Сергей Григорьевич Максимов 15 страница

– И мне, – растерянно ответил Курин, пожимая крепкую генеральскую ладонь.

– Иван Петрович, проводите нашего гостя. Не забудьте пакет. Там немного продуктов и фрукты для детей, – говорил он уже Курину. – Уже до Москвы, знаете ли, слух дошёл, что за практическое получение карбида кальция один томский учёный получил буханку хлеба, шмат сала и овчинный тулуп.

– Товарищ генерал, разрешите, я провожу товарища учёного, потом проеду по всем постам, а доложу по телефону, – то ли спросил, то ли попытался перебить генерала Деев.

– Хорошо. Жду.

Когда Курин в сопровождении Деева, перейдя лестничную клетку, без стука вошёл в свою квартиру, на пороге его встретила вся семья. Жена и двое детей.

– Возьмите, – протянул пакет с продуктами жене учёного начальник горотдела. – До свидания. Спокойной ночи.

С нескрываемым облегчением жена Курина взглянула на мужа и поспешно закрыла дверь за ушедшим чекистом. Затянувшееся молчание нарушил Николай Павлович. Подражая детскому голосу, глава семьи вдруг прокричал:

– Танька, проси яблочко! Танька, проси яблочко!

Маленькая Танька испуганно посмотрела сначала на отца и мать, а затем на брата. Именно эту фразу говорил когда-то старший братишка, ставя её напротив двери квартиры прежних соседей. И при этом больно щипал, чтобы она громче плакала. Брат, уже получивший сполна и по заслугам за свои прежние выходки, пристыженно молчал, втянув голову в плечи. Напряжённо думал: к чему это вдруг отец вздумал его передразнивать?

– Привет вам от Нины Теймуразовны, – серьёзно сказал учёный.

Жена Курина, Евгения Абрамовна, ничего не ответила, лишь поднесла только что принесённый пакет к лицу.

– Как вкусно пахнет! – сказала она, уловив фруктовый запах.

– Мама, дай нам понюхать! Дай нам тоже понюхать! – одновременно закричали дети.

За накрытым для ужина столом Сергея Георгиевича молча встретила вся компания. К пище никто почти не притронулся. В форме нового образца, специально для него привезённой из Москвы, Соткин был одновременно и похож, и не похож на себя прежнего. «Быть бы ему генералом если бы не биография», – почти так же, как маршал Жуков, подумал о друге Сергей Георгиевич.

– Товарищ генерал, ваше превосходительство, – не вставая из-за стола, вдруг обратился Александр Александрович к Суровцеву, – позвольте спросить, по какому такому признаку находите вы таких придурков, как мы?

– Ну зачем же так обобщать? – вопросом на вопрос ответил генерал, глядя на Черепанова и сидящую с ним рядом Марию.

Молодые люди явно испытывали интерес и симпатию друг к другу. В приобретенном сегодня в магазине военторга дорогом ситцевом платье и в сером жакете, надетом поверх его, девушка стала очень похожей на свою мать в молодости.

– Этот, – многозначительно произнёс Соткин, указывая пальцем на точно высохшего за последние годы Ахмата, – хотя бы золотые зубы мог себе вставить? На золоте столько лет сидеть и даже зубы не вставить… Это как?

– Зубы молодым нужны. Старику мясо есть – свои лета есть, – ответил почти полностью беззубым ртом Ахмат.

– Да ты, мудрец, с таким ртом уже и говорить, смотрю, не можешь, – точно распалялся Соткин.

– Старику молчать надо. Молодым не сказал – стариком недоскажешь, – улыбаясь, ответил приятелю татарин.

– Колодец народной мудрости, – буркнул себе под нос Александр Александрович.

– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу полковнику, – вдруг спросил Суровцева Черепанов.

Не успел генерал ответить, как Соткин то ли с недоумением, то ли с интересом спросил Черепанова сам:

– Чего тебе?

