бумажка и заскребла на полу, когда дверь закрывалась, а потом, как колпаком,
накрыло какой-то особенной, безвоздушной тишиной. Если бы он сказал хоть
одно слово -- все равно какое -- самое пустяковое слово, я бы все сдвинул
сразу. Но он молчал.
И, весь напрягшись до того, что загудело в ушах, -- я сказал (не
глядя):
-- Мне кажется -- я всегда ее ненавидел, с самого начала. Я боролся...
А впрочем -- нет, нет, не верьте мне: я мог и не хотел спастись, я хотел
погибнуть, это было мне дороже всего... то есть не погибнуть, а чтобы она...
И даже сейчас -- даже сейчас, когда я уже все знаю... Вы знаете, вы знаете,
что меня вызывал Благодетель?
-- Да, знаю.
-- Но то, что Он сказал мне... Поймите же -- это вот все равно, как
если сейчас выдернуть из-под вас пол -- и вы со всем, что вот тут на столе
-- с бумагой, чернилами... чернила выплеснутся -- и все в кляксу...
-- Дальше, дальше! И торопитесь. Там ждут другие.
И тогда я -- захлебываясь, путаясь -- все, что было, все, что записано
здесь. О себе настоящем и о себе лохматом, и то, что она сказала тогда о
моих руках -- да, именно с этого все и началось, -- и как я тогда не хотел
исполнить свой долг, и как обманывал себя, и как она достала подложные
удостоверения, и как я ржавел день ото дня, и коридоры внизу, и как там --
за Стеною...
Все это -- несуразными комьями, клочьями -- я захлебывался, слов не
хватало. Кривые, двояко-изогнутые губы с усмешкой пододвигали ко мне нужные
слова -- я благодарно кивал: да, да... И вот (что же это?) -- вот уже
говорит за меня он, а я только слушаю: "Да, а потом... Так именно и было,
да, да!"
Я чувствую, как от эфира -- начинает холодеть вот тут, вокруг ворота, и
с трудом спрашиваю:
-- Но как же -- но этого вы ниоткуда не могли...
У него усмешка -- молча -- все кривее... И затем:
-- А знаете -- вы хотели кой-что от меня утаить, вот вы перечислили
всех, кого заметили там за Стеной, но одного забыли. Вы говорите -- нет? А
не помните ли вы, что там мельком, на секунду, -- вы видели там... меня? Да,
да: меня.
Пауза.
И вдруг -- мне молнийно, до головы, бесстыдно ясно: он -- он тоже их...
И весь я, все мои муки, все то, что я, изнемогая, из последних сил принес
сюда, как подвиг -- все это только смешно, как древний анекдот об Аврааме и
Исааке. Авраам -- весь в холодном поту -- уже замахнулся ножом над своим
сыном -- над собою -- вдруг сверху голос: "Не стоит! Я пошутил..."
Не отрывая глаз от кривеющей все больше усмешки, я уперся руками о край
стола, медленно, медленно вместе с креслом отъехал, потом сразу -- себя
всего -- схватил в охапку -- и мимо криков, ступеней, ртов -- опрометью.
Не помню, как я очутился внизу, в одной из общественных уборных при
станции подземной дороги. Там, наверху, все гибло, рушилась величайшая и
разумнейшая во всей истории цивилизация, а здесь -- по чьей-то иронии -- все
оставалось прежним, прекрасным. И подумать: все это -- осуждено, все это
зарастет травой, обо всем этом -- будут только "мифы"...
Я громко застонал. И в тот же момент чувствую -- кто-то ласково
поглаживает меня по плечу.
Это был мой сосед, занимавший сиденье слева. Лоб -- огромная лысая
парабола, на лбу желтые неразборчивые строки морщин. И эти строки обо мне.
-- Я вас понимаю, вполне понимаю, -- сказал он. -- Но все-таки
успокойтесь: не надо. Все это вернется, неминуемо вернется. Важно только,
чтобы все узнали о моем открытии. Я говорю об этом вам первому: я вычислил,
что бесконечности нет!
Я дико посмотрел на него.
-- Да, да, говорю вам: бесконечности нет. Если мир бесконечен, то
средняя плотность материи в нем должна быть равна нулю. А так как она не
нуль -- это мы знаем, -- то, следовательно, Вселенная -- конечна, она
сферической формы и квадрат вселенского радиуса, у^2 = средней плотности,
умноженной на... Вот мне только и надо -- подсчитать числовой коэффициент, и
тогда... Вы понимаете: все конечно, все просто, все -- вычислимо; и тогда мы
победим философски, -- понимаете? А вы, уважаемый, мешаете мне закончить
вычисление, вы -- кричите...
Не знаю, чем я больше был потрясен: его открытием или его твердостью в
этот апокалипсический час: в руках у него (я увидел это только теперь) была
записная книжка и логарифмический циферблат. И я понял: если даже все
погибнет, мой долг (перед вами, мои неведомые, любимые) -- оставить свои
записки в законченном виде.
Я попросил у него бумагу -- и здесь я записал эти последние строки...
Я хотел уже поставить точку -- так, как древние ставили крест над
ямами, куда они сваливали мертвых, но вдруг карандаш затрясся и выпал у меня
из пальцев...
-- Слушайте, -- дергал я соседа. -- Да слушайте же, говорю вам! Вы
должны -- вы должны мне ответить: а там, где кончается ваша конечная
Вселенная? Что там -- дальше?
Ответить он не успел; сверху -- по ступеням -- топот -- --
Запись 40-я.
Конспект:
ФАКТЫ. КОЛОКОЛ. Я УВЕРЕН.
День. Ясно. Барометр 760.
Неужели я, Д-503, написал эти двести двадцать страниц? Неужели я
когда-нибудь чувствовал -- или воображал, что чувствую это?
Почерк -- мой. И дальше -- тот же самый почерк, но -- к счастью, только
почерк. Никакого бреда, никаких нелепых метафор, никаких чувств: только
факты. Потому что я здоров, я совершенно, абсолютно здоров. Я улыбаюсь -- я
не могу не улыбаться: из головы вытащили какую-то занозу, в голове легко,
пусто. Точнее: не пусто, но нет ничего постороннего, мешающего улыбаться
(улыбка -- есть нормальное состояние нормального человека).
Факты -- таковы. В тот вечер моего соседа, открывшего конечность
Вселенной, и меня, и всех, кто был с нами -- взяли в ближайший аудиториум
(нумер аудиториума -- почему-то знакомый: 112). Здесь мы были привязаны к
столам и подвергнуты Великой Операции.
На другой день я, Д-503, явился к Благодетелю и рассказал ему все, что
мне было известно о врагах счастья. Почему раньше это могло мне казаться
трудным? Непонятно. Единственное объяснение: прежняя моя болезнь (душа).
Вечером в тот же день -- за одним столом с Ним, с Благодетелем -- я
сидел (впервые) в знаменитой Газовой Комнате. Привели ту женщину. В моем
присутствии она должна была дать свои показания. Эта женщина упорно молчала
и улыбалась. Я заметил, что у ней острые и очень белые зубы и что это
красиво.
Затем ее ввели под Колокол. У нее стало очень белое лицо, а так как
глаза у нее темные и большие -- то это было очень красиво. Когда из-под
Колокола стали выкачивать воздух -- она откинула голову, полузакрыла глаза,
губы стиснуты -- это напомнило мне что-то. Она смотрела на меня, крепко
вцепившись в ручки кресла, -- смотрела, пока глаза совсем не закрылись.
Тогда ее вытащили, с помощью электродов быстро привели в себя и снова
посадили под Колокол. Так повторялось три раза -- и она все-таки не сказала
ни слова. Другие, приведенные вместе с этой женщиной, оказались честнее:
многие из них стали говорить с первого же раза. Завтра они все взойдут по
ступеням Машины Благодетеля.
Откладывать нельзя -- потому что в западных кварталах -- все еще хаос,
рев, трупы, звери и -- к сожалению -- значительное количество нумеров,
изменивших разуму.
Но на поперечном, 40-м проспекте удалось сконструировать временную
Стену из высоковольтных волн. И я надеюсь -- мы победим. Больше: я уверен --
мы победим. Потому что разум должен победить.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |