Импровизация на тему любви 14 страница

Когда я пришел к ней, она полулежала на веранде в кресле-качалке. Я сел к ней в кресло. Мы молчали, нам не хватало духу заговорить, мы были настолько еще дети, что не могли оценить окружавшую нас тишину. Я думал только о том, как бы мне приступить к главному. Мы прижимались, ласкались, а потом, под предлогом, что на веранде слишком жарко, ушли в комнату.

Жалюзи были приспущены. Помню, что стояла мертвая тишина, которую нарушал только стрекот цикад… Запах моря, комната, в которую пробивается слабый свет, влажное, горячее тело, простыни, прилипающие к потной спине… Ее кожа, ее испуганный взгляд, когда я пытаюсь войти в нее… Поцелуи… Обещания вечной любви… Я искренне думал, что никогда не расстанусь с Лаурой, что она навеки будет моей единственной женщиной. Я не мог представить, как можно желать другую девочку. В тот период я был моногамным во всех смыслах этого слова. Только позже я стал моногамным в проявлении чувств, но не в сексуальных отношениях. В том смысле, что в сексуальном отношении. Я не однолюб, зато однолюб в чувствах. Я могу спать с несколькими женщинами, но любить могу только одну.

С Лаурой я не мог думать о других. Кто знает, что потом случилось со мной, что заставило меня перемениться…

В тот день, проведенный с Лаурой, меня потрясла красота жизни, ее всевластие над нами. Я разрывался от счастья. Когда лето подошло к концу, я думал, что умру без нее. В последний наш день мы плакали, обещая, что каждый день будем писать друг другу. В то время не было мобильных телефонов. Не было и электронной почты. Но мы не написали ни строчки. После летних каникул жизнь оказалась совсем иной штукой. Она отвлекла от любви. Я только немного боялся, что Лаура найдет себе за год другого парня. Так оно и произошло: она стала встречаться с мальчиком, который приезжал на каникулы туда же, где отдыхали и мы, но только, на мое несчастье, жил в ее городе. Он тоже за ней увивался, но ему она предпочитала меня. Потом все изменилось…

Не помню, чтобы я так сильно страдал из-за женщины. Когда мы снова встретились, она скрыла от меня, что у нее появился другой парень. Говорила только, что не хочет больше встречаться, что между нами все кончено, что она меня разлюбила. Подозревая, что она спуталась с тем типом, я впервые выдал свое: «Я все знаю».

С годами я научился ловко пользоваться удобной фразой «Я все знаю». С ее помощью легко добиться подтверждения своих подозрений — стоит лишь заявить собеседнику, что тебе и так уже все известно. И я настолько усовершенствовал технику, что мог добиться не только признаний в измене, но и узнать имя своего соперника. Увы, мне не всегда удается сохранять холодное достоинство, услышав ответ… Применение этой техники — своего рода азартная игра, требующая умения блефовать и, соответственно, контролировать свою мимику. Как в картах. Или во взрослой забаве под названием «каменное лицо». Сняв брюки, мужчины садятся за стол. После этого под стол залезает девушка и выбирает, с кем из мужчин, сидящих за столом, она будет заниматься оральным сексом. Счастливчик должен сделать каменное лицо, чтобы остальные ничего не заметили. Если он выдаст себя, выйдет из игры.

С Лаурой я узнал правду с помощью «Я все знаю». Для меня это был тяжелый удар. Я смирился с тем, что больше не смогу ее трахать, и из чувства мести подкатил к ее подруге, о которой знал, что она уже давно влюблена в меня. Когда Лаура увидела нас вместе, она страшно разозлилась, и на некоторое время мы перестали разговаривать. Потом мы решили, что нам все-таки следует поговорить. Мы назначили свидание, которое обеспокоило ее приятеля и мою подружку. Лаура сказала мне, что если я брошу свою новую девушку, то тогда и она оставит своего парня и мы снова будем вместе. Я на это не согласился.

Какие чудесные истории случались в юности… Взять, к примеру, мою встречу с Евой. Когда мне было семнадцать лет, я встречался с девушкой, которую звали Ева. Она была уже обручена и не давала мне, потому что не хотела изменять жениху, но зато с удовольствием соглашалась на минет. Говорила, что это не настоящая измена и поэтому у нее не возникает чувства вины. Я целыми днями сидел у нее дома на диване, а она на коленях стояла передо мной…

С помощью воспоминаний я возвращался к своей привычной жизни. Но я нес в себе неизведанный ранее опыт. С Микелой жизнь виделась по-другому.

Таблетка подействовала, и я провалился в глубокий сон. Как ребенок после долгих рыданий.

Проснулся я, когда самолет уже заходил на посадку. В зале выдачи багажа я забрал свой чемодан. Говорил я с трудом. Виной тому было все, что произошло со мной, а также, думаю, еще и таблетка. На выходе из аэропорта я увидел улыбающуюся Сильвию.

.БАБУШКА

Из аэропорта я сразу поехал в больницу. Бабушка лежала на больничной кровати… сбоку на стуле сидела моя мать.

— Привет.

— Привет.

— Как она себя чувствует?

— Заснула часа два назад. Она всю ночь не спала. Иногда кажется, что с ней все в порядке, но чаще она заговаривается или жалуется на боли. Сейчас необязательно сидеть с ней. Я пойду домой, а потом вернусь и проведу здесь ночь.

Я посмотрел на спящую бабушку. Черт возьми, с тоской выругался я про себя, поцеловал бабушку в лоб и тоже засобирался домой. Выйдя из больницы, я проводил маму до машины.

— Как съездил в Нью-Йорк?

— Нормально.

— А как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, хорошо. Мама, если хочешь, я могу подежурить ночью, тем более из-за разницы во времени мне спать не захочется. А завтра утром ты придешь.

— Не беспокойся, у меня куча дел, но я все равно приду.

— Мама, я серьезно говорю, глупо же сидеть вдвоем.

— Хорошо, тогда приходи к восьми часам.

— Отлично. Пока.

Ровно в восемь я был в больнице. Бабушка поздоровалась со мной, назвав меня моим именем. Я отдал ей браслет, который купил для нее.

— Какой ты милый, — сказала она мне. Этими словами она благодарила меня, когда я делал для нее что-нибудь приятное.

Мы не спали всю ночь. Бабушка, правда, ненадолго забывалась, а потом снова открывала глаза.

Куда делась та крупная женщина, которую я знал всегда? Морщинистая старушка, лежавшая в постели, словно была не она. Моя бабушка была сильной. Рано овдовев, она одна вырастила двух дочерей, работала и заботилась о семье.

— Бабушка, как ты себя чувствуешь?

Она посмотрела на меня, но не ответила.

— Ты помнишь, как ты говорила, что придавила подушку?

— Что?

— Когда я был маленьким, ты охала-ахала, просыпаясь, а потом говорила, что придавила подушку.

Бабушка промолчала, а потом сказала:

— Завтра, когда придешь, принеси мне сережки. Те самые, с жемчугом. Они в коробочке в платяном шкафу, в глубине, под трусами.

— Бабуль, зачем тебе здесь сережки?

— Мне Альберто вчера сказал, что скоро вернется.

Когда она говорила про дедушку, у меня всегда немного щемило сердце.

— Давно он тебе сказал это?

— Вчера, когда приходил навестить меня.

Раньше, столкнувшись с такими ее странностями, я с горячностью доказывал, что такого быть не могло. Я пытался направить ее мысль в правильное русло, мне казалось, что если я буду разубеждать ее, то она наконец очнется от своих видений. Только потом я научился потакать ей, не мешая фантазировать.

— Бабуль, а ты обрадовалась, увидев его?

— Конечно. Он сказал, что я очень красивая, а уж раз он это сказал, то я поверила ему — такой человек, как твой дед, зря болтать не станет. Это он велел мне надеть сережки. Говорит, когда он видит их на мне, то сразу вспоминает день, когда он мне их подарил.

— А что еще он тебе сказал?

