Цветы под дождем и другие рассказы 8 страница

— Чтобы ты не заскучала.

Он ушел, а Клаудия открыла газету — национальный таблоид, отпечатанный в Лондоне. Она пробежала глазами по громким заголовкам, потом медленно перелистала страницы газеты, разглядывая фотографии и рекламу. Заглянула в рубрику «Светская жизнь». И увидела там фото Джайлза.

Снимок был маленький, плохого качества, но он бросился ей в глаза, как бросается знакомое имя из газетной колонки. Под руку с ним стояла молоденькая девушка с длинными светлыми волосами. На ней было платье без рукавов, с глубоким декольте, а в руках она держала маленький букетик цветов. Джайлз улыбался, демонстрируя белые зубы. Он выглядел полнее, чем на самом деле, более крупным. На шее у него красовался неуместно пестрый галстук.

Она прочла заголовок: «Джайлз Сэйворз со своей юной невестой Дебби Пейтон. См. стр. 4».

Ее первой мыслью было «Нет, это не может быть правдой. Произошла ужасная ошибка. Они все перепутали».Потом внезапно ее прошиб озноб, губы заледенели, во рту пересохло. Это неправда.

Страница 4.

Заголовок был набран жирным черным шрифтом: ДЖАЙЛЗ И ДЕББИ: ЗНАМЕНИТЫЙ БИЗНЕСМЕН СНОВА ЖЕНИЛСЯ. Дальше шла статья:

Джайлз Сэйворз, лондонский бизнесмен, которому в этом году исполнилось сорок четыре, на этой неделе обвенчался в церкви Святого Михаила в Брюсвилле, штат Нью-Йорк. К сожалению, у новобрачных не будет медового месяца, потому что Джайлз является партнером в компании «Уолфсон-Рильке» и должен выполнять большой объем работы в нью-йоркском офисе, однако он планирует свозить молодую жену на Барбадос на Рождество.

Очаровательная новобрачная Дебби Пейтон (двадцать два года) — единственная дочь Чарли Д. Пейтона, члена совета директоров компании «Консолидейтед Алюминиум». Очаровательная дюймовочка (рост Дебби пять футов два дюйма) познакомилась с будущим мужем всего три месяца назад, однако об их стремительно развивающемся романе знали все нью-йоркские коллеги Джайлза. До этого бизнесмен был женат на леди Присцилле Роуленд; брак закончился разводом, и друзья уже начинали сомневаться, что он когда-нибудь отважится жениться еще раз…

Больше читать она не могла. Освещение стало слишком тусклым, газета тряслась в руках, слова сливались… Джайлз женился… Она вспомнила, как он в последний раз звонил ей из Нью-Йорка, вспомнила спокойный голос, произносивший вполне разумные объяснения. «Очень жаль. Возникли срочные дела. Не успеваю вернуться в Лондон до поездки в Испанию. Надеюсь, ты поймешь. Почему бы тебе не съездить одной? Отлично проведешь время. Да, конечно. Как только смогу…»

И дальше в этом же роде. Знакомый голос, знакомое разочарование. Ничего нового. За исключением того, что ему не хватило мужества сообщить ей о свадьбе с другой женщиной. Девушкой. Которая годится ему в дочери. Он женился. Все кончено.

Она по-прежнему дрожала от холода. А может, от потрясения. Сидя в машине Магнуса, Клаудия пыталась разобраться в своих чувствах. Она не знала, чего ждать от самой себя: гнева, криков, слез унижения? Может, ее вот-вот пронзит острая боль утраты? Но ничего подобного не произошло, и через пару мгновений она поняла, что уже и не произойдет.

Внезапно она осознала, что испытывает чувство, которого ожидала меньше всего. Облегчение и, пожалуй, признательность. Облегчение от того, что ей не пришлось принимать решение самой, и признательность за то, что Джайлз сделал для нее лучшее, что только мог.

— Прости, что оставил тебя так надолго.

Это вернулся Магнус; он бросил на заднее сиденье упаковку с собачьим кормом и уселся за руль, поставив пакет из супермаркета на пол между ними. Клаудия услышала, как в пакете звякнули бутылки. Магнус захлопнул дверцу.

— Я купил вина и сладостей для ребятишек. Очень вовремя вспомнил, что обещал каждому награду за собранную ежевику…

Клаудия молчала. Не поднимая глаз, она почувствовала взгляд Магнуса, направленный на нее.

— Клаудия? Что-то случилось?

Возникла короткая пауза, а потом она покачала головой.

— И все-таки что-то случилось.

Она не отрываясь смотрела на газету. Магнус взял ее у Клаудии из рук.

— О ком тут написано?

— Об одном моем знакомом.

— И что с ним произошло? — Он явно опасался худшего.

— Ничего страшного. Он не погиб, не умер. Просто женился.

— Вот этот парень? Джайлз Сэйворз?

Клаудия кивнула.

— Старый друг?

— Да.

— И любовник?

— Да.

— Давно вы были знакомы?

— Восемь лет.

Он молча пробежал глазами статью, которую только что читала Клаудия.

— И почему эта чертова желтая пресса так любит писать про возраст и рост? — Он резким движением скомкал газету и бросил ее на пол. А потом вдруг развернулся к ней и мягким жестом взял ее руки в свои.

— Ты не хочешь мне о нем рассказать?

— Нечего рассказывать. Нечего и в то же время слишком много. Это займет массу времени. Это из-за Джайлза я приехала сюда. Мы собирались вместе лететь в Испанию, а он в последний момент все отменил. Не объяснив, почему. Просто сказал, что возникли неотложные дела.

— Ты знала, что у него есть другая?

— Нет. Даже не подозревала. Наверное, мне просто не хотелось знать. Я не позволяла себе задумываться о подобных вещах. Что может быть хуже ревнивой любовницы! Скажи я Джайлзу хоть слово, и наши отношения наверняка бы испортились.

— Значит, они были не слишком прочными. Думаю, ты заслуживаешь лучшего.

— Вообще-то, я сама виновата. Мы оба поступили бы достойно, если бы нашли в себе мужество откровенно обо всем рассказать. Пожалуй, мне его немного жаль. Наверное, ужасно жить в постоянном страхе.

— А по-моему, он просто жестокий сукин сын.

— Нет, Магнус, он вовсе не жестокий. Просто кому-то из нас надо было положить этому конец, все и так слишком затянулось. И тебе не стоит меня жалеть. Может, со стороны выглядит так, будто меня бросили, но на самом деле я наконец стала свободной.

Он все еще держал ее руки в своих. Клаудия повернула голову и посмотрела Магнусу прямо в глаза, и теперь уже он наклонился и поцеловал ее.

— Сегодня по-настоящему запоминающийся день, — сказал он. — Более того, первый день твоей новой жизни. Как ты думаешь: может, стоит прибить флаг гвоздями к мачте и сделать остаток этого дня таким же незабываемым? В конце концов, у нас есть женщины и вино, и я всегда готов затянуть залихватскую песню.

Несмотря на пережитое потрясение, она искренне рассмеялась его шутке. Потом сказала:

— Я рада, что ты был сегодня со мной. Рада, что рассказала тебе обо всем.

— Я тоже рад, — ответил Магнус.

Все было сказано. Он завел мотор, и они поехали: сначала по главной улице, а потом, в сгущающихся сумерках, через поля. Клаудия выглянула в окно, чтобы полюбоваться морем, и увидела, как над горизонтом встает луна. Внезапно у нее на душе стало легко и спокойно и она улыбнулась серебристому кружку, словно приветствовала старого друга.

Красное платье

Через месяц после похорон старого доктора Хэлидея мистер Дженкинс, садовник, явился к Эбигейл и, потирая подбородок и почесывая в затылке, объявил, что увольняется.

Нельзя сказать, чтобы Эбигейл была сильно удивлена. Мистеру Дженкинсу давно перевалило за семьдесят. Он проработал садовником у ее отца почти сорок лет. Но все равно она пришла в отчаяние.