– Товарищ полковник, а вам приходилось из этого золота что-то тратить на себя?

– Милай, о чём ты говоришь! Да будь оно трижды проклято, золото это! Старый бабай хитрей, чем сто евреев. Он сразу понял, что это не то золото, из которого зубы себе вставляют. Я же говорю: колодец мудрости. С таким золотом во рту плавать будешь – оно тебя на дно утянет. Я на себя тоже ничего ни разу толком не потратил. На чекистов много спустил. Купцы на девок до революции столько не выкладывали. Бывалочи, швырнёшь горсть монет вашему брату, глядишь, вы кого-нибудь промеж себя и загрызли… Глядишь, и на клочки кого-нибудь да разорвали… А ты, смотрю, тоже не особенно трясся, когда золото перегружали.

– Волнение всё же было, – признался Черепанов.

– Мне ещё недавно совсем не хотелось жить и очень хотелось умереть, – неожиданно для всех сказала Мария, произнесшая за весь день лишь несколько отдельных слов. – То, что со мной произошло за последние дни, похоже на чудо. Благодаря этому золоту я вернулась к жизни и к людям. «Дети подземелья», кстати говоря, пришли в сознание. Но самое поразительное, никто из вас за эти дни не заговорил ни о благодарности, ни о награде, ни о деньгах как таковых.

– Я же говорю, что придурки, – подхватил Соткин.

Деньги они всё же получат. Приказом наркома финансов СССР А.Г. Зверева Соткину и Ахмату будет начислена зарплата как сотрудникам наркомата за двадцать четыре года… С декабря 1919-го по август 1943-го… К зарплате прилагалась ещё и премия… «За добросовестную и безупречную службу», – гласила строка секретного приказа. Вряд ли до этого предполагал Арсений Григорьевич Зверев, что в 1943-м во время принудительного размещения облигаций государственных военных займов среди населения подпишет такой странный приказ и примет три тонны золота от двух представителей этого населения. Примет, чтобы сразу передать в Гохран. Кстати говоря, скончается А.Г. Зверев через девять лет после кончины Н.А. Френкеля. Оба миллионера новой формации с почестями похоронены. Правда, на разных кладбищах. Один на Новодевичьем, другой нашёл покой на Введенском (немецком) кладбище столицы. Мир их праху. Царствие небесное упоминать не приходится. В него они не особенно и верили при жизни…

Оставшись один, Суровцев погасил свет и открыл широкое окно. Центральная улица города была слабо освещена одинокими фонарями, стоявшими на большом, не менее чем стометровом расстоянии друг от друга. Запах опавшей листвы густым потоком потёк в комнату.

Свежесть осенней ночи после жаркого дня оказалась неожиданно нежной и волнующей. Старинный ночной Томск оказался наполнен не свойственными ему прежде звуками. Из находившейся неподалёку университетской рощи долетал гул электрогенератора. А от расположенного неподалеку электромеханического завода был слышен шум от работы многочисленных станков. Это трудилась ночная смена, которую, судя по голосам, изредка доносившимся до здания индустриального института, в основном составляли женщины и подростки.

Из центральной части города время от времени слышались пронзительные паровозные гудки небольшого узкоколейного паровоза, именуемого за специфический звук гудка «кукушкой». Суровцев сам не видел, но уже знал, что в центр города, к теплоэлектростанции, проложена узкоколейная железнодорожная ветка. По ней от Томска-II через весь город, и даже через каменный мост через речку Ушайку, построенный когда-то военнопленными чехами, на электростанцию доставляется уголь.

Он услышал другой – более сильный, ожидаемый им, паровозный гудок от Томска-I, находящегося примерно в полутора километрах. Взглянул на часы. «Груз особого назначения тронулся в путь, увозя с собой близких людей, с которыми менее часа назад попрощался», – было понятно ему. Теперь оставалось только ждать…

Второй раз за день подумал о том, что все, чем он сегодня занимался, делалось, как по мановению и благословению свыше. Чётко, просто, почти само собой, несмотря на всю ответственность и сложность мероприятия. «Не иначе как сам Божий промысел присутствовал в процедуре возвращения из небытия части золотого запаса Российской империи, которое с этого дня точно перестало быть «золотом Колчака», – невольно думалось генералу.