— Ничего. Он ведь недолго здесь побыл. Он стоял вон там, рядом со стулом, на котором ты сидишь, только тогда на нем сидела мама. Они оба смотрели на меня. Он погладил ее по голове. После мама начала плакать, и тогда он ушел отсюда. Перед уходом он сказал, что вернется и принесет мне мороженое.

Она стала пристально смотреть на меня, словно хотела сказать что-то крайне важное.

— В чем дело, бабушка?

— Я бы с удовольствием съела мороженое. Но только сейчас, а не тогда, когда мне его дедушка принесет. У тебя нет мороженого?

— Ну, бабушка, где я его сейчас найду? Сейчас я не могу. Я принесу его завтра. Раньше, чем дедушка.

Потом я вспомнил, что, наверное, должны быть автоматы, в которых можно купить мороженое в упаковке Я спросил у санитарки, и она сказала, что на первом этаже, рядом с выходом, стоит такой автомат.

— Потерпи чуть-чуть, бабуль, я сейчас принесу тебе мороженое.

Я пошел вниз искать автомат и по дороге подумал, что бабушка, видно, не в таком тяжелом состоянии, раз ей захотелось мороженого, и вообще она сегодня выглядит лучше чем обычно.

Я взял мороженое и поднялся наверх. Когда я вошел в палату, бабушка спала. Что делать? Разбудить ее или пусть спит? — гадал я.

Я ее разбудил.

— Бабушка, мороженое…

— Спасибо, Альберто. Ты меня прости, но у меня еще нет сережек.

Я снова стал дедушкой.

— Бабушка, я Джакомо, твой внук.

— Я знаю, я же не сумасшедшая.

Она начала есть мороженое на палочке. Как обычно, она не стала разворачивать его целиком, а только сдернула вниз бумагу, как кожуру у банана. Палочку она все время заворачивала в бумагу, наверное, чтобы не испачкать пальцы. Вот и сейчас она не изменила своей привычке.

Пока она ела мороженое, я рассказывал ей про Микелу.

— Ты знаешь, бабуль, в последние дни я много играл, как ты мне всегда советовала.

— И правильно делал, тебе надо чаще играть. Обещай мне, что ты и дальше будешь играть… но только не играй с китайцами.

— Хорошо, обещаю. А чем тебя китайцы не устраивают?

— Потому что они плохие, я их знаю… Ну и как, ты доволен?

— Сейчас мне не очень хорошо, мне подружки не хватает, с которой я играл, но я счастлив, что играл именно с ней.

Я говорил, а она разглядывала мороженое, словно раздумывая, с какой стороны его откусить. Она прямо-таки любовалась им. Совсем как девочка.

Потом она сказала:

— Альберто, ты помнишь, как я для тебя разнашивала шерстяное белье?

Говорила ли она сама с собой или на самом деле мой дедушка был рядом? Я в такие вещи немного верю, так что у меня мурашки по коже пробежали. Про шерстяное белье бабушка мне рассказывала сотни раз. Каждую субботу она носила днем шерстяные фуфайку и кальсоны дедушки, чтобы они растянулись, сделались мягче и не так сильно кололись. Моя бабушка была крупнее дедушки. Все это она делала для того, чтобы холодной зимой Он мог надеть теплое белье, которое не раздражает кожу. Так по старинке делали белье более мягким.

Я посмотрел на нее и сказал то, что обычно говорят в больницах:

— Если все и дальше так пойдет, то через несколько дней тебя выпишут.

Она продолжала смотреть на мороженое, словно видела его впервые в жизни, а потом, помолчав немного, произнесла:

— Но я скоро умру. Ты знаешь, что я скоро умру?

Ее слова встревожили меня.

— Ну о чем ты говоришь?!

— Да, да. Вот доем мороженое, а потом умру. Я это знаю.

— Перестань пороть глупости!

Она все, так же разглядывала мороженое, потом по-детски пожала плечами. Ее жест можно было истолковать так «Подумаешь, какое дело».

Я привык к ее несуразному поведению, но на этот раз она меня напугала. Я вспомнил обо всех странностях, которые происходят с людьми перед смертью. Я на самом деле перепугался.