Эбигейл представляла себе, как сад, о котором некому будет заботиться, быстро придет в упадок. Представляла, как будет в одиночку пытаться косить газоны, копать картошку, пропалывать цветочные клумбы. Наверняка борьба окажется неравной, она проиграет и сад зарастет сорняками. Крапива, ежевика, крыжовник будут разрастаться до тех пор, пока не поглотят его целиком. В панике она подумала: «Что я буду без него делать?»

Потом сказала вслух:

— Что я буду делать без вас, мистер Дженкинс?

— Думаю, — произнес мистер Дженкинс, немного поразмыслив, — найдете другого садовника.

— Да, надо попытаться. — Эбигейл чувствовала себя поверженной и совершенно беспомощной. — Но вы же знаете, как сложно в наше время найти человека на такую работу. Разве что у вас есть кто-нибудь на примете, — с надеждой добавила она.

Мистер Дженкинс медленно покачал головой из стороны в сторону, словно старая лошадь, отгоняющая мух.

— Да уж, нелегко вам будет, — согласился он. — Не хотел я от вас уходить. Но без доктора мне тяжело стало тащить эту ношу. Мы же с ним вместе планировали сад, он да я. К тому же возраст дает о себе знать: в плохую погоду все суставы так и ноют. Миссис Дженкинс давно уговаривала меня уволиться, но я не мог бросить доктора…

На его лице отразилось искреннее страдание, и Эбигейл стало жаль старика. Она положила ладонь ему на плечо.

— Ну конечно, вам пора на покой. Вы и так работали всю свою жизнь. Пора немного отдохнуть. Но я… мне будет очень вас не хватать. И не только из-за сада. Просто мы с вами так давно знакомы…

Мистер Дженкинс что-то смущенно пробормотал и отбыл восвояси. Через месяц он ушел от нее совсем: уехал прочь на своем стареньком велосипеде. То был конец целой эпохи. А что еще ужаснее, Эбигейл так и не удалось найти ему замену.

— Я повешу объявление на почте, — сказала миссис Миджли, и они вместе с Эбигейл написали текст объявления на небольшой открытке. По объявлению явился только один кандидат: юноша с бегающими глазками, прикативший на мотоцикле, но он внушил Эбигейл столь мало доверия, что она не решилась даже пригласить его в кухню. Опасаясь напрямую заявить, что он ей совсем не понравился, она была вынуждена солгать, сказав, что уже подыскала садовника. В ответ она услышала несколько весьма нелицеприятных слов, после чего нахал умчался на своем мотоцикле, напоследок выпустив из выхлопной трубы облако удушливого вонючего дыма.

— Почему ты не обратишься в садоводческое агентство? — спросила Ивонна.

Она была лучшей подругой Эбигейл. Муж Ивонны работал в Лондоне, в Сити, и ездил туда каждый день на поезде, а сама она почти не разбиралась в садоводстве, предпочитая возиться с лошадьми. Свою жизнь она посвящала бесконечным разъездам: возила детей и их лошадок на конные турниры и показательные выступления, а в остальное время чистила конюшню, таскала сено, полировала подковы, расчесывала хвосты, заплетала гривы и совещалась с ветеринаром.

— Морису надоело зависеть от случайных людей, которые запросто могли не явиться на работу, поэтому он обратился в агентство, и теперь к нам раз в неделю приезжает бригада, так что мы даже сорняка не выполем у себя на клумбе.

Но у Ивонны не было настоящего сада — просто лужайка, живая изгородь из буков и клумба с нарциссами. За ними действительно неплохо смотрели, но владения Ивонны никак не могли конкурировать с чудесным садом — лучшей частью наследства, оставленного доктором Хэлидеем его дочери Эбигейл. Она не хотела, чтобы еженедельно в сад вторгалась бригада самоуверенных дюжих молодцов. Она мечтала о садовнике, который будет не просто ухаживать за садом, а всей душой полюбит его.

— Было бы неплохо, — сказала миссис Брюэр, которая два раза в неделю приходила помогать Эбигейл с уборкой, — если бы у вас был для садовника небольшой коттедж. Гораздо проще найти работника, если вы можете предложить ему жилье.

— Но у меня нет никакого коттеджа. Да и места, чтобы построить его, тоже нет. А если бы оно и было, я все равно не наскребла бы на строительство.

— Да, с коттеджем-то оно сподручнее, — снова сказала миссис Брюэр. Она продолжала повторять это с небольшими интервалами все утро и никаких более дельных идей предложить не смогла.

Примерно шесть недель Эбигейл пыталась справляться сама. Погода стояла великолепная, от чего она приходила в еще большее отчаяние, потому что была вынуждена трудиться от зари дотемна. Несмотря на все ее усилия, сад начал приходить в упадок. Он постепенно становился все более неряшливым. Со стороны леса наступали мокричник и пырей. Сухие листья усыпали бордюр из лаванды, и ветер сдувал их под циферблат солнечных часов, где они скапливались в неопрятные кучи. Огород, предусмотрительно вскопанный мистером Дженкинсом, лежал темный и мрачный, дожидаясь, пока она найдет время выкопать лунки и посадить семена. Но время никак не находилось.

— Может быть, — сказала она миссис Брюэр, — не стоит сейчас возиться с овощами? Думаю, лучше просто засадить участок травой.

— Это будет очень прискорбно, — поджала губы миссис Брюэр. — На то, чтобы правильно устроить грядку для аспарагуса, ушло несколько лет. А дивный пастернак, который выращивал мистер Дженкинс! Из одного корня можно было приготовить целый обед! Я всегда говорила: из одного корня целый обед.

Порыв ветра распахнул створку ворот, сломав петлю. Клематисы «Монтана» поднялись выше человеческого роста, и их надо было подрезать, но Эбигейл боялась залезать на лестницу. Она помнила, что должна заказать торф под азалии. Беспокоилась, не пора ли отдать в мастерскую газонокосилку…

Как-то раз в деревне она встретилась с Ивонной.

— Дорогая, да на тебе лица нет! Только не говори мне, что пытаешься в одиночку управляться с садом.

— Что еще мне остается?

— Жизнь слишком коротка, чтобы потратить ее на сад. Давай смотреть правде в глаза. Твой отец и мистер Дженкинс создали настоящую жемчужину, но сейчас придется кое от чего отказаться. У тебя должно быть время на себя.

— Да, — кивнула Эбигейл, понимая, что это чистая правда.

Возвращаясь домой с полной корзиной покупок в руках, она пыталась решить, что делать дальше. «Скоро мне стукнет сорок», — подумала она, и эта мысль, как всегда, потрясла ее до глубины души. Что сталось с юношескими мечтами? Развеялись как дым, канули в прошлое. Она работала в Лондоне, а после смерти матери вернулась в Брукли, чтобы заботиться об отце. Для души она взялась помогать в местной библиотеке, но полгода назад у доктора случился небольшой инсульт и она отказалась и от этой необременительной работы, полностью посвятив себя уходу за пожилым джентльменом, который до последнего оставался деятельным и на все имел свою точку зрения.

И вот он умер, а Эбигейл исполнилось сорок. К чему обязывает такой возраст? Перестать носить джинсы, не покупать больше нарядную одежду, не радоваться летнему солнышку? Посвятить себя работе, пытаясь достичь карьерных высот, или просто жить как придется, день за днем, пока тебе не стукнет пятьдесят, а потом шестьдесят. Она подумала: «Я не чувствую себя сорокалетней». Сорок лет — это ведь тот самый «средний возраст», а она порой ощущала себя не больше чем на восемнадцать.

Погруженная в собственные мысли, она не заметила, как добралась до дома. Прошла по подъездной аллее и тут за углом живой изгороди из бирючины увидела велосипед. Синий, покореженный и старый, с неудобным жестким сиденьем. Незнакомый. Но чей?

В саду никого не было. Однако, когда Эбигейл подошла к задней двери, из-за угла дома, из палисадника, вышел человек и сказал: «Доброе утро!», — и его внешность настолько поразила Эбигейл, что несколько секунд она не могла вымолвить ни слова, а только изумленно таращилась на него. Мужчина был лохматый, с длинной, не очень-то опрятной бородой. На голове у него красовалась вязаная шапка с красной кисточкой, пониже бороды виднелся растянутый свитер, доходивший ему чуть ли не до колен. Вельветовые брюки, все в пятнах, заправлены в старомодные тяжелые башмаки со шнуровкой.

Он подошел к ней поближе.

— Это мой велосипед.

Она увидела, что мужчина еще совсем молод; из-под густых волос сверкали ярко-голубые глаза.

— О, ясно, — ответила Эбигейл.

— Я слышал, вам нужен садовник.

Эбигейл попыталась выиграть время, чтобы прийти в себя.

— Кто вам сказал?

— Жена ходила на почту, и там одна женщина сказала ей. — Они посмотрели друг на друга. Потом он добавил, очень просто:

— Мне нужна работа.

— Вы недавно сюда переехали, так ведь?

— Да. Из Йоркшира.

— И как давно вы живете в Брукли?

— Уже почти два месяца. В коттедже у каменоломни.

— В коттедже у каменоломни? — Голос Эбигейл прозвучал недоверчиво. — Я думала, его должны были снести.

Мужчина усмехнулся. Его зубы, белоснежные, очень ровные, сверкнули в гуще бороды.

— Наверное, так с ним и надо было поступить. Но благодаря ему у нас есть крыша над головой.

— Что привело вас в Брукли?

— Я художник. — Он ловко оперся плечом о подоконник кухонного окна, а руки сунул в карманы. — Пять лет преподавал в одной школе в Лидсе, а потом решил, что если не брошу все и не посвящу себя живописи сейчас, то не сделаю этого никогда. Я обсудил все с Поппи — это моя жена, — и мы решили попытаться. Я выбрал это место, потому что хотел жить поближе к Лондону. Но у меня дети, и их надо кормить, поэтому я ищу работу на несколько дней в неделю.

Что-то обезоруживающее было в этом человеке с его ярко-синими глазами, живописным нарядом и сдержанными манерами. Помолчав секунду, Эбигейл спросила:

— А вы разбираетесь в садоводстве?

— Да. Я хороший садовник. Когда я был маленький, мой отец владел приличным садом. Мы вместе ухаживали за ним.

— У меня в саду много работы.

— Я заметил, — холодно отвечал он. — Осмотрелся тут немного. Давно пора сажать овощи, а вьющуюся розу на передней стене надо подрезать.

— Я хочу сказать: сад по-настоящему большой. Ему нужно много внимания.

— Но он еще и очень красивый. Никак нельзя оставить его зарастать.

— Да, — сказала Эбигейл и почувствовала тепло к этому незнакомцу.

Возникла новая пауза, они пристально смотрели друг на друга.

Наконец он спросил:

— Значит, я могу приступать к работе?

— Как часто вы будете приходить?

— Думаю, три дня в неделю.

— Три дня — маловато для сада такой площади.

Он опять усмехнулся.

— Мне нужно время для моих картин, — напомнил он вежливо, но твердо. — За три дня я вполне справлюсь с вашим объемом работы.

Еще мгновение Эбигейл колебалась. А потом, не задумываясь, произнесла:

— Договорились. Можете приступать. Жду вас утром в понедельник.

— Буду у вас в восемь. — Он поднял с земли велосипед и запрыгнул на жуткое поцарапанное седло.

— Я не знаю вашего имени, — сказала Эбигейл.

— Меня зовут Тамми, — ответил мужчина. — Тамми Хоуди.

Он покатил по дороге, изо всех сил давя на педали, и кисточка у него на шапке взлетала под порывами ветра.

Соседи Эбигейл, услышав новость, сильно разволновались. Тамми Хоуди — не местный, приехал «откуда-то с севера», и никто о нем ничего толком не знает. Он поселился в полуразрушенном коттедже близ заброшенной каменоломни. Жена у него ну прямо как цыганка. Эбигейл отдает себе отчет в том, что делает?

Эбигейл заверила друзей, что вполне отдает.

Больше всех остальных тревожилась миссис Брюэр.

— Он совсем не такой, как наш мистер Дженкинс. Я прямо смотреть не могу на эту его бороду. Один раз он устроился на завтрак прямо возле солнечных часов. Вот наглец — уселся на солнце и стал жевать свой сандвич.

Эбигейл тоже заметила это нарушение местного этикета, но предпочла не обращать на него внимания. В конце концов, только потому что старый мистер Дженкинс каждый день запирался в темном сарае и ел свой завтрак на перевернутом ведре, читая в газете новости с ипподрома, Тамми не был обязан поступать тем же образом. Если уж человек работает в саду, почему он не может наслаждаться его красотами? То же самое — в своей обычной застенчивой манере — она сказала миссис Брюэр, но та лишь недовольно фыркнула и замолчала, явно не одобряя Тамми.

Два месяца все шло прекрасно. Тамми починил ворота, вычистил прудик с лилиями, посадил овощи в огороде. Начала подрастать трава, и Тамми катался по газону на моторизованной газонокосилке. Он привез навоз, подвязал клематисы, подкормил компостом цветочные бордюры, пересадил начавший вянуть рододендрон. За работой он непрерывно насвистывал. Целые арии и кантаты, с трелями и арпеджио. В воздухе летали мелодии Моцарта и Вивальди, перекликаясь с песнями птиц. Казалось, будто в саду у нее постоянно играют на флейте.

Внезапно в середине июля Тамми явился к Эбигейл и сообщил, что должен уехать на два месяца. Она разозлилась и расстроилась одновременно.

— Но Тамми, вы не можете уехать вот так, не предупредив меня заранее! Надо косить траву, собирать фрукты — в саду кучаработы!

— Вы справитесь, — спокойно ответил он.

— Но почемувы уезжаете?

— Агентство предложило мне подработать на уборке картофеля. За это хорошо платят. Мне надо вставить мои картины в рамы, а они стоят целое состояние. Если у картин будут рамы, я смогу предложить их какой-нибудь галерее. Пока картины не выставляются, я ничего не могу продать.

— А вы уже выставляли свои работы?

— Да, один раз, в Лидсе. Пару картин. — Он добавил, без ложной скромности: — Обе их купили.

— Я все равно считаю, что очень нечестно с вашей стороны покидать меня сейчас.

— Я вернусь, — ответил он. — В сентябре.

Делать было нечего. Тамми уехал, а шансов найти ему замену в разгар лета у Эбигейл практически не было. Не оказалось ни одного желающего приходить хотя бы два раза в неделю, чтобы помочь ей управиться с садом. Тем не менее, после того как первоначальное возмущение улеглось и она смогла взглянуть на ситуацию относительно спокойно, Эбигейл поняла, что не хочет другого садовника. Никто не мог бы работать с той же отдачей, как Тамми Хоуди, но еще важнее было то, что он нравился Эбигейл. Конечно, одной тащить на себе сад нелегко, но она справится. Два месяца быстро пройдут. Она дождется его возвращения.

Тамми действительно вернулся. Ничуть не изменившись, в той же нелепой одежде, разве что немного похудевший, но такой же оживленный. Он взялся сгребать первые опавшие листья, по-прежнему насвистывая — на этот раз гитарный концерт Родирго. Эбигейл в джинсах и ярко-красном свитере вышла на улицу помочь Тамми. Они устроили костер, и бледный дым серым перышком потянулся вверх в неподвижном осеннем воздухе. Тамми отступил от костра и встал, опираясь на метлу. Их глаза встретились над огнем. Он улыбнулся Эбигейл и сказал:

— Вам очень идет красное. Никогда раньше не видел вас в красном.

Она смутилась, но в то же время обрадовалась. Ей уже много лет не говорили таких искренних и внезапных комплиментов.

— О, это всего лишь старый свитер.

— Но цвет очень хорош.

Его слова согревали ей душу весь тот день. На следующее утро она отправилась в деревню за покупками. Рядом с аптекой располагался небольшой магазинчик готового платья — он открылся совсем недавно. В витрине она увидела платье. Шелковое, очень простое, с аккуратным пояском и юбкой в глубокую складку. Платье было красное. Поспешно, чтобы не передумать, Эбигейл вошла в магазин, примерила платье и купила его.

Она не объяснила Ивонне причину своей неожиданной покупки.

— Красное? — спросила та. — Но, дорогая, ты же не носишь красное.

Эбигейл прикусила губу.

— Ты считаешь, оно слишком яркое? Слишком молодежное?

— Ну конечно нет! Я просто удивилась, что ты его купила, — для тебя это как-то нехарактерно. Но я ужасно рада. Нельзя же вечно ходить в какие-то тусклых одеяниях. Одна моя прабабка дожила до восьмидесяти четырех лет и всегда приходила на похороны в шляпке сапфирового цвета, да еще с перьями.

— Какое отношение это имеет к моему платью?

— Пожалуй, никакого. — Они рассмеялись словно школьницы. — Я рада, что ты его купила. Обязательно устрою званый ужин, чтобы ты смогла его надеть.

Но в октябре жизнерадостный свист вдруг прекратился. Тамми явился на работу молчаливый, погруженный в себя. Эбигейл, придя в ужас от мысли о том, что он задумал уволиться, набралась мужества и поинтересовалась, все ли в порядке. Нет, не в порядке, ответил он. Поппи ушла. Забрала детей и уехала к матери в Лидс.

Эбигейл была сражена. Она присела на раму, за которую крепился тент над грядкой с огурцами, и спросила:

— Навсегда?

— Нет, не навсегда. Сказала, что просто съездит в гости. Но мы с ней поссорились. Ей надоело жить в коттедже у каменоломни, и я не могу ее за это винить. Она боится, что дети свалятся в карьер, а малыш стал сильно кашлять по ночам. Она говорит, это из-за сырости.

— Что ты собираешься делать?

Он сказал:

— Я не могу вернуться назад в Лидс. Не хочу снова жить в городе. Только не после всего этого. — Он сделал неловкий жест, словно обводя рукой сад, лес, полыхающие осенними цветами бордюры, золотистые дубовые листья…

— Но ведь речь идет о твоей жене… И твоих детях.

— Она вернется, — сказал Тамми, но голос его прозвучал неуверенно.

Сердце Эбигейл заныло, исполненное сочувствия. В полдень, когда он взялся за свой скудный ланч, она налила в миску супа и отнесла ее в сад, где Тамми сидел, скрюченный и несчастный, у стены оранжереи.

— Если жена пока не может о тебе позаботиться, это должна сделать я, — сказала она, а он признательно улыбнулся и взял миску.

Как ни удивительно, но Поппи с детьми вернулись, а вот веселого свиста по-прежнему не было слышно. Эбигейл чувствовала себя исполнительницей второстепенно роли в сериале «Непростая судьба Тамми Хоуди». Она говорила себе, что Тамми и Поппи — муж и жена, что их проблемы ее не касаются. Что она не должна вмешиваться.

Однако оставаться в стороне становилось сложнее. Примерно через неделю Тамми спросил, не окажет ли она ему небольшую услугу. Услуга заключалась в том, что Эбигейл должна была купить одну из его картин.

Она сказала:

— Но я никогда не видела твои картины.

— Я привез одну с собой. На заднем сиденье велосипеда. Она в раме.

Эбигейл смотрела на него, сжавшись от неловкости. Он пошел к велосипеду и вернулся с большим свертком в мятой коричневой бумаге, перевязанным бечевкой. Тамми развязал узел и протянул картину Эбигейл.

Она увидела серебряную раму, яркие цвета и шагающих в ряд странных крошечных человечков, написанных почему-то вверх ногами. Эбигейл совсем не понимала такого рода искусство. Оно было далеко от нее, далеко от картин, которые покупал доктор Хэлидей, — настолько, что она не сразу нашлась, что сказать. Щеки ее залила краска. Тамми молчал. В конце концов Эбигейл спросила:

— И сколько ты за нее хочешь?

— Сто пятьдесят фунтов.

— Сто пятьдесят? Тамми, я не могу потратить сто пятьдесят фунтов на картину.

— А пятьдесят?

— Ну… Пожалуй… — Загнанная в угол, она была вынуждена озвучить жестокую правду. — Но, видишь ли, она совсем не в моем вкусе. Я имею в виду, что сама бы никогдане купила такую картину.

Однако Тамми не успокаивался:

— Тогда, может быть, вы одолжите мне пятьдесят фунтов? Совсем ненадолго. А картину можете оставить в залог.

— Но мне казалось, ты неплохо заработал на уборке картофеля?

— Все деньги ушли на рамы. У моего сынишки на следующей неделе день рождения, и еще мы задолжали в магазине. Поппи говорит, что дошла до предела. Говорит, если я не начну продавать картины и зарабатывать деньги, она вернется к матери — навсегда. — В его голосе звенело отчаяние. — Я уже говорил, что не виню ее. Ей приходится очень нелегко.

Эбигейл еще раз взглянула на картину. По крайней мере, цвета были яркие. Она взяла полотно из рук Тамми.

— Я сохраню ее для тебя. У меня она будет в безопасности. — Эбигейл внесла картину в дом, поднялась в спальню, отыскала свою сумочку и вытащила оттуда пять хрустящих десятифунтовых банкнот.

— Это, — сказала она себе, — пожалуй, самый глупый поступок, который я когда-либо совершала в жизни. — Однако она захлопнула сумочку, сошла вниз и отдала деньги Тамми.

Он сказал:

— Не знаю как вас благодарить.

— Я тебе доверяю, — ответила Эбигейл. — Я знаю, что ты меня не подведешь.

Во время ланча в тот день ей позвонила Ивонна.

— Дорогая, извини, что приглашаю в последний момент, но ты не согласишься прийти к нам сегодня поужинать? Морис позвонил мне из офиса и сказал, что вечером приедет с одним своим другом-бизнесменом. Я подумала, что если ты свободна, то могла бы помочь мне его развлекать.

Честно говоря, Эбигейл совсем не хотелось идти. Угнетенная проблемами Тамми, она была не в настроении развлекаться. Эбигейл начала отнекиваться, но Ивонна заявила, что все это пустые отговорки.

— Ты ведешь себя как старая дева. Когда это ты стала такой тяжелой на подъем? Конечно же, ты придешь. Да и новое красное платье не помешает вывести в свет.

Но Эбигейл не решилась надеть красное платье. Ей хотелось сберечь его для особого случая, особого человека. Вместо этого она вытащила из шкафа коричневое, которое Ивонна видела уже много раз. Эбигейл причесала волосы, подкрасилась и спустилась вниз. В холле, по-прежнему обернутая в коричневую бумагу, стояла на комоде рядом с телефоном картина Тамми. Казалось, она молила о помощи. Пока картины не выставляются, я ничего не могу продать.Пока люди не увидят его необыкновенные работы, у него не появится надежда. И тут в голову Эбигейл пришла одна идея. Может быть, Ивонна и Морис заинтересуются картиной. Может, они даже купят у Тамми еще одну для себя. Повесят в гостиной, и люди станут спрашивать, откуда она у них и кто автор…

Надежда, конечно, призрачная. Морис и Ивонна не те люди, которые согласятся покровительствовать кому попало. Однако попробовать стоит. Эбигейл решительным жестом сняла с вешалки пальто, застегнула пуговицы, взяла с комода картину и отправилась в путь.

Друга Мориса звали Мартин Йорк. Это был настоящий великан, гораздо выше Мориса и необъятной толщины, с лысиной, обрамленной полоской седеющих волос. Приехал из Глазго на совещание — рассказал он Эбигейл за шерри — и собирался остановиться в отеле в Лондоне, но Морис уговорил его отказаться от номера и переночевать у него в Брукли.

Дата добавления: 2015-08-28