Замысел операции родился от географических особенностей города. Томск располагал тогда и располагает до сегодняшних дней двумя вокзалами и, соответственно, двумя железнодорожными станциями. «Вертушка» с настоящим драгоценным металлом и ложными, отвлекающими, ящиками со свинцом и железом полностью удалась. Ключевым моментом комбинации являлось то, что во всех местах, где под надёжной охраной грузилось золото, присутствовал и распоряжался сам Суровцев. И в Заисточье, и на улице Белой, и у склада в Лагерном саду… Как же это выглядело в окончательном воплощении?

Машина с пустыми ящиками, отправленная Соткиным от второго Томска, прибывала к месту погрузки. Под присмотром Суровцева золото грузилось. Оно опечатывалось и отправлялось… Но отправлялось оно не к Соткину, на второй Томск, как думалось окружающим, а на станцию Томск-первый… К Черепанову. Который в свой черёд уже успел направить к Александру Александровичу другой грузовик, гружённый ломом, который полковник принимал как золото, только что прибывшее из центральной части города.

Расчёт был прост: лица, интересующиеся процедурой изъятия ценностей, зафиксировали то, что должны были зафиксировать: в специальный вагон на запасном пути Томска-второго, под надёжной и усиленной охраной, была произведена доставка, выгрузка и окончательная погрузка большого количества тяжёлых металлических ящиков. И совершенно не попал в поле зрения заинтересованных лиц основной вагон, с настоящим золотом, находящийся в другой части города.

Очень кстати оказались под рукой курсанты артиллерийского училища. Казавшиеся почти всем на одно лицо, они абсолютно не привлекали к себе внимание людей, занятых секретными и ответственными делами. Привлечённые к перетаскиванию, к сопровождению, к погрузке и выгрузке, будучи у всех перед глазами, они побывали на всех пунктах. Курсанты могли бы рассказать многое, но им было строжайше запрещено кому-либо что-то говорить, да никто и не спрашивал. Наконец, почти одновременно Соткин и Черепанов приняли в свои вагоны последние ящики с различным содержимым. После чего оба отправились с докладом к Суровцеву.

И вот теперь, в ночи, Суровцев ждал появления последних участников завершающейся мистерии. Где-то в ночной тиши неслышно и невидимо, точно химеры, вершили свои тайные дела приезжие из столицы в Сибирь чекисты. Пора бы им было и проявиться. Расчёт на то, что они вмешаются на заключительном этапе, пока полностью оправдывался.

Сравнение чекистов с химерами показалось ему не только точным, но и многозначительным. Особенно памятуя о том, что сам он и в прямом, и в переносном смысле слова – грифон. Тогда как химеры, по принятому толкованию, с одной стороны являются носителями необоснованной, несбыточной идеи, а с другой – порождение Тифона и Ехидны. Великана, олицетворяющего огненные силы земли, и, буквально, гадюки – женщины-змеи. В нашем случае русской революции, которая как истинная гадюка пожирала и продолжала пожирать своих детей…

Своих «гостей» Сергей Георгиевич сначала принимал иронично-сдержанно, предоставив им самим выпутываться из идиотской ситуации, в которую они попали. «То ли ещё будет», – только и подумал он, замечая признаки растерянности в поведении двух полковников государственной безопасности.

– Товарищ генерал-лейтенант, мне приказано сопровождать вас в Москву, – после того как представился, объявил полковник-смершевец.

– Сопровождайте, раз приказано, – спокойно согласился генерал. – Мне, кстати, тоже приказано прибыть в столицу.