Немного погодя все с тем же детским видом она сказала мне:

— Тебе больно, но ты счастлив, а я не чувствую больше боли. Я ничего не чувствую. Когда ты в жизни ничего не чувствуешь, даже боли, то, значит, тебе остается только ждать, когда ты умрешь… Я вот доем мороженое, а потом умру.

— Бабушка, перестань так говорить.

— Будь умницей, Джакомо, не трусь. Лучше помоги мне умереть спокойно, не надо меня успокаивать.

— Если ты еще будешь так говорить, я уйду отсюда.

Она снова пожала плечами. У меня слезы стояли в глазах.

Бабушка не только казалась девочкой, она и в самом деле стала как девочка. Она лежала в белой ночной сорочке с розочками и бантиком на груди. Она была такой тоненькой и хрупкой, что, когда я приподнял ее, намереваясь повыше уложить на подушке, я испугался, что она переломится в моих руках.

Она доела мороженое и положила палочку на тумбочку рядом с кроватью. Мне было страшно, я пугливо наблюдал за ее движениями, будто ждал, что с минуты на минуту она умрет.

Прошло какое-то время после того, как она съела мороженое. Бабушка не умерла.

— Черт побери, как же ты меня напугала!

Я не спал всю ночь. Бабушка иногда что-то говорила, иногда молча смотрела на окно, время от времени дремала.

Рано утром больница проснулась. Включили свет, санитарки перестилали постели, в общем, начиналась обычная суета перед утренним обходом врачей. В семь утра бабушка не спала. Когда принесли завтрак, я ушел. Перед уходом я поцеловал ее:

— Увидимся вечером. Я принесу тебе сережки.

— До свидания, Джакомо.

В восемь утра я уже лег в постель. Скорее, я рухнул в нее. Через несколько часов я проснулся и не сразу понял, где я нахожусь. Красный глазок телевизора помог мне сообразить, что я дома.

Днем я узнал от матери, что бабушка умерла в десять часов утра.

. МАМА

Бабушка играла очень важную роль в моей жизни, поэтому меня удивило, что я довольно быстро примирился с ее потерей. Я сильно горевал, но вел себя довольно сдержанно. Ее любовь я носил в своем сердце. Ее бесконечная любовь часто проявлялась даже в совсем уж несущественных мелочах, что придавало особую окраску нашим отношениям. Моя бабушка умела исцелять раны, которые наносила мне жизнь.

Через две недели после похорон мы с матерью пришли разобрать вещи в доме бабушки. К счастью, у матери с тетей были хорошие отношения, Они не таскали поочередно вещи из бабушкиной квартиры, как это часто случается в подобных случаях. К слову, пожилая соседка моей матери попала в больницу. Она находилась в очень тяжелом состоянии. Врачи, принимая во внимание преклонный возраст — ей было восемьдесят девять лет, — считали, что она безнадежна, и сказали об этом родным. Но через несколько дней, как это ни странно, пожилая синьора оправилась от болезни. Вернувшись домой, она обнаружила, что ее дочери уже вынесли все из дому. Я не хотел в это поверить, но, к сожалению, все так и оказалось.

Мне было не по себе рыться в вещах бабушки и при этом еще общаться со своей матерью. Мне казалось, что, открывая бабушкины шкафы, я без спроса вторгаюсь в ее жизнь, подсматриваю за ней. Я считал, что это неправильно. Если я вдруг неожиданно умру, кто знает, что подумает моя мать, когда найдет у меня порнофильмы, вибраторы, ремни и вагинальные шарики, а в морозильнике — презерватив, заполненный льдом. У меня есть еще видео, где я трахаю Монику. Я всегда надеялся, что меня не постигнет внезапная смерть. Вполне понятно, не только по этой причине. В прошлом я часто онанировал перед сном в постели. Вытирался я туалетной бумагой. В конце мне приходилось вставать и относить в туалет испачканную бумагу. Я не оставлял ее на тумбочке — боялся, что чужие люди узнают о моей забаве с кулачком, если я вдруг внезапно умру ночью. Когда я сильно уставал, то, прежде чем встать с постели и уничтожить все следы, я долго разглядывал скомканную бумагу и гадал, можно ли предположить, что я в нее просто высморкался. Возможно, виной всему была драма, пережитая мною в подростковом возрасте, когда я после мастурбации спрятал бумагу под матрас Утром, по дороге в школу, я неожиданно вспомнил, что забыл выкинуть ее. Когда я вернулся из школы, постель была прибрана, а бумаги под матрасом уже не было. Мне никто ничего не сказал, но несколько дней я не решался дрочить, потому что думал, что мама узнала обо всем.

