Интервью: Кристиан Крахт о «Темном мире»

Интервью: Кристиан Крахт о «Темном мире»

«Бог говорит: тому быть»

Автор: Ийома Мангольд

ZEIT ONLINE, 11 октября 2013

«Темный мир» – первый художественный фильм режиссера Фрауке Финстервальдер, сценарий к которому она написала вместе со своим мужем, писателем Кристианом Крахтом. Ийома Мангольд побеседовал с автором о призраках прошлого.

DIE ZEIT: «Темный мир» рассказывает об отношении Германии к своей истории. Можно ли так сказать?

Кристиан Крахт: В фильме показано, как постепенно снимаются ее слои, за которыми скрывается правда. Какова его тематика? В одной сцене говорится, что разбомбленные немецкие города щедро замазали бетоном. О снятии этих засохших наслоений и идет речь в фильме. Один из героев фильма – мастер педикюра Клод, он включает свою маленькую машинку и шлифует все начисто, все эти затвердевшие слои кожи. Клод в некотором роде мой аватар.

ZEIT: Клод? Никогда бы не подумал.

Крахт: Он самый дружелюбный персонаж фильма. Чтобы догадаться, нужно посмотреть на меня как на моралиста и гуманиста. И только потом как на сюрреалиста. В результате получится застенчивый мастер педикюра.

ZEIT: Вы не лукавите, когда говорите, что Клод – ваш аватар? Кристиана Крахта мы знаем как денди, мастер педикюра Клод его противоположность.

Крахт: Во-первых, я не лукавлю, и, во-вторых, денди – всего лишь ваш образ меня в глазах общественности, он не имеет со мной совершенно ничего общего.

ZEIT: В этом нет ничего плохого, денди ведь не ругательство.

Крахт: Ругательство, это именно ругательство. Денди – это надушенный человек, который с отвращением скользит по центральным улицам города и спасается шуточками от старения. Некоторые уже успели заметить, что я-де запечатлел себя в образе Максимилиана, этого сноба, воспитанника элитного интерната.

ZEIT: Ну уже физиогномика Максимилиана напоминает вашу.

Крахт: В случае Максимилиана замысел заключался в сотворении абсолютного зла в образе одного героя, в сотворении фашиста, который должен выглядеть настолько хорошо, чтобы другие к нему тянулись.

ZEIT: Почему Максимилиан фашист?

Крахт: Ему доставляет удовольствие унижать и уничтожать других.

ZEIT: Максимилиан – воспитанник интерната. Удовольствие от осознания своей власти над другими всем нам было знакомо в 15-16 лет.

Крахт: В школе я был маленьким, незаметным мальчиком и страдал в окружении взрослых, более привлекательных, спортивных одноклассников, надо мной издевались, у меня не было совершенно никакой власти, которую я мог бы осознать. Поэтому в конце фильма есть важная сцена, в которой идет игра в хоккей на траве. Хорошая девочка Натали переходит на сторону злых спортсменов, джоксов, как говорят в Америке...

ZEIT: Кто такие джоксы?

Крахт: В американских колледжах всегда есть футболисты, не так ли? Им достаются девочки, они готовы уничтожить всех вокруг. Я хорошо их запомнил, когда учился в США в восьмидесятых. У них были крашенные хной, туго зачесанные назад волосы, зачастую подведенные тушью нижние веки, сережки в ушах и остроносые ботинки, в плеере играл «Bauhaus» или «Violent Femmes» или тому подобные вещи. Еще они разъезжали по улицам на своих пикапах, швыряли в кого-нибудь из прохожих банкой пива с криком «Kill the faggots!» (Смерть педикам!). Поэтому я не могу полностью с вами согласиться, когда вы говорите, что каждому это знакомо. Сначала необходимо закрепиться внутри иерархии, чтобы иметь возможность уничтожать тех, кто отличается. Такова программа действий Максимилиана.

ZEIT: Или тех, кто упрямится по команде говорить о своих чувствах.

Крахт: Такого мне видеть не доводилось.

ZEIT: Как возникло всеобщее заблуждение, что за Максимилианом скрывается Крахт?

Крахт: Недавно об этом шла речь в «Süddeutsche Zeitung». Зачем мне запечатлевать себя в фильме в образе жестокого человека, крайне недружелюбного создания?

ZEIT: У Максимилиана есть черты сходства с Вашим образом, сложившимся у публики. Его стрижка смахивает на Вашу. Он носит одежду, напоминающую ваш стиль. Даже галстук, который сейчас на Вас...

Крахт:... я вас прошу, на мне ведь не школьная форма, это галстук с народным шотландским узором.

ZEIT: Максимилиан воспитанник интерната, вы тоже им были. Он вызывающим образом пробует поставить под вопрос нормативную мораль мира взрослых.

Крахт: Нет, вы в своих измышлениях (смеется) воспроизводите голые метатексты, вторичную суть. Если вы посмотрите на мои идеи непредвзято, забыв о том, что вы недавно прочитали в «Süddeutsche Zeitung», будто Максимилиан – это Крахт, то не станете утверждать ничего подобного.

ZEIT: Стану.

Крахт: Нет, не думаю.

ZEIT: В книге «Faserland» есть ставшее знаменитым место: «Такой могла бы быть вся Германия, если бы не случилась война и евреев не жгли бы в газовых камерах. Тогда вся Германия сей­час походила бы на это слово: Неккарауэн»[1]. В «Темном мире» мастер педикюра Клод признается, что его гипнотизируют загадочные припевы некоторых немецких народных песен, такие как: «Фидералала» из «Птичьей свадьбы» или «Сим-са-ла-бим, бам-ба, са-ла-ду, са-ла-дим» из «Кукушки». Он напевает их снова и снова, ощущая одновременно чувство родины и чувство отвращения.

Крахт: Клод также сравнивает их с коростой на ране, которую то и дело принимаешься срывать. Германия вся покрыта слоями такой коросты. У нее ведь нет прошлого. К старым добавляются новые слои. Какое-то время ведутся разговоры ни о чем, еще один этап предается забвению, и вот готов новый слой.

ZEIT: Вы на самом деле так думаете?

Крахт: Да, Дворец Республики сравняли с землей. Вещи, вызывающие неприятные воспоминания, просто хоронят, прячут или игнорируют.

ZEIT: Странно. Вообще-то Германия – это место, где всегда найдется учитель истории вроде Никель.

Крахт: Было бы здорово, если бы дела обстояли так.

ZEIT: Вместе с тем нельзя утверждать, что Германия замалчивает преступления национал-социализма. Мы говорим о них постоянно.

Крахт: Неправда. Конечно, есть установленные государством дни памяти, однако нет настоящих обсуждений той невообразимо жестокой техничности, с которой уничтожался, искоренялся целый народ – на самом деле никто не размышляет над этим.

ZEIT: В «Темном мире» мы видим иную картину. В фильме показан школьный класс, которому навязывают именно эти вопросы.

Крахт: Постойте, учитель ничего никому не навязывает!

ZEIT: Хорошо, скажем, он делает их предметом обсуждения. Они обсуждаются на протяжении всего фильма, в каждой сюжетной линии, за их появлением можно следить по секундомеру. Есть речи учителя истории. Есть лево-гедонистическая семейная пара Зандберг, которую исполнили Коринна Харфух и Бернхард Шютц. Они ярко выраженные антифашисты, по крайней мере, на словах. Они ненавидят Германию и ни за что не сядут за руль «нацистского» автомобиля, то есть BMW, мерседеса или порше. Однако при взгляде на них не создается ощущения, что такой метод отстранения от Германии морально оправдан.

Крахт: Они заперты в своем кадиллаке, как в коконе. В фильме вообще сделан сильный акцент на герметичность. На отсутствие прикосновений, отсутствие объятий. Это основная тема. В Индии живет женщина по имени Амма, она решила обнять как можно больше людей по всему свету. Она собирает стадионы. Люди выстраиваются в очередь к ней, и она обнимает каждого в течение нескольких секунд, за свою жизнь она обняла 33 миллиона человек. Это ее подарок миру. Наш недуг – дефицит объятий.

ZEIT: Такая холодность – явление нашего времени?

Крахт: Нет, это общая для Германии и Швейцарии болезнь, такая протестантская бестелесность. Мы жили в Аргентине и Африке, и там незнакомые люди часто приветствуют друг друга поцелуями на улице.

ZEIT: В «Темном мире» есть герой-отшельник, который удалился от людей в лес.

Крахт: Потому что сначала нужно было показать дремучий лес. Рядом с дремучим лесом, правда, пролегает автобан, но мысль об уединении, для погружения в которое отшельник отказался от плоского телевизора, от электричества, и, прежде всего, от языка, является, конечно, желанным состоянием, в котором, однако, нельзя пребывать безнаказанно.

ZEIT: Почему же за него нужно нести наказание?

Крахт: Потому что человек должен скупать продукты на рынках, сновать по «Икее» и «Toys ’R’ Us».

ZEIT: Вы известны тем, что переезжаете с континента на континент. В то время как все думают, что вы живете в Азии, вы перебираетесь в Южную Америку...

Крахт: Вы так думаете только потому, что я за последние двадцать лет переезжал около пяти раз, это всего лишь восприятие меня публикой.

ZEIT: Вы переезжали на очень большие расстояния.

Крахт: Ну да, я не вижу смысла переезжать, например, из Базеля в Цюрих. Швейцария – самая островная, ссохшаяся, крошечная из всех крошечных стран в мире. Швейцарская диаспора обширна, пятая часть населения страны живет за ее пределами. О них так и говорят: «пятая Швейцария», это официальное название людей, которые не смогли вынести жизни в Швейцарии.

ZEIT: Публике казалось, что вы бежали от жизненного стандарта западного общества.

Крахт: Мне больше по душе стихийное движение на дорогах, свисающие отовсюду кабели, кучи мусора на улицах. А что мы видим здесь, в Германии? Прозрачные лифты, в которых люди перемещаются между двумя этажами своей элитной квартиры. Но хуже всего пластиковые окна. Что плохого в деревянных? Старые окна прекрасны: за сто лет стекло вверху немного истончилось, а внизу уплотнилось, так сказать, перетекло вместе со временем вниз, и сквозь него все видится немного расплывчато, что категорически не приемлемо, когда время движется «по направлению к Ангеле». Перегоревшие лампочки всегда заменяют – это ужасно.

ZEIT: Вас всегда воспринимали как судью нашего времени. В первую очередь вам роман «1979»...

Крахт:...что за ерунда, сущая ерунда.

ZEIT: Быть судьей нашего времени не так уж плохо.

Крахт: Читатели так подумали только потому, что книга вышла незадолго до событий 11 сентября 2001. В ней была пара фраз об исламе, и вот все стали повторять: «Ого! Сейсмограф!» Полная бессмыслица.

ZEIT: Любой писатель с полным правом может отказаться от комментариев вышедшей книги. Вы, однако, на протяжении всего нашего разговора активно отвергаете любые толкования.

Крахт: Выдвигать толкования волен всякий, но они не опираются на авторский замысел.

ZEIT: Совсем не опираются на авторский замысел?

Крахт: Совсем.

ZEIT: Мистика какая-то: авторского замысла нет, и читатель все придумывает сам.

Крахт: (пауза) Это толкования вторичного характера, как замечает Георг Штайнер.

ZEIT: Георг Штайнер, известный литературовед, вкладывал в них крайне отрицательный смысл.

Крахт: Да, да, я тоже говорю о них крайне отрицательно.

ZEIT: О чем тогда нужно думать при чтении ваших книг? Ведь о чем-то думать нужно.

Крахт: Я вас умоляю! Вот вам пример, чтобы было ясно. Нас окружает океан сознания – Прана, дыхание жизни, эфир – как бы его ни называли. Из него на поверхность периодически поднимается некое существо, состоящее из щупальцев, которое определяет чему происходить в космосе. Например, в «Темном мире» Георг и Инга Зандберг едут на своем огромном кадиллаке. Крупным планом мы видим значок кадиллака на колесном диске. Стоит присмотреться к нему повнимательнее, как в нем появляется свастика. Такого замысла не было вообще – она появилась сама собой. При определенной частоте вращения колеса, очевидно, возникает оптическая иллюзия, и значок превращается в свастику. Нас ждали бы плачевные последствия, если бы мы вставили эти кадры во время монтажа – компания «Кадиллак» засудила бы всякого, кому она любезно предоставила для съемок эту машину. Существо с щупальцами решило, что в фильме, где речь идет о таких вещах, произойдет именно это. Никакого авторского замысла здесь не было, это волшебство. Монтажер позвал нас: «Подойдите и взгляните, абсурд какой-то, что будем делать?» Этим примером я хочу сказать, что содержание и высказывание возникают сами по себе. Метафизика.

ZEIT: Вы называете это метафизикой? Но ведь можно назвать это и чистым совпадением.

Крахт: Нет, это Бог. Бог говорит: тому быть.

ZEIT: Не лукавую ли усмешку я заметил в уголках ваших глаз? Вы только что устроили очередную провокацию?

Крахт: Я всего лишь прищурился, поскольку о Боге говорить нельзя, это запрещено в Германии.

[1] Перевод с немецкого Татьяны Баскаковой. Издательство "Ад Маргинем". Москва, 2001.

Дата добавления: 2015-08-28