– Мы должны сопровождать не только вас, но и груз, – сказал своё слово и представитель управления по транспортировке специальных грузов.

– Так за чем дело стало? – спросил Сергей Георгиевич.

За чем стало дело, он уже, конечно, понял.

– Можете курить, если желаете, – разрешил он.

Оба полковника с видимой охотой действительно закурили. Как более решительный по характеру, возникшую паузу в разговоре нарушил контрразведчик:

– Товарищ генерал, прикажите охране спецвагона передать груз.

– Вы что, – встав в полный рост, показал самый настоящий командный голос Суровцев, – предлагаете мне устав караульной службы переписать? Или забыли за своими чекистскими забавами и заботами, кто имеет право снять с поста часового! Так напоминаю: только разводящий или начальник караула! Лучше расскажите, что у вас с немецкими агентами?

– Задержаны, – стоя по стойке «смирно», отрапортовал полковник.

– Почему об этом не знает начальник городского отдела? Где он, кстати? Его вам не приказали никуда сопровождать?

– Никак нет, – ответил за двоих полковник-охранник.

– И то хорошо. Пошлите за ним кого-нибудь.

– Уже послали, – вставил своё слово другой чекист.

– Вы курите. Курите, – как ни в чём не бывало, как-то по-сталински, разрешил генерал.

В полной тишине в течение получаса ждали начальника городского НКВД. Деев явился возбуждённый и запыхавшийся.

– Докладывайте, – приказал ему Суровцев.

– Товарищ генерал-лейтенант, произведено нападение на специальный вагон. Пулемётным и автоматным огнём охраны нападение отбито. Потерь среди подвижного караула нет. Личности нападавших устанавливаются.

– Среди нападавших убитые или раненые есть? – спросил генерал.

– Выясняем, – отрапортовал капитан госбезопасности.

– Отставить. Пусть вот они выясняют, – кивнул Суровцев на полковников. – Кстати, скольких немецких агентов вы задержали? – спросил он провинившихся.

– Двоих, – ответил полковник СМЕРШ.

– А третьего, надо полагать, ему оставили? – кивнул Сергей Георгиевич на Деева.

События последующих двух суток были однообразны. На ближайшей к Томску узловой станции Тайга спецвагон вместе со штабным вагоном Суровцева прицепили к литерному воинскому эшелону и почти безостановочно погнали на запад.

Ещё будучи в Томске, Суровцев знал, что вагон с настоящим золотом утром следующего дня после описываемых событий прибыл в Новосибирск. По специальному пути от Новосибирска-главного его загнали на территорию Новосибирского аффинажного завода, эвакуированного в Сибирь из Москвы в июле сорок первого года и расположенного на трёх гектарах земли прямо в городской черте, на пересечении улиц С. Кирова и Локтевской. Там золото было заново взвешено и принято к переработке. Лишь два слитка с имперскими орлами на поверхности были переданы Новотроицыну. После чего вся сопровождавшая груз компания пассажирским поездом отправилась в европейскую часть страны.

В Москве к встрече другого, отвлекающего, груза прибыл сам заместитель Верховного главнокомандующего, начальник контрразведки СМЕРШ В.С. Абакумов. Мимо него провели двух немецких агентов, задержанных в Томске. В другое время и при других обстоятельствах им уделили бы больше внимания прямо на вокзале. Но сейчас всем было не до них. Четверо обезоруженных сотрудников ведомства Френкеля тоже, казалось, никого здесь не интересовали.

– Товарищ генерал-полковник государственной безопасности, ваше приказание выполнено, – стал докладывать известный читателю полковник.

– Давайте, орлы, показывайте! – перебил его Абакумов.

Он очень формально поздоровался за руку с Суровцевым и в сопровождении целой свиты подчинённых двинулся к вожделенному вагону. Суровцеву ничего не оставалось делать, кроме как прийти на выручку «орлам». Условленным стуком генерал постучал в бронированную вагонную стенку рукояткой пистолета. В ответ на стук открылось револьверное отверстие, а затем одна из многочисленных амбразур.

– Приготовиться к сдаче груза, – громко скомандовал Сергей Георгиевич, убирая оружие в кобуру, – выходи строиться!

Через несколько секунд с шумом отъехали в сторону стальные двери и из вагона поочерёдно выпрыгнули восемь вооружённых автоматами охранников. Заметно уставшие, небритые, с воспалёнными от недостатка света и от бессонницы глазами. Построиться им не дали. Со всех сторон, чуть ли не сбивая их с ног, к открытым дверям устремились любопытные. Даже предоставленные самим себе обезоруженные чекисты-железнодорожники невольно подтянулись к вагону. Вытягивая шеи, пытались заглянуть через головы впередистоящих людей.

– Ну. Кто первый? – спросил, улыбаясь, генерал-полковник.

Присутствующие нерешительно переглядывались, точно решали, кто имеет больше прав и полномочий первым прикоснуться к заветным ящикам, металлическим блеском сиявшим из тёмной глубины дверного пространства.

– Там нет золота, – негромко сказал Суровцев, – не трудитесь.

– Как нет золота? – ошарашенно спросил Абакумов.

– Так. Нет. Можете проверить, – равнодушно ответил генерал.

Заместитель Верховного главнокомандующего даже не кивнул головой. Едва заметно повёл бровью, и десяток человек подчинённых, толкаясь, полезли в открытую дверь бронированного вагона.

– Открывайте ящики, – распорядился с перрона Абакумов.

– Они все опечатаны, – крикнул кто-то изнутри вагона, – с замками!

– Рвите печати к чёртовой матери, – приказал Виктор Семёнович.

– Ключи держите! – крикнул один из караульных и бросил в вагон связку ключей.

– Товарищи, это не золото, – изумлённо произнёс кто-то из вагона, как только был вскрыт первый ящик.

В какие-то секунды Абакумов всё понял… Привыкший всю жизнь жить по известной аксиоме, что победителя не судят, он моментально осознал, что он сегодня не победитель. Он потерпел самое настоящее поражение… А ещё его только что оскорбили и унизили самым изощрённым образом. Именно как личное оскорбление воспринял он сложившуюся ситуацию. С чем он не мог смириться ни по своему характеру, ни по занимаемой высокой должности.

– Вы что, со СМЕРШ шутки шутить вздумали? – заорал он на Суровцева.

– У вас эмблема на петличке перевернулась, – точно и не услышал его бывший белогвардеец. – В старой армии считалось – плохая примета… К неприятностям это…

В эту минуту внешнее сходство Абакумова с Овчинниковым показалось особенно сильным и явным.

В тот день вернувшаяся из академии Ангелина застыла на пороге в смятении, быстро превращавшемся в негодование. Никакая осведомлённость, ни сам здравый смысл в тот момент не могли сравниться и справиться с ревностью, в одно мгновение овладевшей молодой женой при виде своего супруга, находившегося в квартире с незнакомой ей девушкой. В другой ситуации Суровцев, наверное, пошутил бы. Но и ему было тогда не до шуток…

– Знакомьтесь, – сдавленно промолвил он, – Ангелина. Моя жена. А это дочь моей Аси – Мария.

И произошло то, чего никто из них не ожидал друг от друга и сам от себя. Ангелина стремительно подошла к Марии. Порывисто обняла её. Ладони рук Марии встретились на спине Ангелины. Молодые женщины беззвучно плакали, не разрывая объятий, и слёзы их стали общими слезами на щеках друг у друга. Рано поседевшие волосы только добавляли родства и сходства. Суровцев подошёл к ним и обхватил обеих руками. Слёз у него не было, и только горький ком рос и рос в горле, пока не вынудил его хватать ртом воздух.

