Я видел, что она очень довольна тем, как вела себя во время трудных переговоров, завершившихся полным ее триумфом. Что ж, я тоже ею гордился.
— Кто дворянин? Жан-Франсуа? – засмеялся Лефевр. – А, вы, верно, подумали, что он их тех Дез Эссаров? – Арматор ткнул пальцем вверх в потолок. – Нет, фамилия капитана пишется в одно слово. Он не голубых кровей. Исконный малоанец, просоленная шкура. Начинал юнгой, был матросом, боцманом, штурманом, подшкипером. Выбился в неплохие капитаны. Жан-Франсуа, конечно, хотел бы получить дворянский герб, все капитаны об этом мечтают. Но его величество жалует эту милость лишь за особенно выдающиеся заслуги.
— Вот наша достопочтенная клиентка, мои дорогой Дезэссар. Она желала на вас посмотреть.
Со стула нехотя поднялся коренастый, почти квадратный человек исключительно недворянской внешности. Одет он, положим, был не без потуги на важность: на кантах и отворотах мятого, в пятнах кафтана тускло отсвечивали позументы, на тупоносых башмаках сверкали преогромные серебряные пряжки, а из жилетного кармана, чуть не доставая до пупа, свешивалась толстая цепочка часов. Но кружева на рубашке были желты, золотое шитье засалено, чулки висели складками. Физиономия и подавно не претендовала на изящество. Свирепая физиономия от ветров и солнца обрела цвет и фактуру наждачной бумагу, вздернутый нос, подобно двуствольному пистолету, целился в собеседника широкими ноздрями, зато взгляд маленьких глазок для морского волка был каким-то слишком быстрым, словно ускользающим. Я сразу понял: этот субъект очень и очень себе на уме. Впрочем, среди капитанов купеческого флота, промышляющих попеременно торговлей и узаконенным разбоем, такой тип нередок. Возраст Дезэссара, как у большинства бывалых мореплавателей, точному определению не поддавался. Эта публика задубевает до густой сизости годам к тридцати и после уже почти не меняется до шестого десятка. Рискну предположить, что капитан перебрался на мою сторону сорокалетнего рубежа.
Первое мое впечатление от господина Дезэссара, честно говоря, было неблагоприятным. Особенно встревожило меня то, что, поднявшись, он спрятал за спину руки.
Считается, что глаза – замочная скважина души и в них можно рассмотреть истинную суть человека. Мой опыт этого не подтверждает. Люди тертые обычно следят за своим лицом; иные могут глядеть на вас открыто, умильно, а при случае и подпустить слезу.
У меня другая метода – я определяю нрав и честность по рукам. Язык жестов не менее красноречив, но мало кто даже из отъявленных хитрецов заботится его маскировать.
Пользуясь своим положением бессмысленной твари, я перелетел на шкаф, а оттуда на стол, чтобы рассмотреть руки Дезэссара получше.
— Ваш попугай не нагадит на бумаги? – спросил невежа арматор, на что я лишь презрительно фыркнул.
Нехороши были руки у капитана. Ох, нехороши!
Во-первых, короткопалые – верное свидетельство низменности или, в лучшем случае, приземленности души. Во-вторых, находились в постоянном движении – цеплялись друг за друга, скрючивались, пощелкивали суставами.
Этот человек то ли сильно волновался, то ли что-то скрывал.
Мне захотелось заглянуть в его нутро как следует. Воспользовавшись тем, что он был повернут ко мне спиной, я перелетел ему на плечо, продрал когтем сукно на груди, а клювом прицелился в висок, но Дезэссар так дернулся, что я на нем не удержался. Разведка, увы, не удалась.
— Она у вас бешеная, эта чертова птица?! – заорал капитан грубым голосом, схватил со стола свою треуголку и замахнулся на меня.
— Ей не понравилось, что вы не поклонились даме. Это свидетельствует о плохих манерах, – сухо сказала моя умница, очевидно, с самого начала решив продемонстрировать, кто здесь главный. – Ко мне, Кларочка. Этот господин исправится.
— Черта с два! Я не паркетный шаркун, чтоб мести по полу шляпой! Если ваш поганый попугай станет на меня кидаться, я сверну ему шею, не будь я Жан-Франсуа Дезэссар! – Он так рассердился, что топнул ногой. – Зачем вы меня вызвали, патрон? Чего на меня смотреть? Я не грот-мачта, не румпель и не бушприт!