Я и при жизни бабушки заглядывал в ее ящики, но после ее смерти я открывал их с новым чувством. Все вещи, которые я годами видел в ее доме, остались лежать на своих местах, но в них появилось что-то новое. Я открыл ящик, набитый трусами и бюстгальтерами. Все было огромного размера. Ко всем лифчикам пришита розочка. Такие вещи, не советуясь, мы сразу же бросали в мешок для пожертвований. В нижнем ящике я нашел шкатулку с сережками.

Я спросил у матери, могу ли я забрать их себе.

— Если хочешь, бери.

В этой же шкатулке было еще обручальное кольцо дедушки, его часы и помазок, с которым он брился.

Мать за эти дни не пролила ни слезинки, даже на похоронах. Наверное, она выплакала все слезы, когда я был маленьким. Она даже не хотела, чтобы я пришел помочь ей. Мне пришлось настоять, сказав ей, что я это делаю для бабушки, а не для нее.

Мы сняли со стен картины, убрали в коробки тарелки, бокалы, столовые приборы и все остальное. Из серванта я достал кофейные чашки, которыми так никто и не пользовался, две фотографии деда и бонбоньерки, оставшиеся после семейных и церковных праздников. Среди них была и моя, доставшаяся мне к первому причастию, на ней был изображен мальчик с собакой.

— Мама, я хочу кофе сварить, ты будешь?

Она, как ни странно, согласилась, но только добавила:

— Я сама приготовлю, ты разбирай дальше, не беспокойся.

В этом вся моя мать.

Чуть позже мы были на кухне и пили кофе. Я сидел, она стояла.

— Чашки ты могла бы забрать, они почти новые, — сказал я матери.

— Я думаю, что ничего брать не буду, у меня и так весь дом забит вещами. Тем более я собираюсь поменять все на кухне и уже купила то, что мне нужно. А ты, кроме сережек, ничего не возьмешь себе? Я позавчера говорила с тетей, она возьмет только картину, которая висит в прихожей. Остальное мы или раздадим, или выбросим.

— Кроме сережек, я ничего брать не буду. А почему ты решила поменять кухню? Что-то сломалось?

— Да нет, все работает, но только кухонное оборудование уже старое, его давно надо было заменить.

Мы помолчали. Однако в нашем молчании слышались грозовые нотки.

Трудно объяснить, почему человек предпочитает вести уединенную жизнь. Про себя могу сказать, что я выбрал одиночество для самозащиты, а вот в одиночестве моей матери я видел следы саморазрушения. Даже если сейчас она и жила с другим мужчиной. Я понимаю, нелегко было пережить боль, которую причинил ей отец, когда ушел из дому, но я абсолютно уверен, что большинство наших проблем зависели от характера моей матери, от ее способа реагировать на жизненные обстоятельства.

— Мама… присядь на минуту.

— Подожди, я хочу убрать вот эта тарелки.

— Мама, пожалуйста, потом это сделаешь.

Она посмотрела на меня, с трудом оторвалась от тарелок и села. Я понял, что пора положить конец моей борьбе с матерью. Конечно, эта мысль не пришла ко мне в голову в ту же минуту, я давно уже задумывался над этим. Еще после ночного разговора с Сильвией в больнице. Я только ждал удобного случая для такого разговора. Встреча в доме бабушки больше всего подходила для этого.

— В чем дело?

— Мне жаль, мама, мне в самом деле очень жаль…

— Мне тоже жаль, но в ее возрасте надо было ждать этого.

Я говорю не о бабушке, я говорю о нас с тобой, о тебе и обо мне.

Она молчала. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Не отрываясь, ни разу не моргнув. Я уже давно не смотрел так на свою мать, я вообще никогда так на нее не смотрел. Как она изменилась…

— Мне жаль, что все так получилось. Как сложилась твоя жизнь… да и моя. Мы оба заслуживали большего.

— Хорошо, но зачем сейчас об этом говорить… Мне тоже больно, но в жизни такое бывает. Я знаю, Джакомо, что я была плохой матерью.

— Мама, не надо так говорить. Зачем ты снова прячешься за словами.

— Я прячусь?

— Да, когда ты так говоришь, ты прячешься, а потом убегаешь. Ты не была плохой матерью. И я не хочу, чтобы ты просила у меня прощения. Я хочу сказать, что раз так получилось, значит, так и получилось, но теперь понемногу…

Я хотел добавить: «Понемногу я буду стараться снова сблизиться с тобой». Но я не сумел договорить до конца. В любом случае она меня поняла.

Мы еще минуту помолчали. Сделали по глотку кофе. Потом она поставила свою чашку на блюдце и сказала мне:

— Знаешь, что позавчера сказала мне бабушка? «Ты никогда не умела жить спокойно».

Мы улыбнулись.

— Мне горько, но, для того чтобы сохранить свое «я», я должен был уйти от самого любимого человека. Без тебя, мама, я бы умер, но и с тобой тоже.

— Ты правильно сделал, что ушел. А ты знаешь, я тебя поняла. И представь, я тоже поняла, как важно уметь разговаривать друг с другом.

— Я должен был преодолеть твое влияние. Вы с отцом — вначале отец, а потом ты — дали мне хороший урок. Тебе будет плохо, если ты слишком сильно привяжешься к другому человеку. Поэтому я многие годы не мог завязать близкие, доверительные отношения с женщинами.

— А ты думаешь, мне было легко? Я оказалась совсем одна. Я делала то, что могла.

— Не надо просить прощения. Я могу тебе только сказать, мне досадно, что я ушел от тебя и не смог тебе объяснить, почему я это сделал. Мне жаль, что я разочаровал тебя и причинил тебе боль, что я ничем не смог помочь тебе. В последнее время я многое понял, я новыми глазами посмотрел на свою жизнь. Прошло время, и то, что в прошлом, я вижу более отчетливо. Я часто думаю о том, чего я был лишен в моей жизни. Ты боялась, что не сумеешь создать для меня хорошие условия, дать мне все, что ты можешь, и в конце концов стала отнимать у меня волю к самовыражению, но прежде всего — право на ошибку. Жизнь отдалила нас друг от друга, но я хоту сказать, что люблю тебя. Я научился любить и хочу, чтобы ты почувствовала силу любви, которую я обрел в себе. Вот и все.

Я говорил, а моя мать слушала и беззвучно плакала. Я говорил не останавливаясь, вскоре и сам я не выдержал и расплакался. Она пыталась что-то сказать мне, но не смогла выговорить ни слова. Всю свою жизнь она отказывалась заглянуть внутрь себя. Но я уже знал, что она хотела сказать мне. Она всхлипывала, плакала, потом на время умолкала. И я сказал ей, что все, что она хочет сказать мне, она обязательно скажет в другой раз. Так оно и получилось. В последние месяцы мы понемногу стали сближаться. Хватит слез. Ока мне даже подарила сушилку.

Перед тем как уйти из дому, мама сказала, что наш разговор наверняка произошел не без влияния бабушки. Я ответил ей, что тоже так думаю.

— Я пойду. До свидания, мама.

— До свидания.

Примирение с человеком, с которым мы раньше ссорились, оказывает на нас сильное воздействие. Так происходит и с малознакомыми людьми. Человек сразу становится добрее. Закрывая дверь, я произнес:

— Передавай привет Фаусто.

Фаусто — это ее приятель, я впервые назвал его по имени.

Я помирился с матерью, и у меня было отличное настроение. Я шел по городу и заглянул в магазин детских игрушек. Одну игрушку я купил в подарок и попросил завернуть ее. Потом я купил точно такую же для себя.

Я пошел на работу к Андреа. В офисе его не было, тогда я оставил сверток на его письменном столе, а сверху положил записку. «Извини. Надеюсь… увидимся». Потом я повернул к дому и, перед тем как подняться к себе, поиграл во дворе со своей машинкой. Это ее я только что купил в магазине. Я был доволен, что наконец подарил машинку тому мальчику, каким когда-то был в детстве, и… вернул ее другому мальчику, которому много лет назад причинил большое горе. Я не считал себя добрым человеком после этого поступка. Я и сегодня не стал им. Отнюдь нет. Но какую-то легкость я действительно испытывал.

.РАЗГОВОР С СИЛЬВИЕЙ

В последнее время я часто виделся с Сильвией. Нам было о чем поговорить. Мне показалось, что она похудела. Что касается меня, то из Нью-Йорка я вернулся с двумя лишними килограммами веса. Вместе с Микелой я перепробовал блюда чуть ли не каждой кухни мира: японской, индийской, тайской, венесуэльской, мексиканской, русской…

Как-то за кофе в баре Сильвия сказала мне:

— Мой отец попал в автомобильную аварию.

— Когда?

— Вчера.

— Он здорово разбился?

— У него перелом предплечья и ушиб головы. Он ехал, не пристегнувшись. Его отвезли в больницу и оставили для дальнейшего наблюдения. Но сегодня или завтра его выпишут.

— Он сильно напугался?

— Думаю, да. Меня же эта история очень расстроила.

— Успокойся, он скоро поправится. Будь ушиб опасным, тебе бы уже сказали об этом.

— Я расстроилась не из-за аварии.

— А из-за чего, из-за машины?

— Нет, он в машине был не один. Он был с женщиной, которая отделалась легким испугом. Она его любовница.

— Даже если он был в машине с женщиной, это вовсе не значит, что она его любовница.

— Они уже три года вместе.

— А кто тебе это сказал?

— Моя мать.

— Как так — твоя мать?

— Ты представляешь? Моему отцу шестьдесят пять лет, уже больше двух лет у него есть любовница, и моя мать знала об этом. И ничего мне не сказала.

Я не знал, что ответить.

— Ты помнишь, что сказала моя мать, когда я призналась ей, что разлюбила Карло и хочу расстаться с ним? И что сказал отец, когда узнал, что разводится моя подруга Джулия? Ты это помнишь?

— Конечно, помню. Твоя мать сказала, что ты должна терпеть, жертвовать собой ради дочери, а твой отец заявил, что Джулия обыкновенная потаскуха. Ты из-за этого на них сердишься?

— Я не сержусь, я взбешена, я зла как фурия. На них обоих. Моей матери шестьдесят лет, а у нее ничего нет. И она молчит, потому что смирилась. Но больше всего меня бесит то, что, вместо того чтобы рассказать мне обо всем, помочь мне не повторить ее судьбу, она говорит об отречении и смирении! Я просто не понимаю, как можно так жить? Я ее дочь, и она хочет, чтобы я прожила свою жизнь так же, как она, хочет сказать мне, что выбора нет… Я правда вне себя. А вдобавок еще отец, который прожил всю жизнь, тыча пальцем в других, строил из себя моралиста… и тут вдруг открывается, что он по вечерам не в карты с друзьями играет, а торчит у любовницы!

— А с ним ты говорила?

— Я приходила навестить его, спросила, как он себя чувствует. Потом сказала ему, что с его приятельницей все в порядке, что он может спать спокойно. И сразу же ушла Я не знаю, чем все закончится, я начинаю подыскивать съемную квартиру, небольшую, для себя и Маргериты. Дома с Карло я не могу больше находиться. Я дошла да края. Я думала, что родители будут на моей стороне, посочувствуют мне. Теперь, кажется, надежд на это не осталось. Ладно, оставим этот разговор… Меня больше интересует вы с Микелой. Вы на этих днях разговаривали или все закончилось так, как вы и пообещали друг другу. «Мы расстанемся, независимо от того, как сложатся наши отношения»?

— А какой смысл в разговорах? Она живет в Нью-Йорке, я здесь. Что мне делать, бросить все и переехать к ней? А потом? Одно дело несколько дней, другое дело — совместная жизнь. Если мы станем общаться, то и разлуку будет тяжелее переносить. Поэтому мы и избегаем разговоров. Хотя мне очень хочется поговорить с ней. Знаешь, была минута, когда мне захотелось, чтобы она родила мне ребенка.

— Ребенка? Ты, случайно, не рехнулся?

— Я тебя понимаю, но это так. Мы об этом даже говорили, и если бы мне не пришлось внезапно вернуться домой, то, возможно, я бы решился…

— Ты и ребенок? Да стоило тебе только намекнуть на семейную жизнь, как у тебя начиналось воспаление яичек Ты до того докатился, что с одной женщиной не мог провести два выходных дня подряд, и вдруг после двух педель тебе захотелось стать папочкой? Хотя, с другой стороны, я всегда подозревала, что ты способен завести ребенка, особо не раздумывая, а так, с бухты-барахты…

— С Микелой я чувствовал себя свободным человеком. С ней все по-другому. Господи, я заговорил как все: «У нас с ней все по-другому…» Но с Микелой так и было на самом деле, по крайне мере не так, как это было у меня прежде. Я с ней был таким, каким раньше никогда не был. Конечно, десять дней в Нью-Йорке не идут ни в какое сравнение с настоящими, серьезными испытаниями, я это и сам знаю, но мне в ней нравится то, как она думает, как рассуждает, как мечтает и, главное, — о чем она мечтает.

— Пожалуй, такое в жизни бывает.

— Как-то в шутку мы заговорили о детях, так она целый монолог произнесла, смысл которого я, возможно, до конца и не понял. Она довольно путано говорила о том, что для нее намного важнее, чтобы отец ее детей был настоящим мужчиной, чем просто любящим ее человеком Что для нее поводом родить ребенка будут не чувства, которые она испытывает ко мне, а то, что она думает обо мне. Сумасшедшая!

— Но она права. Посмотри на меня. Если бы Карло повел себя как мужчина, разве пришлось бы мне одной расхлебывать всю эту историю?

— Он по-прежнему делает вид, что ничего не случилось?

— Хуже! Делает вид, что ничего не происходит, и начинает всю вину валить на меня. Говорит, что если я уйду, то мне придётся нести ответственность за то, что пострадает Маргерита… Я боюсь, что он скажет ей, будто я во всем виновата, начнет настраивать дочь против меня…

— Ну и дерьмо… Докатился до шантажа…

— Да. И не понимает, что тем самым он сильнее убеждает меня в том, что дальше жить с ним просто невыносимо.

— Есть одна знаменитая фраза, звучит она так «Если действительно хочешь узнать, на ком ты женился, расстанься с ним…»

После бара Сильвия довезла меня до дома на своей машине.

Шли дни, и я медленно отходил от игры с Микелой. Вернее, еле-еле выползал из нее. Как купюра в банкомате… После нескольких поездок на трамвае я решил пересесть на велосипед. Я не мог больше смотреть на свободное сиденье у окна, меня угнетала пустота. Это чувство было острее, чем в первые дни после ее отъезда. Я входил, в трамвай, мой взгляд натыкался на незнакомые лица, а потом упирался в пустоту. Наступало лето, велосипед оказался как нельзя кстати… Мы прожили вместе лишь крошечный кусочек нашей жизни. Но, просыпаясь утром, я представлял ее спящей в постели, окутанной покровом ночи: ведь мы жили в разных часовых поясах. Воображая Микелу в постели, я всегда видел светящееся тело. Микела была светлым пятном в моей жизни. Я нашел в ней так много от самого себя, что было бы непоправимой ошибкой, если бы я не решился на поездку в Нью-Йорк. Дни, проведенные с Микелой, на время развеяли мою мировую скорбь, но потом она охватила меня с новой силой.

Дата добавления: 2015-08-28