Глава 2

Логика действий

год. Июнь – декабрь. Воронеж, Томск

Если бы кто-нибудь услышал разговор Суровцева и Соткина, происходивший три года тому назад на берегу сибирской реки Томи, то теперь он мог бы упрекнуть двух собеседников в глупости и в отсутствии всякой прозорливости и дальновидности.

Первые месяцы тридцать седьмого года внешне были пронизаны энтузиазмом населения, ожиданием перемен к лучшему, надеждами и верой в то, что тяжёлые времена наконец-то заканчиваются. Ничего не предвещало новых больших потрясений и не омрачало трудовые будни.

Год двадцатилетия октябрьского переворота, лучистый от улыбок молодёжи, рокочущий громом прокатных станов, сопровождаемый рокотом первых советских тракторов и гулом беспосадочных перелётов отечественных авиаторов стал окончательно и официально называться годом двадцатилетия Великой Октябрьской социалистической революции. Хотя знаки грядущих, как говорят сейчас, «разборок» были налицо…

Пятого апреля отстранили от должности и арестовали наркома НКВД СССР Генриха Ягоду. Чтобы уже пятнадцатого марта осудить и расстрелять. Наверное, ни у кого в стране, кроме родных и близких этого человека, даже не нашлось слов сожаления и сочувствия применительно к бессрочной и бесславной его кончине. Скорее, наоборот, её тоже восприняли как перемену к лучшему.

Одиннадцатого июня в Москве состоялся, и в тот же день завершился, «судебный процесс антисоветской троцкистской военной организации», руководителем которой оказался один из пяти первых советских маршалов М.Н. Тухачевский. Вместе с «красным Бонапартом» по делу прошли командармы первого ранга И.Э. Якир, И.П. Уборевич. Военачальники рангами ниже: Р.П. Эйдеман, А.И. Корк, Б.П. Фельдман, В.П. Примаков и В.П. Путна.

Большинство населения страны и это событие не посчитало чем-то из ряда вон выходящим и выдающимся. Крестьянство, пережившее раскулачивание, натерпевшееся за двадцать лет советской власти бесчисленное множество издевательств и унижений, лишений и страхов, голода и холода, мора и глада, точно потеряло способность чему-то ещё удивляться. Пролетариат, заново формирующийся из этого крестьянства, благодарный власти даже за малейшее улучшение уровня своей жизни, «целиком и полностью поддерживал линию партии»…

Суды и приговоры не отменили энтузиазма, ожидания перемен, надежд на улучшение жизни. И уж кому совсем не было дела до только что репрессированных, так это заключённым советских тюрем и лагерей. Им хватало своих забот и хлопот… В самом же факте заговора военных мало кто сомневался. В том числе и Суровцев. «Так, действительно, судят только заговорщиков. Быстро, решительно и беспощадно», – сделал свой вывод бывший генерал.

Настоящий ужас, близкий к панике, смертные приговоры ещё вчера уважаемым и влиятельным людям, героям Гражданской войны, вызвали в рядах новой советской элиты. А ведь не так давно наслаждались яркостью поэтических образов Эдуарда Багрицкого, когда дело касалось «бывших»:

Их нежные кости сосала грязь.

Над ними захлопывались рвы.

И подпись на приговоре вилась

Струей из простреленной головы…

О мать революция! Не легка

Трехгранная откровенность штыка.

Разве мог Суровцев когда-нибудь даже подумать, что ему придётся следить за другом детства и юности! Следить с жесткой и прагматичной целью, чтобы выяснить, насколько серьёзен за ним надзор со стороны чекистов или милиции.

Деревянные ворота во двор двухэтажного дома с кирпичным цокольным этажом, где снимал жильё бывший генерал Пепеляев, были распахнуты. Сергей Георгиевич мог беспрепятственно наблюдать, как Анатолий Николаевич сначала спускался по ступеням крутого крыльца, затем шёл через неопрятный, замусоренный двор.

Сердце с болью сжалось, когда он увидел Анатоля ближе. Нельзя было сказать, что друг изменился до неузнаваемости, но двенадцать лет тюрьмы не прошли для него бесследно. Если раньше Анатолия, казалось, распирало от силы и энергии, то теперь в облике белого полководца доминировала сдержанность. Мускулистая фигура его точно сдулась, и армейская выцветшая, перетянутая нешироким ремнём гимнастёрка, в которую он был облачён, сидела на нём чуть мешковато.

Прежде чем Анатоль надел на голову измятую фуражку, Суровцев успел разглядеть, что подстрижен тот, мало того что очень коротко, но и крайне неаккуратно. Поседевшие виски топорщились в стороны. Седеющие жёсткие усы его напоминали щёточку для чистки медных предметов.

Выйдя на улицу, Пепеляев, и правда, точно проверил, не следят ли за ним. Щурясь от яркого утреннего солнца, поочерёдно поглядел в одну и в другую стороны от дома. Бросил взгляд на не чищенные несколько дней сапоги и тронулся в путь. Казалось, и глаза у него тоже потускнели. Фуражка, которую он с кадетских лет носил чуть ли не на затылке, за что постоянно получал нарекания от начальства, носилась теперь тоже совершенно другим образом. Козырек был надвинут на самый нос.

Прежняя офицерская выправка, впрочем, никуда не делась. Шагал Анатолий Николаевич уверенно, совсем не сутулился, несмотря на несчастья и невзгоды, обрушившиеся на его голову за последнее время. Разве что разворот плеч стал менее крут, тогда как раньше сильная, бойцовская грудь точно разводила плечи в стороны и даже чуть назад. Несуразный узелок в его руке, вероятно с обедом, дополнял его нынешний облик.

Распорядок дня Пепеляева, надо полагать, не отличался разнообразием и в другие дни. В половине восьмого он зашёл в районный отдел милиции и почти сразу же вышел. «Отметился», – понял Суровцев. В восемь часов утра Анатоль приступил к работе в столярной мастерской при конном парке Воронежского торга. Здесь в буквальном смысле слова готовили к зиме сани. Всё подворье было уставлено новыми и старыми, отремонтированными и ждущими ремонта розвальнями. Через дыры в заборе производственная территория хорошо просматривалась.

В час дня в мастерской наступил обеденный перерыв. Обедали на рабочем месте. Во дворе для этой цели был сколочен небольшой стол. После обеда кто-то продолжал сидеть за столом, а кто-то, в том числе и Пепеляев, предпочёл прилечь на лавке возле курилки и подремать. В два часа снова приступили к работе.

В пять часов рабочий день закончился, и через пятнадцать минут Анатолий Николаевич второй раз за день отметился в районном отделе милиции. Он равнодушно прошёл мимо пивной, из чего Суровцев справедливо заключил, что его друг по-прежнему не подвержен дурным привычкам. Пройдя питейное заведение, Пепеляев целенаправленно шёл в сторону снимаемой им квартиры.

В прежние времена Сергей Георгиевич, не мудрствуя лукаво, взял бы извозчика и, догнав друга, просто пригласил его с ним проехаться. Но частные извозчики, как класс, к тысяча девятьсот тридцать седьмому году в Советском Союзе перестали существовать. Не оставалось ничего другого, кроме как отправиться вслед за Пепеляевым пешком по другой стороне улицы. Догнать, не привлекая к себе внимания, нечего было и думать, а потому Суровцеву не оставалось ничего другого, как не спеша следовать за Анатолем в отдалении. Выручило то, что друг по пути решил зайти в какой-то магазинчик.

Суровцев не торопясь перешёл улицу. Теперь нужно было только дождаться, когда генерал выйдет из магазина. Он и вышел, после того как приобрёл буханку чёрного хлеба. Догнав его и зайдя сзади с правой стороны, Суровцев на ходу сжал в рукопожатии ладонь Пепеляева. Анатолий Николаевич не успел никак отреагировать. Суровцев, не отпуская его руки, пошёл рядом.

– Здравствуй, родной. Не останавливайся, – подталкивая свободной рукой друга в спину, тихо говорил он. – Обниматься и радоваться потом… В записке адрес, по которому я остановился. Как стемнеет – жду. Личность ты здесь популярная. Так что к тебе не пойдём, – закончил он и высвободил из рукопожатия руку.

Тюремный и ссыльный опыт не прошёл для Пепеляева напрасно. В другое время он бросился бы к другу и наверняка уже тряс бы его в своих объятиях. Сейчас же он молча взял из ладони Суровцева записку и, даже почти не обернувшись, внешне неторопливо продолжил свой путь, оставляя после себя шлейф запаха свежих древесных стружек.

Вечерняя тишина нарушалась только гудками маневрового паровоза на расположенной вблизи железнодорожной станции. Суровцев встретил Пепеляева прямо у калитки дома. Ещё раз, молча, обменялись рукопожатиями. На этот раз крепко обнялись. Постояли, не разжимая объятий. Пошли в глубь двора двухэтажного особняка, поделённого на множество коммунальных квартир.

Вошли в низкую стайку в дальнем углу двора, в которой предприимчивый хозяин оборудовал что-то вроде флигеля. Точнее, что-то вроде частной гостиницы. Но, не в пример флигелю или гостиничному номеру, помещение было тесным и низким, с единственным маленьким окошечком в сторону такого же маленького огородика. Пол в этом убежище оказался деревянным, застеленным плетёнными из ветоши половичками. Дверь и окно были занавешены не пропускающим свет брезентом. Всё убранство составляли стол, несколько табуреток и аккуратно заправленная, с подушкой в белоснежной наволочке, железная кровать. Стены каморки были оклеены агитационными плакатами с изображением орущих и к чему-то призывающих людей. На столе одинокая бутылка водки. Консервы, хлеб, свежая зелень.

– Ты выпивать стал? – удивлённо спросил друга Анатолий Николаевич.

– Нет, – последовал ответ.

– Тогда и не открывай. Рад тебя видеть, Серёжа. Я почему-то был уверен, что ты объявишься.

– Мне можно было письмо от брата тебе привезти, но мы с Аркадием решили не рисковать.

– Ты и в Омске был?

– Был.

– Рассказывай.

– Начну с Томска, – объявил Суровцев.

– Михаил? – точно боясь услышать нечто более страшное, попытался перебить его Пепеляев.

– Жив. Жив Михаил, – предупредительно в свой черёд перебил собеседника Суровцев. – Прошёл твой брат по делу о монархическом заговоре как свидетель. Хотя, когда речь о заговоре, свидетели иногда – первые обвиняемые, сам знаешь. На допросах порядком поломали…

– Это они умеют, – согласился Анатолий Николаевич.

– Остальных почти всех расстреляли сразу после окончания следствия. Сейчас в Томске стали стрелять в овраге на Каштачной горе. Там же и хоронят.

– Здесь тоже постреливают. Как Аркадий? – спросил Пепеляев о другом своём брате.

– Живут трудно. Но племянницы твои уже большие. Опять же корову держат. Она их неплохо выручает. Писем от твоих из Харбина пока не было. Что ещё? Золотом у Аркадия интересовались. Требовали сдать. Говорит, взял обручальные кольца и цепочку жены, пошёл сдавать. Только что не рассмеялись. Отпустили с миром. Сказали, что «были лучшего мнения о вас, доктор Пепеляев». Как хочешь, так и понимай, что они хотели этим сказать.

– Я повиниться перед тобой должен, Серёжа. Меня ведь тоже ломали немало…

– Пустое… Прекрати…

– Нет, ты должен знать. Тобой чекисты очень сильно интересовались. Но почему-то только как генералом Мирком.

Дата добавления: 2015-08-28