Тоном светской дамы, разговаривающей с конюхом, Летиция объявила:
— Я хочу видеть, кому вверяю не только свои деньги, но и свою жизнь. Видите ли, мсье, я плыву с вами.
Реакция капитана была предсказуемой. Разумеется, вначале он захлопал глазами, потом уставился на арматора, который с унылым видом кивнул. Ругательства, которыми после этого разразился моряк, я опускаю. Общий смысл воплей был таков: бабе на “Ласточке” делать нечего, матросы этого не потерпят, да и сам он, трам-та-ра-рам, скорее проглотит свою подзорную трубу, нежели согласится на такое.
Летиция ответила не шкиперу, а судовладельцу:
— В таком случае, сударь, вы найдете мне другого капитана. Согласно пункту 11 нашего контракта. А понадобится – поменяете всю команду, согласно пункту 12.
Я одобрил ее твердость поощрительным возгласом.
— Успокойтесь вы оба, не кричите! – вскинул ладони Лефевр. – И, ради бога, угомоните вашего попугая, мадемуазель. Без того голова трещит! Я все отлично предусмотрел. Согласно недавно утвержденному указу Адмиралтейства, на корсарском корабле с экипажем более 40 человек обязательно должны быть священник и морской хирург.
— Кто-кто? – переспросила Летиция, очевидно, не поняв словосочетания chirurgien navigan.
— Попросту говоря, лекарь. Штраф за нарушение указа 2 000 ливров, поэтому никто из арматоров и капитанов ослушаться не смеет. Это два лишних рта и два лишних жалованья, причем содержание врача немалое – 100 ливров в месяц.
Попа я вам, Дезэссар, уже сыскал. Этот простак согласился плыть бесплатно. А с лекарем мы поступим вот как: переоденем госпожу де Дорн в мужское платье – и собьем одним камнем двух птиц. Во-первых, условия контракта будут выполнены, а во-вторых, сэкономим на медике.
— Вы шутите?! – в один голос вскричали капитан и барышня.
Лефевр невозмутимо смотрел на них прищуренными глазами, в которых поигрывали злорадные искорки. Так вот в чем заключался подвох!
— А что такого? – с невинным видом спросил он. – По правилам, у врача должен быть патент, но, поскольку мало кто из настоящих медиков хочет плавать по морям, разрешается брать лекарских учеников, лишь бы они были грамотны, могли разобраться в содержимом медицинского сундука и имели от роду пятнадцать лет. Вам ведь есть пятнадцать лет, мадемуазель?
Она растерянно кивнула, застигнутая атакой врасплох.
— Ну вот, видите. В вашей смышлености я уже убедился, что же до медицинского сундука, то можете не беспокоиться. Я по случаю закупил оптом на все свои корабли стандартные наборы, одобренные военно-морским ведомством. Там 20 необходимых хирургических инструментов, 28 медикаментов, гипс, корпия и все прочее по утвержденному списку. Никто кроме Дезэссара о вашем маскараде знать не будет. А наш славный капитан не проболтается – это не в его интересах. Как вам мое предложение? Полагаю, это единственный способ решить нашу маленькую проблему.
В сущности, рассуждая логически, он был совершенно прав. Но…
— Но мы так не договаривались, – пролепетала Летиция. Ее самоуверенность пропала без следа. Сейчас моя питомица выглядела перепуганной девочкой. – Я не стану обманывать команду! А вдруг меня разоблачат?
Дезэссар открыл рот и снова закрыл. Его физиономия из сизой сделалась лиловой. Я забеспокоился, не хватит ли беднягу удар. Судя по набухшим жилам на висках, “наш славный капитан” имел предрасположенность к апоплексии.
— Тут уж будете виноваты вы сами. – Арматор пожал плечами. – Договор обязывает меня предоставить вам возможность участия в плавании. Я ее предоставил. Нигде в документе не сказано, какую одежду вы будете носить, женскую или мужскую. Коли вас не устраивает мое предложение, расстанемся миром, но аванс мой.
Однако он тут же сменил тон и заговорил мягко, вкрадчиво:
— Поверьте, сударыня, кроме как в мужском обличье, вам ни на один корабль не попасть. Никто во всей Франции на это не согласится. Во всяком случае сейчас, в военное время. Из вас получится бравый юноша, поверьте опытному глазу. Рост у вас отменный, фигура, по счастью, не отличается округлостью форм, голос низок, а от соли и ветров он обретет хрипотцу. Соблюдайте осторожность, и никто вас не раскусит.
Она жалобно воскликнула:
— Но я ничего не смыслю в медицине! А если придется кого-то лечить?
— Лекарские ученики, которых я сажаю на другие свои корабли, тоже не Гиппократы.
— Да как я буду жить среди мужчин? – Летиция схватилась за виски. – Это невозможно!
— Вы имеете в виду естественные физические различия со всеми, так сказать, вытекающими последствиями? – покивал Лефевр, деликатно отставив мизинец. – Я продумал и это. У вас будет почти отдельная каюта. Только вы и монах. А монах – и не мужчина вовсе, все его помыслы там.
Он закатил глаза и показал на люстру. Здесь Дезэссар, наконец, справился с негодованием и завопил:
— Черррта с два! Я скорей сожру свои потроха, чем соглашусь на это! Никогда, вы слышите, сударь, никогда и ни за что Жан-Франсуа Дез…
Но арматор быстро перебил его:
— Не хотите – не надо. Корабль поведет мсье Кербиан.
И капитан сразу заткнулся, поперхнувшись на собственной фамилии.
— Oн – опытный штурман, давно мечтает о самостоятельном плавании, – спокойно договорил Лефевр.
Буян стушевался и только метнул на своего патрона быстрый взгляд, в котором кроме ярости мне померещилось что-то еще. Быть может, смущение? Хотя трудно представить, чтобы просоленный морской волк мог конфузиться.
Летиция опустила голову, вид у нее был совсем потерянный. Полагаю, что на нее всей своей тяжестью обрушилась истина, которую Учитель сформулировал так: “Тяжело идти тропой, что ведет к краю пропасти. Особенно если нельзя повернуть назад”.
Глава шестая МОРТИРКА ГНОЕОТСОСНАЯ
Всю ночь мы не спали. Сначала стригли волосы. То есть, стригла-то их Летиция, а я наблюдал и верещал, если видел, что получается совсем уж неровно.
Непростое дело – самой себя стричь, установив два зеркала одно напротив другого.
Длинные медные пряди падали на пол. Они были похожи на бруски красного золота, которое испанцы привозят из Нового Света в трюмах своих галеонов. Я поднял клювом один локон. От него пахло полевыми цветами, безмятежностью, девичеством – тем, что никогда не вернется.
— Ужас какой, – пожаловалась Летиция, проведя рукой по стриженой голове. – Настоящий Epine. Вернее сказать, репейник. Ты, Кларочка, только посмотри!
Она все время обращалась ко мне вслух, а я старался в ответ издавать хоть сколько-то понятные звуки.
“Наплевать! – заметил я, красноречиво качнув головой. – Какое это имеет значение?”
— Ты права, девочка. Уши торчат просто непристойно! Я и не знала, что они у меня оттопырены! Но ничего. Всякий уважающий себя лекарь носит парик.
Арматор дал нам целый тюк мужской одежды. В черный камзол, белую рубаху, черные штаны и козловые башмаки с грубыми чулками Летиция нарядилась, едва мы вернулись в номер. Когда же нацепила дешевый парик из пакли бело-серого цвета, то превращение завершилось. В долговязом, длинноносом юнце было невозможно узнать медноволосую барышню, что я повстречал на Испанской набережной.
Покончив с переменой пола, мы занялись укладкой багажа. Из вещей, которые фрейляйн фон Дорн привезла с собой, в плавании нам мало что могло пригодиться.
Платья, туфли, шляпы, нижнее белье, шелковые чулки, ароматические воды, а также иные принадлежности дамского туалета, назначение которых было мне неизвестно, отправились в сундук.
В качестве предметов полезных Летиция отобрала два карманных пистолета да складной нож.
— Знаешь, Клара, – сказала она, прежде чем запереть крышку, – вот смотрю я на все эти девичьи глупости, и странное у меня предчувствие – будто я никогда больше не надену чепца с лентами, фижм или туфелек на высоких каблуках. А ведь я всё это так ненавидела! Милая моя подружка, я очень невысокого мнения о женской доле. Но как страшно с нею расставаться, и, быть может, навсегда. Длинное платье и завитые кудряшки – неплохая защита от грубого, хищного мира. То, что позволительно даме, нипочем не сойдет с рук мужчине. На удар придется отвечать ударом, а не слезами. И в обморок не упадешь…
“Не думаю, чтоб ты часто падала в обморок, когда носила женскую одежду”, – фыркнул я, дернув клювом.
— Не смейся надо мной! Могу я немного похныкать хотя бы наедине с собой?
Ах вот как, “наедине”? Я обиженно отвернулся.
Утром пришли от Лефевра. Забрали деньги, положенные за наем судна. Серебро, оставшееся от тридцати тысяч, тоже взяли, выдав вексель на банкирский дом “Сансон”, имеющий в Сале специальную контору, которая оказывает посреднические услуги при выкупе пленников.
Остальные вещи тоже были оставлены на попечение арматора. С узелком в руке и мною на плече новоиспеченный chirurgein navigan перебрался в гостиницу попроще, согласно своему скромному положению.
Летиция очень робела, выходя на улицу. Ей казалось, что первый же встречный ее разоблачит. “Господи, зачем я только согласилась”, – шептала она. Я успокоительно пощелкивал ей в ухо.
И вскоре она воспряла духом. Не благодаря моим увещеваниям, а из-за того, что никто не обращал на неприметного паренька ни малейшего внимания. Если и смотрели, то на меня, причем без большого любопытства – Сен-Мало – город портовый. Тут никого попугаями не удивишь. Мимо прошел одноногий моряк, за которым на цепочке ковыляла макака-резус – и то никто не пялился. Попадались иссиня-черные негры, апельсиновые мулаты – обычное дело. Вот на бородатого московита в меховой шапке, на того кое-кто оглядывался.
С хозяином гостиницы Летиция договаривалась о комнате уже безо всякой боязни. Она назвалась лекарским учеником Эпином из испанской Фландрии, старалась говорить побасистей, отчего голос у нее прыгал, в точности как у юноши в период созревания – даже я с моим острым слухом и взглядом не заподозрил бы обмана. Если хозяина что и насторожило, так скудость багажа. Но ливр задатка быстро разрешил эту маленькую проблему.
Теперь нам предстояло испытание посерьезней – знакомство с кораблем и экипажем. Лефевр сказал, что, согласно правилам, судовой врач обязан перед отплытием осмотреть матросов и засвидетельствовать их пригодность к экспедиции.
Если б я мог говорить, я объяснил бы моей бедной девочке, заранее трепетавшей от бремени ответственности, что никакой важности в этой процедуре нет. Капитан не дурак, чтобы брать с собой убогих и больных. Обычно лекарь – если он вообще есть – просто глядит на матросов, подписывает нужную бумагу, и дело с концом. Уж мне ли не знать!
Гораздо важнее, как встретят новичка на судне. От первого впечатления зависит очень многое. Я волновался, как родитель перед экзаменом своего чада.
Тоже еще и на корабль надо было посмотреть. У меня глаз наметанный. Если в посудине есть скрытый изъян или, того хуже, если над ней сгустилась недобрая карма, я это сразу вижу. Лучше на такое судно не садиться. Уж я позабочусь о том, чтоб моя питомица не поплыла навстречу собственной гибели.
Из-за отлива “Л'Ирондель” стоял на якоре посреди бухты; на борт нас за два су доставил ялик.
Первое впечатление у меня было неплохое. Я люблю легкие фрегаты. На них весело плавать – или, как говорят моряки, – ходить по морям. Парусным вооружением эти трехмачтовые резвуны не уступают большим военным кораблям, но гораздо проворней на резких галсах и замечательно маневренны.
Пушек на “Ласточке” было не много и не мало, а в самый раз. Шесть каронад по каждому борту, итого, стало быть, двенадцать. Плюс две шести-фунтовки на корме да одна вертлюжная на баке. Очень толково. Каронады предназначены для пальбы картечью, потому что корсару надо не топить противника, а захватывать его с минимальными повреждениями. Сначала лупят чугунным горохом по парусам, потом для острастки по палубе, а уж после этого, коли неприятель не спустит флаг – ура, ура, на абордаж! Кормовые пушки нужны, когда удираешь от слишком сильного врага; из них обычно стреляют книпелями, сдвоенными ядрами на цепи, чтоб разорвать преследователю такелаж и паруса. Передняя вертлюжная, то есть вращающаяся пушка, наоборот, очень удобна для погони.
Водоизмещение?
Я бы сказал, тонн 250-270. С одобрением Я отметил щедрые лиселя и сдвоенные кливера. Меня не удивило бы, если б “Ласточка” ходила при полном бакштаге на десяти, а то и двенадцати узлах – со скоростью лошади, рысящей по ровному полю.
Одним словом, славная скорлупка.
Первый, кто встретил нас – корабельный пес, раскормленная наглая дворняжка, облаявшая меня возмутительнейшим образом. Благоприятное впечатление от фрегата сразу было испорчено. Терпеть не могу кораблей, на которых живут собаки, коты или, того хуже, мартышки, разбалованные командой до полной распущенности! В свое время я немало настрадался от подобных любимчиков и несколько раз едва не лишился самое жизни.
Шавка мало того, что устроила мне обструкцию, но еще и, потянув носом, сунулась обнюхивать моей питомице штаны. Первый же встреченный обитатель судна сразу определил истинный пол нового лекаря!
— Брысь! Пошел вон! – сказала Летиция, встревоженно оглядывая палубу. Но вокруг было пусто! Судя по грохоту, доносящемуся из-под настила, команда работала в трюме, перекладывала бочки с балластом.
Тогда моя питомица пнула назойливую псину ногой – и тут же была беспардонно облаяна. Этого уж я не потерпел. Я спланировал над шкафутом и с разлету вцепился дворняге когтями в ухо, чтоб научить вежливости. После этого демарша собака оставила девочку в покое и обратила свой гнев на меня. Я же сел на фальшборт, от греха подальше, отковырял щепку и плюнул ею в невежу. Все равно цивилизованных отношений меж нами не будет.
— Селедка, ты что разгавкалась? Марш на камбуз, тебя там ждет косточка!
По трюмной лесенке поднялся вахтенный начальник, которому вообще-то даже в порту запрещается отлучаться со шканцев. Очевидно, с дисциплиной на “Ласточке” дела обстояли не слишком благополучно.
— Ты кто, сынок? – спросил он добродушно, с любопытством оглядывая Летицию в ее черно-белом наряде и кудлатом парике. – Лекарь? Капитан сейчас занят, велел мне заняться тобой, когда заявишься. Я корабельный штурман Кербиан.
Ага, тот самый, которому арматор пригрозил отдать командование, если Дезэссар станет артачиться. Красный нос с прожилками, седые брови, потухшая трубка в углу рта, неторопливая походка враскачку. Хоть я видел господина Кербиана в первый раз, без труда мог бы описать его жизнь, характер и привычки. Старый бродяга, каких я встречал бессчетное количество, во всех портах и на всех морях.
— Хорошо нынче стало, не то что в прежние времена, – сказал он, пожимая Летиции руку. – Король, дай ему Боже, заботится и о наших душах, и о телах. Есть кому полечить моряка, есть кому и отпеть… Что-то молод ты для хирурга.
— Я лекарский ученик, – осторожно ответила она.
— На суше, может, и ученик, а у нас будешь “господин доктор”. Держись посолидней, мои тебе совет. Звать тебя как?
— Эпин. Ле… Люсьен Эпин.
— Экий у тебя говор чудной. Ты откуда родом?
— Я из Фландрии, мсье Кербиан.
По напряженному лицу было видно, что девочка ожидает и других вопросов, но их не последовало.
— Тогда ясно. Зови меня “папаша Пом”. У нас всех кличут по прозвищу, так заведено. Только капитана нельзя – плохая примета. Привыкай, сынок, у моряков много примет, с этим строго. И тебе прозвище дадут, когда присмотрятся. Пилюлькой окрестят, а то и Клистиром. – Он хохотнул и шлепнул новичка по плечу. – Прицепится – и навсегда. С юных лет до гроба, с одного корабля на другой. Взять хоть меня. Четырнадцать лет мне было, когда я обожрался яблоками из палубной бочки, до поноса. С тех пор всё Pomme, да Pomme[2]. Тебе-то сколько лет, не в обиду будь спрошено?
— Восемнадцать, – чуть поколебавшись, ответила она.
Папаша Пом подмигнул:
— Ну, будем считать так. Прибавил малость? Усы-то еще не растут? Никуда не денутся, вырастут. Не переживай. У меня только к двадцати под носом вылезло что-то, ужас как я убивался. Зато теперь щетина – хоть картошку чисть. Эй, дневальный! – заорал он настоящим штурманским басом, какой слышно в любую бурю. – Лекарь прибыл! Собрать всех на осмотр! – И обычным голосом: – Пока соберутся, пойдем-ка в кают-компанию, я расскажу тебе про “Ласточку”… Ишь, какой славный попугай. Твой?
Это уж было про меня – я перелетел к Летиции на плечо и стиснул пальцы: не робей, я с тобой!
Штурман, видно, был человек хороший. А это очень важно. В дальнем плавании штурман – второе лицо после капитана.
Мы прошли на квартердек, откуда, вниз вела грязноватая лестница (еще один верный признак не слишком примерного порядка на борту).
Папаша Пом на ходу рассказывал:
— “Ласточка” наша – птичка-невеличка, всего 250 тонн. Кого надо, догонит, от кого надо упорхнет. А если что, в обиду себя не даст. Главный канонир у нас хват, каронады из шведского чугуна, и пушки тоже самые лучшие, не какие-нибудь железные – бронзовые.
— Велика ли команда? – опасливо спросила Летиция, наверное, прикидывая, скольких пациентов ей придется пользовать.
— Не особо. На абордаж мы никого брать не собираемся. Кто напугается и спустит флаг – тот наш. А кто заерепенится и начнет отстреливаться, пусть катится к черту. В плавание пойдут шесть офицеров, трое “сухопутов”, да кубричного народу сорок две души. Ребята все ловкие – десять марсовых, шестеро ноковых, – похвастался Кербиан.
Девочка моргнула. Откуда ей знать, что марсовые матросы, кто работает на верхушке мачты, да ноковые (эти и вовсе добираются до кончиков рей) – цвет и костяк команды. Из сорока двух матросов шестнадцать мачтовых – очень недурно.
“Сухопуты” – это, надо полагать, врач со священником и адмиралтейский писец.
— Вообще же, – понизил голос штурман и оглянулся, – команда на “Ласточке” особенная. Чуть не треть приходятся нашему капитану родней, остальные соседи или давние приятели. Рука руку моет. Посторонних не жалуют. До сих пор чужаками тут были я да писец. Теперь прибавитесь вы с попом. Надо и нам друг дружки держаться.
Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море со штурманом, которому не доверяет? Странно.
Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:
— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека, кто блюдет хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.
— А вы разве не из Сен-Мало?
— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи? – с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.
— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?
— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первым плаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернемся обратно. Ходка легкая, короткая. Ни с цингой, ни с желтой лихорадкой возни у тебя не будет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.
Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись под низкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытством огляделась.
— Э, с животными сюда нельзя! – показал на меня Кербиан. – Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.
— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь. На сердце у меня потеплело.
А тут Летиция еще прибавила, с железом:
— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.
Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:
— Ты, я смотрю, паренек с характером. Это правильно.
Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала на стол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две – именно что шестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты и палят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаны копотью и пороховым дымом.
М-да, видал я на своем веку кают-компании и получше.
Дощатый стол, вокруг – восемь привинченных к полу грубых стульев. Оконные стекла поцарапаны. По бокам рундуки – самые простые, из просмоленной сосны. На “Святом Луке” в кают-компании была мебель красного дерева, серебряная посуда, индийский ковер. А тут единственное украшение – тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое меж двух орудии.
— Это зачем? – спросила Летиция, разглядывая круглую крышку посреди сиденья.
Папаша Пом скривился:
— Дезэссар важничает. Не может, как все нормальные люди, в ведро делать. – Он поднял крышку, я заглянул в дыру и увидел внизу воду. Выхолит, эта часть кормы нависала над морем. – Ишь, барин. Справляет нужду, будто король на троне.
Сглотнув, она спросила:
— А остальные, значит, делают в ведро? И что потом?
Ее, кажется, сильно беспокоил этот вопрос. В сущности, с учетом физиологических различий между полами, это и понятно.
— Как что? Если ты …, просто выплескиваешь за борт. А коли…, то кидаешь на веревке в море и потом вытаскиваешь.
Штурман использовал два весьма пахучих словечка, которые я повторять не стану. Я заметил, что Летиция повторила их про себя, пошевелив губами. Очевидно, в пансионе ее таким выражениям не научили.
— Но почему капитан … здесь, за обеденным столом, а не в своей каюте? – тут же применила она новообретенное знание на практике.
— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другой рундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ от порохового погреба, карты. На таком просторе живет один, бесстыдник! – с осуждением молвил штурман. – На других кораблях в кают-компании квартируют еще старший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будто бараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я. Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссара спрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток на пушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.
— Значит, я буду жить в исповедальне? – растерялся мой бедный Эпин. – Но это… довольно странно!
— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтовая каронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один только адмиралтейский писец живет на особицу. Ему так по закону полагается – обитать отдельно, с несгораемым шкафом.
— Скажите, папаша Пом, а в чем состоят обязанности писца?
Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.
В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.
— Ребята собрались. По одному заходить или как?
Летиция подобралась, села за стол и достала из широкого кармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.
— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи. Нечего зря время терять! – Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью. – Офицеров, сынок, осматривать незачем – обидятся. Я тебя с ними после познакомлю.
И медицинский осмотр начался.
— Ты уж не привередничай, – напутствовал лекаря папаша Пом. – По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой руке не меньше трех пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.
— Я знаю, – отрезала Летиция, хотя, уверен, впервые об этом слышала.
“Спокойно, спокойно”, прокурлыкал я ей в ухо. Уголок рта у девочки подрагивал, голубая жилка на виске отчаянно пульсировала.
В кают-компанию, переваливаясь на кривых ногах, вошел совершенно голый волосатый дядька и ощерился единственным желтым зубом.
— Это Хорек, корабельный плотник. У него немножко меньше десяти зубов, но очень уж нужный человек.
— А фамилия как?
Летиция приготовилась записывать.
— Хорек, – подумав, ответил плотник. – Господин доктор, мне бы мази какой, а то свербит – мочи нет.
Он показал себе на пах, и моя питомица затрепетала.
Мужской предмет у Хорька был весь в струпьях и язвах – обычное для матроса дело. Меньше надо шляться по портовым борделям.
Насколько мне известно (а мне, напоминаю, известно о Летиции всё) сей орган, будучи девицей, она доселе видела только на античных скульптурах и представляла себе совершенно иначе.
— Что это за уродство?! – вскричала она, безмерно оскорбив плотника.
— Чего это “уродство”? Обычная испанка!
Вот ведь интересно: испанцы ту же самую хворобу называют “французкой”.
— Морскими правилами не запрещено, – заступился штурман. – Не то придется полкоманды отчислять. Дай срок, сынок, у тебя тоже будет. Ишь, покраснел как! Вот если по пути зайдем в Кадис, я тебя в такое местечко свожу – живо краснеть разучат. А хочешь, прямо нынче заглянем к толстухе Марго, на Еврейскую улицу? Угощаю, ради знакомства.
Летиция так истово замотала головой, что оба моряка расхохотались.
“1. Хорек, плотник. Годен”, – записала она в тетради дрожащей рукой.
— Катись и зови следующего! – велел папаша Пом.
Потом нас отвели в каюту показать содержимое лекарского сундука. Летиция после двухчасового осмотра и так была близка к обмороку, а здесь, открыв крышку, вовсе скисла.
В деревянном, запертом на мудреный замок ящике размером три фута на полтора было четыре выдвижных секции, каждая разделена на множество ячеек. В гнездах верхнего этажа лежали хирургические инструменты. На крышке, с внутренней стороны, был приклеен реестр с их названиями.
Летиция читала перечень вслух замирающим голосом, пока я рассматривал каюту. Закуток пушечной палубы, отделенный дощатыми перегородками, был так мал, что хватило одного взгляда.
Почти все пространство занимало орудие, уткнувшееся своим тупым рылом в запертый пушечный порт. Каронада была закреплена толстыми канатами, от которых шел густой смоляной дух (я его очень люблю). Сбоку, одна над другой, располагались две койки – не полотняные, как у матросов, а офицерские, деревянные. Медицинский сундук занимал половину противоположной стены; над ним – образ святого Андрея, покровителя мореплавателей, очевидно, приготовленный для корабельного капеллана. А где размещусь я? Пожалуй, на лафете. Не очень удобно, зато рядом с моей девочкой…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 31 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |