п., она атаковала венгерскую демократию (другая личность), потому что она не могла терпеть... и с намерением... и т.п. избегают сциентистского детерминизма, чтобы впасть в абсолютный идеализм.
На самом деле текст Маркса показывает, что он прекрасно понимал, в чем вопрос: капитал противостоит обществу, говорит он. И тем не менее это социальная сила. Противоречие объясняется тем фактом, что он становится объектом. Но этот объект, который не есть “среднее социальное”, а, напротив, “антисоциальная реальность”, поддерживается как таковой в той мере, в какой он поддерживается и управляется реальной и активной силой капиталиста (который, в свою очередь, целиком охвачен отчужденной объективацией, отчужденной от своей собственной силы: так как она становится объектом других превосхождений другими капиталистами). Эти отношения молекулярны постольку, поскольку есть только индивиды и особые отношения между ними (оппозиция, союз, зависимость и т.п.); но они не являются механистическими, потому что речь ни в коем случае не идет о столкновении простых инертных частиц: в самом единстве своего собственного предприятия каждый превосходит другого и включает его под видом средства (и наоборот), каждая пара унифицируемых отношений превосходится, в свою очередь, предприятием третьего. Таким образом, на каждом уровне конституируется иерархия охватывающих и охватываемых целей, из которых первые скрадывают значения вторых, а последние нацелены на то, чтобы прояснить первые. Каждый раз, когда предприятие человека или группы людей становится объектом для других людей, которые его превосходят в своих целях, и для всего общества, каждый раз это предприятие сохраняет свою целесообразность как свое реальное единство и становится для самих тех, кто его создает, внешним объектом (далее будут показаны общие условия этого отчуждения), который стремится доминировать над ними их пережить. Так конституируются системы, механизмы, инструменты, которые являются в то же время реальными объектами, обладающими материальными основаниями существования, и процессами, которые преследуют — в обществе и часто против них самих — цели, которые не являются более целями личности, но которые, как отчужденная объективация реально преследовавшихся целей, становятся объективным и обобщающим единством коллективных объектов. Процесс капитала предлагает эту строгость и необходимость только в той перспективе, когда из него создается вовсе не социальная структура и не режим, а материальный аппарат, безжалостное движение которого к противоположной бесконечности объединяющих превосхождений. Следовательно, надо было бы учитывать в данном обществе живые цели, которые соответствуют собственному усилию определенной личности, группы и класса, и безличностные целесообразности, побочные продукты нашей деятельности, которые от нее же и получают свое единство и которые кончают тем, что становятся существенным, навязывая свои рамки и свои законы всем нашим предприятиям. Социальное поле полно действий без автора, конструкций без конструктора: если мы откроем в человеке его истинную человечность, то есть власть делать Историю, преследуя свои собственные цели, тогда, в период отчуждения, мы увидим, что нечеловеческое предстает под обликами человеческого и что “коллективы”, уходящие в даль перспективы сквозь людей, удерживают в себе целесообразность, характерную для человеческих отношений.
Это не означает, разумеется, что все является целесообразностью, личностной или безличной. Материальные условия предъявляют свою необходимость фактически: фактом является то, что в Италии нет угля, вся эволюция промышленности в этой стране в XIX и XX вв. зависит от этих несводимых данных. Но, и Маркс на этом часто настаивал, географические данные (и другие тоже) могут иметь воздействие только в рамках данного общества согласно его структурам, его экономическому режиму, институтам, которые оно себе создало. Что же это может означать, как не то, что необходимость факта может быть понята только через человеческие конструкции? Нерасторжимое единство “аппаратов” — этих чудовищных конструкций без автора, в которых человек теряется и которые от него без конца ускользают, — и с их строгим функционированием, с их перевернутой целесообразностью (которую надо было бы называть, я полагаю, контр–целесообразностью) и с ожесточенной борьбой отчужденных людей, это нерасторжимое единство должно явиться всякому исследователю, который хочет понять социальный мир. Эти объекты перед его глазами: прежде чем показывать инфраструктурные условия, он должен обязать себя видеть их таковыми, каковы они есть, не пренебрегая ни одной из их структур, поскольку ему надо будет дать отчет обо всем, о необходимости и о целесообразности, таким странным образом спутанными; надо будет, чтобы он высвободил одновременно и контрцелесообразности, которые господствуют над нами и чтобы он показал более или менее согласованные предприятия, им противостоящие или их использующие. Он будет принимать данное так, как оно проявляется, с его видимыми целями, даже не зная еще, выражают ли эти цели намерение реальной личности. Еще лучше, если он располагает какой–нибудь философией, точкой зрения, теоретической базой интерпретации и обобщения, он тогда обяжет себя использовать их в духе абсолютного эмпиризма и позволит им развиваться, предоставит им самим их непосредственный смысл с намерением их узнать, а не обрести их. Именно в таком свободном развитии обнаружатся условия и первый набросок ситуации объекта по отношению к социальному ансамблю и его обобщению к внутреннему исторического процесса[159].
* Фрагмент работы М.Мамардашвили, А.Пятигорского “Символ и сознание” (Иерусалим: Малер, 1982. С. 239–273).
* Францисцко Инфантэ родился в 1943 г. в России в семье испанского эмигранта. Учился в московской средней художественной школе. В 60–е годы входит в содружество художников “Движение”, занимаясь геометрическим и мобильным искусством. Главный предмет его внимания в это время — идея бесконечности. В 1970 г. для воплощения артифицированных пространств кинетической среды организовал группу художников и инженеров “АРГО”, которая реализовала 8 из 11 своих проектов. Начиная с 1976 г., Ф.Инфантэ создает серию работ, названных им “Артефакты”. Публикуемое письмо было написано в связи с состоявшейся выставкой художника в Москве в апреле 1982 года.
На протяжении 80–х годов работы Ф.Инфантэ с большим успехом экспонировались на его персональных выставках в ФРГ, Великобритании, США, Чехословакии и других странах.
* Печатается по изд.: Путь. Париж, 1933, № 37.
* Перевод Т.Б.Любимовой по изд.: Sartre J.–P. La me thode progressive–regressive. Critique de la raison dialectique. P., 1960. P. 63–103.
* Это уже уступка: вместо того, чтобы опираться на Природу, аристократ, уверенный в своих правах, говорил о Крови.
* Сен–Жюст и Леба при своем прибытии в Страсбург велели арестовать общественного обвинителя Шнайдера. Факт установлен. Сам по себе он ничего не значит: надо ли в нем видеть революционную жестокость (отношения взаимности, которые поддерживают, согласно Робеспьеру, Террор и Добродетель)? Таково было бы мнение Оливье. Надо ли его рассматривать как один из многочисленных примеров авторитарного централизма мелкой буржуазии у власти и как усилие Комитета общественного спасения по ликвидации местных властей, когда они исходили от народа и слишком четко выражали точку зрения санкюлотов? Это интерпретация Даниеля Герэна. Смотря по тому, какую позицию выбирают (то есть ту или иную точку зрения на всеобщую Революцию), факт радикально изменяется, Шнайдер становится тираном или мучеником, его “крайности” оказываются или преступлениями или предлогами. Таким образом, переживаемая объектом реальность предполагает, что он обладает всей своей “глубиной”, то есть что он в одно и то же время удерживается в своей несводимости и проницается взглядом, который сквозь него ищет все те структуры, которые поддерживают его, и в результате, саму Революцию, как процесс тотализации.
* Противоречие между реальностью цели и ее объективным несуществованием проявляется каждодневно. Если взять повседневный пример конкретной битвы, боксер, обманутый ложным движением, принимает стойку, чтобы предохранить глаза, он реально преследует цель; но для противника, который хочет его ударить в живот, эта цель становится, т.е. в себе или объективно, средством нанести удар кулаком. Делая себя субъектом, неловкий боксер реализует как объект. Его цель стала сообщницей цели противника. Она есть и средство сразу. В “Критике диалектического разума” будет показано, что “атомизация множеств” и обращение способствуют и тому и другому обратить цели против тех, кто их ставит.
* Перевод М.К.Рыклина по изд.: Blachot M. La lecture de Kafka // La critique de nôtre temps et Kafka. P., 1973. P. 50–54.
* Перевод М.К.Рыклина по изд.: Starobinski J. Le reve architecte // La critique de nôtre temps et Kafka. P., 1973. P. 191–192.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |